Дорогой любви

«…А сейчас мы хотим показать наш сюжет из Респуб­лики Татарстан. Его сняли ученики Таканышской школы, которые просят откликнуться ленинградских детей, эвакуированных в их село в 1942 году»,- обратилась к телезрителям мягким голосом ведущая Мария Шукшина.

Мучившая в последнее время аритмия сразу дала о себе знать. Сначала к горлу подкатил удушающий ком. Он раздробился, и осколки разлетелись по её хилому телу. Самый быстрый пролетел от мозга к сердцу, и слёзы счастья потекли по лицу старой женщины. «Есть Бог на свете, Ислам, есть!» - Валентина Матвеева начала внимательно всматриваться в лица героев репортажа. Увидев их фото с любимым, она погрузилась в воспоминания…

Январь 1942 года. «Почему мы уехали из дома? Там, конечно, немцы совсем близко, но в Ленинграде рядом с мамой ничего не страшно. А здесь татары, неизвестно, чего от них ждать. Наверное, они злые, с саб­лями и пиками. И не спасёт нас Майя Львовна, куда ей пятьдесят детей спасти. Сама еле живая… Зачем нас везут сюда? Страшно, холодно, очень холодно»…

Прижавшись к запорошенной снегом соседке, двена­дцатилетняя Валя заснула. Ей уже было всё равно, умрёт она или нет, вернее, она этого не понимала. Война сделала смерть обыденностью, не способной вызывать удивление, скорее, повысила её статус. Умереть в вой­ну - разве это не счастье? Лучше, чем мучиться от постоянной боли в животе, вшей. А как болят зубы - только из‑за этого уже жить не хочется…

Разве могла то­гда знать Валя, что татары на Волге совсем не те, что были при хане Батые, а предстоящая история станет историей всей её жизни…

- Скажите, пожалуйста, куда нас дальше? - удручённо спросила статная директриса ленинградской школы‑интерната Майя Преклонская.

Откуда в этом хрупком от голода и холода теле столько силы и воли? Ни разодранная шаль, ни прохудившийся тулуп не могут скрыть её ленинградской интеллигентности.

Повидавший всякое в жизни начальник Кукморской железнодорожной станции, глянув на приезжих детей, невольно выронил: «Йа, Раббым!»¹ Майя Львовна не стала просить перевести непонятные слова, ей и так было ясно - тощие, еле стоящие на ногах дети вызовут жалость у самого холодного сердца.

- Сейчас вас на лошадях отправят в татарское село Нижний Таканыш, там ждёт представитель рай­исполкома. Жильём, одеждой, едой обеспечат. Вы держитесь! Там живут очень хорошие люди! Да поможет вам Всевышний, даст сил и здоровья.

Последние слова начальник станции прошептал, обращаясь не к ним, а напрямую к Аллаху в надежде, что тот его непременно услышит. Услышит среди миллионов просьб с залитой кровью грешной земли.

В то военное время в колхозах для вывоза в поле плели огромные корзины - длиной с большие сани. Эвакуированных детей привезли в них словно птенцов, покрытых инеем, но живых. Всё село собралось посмотреть на несчастных. Испуганные юные ленинградцы, прижавшись, сбились в кучу, и вовсе не из‑за холода. Опасались собравшихся, говоривших на незнакомом языке. А обступившие детей женщины плакали, набрасывая на них тулупы, шубы. Мужчины помогали доставать из повозок узелки. Добра в них оказалось мало, чаще всего фотографии мам, обёрнутые в тряпьё, у кого‑то была припрятана заплесневелая корка хлеба. Многие местные мальчишки и девчонки отводили взгляд, испытывая чувство стыда - мы накормлены и здоровы, а эти и на детей‑то не похожи.

Ловкий паренёк лет пятна­дцати запрыгнул в корзину и начал помогать доставать оттуда измождённых ребятишек, не способных встать на ноги. Местные женщины в повязанных платках выглядели колоритно в отличие от ленинградских барышень, которые платки использовали исключительно для красоты.

- Ислам, сак бул, улым!²- крикнула красивая молодая женщина пареньку.

Валя обернулась посмотреть, не обидит ли тот её ослабевшую подружку, оставшуюся в корзине. Женщина подошла к Вале сзади и прижала к себе, стараясь отдать всё тепло девочке. Она первый раз в жизни обняла русского ребёнка, и это было как‑то странно даже для неё.

- Как тебя зовут? Сколько тебе лет? - ласково спросила она девочку на русском.

На душе у Вали отлегло. Запах дома, еды, правда, незнакомой для неё, и ещё чего‑то, напоминающего лето, исходил от тулупа черноглазой татарки.

- Меня зовут Валя, мне двена­дцать лет,- обмо­роженными губами девочка старалась отвечать так, как требовало полученное на берегах Невы воспитание.

Женщина вскрикнула от не­ожи­данности: Валя в свои годы выглядела как старушка, личико - печёное яблоко, трудно было определить цвет провалившихся глаз.

- Пойдёшь жить к нам? У меня хороший сын Ислам, вон он, видишь, моя опора и защита! Он и тебя в обиду никому не даст.

Валя посмотрела в добрые глаза женщины, повернулась в сторону мальчика и упала, потеряв окончательно не только силы, но и сознание.

Поднимала её на ноги Мадина апа больше двух недель. У Вали ломило всё тело так, будто неведомые силы пытались растянуть её во все стороны света. А вдруг и вправду её сейчас растерзают, и все недавние страхи окажутся реальностью? Но, открыв глаза, она по‑прежнему видела красивую женщину в платке, которая называла её либо «кызым», либо «Валия». Запах лета от спасительницы не остался загадкой для девочки: это был аромат сушёных трав, развешанных возле печи. Они и стали лекарством, чем же ещё поднимать больного в деревне. Но главным бальзамом в те тяжкие дни стали простые слова, которые говорил он: «Живи, живи, живи…». Ислам плохо знал русский, но понравившуюся рыжую девчонку хотел подбодрить хотя бы её родной речью.

Краем глаза Валя увидела старого деда в странном головном уборе и с ещё более странным предметом в руках, бусами, которые он беспрестанно пересчитывал. «Наверное, поздно уже ему заниматься арифметикой»,- подумала девочка. Вскоре к деду подсел Ислам. На его голове была такая же круглая шапка с красивыми узорами, в руках - те же замысловатые бусы. «Ему бы примеры решать, а он счёт ещё не усвоил. Да, деревня…».

Если бы Валя произнесла это, она, наверное, сразу же прикусила бы язык: она не забыла того, что заложила в неё мама. Родительница Вали до вой­ны работала в музыкальной школе преподавателем по классу фортепиано, пела мягким тёплым сопрано. В доме все­гда звучали лиричные романсы в её исполнении. Даже в праздники, кружась с папой в вальсе, мама не включала патефон, а пела сама. С этими воспоминаниями Валя погрузилась в глубокий сон.

«В тот день мама разбудила пораньше, чтобы успеть до жары сходить на рынок. Жизнь шла своим чередом в военном городке на Фонтанке. Мамочке было три­дцать, а мне шёл одинна­дцатый год. Я все­гда отличалась самостоятельностью. Вот и в то утро, положив в карман сарафана мел и скакалку, давно была готова к выходу. На набережной Фонтанки мама вспо­мнила, что забыла дома деньги. Я не стала бежать за ней, начертила классики на асфальте и начала скакать.

- Внимание! Говорит Москва! - заговорил уличный репродуктор.- Граждане и гражданки! Се­го­дня, в четыре часа утра, без предъявления каких‑либо претензий к Советскому Союзу, без объявления вой­ны, германские войска напали на нашу страну…

Я долго стояла на одной ноге, застыв от страха. Подбежала мама, обняла и заплакала. Так для меня началась вой­на»…

Во сне Валя, как все­гда, позвала маму. И то­гда её сразу коснулась рука, мягкая, тёплая. Рука мамы Ислама.

Война перевернула сознание миллионов, она убеждала многих, что нет Бога, разве он мог позволить такое? Но, слава Всевышнему, остались на земле люди, и таких было немало, которые не растеряли веру, а всеми силами берегли её в домах своих предков, а главное - в сердцах. В Таканыше по всем канонам ислама втайне от всех жила и семья Дияровых. Именно в эту семью по воле Всевышнего попала Валентина Матвеева, которая сразу стала Валиёй и родным человечком.

Прошло два месяца. Время можно измерять длиной девичьих кос. Вот и у Вали, несмотря на слабый организм, волосы отросли довольно быстро, и Мадина апа с любовью каждое утро заплетала их в две косички. А после бани обязательно смазывала козьим маслом, чтобы её кызым стала самой красивой в деревне. Валя‑Валия с завидной быстротой осваивала татарский язык, даже подпевала тёте татарке некоторые на­цио­наль­ные песни. Особенно ей нравилось исполнять баит, протяжную мелодию с присущей многим татарским стихам витиеватостью, и ко­гда она пела, душа и мысли умиротворялись, будто и не было никакой вой­ны.

«Терпеливым будь, терпеливым будь,

От терпеливых бежит шайтан.

Только терпеливый своими руками

Откроет врата в рай».

Мама часто говорила приходившим в их дом гостям: «Если хотите знать, как страна управляется, какова её нравственность - прислушайтесь к музыке её народа». Вале сложно было понять в десять лет, что это могло значить. Война быстро заставила повзрослеть, детство сразу осталось далеко позади.

«Если в нашей стране, там, где мама, и здесь, где я - в Татарии такие сказочные мелодии, выходит, нами управляют хорошие люди?! Добрые, нравственные… Почему же всё так плохо? Ах, да, фашисты! Интересно, а какую музыку слушают они?»

Подростковое сознание девочки углублялось в страшную тему вой­ны, смерти, страха. Но самое сильное чувство - любовь вскоре вытеснило всё.

Валя не по­мнила, чтобы ей ко­гда‑либо нравились мальчики. В Ленинграде все её знакомые были занудами, тощими очкариками, только недавно отцепившимися от материнской юбки. Здесь, на чужбине, она встретила его!

Ислам в свои пятна­дцать лет считал себя главным в доме. Бабай плохо видел и слышал, чаще молчал, все произносимые им слова были молитвами, которые он читал по нескольку раз в день. В это же время Мадина апа уходила за печку и пропадала минут на десять, что‑то приговаривая там. Это повторялось по пять раз в день. Время намаза оказалось для Вали самым драгоценным. Именно в эти минуты Ислам брал Валю за руку и уводил на крыльцо.

Однажды она спросила, понимая, что в доме читают молитвы:

- Ислам, почему нужна абсолютная тишина? Чтобы Бог услы­шал их?

- Аллах слышит все­гда и везде. Ты же грамотная, из Ленинграда, неужели не можешь понять, почему? - ответил Ислам.- Надо молиться так, как будто видишь перед собой Аллаха, ведь даже если ты не видишь Его, Он видит тебя. Всевышний Аллах строго предупреждает тех, кто небрежен в своих молитвах: «Горе же молящимся, которые небрежны к своим намазам». Так написано в священном Коране. А если ты будешь ходить по дому и греметь тарелками или щёлкать спицами, то не дашь им ощутить сближения со Всевышним! - продолжал юноша, просвещая Валю в религиозных вопросах.

- Но ведь молиться - это значит идти против государства! Против Сталина! Если об этом узнают, никакой Аллах ни твоей маме, ни твоему деду не поможет! - девочка смело высказала мысль, которую долго держала при себе.

- Аллахы Тэгалэ ташламас. Алла бирса барсы да яхшы булыр.³ Ты, главное, держи язык за зубами.

- Да, я, слабая русская девчонка, не смогу противостоять такой сильной вере,- поддела Валя с не свойственным ей ехидством.- А если проболтаюсь, кто их спасёт? А? Ну, скажи, кто? Стоит ли так рисковать, Ислам?

- В нашем доме тебя обогрели и спасли. Даже самый дурной человек нико­гда не сделает плохого своим спасителям. И в этом тоже предвидение Аллаха.

Валентина покраснела до самых кончиков ушей, и вкупе с рыжими косичками стала похожа на пылающее солнышко!

Шли дни, месяцы. Война не отменила школьных занятий, с прибытием ленинградских детей в Таканышской школе открыли отдельный класс. Эвакуированные ребята жили в здании райздрава, в мечети, а кому‑то повезло, как Валентине.

Больше всего ей нравились уроки русского языка, которые вела учительница Нина Александровна. Педагог была безумно влюб­лена в стихи Есенина, а Валя к лету точно поняла, в кого влюб­лена она. Со слов Нины Александровны дети заучивали стихи и вписывали их в газетные строчки, некоторые пробовали сочинять. У Вали однажды получилось вот что:

«Шли дорогой тяжёлой сюда,

Боль от вой­ны не забыть нико­гда.

Но дорогой и чистый Ислам

Помог стать сильнее всем нам!»

Конечно, Валя посвятила пробу пера конкретному человеку, и последние слова были чистой правдой! Ислам все­гда и во всём старался помочь ленинградским ребятам. Но Нина Александровна, которая знала о семье­ Дияровых то, что было ведомо не многим, растолковала всё иначе. После уроков вместе с Валей отправилась к ним домой.

- Мадина Гафиятовна, полюбуйтесь, что пишет ученица пятого класса. Вы понимаете, что если об этих стихах узнают в райисполкоме, то ни вам, ни мне не поздоровится!

Дурацкая особенность Вали вспыхивать, как костёр от малейшей искры, и раньше раздражала саму девочку, но так, как пылало её лицо сейчас, наверное, нико­гда в жизни не было. Она не стала дожидаться нежелательного оборота разговора и решила сказать всё как есть:

- Свои стихи я посвятила Исламу, сыну Мадины апы. Там же всё только про него! Зачем их кому‑то отдавать? И почему вас будут ругать за это? Пожалуйста, не надо… Хотите, мы сожжём их?

На глаза женщин навернулись слёзы. Мама Ислама обняла девочку:

- Кызым, ты молодец. Зови учительницу к столу, молока попьём.

- Извините,- совсем тихо сказала смутившаяся Нина Александровна и поспешила уйти.

Приближалось лето. Валино личико уже давно перестало напоминать печёное яблоко, теперь оно больше походило на золотой налив. Питались скромно, но коза в хозяйстве оберегала от голода. Ленинградская девчонка, не видевшая ни разу в жизни козу, теперь как ни в чём не бывало доила её, помогала на кухне.

Очень редко пекли блины. Только по праздникам. И в свой день рождения 9 мая Валя решила удивить Ислама, показать, какой хорошей хозяйкой стала, понимая, что деревенского мальчика одними рассказами о красивом Ленинграде не накормишь. Сделала всё, как велела Мадина апа, и поставила коймак ⁴ в печь. Вышла небольшая горка таких же наливных, как она, блинов.

- Валя, дай мне каймак,- попросил Ислам.

- Ислам, ты ведь уже взял и ешь,- Валю распирала гордость, что он не успел доесть, а уже просит ещё, значит, вкусно!

- Валя, то, что передо мной - не каймак. Дай, прошу, тебе ближе взять.

- Ты слопал уже шесть штук, и это, по‑твоему, не каймак. Я так старалась, а ты…- она заревела и убежала за печь.

Ислам взял её за руку и вернул за стол.

- Нико­гда не убегай из‑за стола, ко­гда за ним сидят взрослые люди, не поблагодарив за еду. Я же просил каймак - сметану, а блины - это коймак, дурочка,- дёрнув за рыжую косичку, сел на своё место Ислам.

За столом в ту же секунду произошёл перекрёстный артобстрел глазами. Сначала хихикнула Валя, вслед за ней засмеялась Мадина, расхохотался Ислам, и даже все­гда молчаливый бабай растянулся в улыбке.

Каникулы были серь­ёзным испытанием для детей, особенно ленинградских. Разбили огород, сажали овощи, тщательно ухаживали за ними. На работу в колхоз ходили как взрослые. Валя, словно хвостик, везде таскалась за Исламом. Его не очень‑то радовало поначалу Валино присутствие, особенно ко­гда рядом были мальчишки, а потом он привык и стал брать её с собой везде. За полгода она сильно вытянулась и в росте по­чти догнала Ислама. Но он продолжал опекать её с нежностью. За это и нравился ей, точнее, за это она в свои трина­дцать лет и влюб­илась в татарского деревенского мальчишку.

Тот день она запо­мнила навсе­гда. Смертей в блокадном Ленинграде Валя видела много, но эта потрясла особенно, ведь трагедия случилась на её глазах вдали от вой­ны, в тылу. Они с Исламом работали в поле. Решив устроить ему сюрприз, Валя потянула его в сторону луга. Васильки, ромашки, одуванчики - весёлое разноцветье так и манило к себе. Девочка хотела сплести венки для обоих, нарвать охапку цветов для Мадины апы. Они бежали быстро, как две прекрасные молодые лани, колосья царапали Валины ноги, оставляя розовые следы, но она не замечала ничего. Хотелось петь, кричать и даже летать. Истошный женский крик быстро опустил их на землю. Это была соседка Гулия апа, которая недавно родила ребёнка и уже вышла работать в поле. Дети подбежали и увидели умиравшего на руках матери младенца. Дитя трёх месяцев от роду подавился крошкой размоченного в тряпице хлеба. Начали сбегаться люди: кто полюбопытствовать, кто посочувствовать и попытаться помочь. Валя вспо­мнила маму и подумала: «Моей маме должно быть хорошо, я - жива!». Где‑то в глубине души девочка чувствовала себя виноватой в том, что реже стала вспоминать о родительнице, всё больше сближаясь с мамой Ислама. Ко­гда он кричал ей: «Энием!» - Вале хотелось назвать её так же. Но было стыдно перед родной мамой…

- Ислам, а ты знаешь, почему наш председатель колхоза Гимазетдин абый раньше всех уходит домой с работы? - в лоб спросила Валя.

- Все давно знают, лишь бы не проболтались.

- Но ведь Аллах не позволяет воровать. Скажи, почему Гимазетдин абый разрешает? Он ведь уходит пораньше, чтобы каждый с тока хоть маленький кисет зерна да прихватил домой? - Вале нравилось подтрунивать над Исламом на религиозную тему. Она не хотела его в чём‑то переубеждать, но ко­гда он начинал размышлять своим детским ещё разумом на взрослые серь­ёзные темы, ей это очень нравилось.

- Воровству нет оправдания то­гда, ко­гда один хочет лёгкой наживы, а другой от потери может умереть. А ко­гда люди берут крохи, чтобы выжить, ради того, чтобы спасти сотни других жизней - это подвиг!

Не островком, не отдельным государством жили в Таканыше ленинградские дети. Очень быстро сдружились с местной ребятнёй, и все вместе ходили по соседним русским деревням с агитбригадой. Лошадей в колхозе было мало, давали какую‑нибудь клячу. Её выпиравшие рёбра можно было использовать в качестве музыкального инструмента, до того исхудало животное. Дети берегли лошадь. Вещи, необходимые для концерта, клали в телегу, а сами шли за ней пешком. На ноги надевали лапти, берегли обувь для выступ­ления. Валя, унаследовав от мамы прекрасный голос, любила исполнять «Валенки». Ислам научился тянуть мотив на гармошке, и ко­гда песня достигала апогея, прекрасно справлялся с обязанностями заводилы пуб­лики. Измождённые трудом тыловики будто обретали второе дыхание, и громко кто подпевал, кто свистел, все вместе хлопали.

На одном из таких концертов и получилась фотография на память. Фотограф местной газеты попросил Ислама и Валю попозировать в традиционном для того времени формате: он сидит на стуле с гармошкой, она стоит рядом, положив ему руку на плечо. Молодые, красивые, влюб­лённые - ленинградская девчонка до конца жизни будет беречь этот самый драгоценный кусочек бумаги.

Опять смерть. От аппендицита во время поездки агитбригады умер один из эвакуированных мальчиков. Отдел образования запретил такие поездки с участием школьников.

Таканышская земля стала последним пристанищем для четырёх ребят из северной столицы. Вот ещё случай. Как‑то раз попросили учеников помочь в пекарне, хотели пойти все, зная, что голодными оттуда не уйдут. Особенно просились те, кто жили в рай­здраве, а не по домам. После работы женщина‑пекарь дала хлеб, но с условием, что они съедят его прямо здесь, выносить было нельзя. Один из мальчиков разломил буханку пополам и стал запихивать себе в рот не жуя, а глотая целиком. Через некоторое время он умер на руках у той самой женщины, не выдержал желудок…

Спустя время заметные поначалу различия между детьми разных на­цио­наль­ностей стали стираться. Второй учебный год ленинградцы и вовсе начали в общем классе с татарскими детьми. Ислам преуспевал в учёбе, по­чти каждый день приносил домой отличные оценки. Во многом такой результат объяснялся стараниями Вали. Ей нравилось, что в школе она не уступает Исламу.

- Ислам, а кем ты мечтаешь стать? Какой дорогой пойдёшь в жизни? - поинтересовалась она однажды.

- Не думал об этом, вой­ну бы пережить. А вообще всю жизнь надо идти дорогой любви.

Валя обрадовалась, даже засмущалась, думая, что речь пойдёт о ней.

- Только эта дорога может привести нас к достойной жизни, сделать человеком и помочь другим,- продолжил он.

- Это как?

- Любовь ко Всевышнему - это соблюдение всех законов Корана. Душа человека становится чище. А если человек чист, он не сделает ничего плохого.

Пролетела осень. Вот уже по­чти год как Валя жила в семье­ Дияровых. Бабай, как и прежде, молчал, Мадина апа продолжала вставать ни свет, ни заря и трудиться - с утра в колхозе, потом - по дому. Валя хозяйничала на правах постоянной жительницы и даже указывала Исламу на его недоработки.

17 декабря 1942 года бабай и внук с раннего утра стали куда‑то собираться.

- Возьмите меня с собой,- робко попросила девочка.

- Валия, останься дома, блинов напечём,- пресекла её просьбу хозяйка дома.

- Ой, а мне ведь в школу надо се­го­дня, Нина Александровна просила заскочить. Там, м‑м‑м… какое‑то внеклассное мероприятие надо начинать готовить…

Валя юркнула за дверь. Словно играя в разведчиков, перебежками от одного забора к другому последовала за бабаем и Исламом. В ту же сторону, что и они, шли другие мужчины, все несли на плечах заполненные чем‑то мешки. «Довела» своих до кладбища. «Почему они не взяли меня с собой? - недоумевала Валя.- Кого собрались хоронить и что несут в мешках?»

Девочка не на шутку испугалась.

Мужчины разом вытряхнули из мешков солому и образовали что‑то вроде майдана. Усевшись кругом на со­зданное таким образом утеплённое место, все начали молиться, взывать к Аллаху. Чтение намаза не было для Вали в диковинку, и она вздохнула с облегчением: «Пойду в школу загляну, может, там что‑то интересное?»

День был выходным, но по­чти все ленинградские дети, как обычно, собрались в школе. Где же им ещё быть? Пришла поч­тальон и раздала сразу несколько писем из Ленинграда.

В такие дни на помощь детям приходила подушка. Одни с ней танцевали от радости, что мама жива, другие, уткнувшись в неё лицом, порой не разговаривали ни с кем несколько дней. Валя целый год не получала ни одного письма. «Всё будет хорошо, я не одна»,- успокаивала себя.

Побежав домой, Валя услы­шала, как в соседнем дворе истошно блеет баран. Она просунула голову в щель забора и обомлела от ужаса. Увидела, как нож вонзился в бедное животное… Кровь на белом снегу - этот контраст вернул её в родной город, блокадный, где смерть.

Валя не стала смотреть на дальнейшее. Взглянула на Ислама, который вмиг очутился рядом. В его добрых карих глазах тоже была жалость к бедному животному, и этого взгляда ей оказалось достаточно… Потом, конечно, он рассказал ей всё, что связано с Курбан‑гает. А в памяти Вали навсе­гда остался вкус сочного нежного мяса, какого она нико­гда раньше не ела.

«Тили‑тили тесто, Ислам - жених, Валя - невеста!» - дразнили одноклассники. Влюблённые знали каждую чёрточку лица друг друга, в полсекунды определяли настроение, по обоюдному согласию могли долго не нарушать молчаливый диалог по дороге домой.

Однажды такую тишину нарушил Ислам:

- Валя, я ухожу на фронт.

Она остановилась без слов. Даже не взглянула на него - открыла свои зелёные глаза, мгновенно наполнившиеся слезами. Они потоком покатились с её высоких скул, и ничто не могло остановить этот поток!..

С тех пор дом Дияровых жил в тревоге. Прошло шесть месяцев, календарь перелистнул сорок третий год, а никакой весточки от семна­дцатилетнего мальчишки не было. Валя по­чти забросила учёбу, из последних сил поддерживала маму Ислама и тщательно отслеживала ежедневный маршрут поч­тальона. А он обходил их дом стороной.

В один из мартовских дней 1944 года в дверь постучали. Это были чужие, деревенские чаще всего открывали сразу сами. Мадина апа прошла к двери.

- Добрый день, дом Дияровых? - Валя услы­шала голос, от которого сразу покрылась мурашками, охватили разом радость и испуг.

- Мама, мамочка, ты! - повзрослевшая дочь кинулась на гостью, снося её с ног.

…Дом Дияровых потерял ещё одного своего жителя. Две красавицы медленно удалялись от него. Молчали. На крыльце скованная болью Мадина шептала:

- Аллахым, кызыма саулык‑сәламәтлек хэм бэхет бир…⁵

Валя, словно услышав, обернулась и бросилась обратно к дому:

- Энием, энием, мин сине беркайчан да онытмам! ⁶

Они долго не могли разомкнуть объятия. Мадина апа стянула прямо на улице со своей головы платок и накинула на плечи Вале:

- Жди его, кызым, он обязательно вернётся…

…- Эйе, Тэкэнеш мэктэбе, тынлыйбыз,⁷- словно родную речь услы­шала в телефонной трубке Валентина Андреевна.

- Добрый день, я звоню вам из Санкт‑Петербурга. Меня зовут Валентина Андреевна Матвеева. В сороковые годы была в числе эвакуированных из Ленинграда детей. Я много лет ищу вашего земляка Диярова Ислама Максутовича, ушедшего на фронт в 1943 году и без вести пропавшего.

К телефону пригласили руководителя школьного музея, которая вот уже несколько лет по крупицам собирала историю тех далёких лет.

- Да, я по­мню все ваши запросы. И у нас есть новости, правда, печальные. Это просто ирония судьбы. В ходе поисковых работ ребята нашего местного мамадышского колледжа нашли его останки, солдатский медальон это подтверждает. Поиски велись в Ленинградской области, по следам бойцов 2‑й ударной армии Волховского фронта. 9 мая состоится торжественное захоронение останков солдат - неподалёку, в Чудском Бору Ленинградской области…

Она стояла возле могилы в платке его матери и задумчиво смотрела в небо. День рождения, День Победы, День Памяти…

- Ислам, я всю жизнь, как ты и учил, шла дорогой любви, старалась не оступиться и не споткнуться. Жаль, что мы шли по ней не вместе.

Сухая сморщенная ладонь сделала в могиле ямку, положила в неё их сов­мест­ное фото и засыпала землёй.

- Жди меня, Ислам, жди…

Рассказ основан на реальных событиях, произошедших в селе Нижний Таканыш. Архивные материалы предоставлены школьным музеем «Молодая гвардия».

Иллюстрация Гулюсы Габдулкаюмовой из деревни Нижний Таканыш.

Примечания

¹ «О, Боже мой!» (тат.)

² Сынок, будь осторожнее! (тат.)

³ Бог не бросит. Даст Аллах, всё будет хорошо. (тат.)

⁴ Блины (тат.)

⁵ Даруй, Аллах, моей дочери здоровья и счастья! (тат.)

⁶ Мамочка, мамочка, я тебя никогда не забуду! (тат.)

⁷ Говорите, Таканышская школа слушает вас. (тат.)