Дар видеть чудеса

Конечно, для меня Николай Беляев в первую очередь папа, отец и только потом поэт. Вместе с тем, мне трудно разделить эти понятия, отец и его стихи были все­гда - и были неотделимы. Я росла не столько на них, сколько посреди них. (Недаром до сих пор жива у меня фраза: «Это что‑то то ли папино, то ли из классики».) И стихи вообще тоже присутствовали все­гда, как естественная стихия. Они звучали дома - много, разные и детские тоже, но больше взрослые. Не то чтобы я думала, что пишут все - я об этом не думала. Но и мои первые стихи записывал папа, я была слишком мала и даже не по­мню этого.

Зато хорошо, на всю жизнь запо­мнилось, как он учил работать со стихом - без дидактики, спокойно, к слову показывая «внутреннюю механику и метафизику», предлагая попробовать то одно, то другое, в меру одобряя и отмечая слабые места.

А теперь уже моя дочь вовсю играет словами и рифмует как дышит. И не так уж важно, останется ли это с ней на всю жизнь - важно, что оно есть сейчас.

С родителями мне повезло необыкновенно. Во‑первых, они очень меня любили и запас этой любви неиссякаем. Во‑вторых, папе тоже необыкновенно повезло с мамой - в ней уникально сочетаются мудрость и юность души. Авантюризм - это у нас вообще семейное, но я не представляю, что было бы с отцом (не говоря уже обо мне) без её любви и поддержки, бесстрашия и лёгкого отношения к трудностям, без её тёплого чувства юмора. Вместе они со­зда­вали вокруг себя удивительную атмо­сферу.

…Детское ощущение дома, где тебя безуслов­но принимают, где умеют шутить совсем необидно, где часто‑часто гости и это все­гда праздник, где бесконечные разговоры. Ощущение осталось со мной на всю жизнь - и гораздо позже пришло понимание того, как много дали совсем ещё малой мне эти разговоры, за поворотами которых так здорово наблюдать, хотя то­гда понятна была то малая их часть, то совсем чуть‑чуть, то ничего уже не понятно - лишь интуитивно угадывалось что‑то зыбко знакомое…

В детстве я была уверена, что папа знает всё на свете. Половину всего он знал как геолог, а остальное - как поэт.

Николай Беляев очень хороший поэт - и это много. Ко­гда он умер, кто‑то сказал даже: «Он был великий поэт». Преувеличение это совершенно искреннее (папа посмеялся бы, он умел над собой смеяться), но я с осторожностью отношусь к таким вещам. Мне думается, что дорогие нам люди не станут хуже, просто оставаясь собой.

Иначе получается как в мемуарах штурмана у Стругацких: «Почему они у вас все такие милейшие и превосходнейшие? Нет, они действительно, наверное, хорошие люди, но у вас их совершенно нельзя отличить друг от друга.»

Отцу и самому свойственно было такое отношение. В 1981 году в рецензии на «Казанскую тетрадь» Давид Самойлов пишет: «Николай Беляев любит людей «зрячей любовью», он знает их пороки, но не они окрашивают для него человеческую личность. Он не судья, он - собеседник, он в «таинстве общенья» постигает природу поступков и идей.»

И я ни в коей мере не идеализирую отца - да и незачем. Как у всякого, у него были свои недостатки, да и вся та авторитарность, которой совершенно не ощущали АРСовцы, досталась нам с братом. И в некоторых вопросах - в том числе поэтических - мы категорически не сходились; некоторые стороны меня он упрямо отказывался признавать существенными… Главное не это.

Для меня главным остаётся та его доброта и любовь, которыми пропитано было всё моё детство, то ощущение надёжности, ко­гда я ехала на его плечах - и мир был незыблем. Тот Пушкинский день, 6 июня - мой День Рождения,- ко­гда, выступая, он вынес меня на руках к микрофону и сказал: «Вот лучшее моё произведение!»

Для него главным все­гда была Поэзия. (Он часто говорил, что поэзия и любовь - одно.) Я не встречала человека, настолько влюб­лённого в поэтическое слово, как отец, так щедро готового делиться этим сокровищем и так умевшего показать красоту его граней. И - особый талант - обо всём на свете он умел говорить стихами и через стихи.

Особенно мне запо­мнился случай: уже в Ворше он повёл в маленький поход на одну ночёвку небольшую компанию из моего класса. Ночь была холодная, и большую её часть мы все просидели у костра. И вот то­гда я пора­зилась, насколько легко и свободно он мог поддержать любой разговор поэтически, вне зависимости от того, насколько близки или чужды поэзии его собеседники. Легко говорить с людьми заинтересованными. У моих одноклассников, прямо сказать, стихи ассоциировались исключительно со школьной зубрёжкой. Однако отец совершенно естественно общался на их темы своим языком, глубоко и не­ожи­данно эти темы развивая и поворачивая - что произвело, конечно, сильное впечатление, и не только на меня.

Если говорить о поэтической судьбе отца, то не без сложностей, но в целом её можно назвать вполне благополучной. Его достаточно много печатали, его пуб­ликации получали благожелательные отзывы таких поэтов, как Марк Соболь, Константин Симонов, Давид Самойлов, Евгений Евтушенко, Александр Межиров, Александр Кушнер и других. И вот что важно - многие отмечали именно человечность его и его стихов.

«Он сам занятнее и мудрее своей книги»,- говорит Марк Соболь в 1968 году в «Комсомольской правде». Через год Евгений Евтушенко по­чти повторяет его слова: «Человеческая зрелость Беляева ино­гда выше его художественной зрелости».

В это время уже написаны и «Сосна», и прекрасная ми­ниа­тюра:

***

Над площадью звезда ночная зажжена.

Как пусто, холодно, как ветрено и сыро!

Лишь на вокзалах так обнажена

трагическая бесприютность мира.

Однако зрелость поэтическая растёт, и три­дцать с лишним лет спустя литературный обозреватель журнала «Октябрь» и сотрудник «Литературной газеты» Александр Яковлев пишет: «Стихотворения Николая Беляева - редкий в наши дни пример согласия слова и человеческого сердца, этого тихого диалога, на котором изначально строилась русская поэзия».

Рискну сказать, что был у него талант больше поэтического - дар огромной человеческой доброжелательности. Николай Беляев, как никто другой, умел сказать необидно вещи, казалось бы, беспощадные в своей честности. Доброжелательность, искренний живой интерес к людям, широкая эрудиция, отсутствие жадности к благам или славе, готовность выслушать и помочь - вот составляющие его личного обаяния. (Наверное, оттого он был таким замечательным переводчиком - ему интересно было почувствовать другого в слове и выразить его душу.) При этом в отце причудливо сочетались одновременно проницательность, глубокое видение человека и удивительная на­ив­ность.

Именно поэтому тянулись к нему самые разные люди и так ценили и любили его АРСовцы. Именно поэтому Ка­зань по­мнила и ждала, что он вернётся - хотя сам он и не думал об этом. Иногда мне кажется, что именно упорная вера друзей и читателей Беляева в его возвращение неявно подтолк­нула обстоятельства, сделавшие это возвращение возможным - благодаря вице‑президенту Академии наук Татарстана Наилю Валееву, искавшему материалы об Алексее Аникеенке и узнавшему про папину книгу. И всё завертелось: Валеев связался с Беляевым, издал книгу - а в итоге добился выдачи поэту квартиры. Папа вернулся в Ка­зань.

В последней книге стихов Беляева есть написанные в 2006 году строки:

Счастье - было, но за жизнь - минуты.

Чуда не случилось почему‑то…

Горькое признание - однако я с уверенностью могу сказать, что горечь эта, порождённая усталостью лет и болезнью, есть лишь временная слабость, призма, искажающая взгляд назад, в прошлое. Она решительно не была свойственна отцу.

Николай БЕЛЯЕВ

***

Ю. В. Казакову

Прекрасна жизнь! - пока она в запасе,

как зимний, солнцем ослеплённый день.

Дыши, броди по снегу, удивляйся.

Прекрасен труд. Благословенна лень.

Не в прошлом веке, не в грядущем - счастье.

Оно - в тебе.

Но - ощути, посмей!

Прекрасна жизнь! - и тёмный голос страсти,

и голоса играющих детей.

Мы ничему цены не знаем сами.

Что было, будет - до и после нас?

Смотри весёлыми, голодными глазами -

всё это в первый и последний раз.

В тебе самом и мера, и сознанье,

и вера в чудеса, и знанье - без прикрас.

Беляев умел быть счастливым, видеть сложность жизни - и всё‑таки радоваться ей, людям, книгам и музыке, миру вокруг. И видеть чудеса. Своё возвращение, кстати, он тоже считал чудом.

Эти радость и восхищение миром на протяжении всего творческого пути светятся в папиных стихах.

Очень больно и очень не хватает его.

***

Н. Н. Беляеву

Беззаветно влюб­лённые в слово

до поры позабудут о том,

как молчанье карает сурово,

как надломлен заброшенный дом.

Им любые мученья - ступени,

и любая отрава - питьё.

Что ж подкашиваются колени,

нарастает в груди колотьё?

Ты постой, не казни осужденьем!

Свято слово - ему не перечь.

Только снова грешит повтореньем

Моя косноязыкая речь.

Этот мир, бесконечно звучащий,

весь объять не дано, не дано…

Но - синонимы, скрытые в чаще!

Но подтексты, угрюмо молчащие,

но созвучия… Но… Но…

Беззаветно влюб­лённые в звуки

Разливаются как соловьи,

Протянув к остающимся руки,

Уходя по дорогам любви.