"Для чего же я, если не бессмертен?.." Памяти Равиля Бухараева

Журнал "Казань", № 1, 2013

Море бытия, сутолок и сплетен...
Для чего же я, если не бессмертен?
Всё короче путь, всё острее плата
за печаль вдохнуть воли и заката...

Равиль Бухараев
1983

*********

Лидия ГРИГОРЬЕВА

Лондон - Вселенная - Вечность

Скоро будет год с того дня, когда Равиль окликнул меня тихим голосом: «Лида... Лида...». Но я услышала этот зов, хоть и была на третьем этаже, в нашей спальне-мансарде.

Никакой тревоги я не почувствовала, думала, что он хочет отдать мне распоряжения на день. Он должен был ехать на важную деловую встречу на ахмадийском телевидении.

Речь шла о прямых эфирах с Татар-информ. Должна была обсуждаться возможность прямого разговора Лондон - Казань в рамках проекта «Беседы о северном исламе», который они задумали и вели вместе с казанским журналистом Ринатом Ахметзяновым. На эту важную встречу в Лондон прибыл компетентный специалист по компьютерным и телекоммуникациям из Германии.

Накануне мы были с Равилем в Королевском оперном театре, слушали «Травиату». Вернулись домой счастливые, нарядные, полные надежд и планов на будущее. По дороге из оперного театра говорили о либретто по татарской сказке «Белый волк», над которым он тогда работал. Спросил меня, не могу ли я помочь в разработке некоторых сцен, я согласилась.

Скатившись с лестницы в гостиную (муж ведь торопится на важную встречу!), я автоматически взглянула на настенные часы: было девять двадцать утра 24 января 2012 года.
Он сидел в большом коричневом кожаном кресле, вцепившись в мягкие подлокотники. Тихо сказал: «Мне плохо... Сердце болит так, как до операции... даже ещё сильнее...»
Он не был бледным. Губы не были синими, как, мы все знаем, должен выглядеть человек, у которого проблемы с сердцем. Миновало почти пять лет со дня тяжелейшей операции по шунтированию его сердца. И с тех пор он жил - на всю катушку, летал по всему миру, делал множество работ сразу. «Ваял-рисовал‑чеканил» каждое слово, был жаден в работе и любви. А жизни радовался, словно родился заново. И вот...

Диалог:

- Ты лекарство выпил?

- Да... Двадцать минут назад. (Мысль: значит, обычные его утренние лекарства уже должны начать действовать.)

- А «скорую помощь» вызвал?

- А ты думаешь надо?..

Стал набирать 999 и после второй цифры уронил трубку. Голова склонилась набок.

Мне кажется, я видела, как его душа отошла к Богу...

Страшно, но нужно говорить об этом именно теперь.

Ведь утром - ровно в девять - он говорил по телефону из нашей спальни ровным голосом. Спокойно ушёл вниз, чтобы собраться в дорогу.

Но, оказывается, уже из гостиной он позвонил и отменил встречу.До приезда «скорой» я делала ему искусственное дыхание, дышала рот в рот, делала массаж - как мы все это видели множество раз по телевизору и в кино. Ещё два часа две бригады «скорой» пытались его реанимировать.

А я вышла в сад и обратилась к небесам. Просила оставить его с нами - ведь столько дел остались незавершёнными! Теперь вспоминаю, что просила его вернуть не для себя - хорошо это или плохо, не мне судить - а для того, что он ещё должен был успеть сделать. И для внучки Сашеньки - его любимицы, оставшейся в семь лет без отца, а в шестнадцать и без последней, такой крепкой и надёжной опоры.

Через три часа, не осознавая ещё даже, на каком я сама свете, я позвонила в Казань Лии Загидуллиной и сказала: «Поднимай на ноги всех - он всегда просил меня, чтобы я похоронила его в Казани...»

Так и случилось во исполнение давнего-давнего сна.

СОН 1978 ГОДА:

Мы были ещё молоды и, как все молодые, думали, что будем жить вечно. И вдруг этот сон. Словно из другого мира.

Мне снилось, что я сижу в доме своего деда на Украине и смотрю в окно. А там идёт сильный дождь, ливень. И множество людей в белых одеждах бегут под дождём и несут на носилках что-то длинное, завёрнутое в белую ткань. Снилось мне, что я выглянула в окно и спросила: «Куда торопитесь? Что несёте?». И услышала в ответ: «В Казань идём - Бухарая хоронить!».

В те времена я, конечно же, не была знакома с похоронным мусульманским ритуалом, но именно татарские традиционные похороны приснились мне задолго до того, как мой муж стал по-настоящему религиозен.

Тогда же Равиль сказал мне: «Запомни это, и, когда бы и где бы это ни случилось, похорони меня в Казани на кладбище моих отцов». И я дала ему слово, хотя трудно было поверить в смерть, когда мужу было только двадцать семь лет, и впереди была большая жизнь. Прошло тридцать четыре года, и сон исполнился, и я выполнила свое обещание - во исполнение вещего сна - с помощью братьев Равиля по вере и по отзывчивости людей в самой Казани.

Старший современник Равиля, крупнейший писатель ХХ века Чингиз Айтматов считал, что его «творческие достижения являются… для нас открытием века не только татарской культуры, но и общероссийской, и общечеловеческой…

Произведения Бухараева настолько значительны по смыслу и формам, что можно сказать с полным основанием и с энтузиазмом: Равиль Бухараев - интеллектуальная гордость нации!»


Анатолий ХАЗАНОВ

Небываемое бывает

И невозможное возможно,
Дорога долгая легка…

Александр Блок

«Нет пророка в отечестве своём»,- это изречение как нельзя более отразилось в судьбе Равиля Бухараева. Соотечественники, друзья и даже родственники покойного учёного и мыслителя, готовясь опустить в холодную могилу бренные останки его, лишь более или менее смутно сознавали, кого потеряли российская и мировая наука и культура.

Мне посчастливилось вытянуть у судьбы счастливый билет. Моя жизнь пересеклась, и мне удалось близко познакомиться и даже подружиться с Равилем Бухараевым. Это был человек во многих отношениях таинственный и загадочный. А я очень люблю загадочных людей. Апробированные менее интересны.

Действительно, судьба Равиля Бухараева относится к числу тех, которые не могут не удивлять. Он прожил короткую, не простую и необычайно яркую жизнь, успев сделать так много доброго и значительного, что трудно поверить, что это по силам одному человеку. Однако Равиль Бухараев доказал, что небываемое бывает.

В моём представлении, Равиль Бухараев был, прежде всего, воплощением таланта - и творческого, и человеческого. Это был редкий случай - в одном человеке соединилось всё: он был красивым импозантным мужчиной, потрясающе одарённым, эрудированным учёным, поэтом и мыслителем, и в то же время обаятельным человеком, остроумным собеседником.

Бухараев родился 18 октября 1951 года в Казани в семье студентов Казанского университета. Его отец Раис Бухараев стал известным учёным Казанского университета, доктором технических и физико‑математических наук, основателем казанской школы математической кибернетики. Равиль также решил продолжить династию, поступил на механико‑математический факультет Казанского университета и успешно окончил его в 1974 году, а затем он стал аспирантом МГУ, где до 1977 года занимался исследованиями в области теоретической кибернетики.

Благодаря своему незаурядному таланту, любознательности и необычайной силе воли, целеустремлённости и упорству в достижении цели, Равиль Бухараев сумел занять выдающееся место в татарской, российской и мировой науке, прежде всего как крупнейший знаток исламской теологии и поэзии. Это действительно был self-made man.

Живя в Лондоне, он почти двадцать лет проработал в русской службе Би-би-си, являясь, как говорят англичане, одним из её якорей, готовя в эфир лучшие передачи, например, знаменитую дискуссионную программу «Радиус». Помню, с какой гордостью он водил меня по просторному зданию Всемирной службы Би-би-си, показывал свою студию и то место, где он сидит, вещая на Россию и страны СНГ.

Обладая необычайными способностями и эрудицией, Равиль Бухараев оставил значительный след в самых разных областях знания - от политологии и философии до переводов лучших творений татарской классической поэзии. И как у фригийского царя Мидаса, всё, к чему он прикасался, превращалось в золото.

Будучи человеком энциклопедических знаний, он одинаково свободно писал на русском, татарском, английском и венгерском языках.
Несколько раз Равиль приглашал меня в свою переводческую будку на Всемирных съездах («Джалсах») Ахмадийской Мусульманской Общины в Лондоне, и я с восхищением и (не скрою) с завистью слушал, как блистательно он переводил речи ораторов на разных языках.

Блестящий эрудит и оригинальный мыслитель, Равиль Бухараев, хотя и прожил короткую жизнь, оставил богатейшее творческое наследие, написанные им блестящие по форме и содержанию книги буквально катапультировали его на Олимп науки. Его работы поражают интеллектуальным фейерверком и филигранной отделкой.

Истинный масштаб Равиля Бухараева как учёного и мыслителя и его вклад в культуру и науку ещё не оценены. Это будет сделано, возможно, только следующими поколениями.
Беседы с этим тонким и рафинированно интеллигентным человеком для меня всегда были подлинным духовным пиршеством, бражничаньем ума, блаженным и беспробудным интеллектуальным опьянением. Он был носителем гигантского объёма знаний и буквально фонтанировал собственными оригинальными идеями. Это был уникальный человек, гражданин мира, впитавший в себя несколько культур.

Я не раз задумывался над вопросом: как удалось этому татарскому юноше, окончившему физико‑ма­тематический факультет Казанского университета, подняться на Олимп гуманитарной науки и стать похожим на титанов эпохи Возрождения?

Я пришёл к выводу, что этот феномен объясняется тем, что Равиль Бухараев с детства испытывал неутолимый голод к знаниям, и, словно чувствуя, что ему отмерена недолгая жизнь, старался как можно больше узнать, успеть и сделать. Именно этот голод, как бешеный пёс, больно кусающий за пятки, гнал его вперёд всю жизнь, не давая остановиться или передох­нуть, гнал, не зная ни жалости, ни снисхождения, и эта гонка, в конце концов, истощила и подорвала его жизненные силы.

С детства им владела страсть к чтению, это был как раз тот случай, о котором Сомерсет Моэм писал: «Для человека, привыкшего к чтению, оно становится наркотиком, а он сам - его рабом. Попробуйте отнять у него книги, и он станет мрачным, дёрганным и беспокойным, а потом, подобно алкоголику, который, если оставить его без спиртного, набрасывается на политуру и денатурат, он с горя примется за газетные объявления пятилетней давности и телефонные справочники».

Когда Равиль водил меня по своему лондонскому дому и вокруг него, он с особым удовольствием показал мне свою гордость - обширнейшую библиотеку и гордость своей любимой жены Лиды - прекрасные, со вкусом и любовью подобранные цветы перед фасадом дома.

Равиль Бухараев всегда с гордостью говорил, что является татарином и правоверным мусульманином.
Татарам удалось сохранить свою культурную идентичность, хотя на протяжении многих веков они были объектом русификаторской политики Москвы. Вспомним хотя бы об указах Петра I о «крещении инородцев» и предоставлении льгот крестившимся, за этими указами последовало массовое принудительное крещение. К 1744 году в Казанской губернии было разрушено 418 мечетей из 536.

Равиль Бухараев сделал много для возрождения культуры татарского народа. Он был, прежде всего, татарским поэтом, первым создал венок сонетов на родном языке, перевёл на русский и английский языки лучшие произведения татарской поэзии и является лауреатом Государственной премии имени Г. Тукая. Но наивно думать, что Равиль Бухараев принадлежит только татарской культуре. Сейчас, после его ухода, становится всё более и более ясно, что рядом с нами жил и работал выдающийся мыслитель, чьё богатое творческое наследие принадлежит всему человечеству. Все его работы пронизывает одна главная идея - чудо всеединства, кровное родство наций, религий, языков, душ и сокровенных помыслов людей. По существу он пытается решить задачу, которую ставил ещё Валерий Брюсов - «примирить в высшем единстве начала Востока и Запада», чтобы осуществить «синтез двух культурных миров человечества».

Во всех своих книгах он стремился выяснить не столько различие, сколько сходство культур­но‑исторических процессов развития разных цивилизаций. Он рассматривает цикличность истории, взлёт и падение цивилизаций как процесс приобретения, осмысления и применения ими разнообразной информации. При этом он считает, что степень развития, качество цивилизации напрямую связаны с эффективностью переработки имеющейся в её распоряжении информации.

Наиболее глубоко эта идея разработана в книге Равиля Бухараева «Ностальгия по откровению».

Я горжусь тем, что он доверил мне почётную миссию быть автором предисловия к этой книге. В ней он блестяще показал сходство процессов развития ислама и христианства в России, культурно-политический взаимообмен, создавший историческую общность людей, которая называется многонациональным народом России.
Равиль Бухараев был активным членом Всемирного Ахмадийского Движения в исламе, которое призывает к межрелигиозному диалогу. Оно провозгласило своим лозунгом слова: «Любовь ко всем, ненависть ни к кому».

Уход Равиля Бухараева, совершенно неординарной личности, супер-интеллектуала, делает мыслящую Россию намного беднее.

Хазанов Анатолий Михайлович - заведующий отделом института востоковедения Российской академии наук, доктор исторических наук, профессор, академик Российской академии естественных наук.

Я слышу все интонации его голоса, когда он произносил в стихах «сын мой», с той особой, непередаваемой внутренней дрожью, которая слышна разве что у Шаляпина в «Борисе Годунове», в сцене прощания. Он прожил несколько контрастных жизней и был человеком сущего и насущного духовного отсчёта, неколебимо и спокойно царствовавшим над маетой и рутиной его лондонско-московско-казанской жизни и разъездами по всему миру.

Александр Радашкевич, поэт, эссеист, культуролог.
Париж


Салават ЮЗЕЕВ

Ищите его там, где красота

…2003 год. Конференция «Великий волжский путь». Теплоход с участниками должен пройти маршрутом наших предков волжских болгар, ходивших по Итилю в Персию. Мы отчаливаем в Казани и движемся вниз по реке, заходя в попутные города, затем должны пересечь Каспий и достигнуть берегов Ирана. Обычно люди сходятся по интересам. Мы с Равилем тоже сошлись по интересу - я имею в виду тот самый трепетный, всеобъемлющий интерес к жизни. Мы стояли на верхней палубе, у нас завязался какой-то разговор, я ещё не знал, что передо мной тот самый Равиль Бухараев. Это выяснилось попозже, выяснилось также, что он хорошо знаком с моим отцом,- я же сам заслуг перед обществом ещё не имел, чтобы про меня что-то выяснилось (я был тогда безвестным корреспондентом телевидения, попал на теплоход случайно, и до сих пор вижу ту поездку счастливым недоразумением). Двадцать с лишним дней путешествия. Двадцать с лишним дней общения с Равилем. О чём мы только не говорили. В первую очередь, разумеется, о литературе. О татарской, русской, мировой. И не только о литературе. В моих воспоминаниях эти беседы проходят неспешно, они сродни реке Итиль, по которой мы плывём. Мы говорим, пейзаж перед нами меняется, мы переходим из одного пространства в другое, вот перед нами картины Среднего Поволжья, а вот началась зона степей, вот мы опускаемся, словно в гигантском лифте, уходим вместе с нашим теплоходом на несколько уровней вниз,- это мы проходим систему шлюзов перед Волгоградом - и наши разговоры словно становятся ещё глубже, вот мы выходим в могучий Каспий, где важны не сами слова, а пространства тишины между ними. В моих воспоминаниях Равиль курит трубку. Вот он молчит, курит, вглядывается в горизонт. Как-то я слышал рассуждение о том, что человек, который курит трубку, это человек, умеющий выйти из бешеного потока жизни и мудро взирать на него со стороны. Однако, что касается Равиля - в нём это сочеталось - умение мудро объять жизнь и в то же время постоянное желание быть в самой её сердцевине.

Несколько слов о наших попутчиках, участниках конференции, которые попали на этот пароход, в отличие от меня, не случайно. Нас разделили на две половины,- подобным делением нашего брата, увы, не удивишь. Первая половина - ВИП-персоны, а вторая - все остальные. ВИП-персоны, к которым относились попавшие сюда чиновники - высокие и не очень, депутаты и прочие - отдельно питались, селились (если приходилась ночевать на берегу) и вообще держались особняком, создавая вокруг себя плотные зоны недосягаемости (в одной моей пьесе героиня задаёт вопрос: «Интересно, а на Страшном суде будут отдельные помещения для ВИП-персон?»). Такое деление на касты, обычно нас так раздражающее, здесь на пароходе имело весьма положительный результат. Во второй половине оказались замечательные люди, здесь был всем известный профессор Миркасым Усманов, легендарный питерский археолог профессор Кирпичников, знаменитый музыкант Рубин Абдуллин, разумеется, писатель Равиль Бухараев, была ещё замечательная профессорша‑филолог из Венгрии, к сожалению, не помню её имени, и ещё ряд людей, создавших особую, духовную атмосферу, и, боюсь, попади сюда кто-нибудь из первой половины, он бы, наверняка, всё испортил. Люди второй половины сдружились, можно сказать, стали семьёй, вечером же наступала пора прогулок по верхней палубе, разговоров, мы предавались празднику общения. «Не могу усидеть в каюте, взял с собой работу, но работать невозможно»,- жаловался Равиль, и я его понимал, тем более, надо принять во внимание его безумно общительный характер. «Здесь все Мастера»,- помню я его фразу, помню и вечер в кают-компании, а точнее, это был вечер Равиля Бухараева. Равиль читает сонет, написанный им на четырёх языках. Сначала на татарском - после прочтения аплодирует где-то треть аудитории (понимающей татарский), затем на английском - аплодирует больше половины аудитории, затем на венгерском - аплодирует та самая профессорша-филолог из Венгрии, в её рукоплескании столько восторженной благодарности - спасибо, и меня не забыли, затем на русском - на этот раз аплодирует вся аудитория. Мастер, выступающий перед Мастерами - так я обозначаю в памяти тот вечер. Затем Равиль читает стихи разных лет, в иллюминаторах проплывают берега великой реки, зал проникновенно притих (и даже ВИП-персоны притихли, на их лицах застыли натужные гримасы сопричастности и понимания).

Мои воспоминания состоят из разрозненных картин и носят личный характер, но всё-таки, как положено в таких случаях, я должен сказать о вкладе этого человека в культуру, его планетарном масштабе. Я скажу так. Равиль принадлежал к высокой породе Просветителей. Что это значит? Видели по телевизору такой сюжет? На морском берегу лежит кит и беспомощно шевелит плавниками - как его угораздило? Отлив сыграл злую шутку? Рядом оказывается группа людей, которые ставят своей целью спасти этого кита, они придумывают массу приспособлений, выбиваются из сил. Но, в конце концов, кит спасён, взмахнув могучим хвостом, он исчезает в родной стихии. Или. Человек спасает птицу, которая попала в нефтяное пятно. Он бережно освобождает её крылья, лапки, клюв. И вот птица улетает, её уже не разглядеть в морском мареве. Или. Человек помогает оленёнку выбраться из браконьерских силков. Секунда - и оленёнок скрылся в чаще. Так вот. Оленёнок не обернётся и не скажет «Спасибо». И кит этого тоже не сделает, и птица. И народ, которому ты служишь, тоже не скажет тебе «Спасибо» (а может, и скажет, но тебя уже не будет). Но тот, кто спас кита, животное или птицу, смотрит им вослед, он говорит «я сделал это», и душа его вздымается до небес. В этом-то и состоит высокая правда этой жизни. Это и есть великая миссия Просветителя - служение, самопожертвование.

Мы прибыли в Тегеран глубокой ночью, проделав на автобусе изматывающий путь через горы. Нас поселили в гостинице, что располагалась на высоком холме возле города. Мы разошлись по номерам, где упали совсем обессиленные. Рано утром надо было ехать на ответственную конференцию с иранскими учёными, спать оставалось часа три-четыре. Но это же Персия, чёрт возьми, сказал я себе, превозмогая дикое желание уснуть, уснуть безвольно, безвозвратно, непростительно. Я вышел на гостиничный двор, там в тишине струился в ночной подсветке фонтан, а возле него на скамейке сидел Равиль и курил свою трубку. Он смотрел на блистающий огнями Тегеран, что растилался под нами во всей своей безумной, невообразимой красе.

Ищите его там, где красота. Так можно сказать о Поэте.

Эта картина так и осталась в моей памяти, в ней есть тихие фонтанные струи, которые роднят персонажа с древней восточной поэзией, персидской миниатюрой, тонкими минаретами, криком муэдзина, всем тем, чем наполнено творчество Равиля и куда влекла его Муза.

А теперь последний из эпизодов, о которых я хотел поведать. Гуляя по Тегерану, мы зашли с Равилем в одну из лавочек, где продавались серебряные ювелирные украшения. Я присмотрел один интересный браслет и спросил у хозяина, сколько он стоит. Тот назвал цену. Я нерешительно повертел браслет в руках и обратился к Равилю:

- Как думаешь, купить или не купить? Понимаешь, хочу подарить женщине.

- Если ты её любишь - купи,- ответил Равиль.

Так могла ответить наивная восьмиклассница. Так мог ответить мудрец, которому открыты тайные основы. И так ответил Равиль. В этой фразе - вся его суть. Здесь можно пуститься в длительное рассуждение, объясняя, толкуя, разворачивая ответ Равиля. Но тот, кто понимает меня, тот уже не попросит продолжения, ему и так всё ясно. Может быть, он только слегка прослезится, как это сделал я.

Юзеев Салават Ильдарович - писатель, драматург, режиссёр.
Казань

Творчество Бухараева нТе ограничивается блестящей поэзией и прозой, он многогранен, напоминает творцов эпохи Возрождения, это человек энциклопедических знаний, его духовное зрение проникает в глубь жизни не одного («своего») народа, его народ - человечество, его философия охватывает весь ареал обитания потомков Адама, для него оно дети одного отца - единого Бога.

Султан Яшуркаев,
прозаик, поэт, публицист.
Бельгия


Я знал Равиля почти тридцать с лишним лет. Я знал его юного, когда мы - «нерусские поэты России», были молоды, амбициозны и голодны в своём провинциально-московском стремлении покорить бесконечные пространства советской литературы.

На протяжении пятнадцати лет мы вместе работали в одном здании, в Буш Хаузе, штаб-квартире Всемирной Службы Би-би-си. Он работал в русской службе, являясь, как говорят англичане, одним из её якорей, готовя в эфир лучшие передачи, наподобие знаменитой дискуссионной программы «Радиус». Он был любим в этом здании, знаменитом на стольких писателей и поэтов, от Джорджа Оруэлла и до Григория Маркова, которые там работали. Он был одним из этой когорты.

Хамид Исмайлов, директор Среднеазиатской службы Би-би-си.
Лондон


Назифа КАРИМОВА

Последнее интервью

Мы с Равилем были соседями, в Москве на Филёвской пойме жили в соседних домах. Обосновавшись в Англии, Равиль и Лида по делам творческим и житейским то и дело приезжали в Россию, и Равиль, иногда вместе с женой, наведывался к нам. Рассказывал о своих новых книгах, путешествиях по миру.

Зная о его любви к татарской кухне, я готовила то беляши, то кыстыбыи.

Вернувшись из Казани, где отметили его шестидесятилетие, Равиль пригласил нас на творческую встречу с московскими татарами в связи с его юбилеем. Подарил Коран, изданный в Англии на русском языке в его переводе. За чаем долго разговаривали - Равиль, мой муж Ильгиз и я.

В тот день был кыстыбый. Равиль сказал, что во всей Москве только у нас может отведать настоящую татарскую еду. И по случаю вспомнил анекдот.

После кораблекрушения на необитаемом острове оказались двое - грузин и татарин. Прожили год. Грузин говорит: «Хочу вон на тот остров, может, что‑нибудь найдём там!» Сколотили из обломков лодку, и грузин отправился на разведку. Вскоре вернулся: «Какие мы дураки! Там есть то, о чём мы мечтали целый год! Поплыли скорее!» Услышав это, татарин, не дожидаясь лодки, прыгнул в море и изо всех сил поплыл к острову с криком: «Уч почмак! Уч почмак!»

- Я сам, как услышу слово «уч почмак», становлюсь вроде того татарина,- засмеялся Равиль.

В последние годы они с Лидой больше жили в Лондоне, но общение наше не прерывалось. В ту встречу он рассказывал, что ушёл из Би-би-си, но как представитель ООН ездил на Филиппины, поездка была тяжёлой и опасной, но, слава Богу, вернулся в целости‑сохранности. Мы, московские провинциалы, слушали, раскрыв рот. И кто думал, очень скоро мы уже с тоской будем вспоминать каждое слово его рассказа!

Первого декабря в доме-музее Пушкина на Арбате собрались друзья, почитатели таланта Равиля.

Равиль подарил музею пятитомное собрание своих сочинений. Там же его наградили орденом «Культурное наследие».

Назиф Мириханов, доктор политических наук, много лет работавший полномочным представителем Татарстана в Москве, сказал о многогранности таланта Равиля: поэт, прозаик, публицист, драматург, переводчик, историк, политолог... А особо выделил историческую и политическую значимость его трудов. В девяностые годы, когда шли большие споры вокруг понятия федерализма, книга Бухараева «Модель Татарстана» увидела свет в Европе и несколько раз там переиздавалась, став чем-то вроде учебного пособия.

Ещё одна тема, которая не оставила равнодушным Равиля - взаимоотношения Золотой Орды и Руси. Не всё же время они воевали! Между этими государствами были и дружеские отношения, и экономические связи. А книга «Поэзия Золотой Орды» убедительно доказывает, что жившие в Улусе Джучи народы, особенно тюркские, имели развитую культуру, литературу. В «Сказе о Казани» Равиль свои глубокие размышления о прошлом, сегодняшнем дне и будущем татар, словно бусины чёток, нижет на нить тысячелетия города. Так что я, заключил Назиф Мириханов, без всякого сомнения ставлю Бухараева в ряд тех личностей, которые сегодня представляют татарскую нацию во всём мире. Возможно, мы его ещё даже до конца и понять не можем. Но миссию свою он уже во многом выполнил, хотя шестьдесят лет - ещё далеко не финал.

Так же думали все, кто собрался в тот вечер в доме-музее Пушкина.

Я спросила Равиля о его планах.

- Альхамделиллах! Благодарю Всевышнего, что даёт силы работать. Вот бы ещё несколько лет жизни! - сказал он.- Написал бы ещё несколько книг о неповторимом своеобразии татарской души.

Зашла речь о вышедшем на английском переводе Равиля «Киссаи Юсуф». Поинтересовалась, как оценили его труд.

- Там же не читают книг! Нет в Англии такой культуры. Но теперь эта книга есть в самых больших библиотеках мира. В Британской библиотеке, Библиотеке Конгресса США. Кто захочет прочитать - легко найдёт.

Ответил Равиль и на вопрос о том, кем себя считает: русским писателем или русскоязычным татарским. И на каком языке думает.

- На каком пишу, на том и думаю. А сочиняю на всех языках, которые знаю. Больше на русском потому, что в Татарстане, татарском литературном мире уже есть много прекрасных поэтов, зачем же ещё и мне искать там своё место? Слава Богу, там и без меня тесно! Да, я написал на татарском несколько стихотворений, даже две поэмы. Для самого себя. Чтобы ещё раз почувствовать себя татарином, утвердиться в этом.

И кто же знал, что это последний наш разговор! Во всяком случае, думаю, это было последнее его интервью на татарском языке...

Мы всегда говорили с Равилем только по-татарски. Когда он впервые написал стихи на родном языке, принёс нам. Я взяла карандаш, прошлись по строчкам: какие хороши, а какие звучат ещё не по-татарски. Сказала ему: «Ты думаешь по-русски, оттого и стихи не всегда понятны». Через несколько дней Равиль прочитал изумительные сонеты на татарском языке. Это был уже совсем другой татарский! Свободный, красивый!

Я изумилась.

Равиль Бухараев был добрым человеком, глубоко верующим мусульманином, читал намаз. Думаю, его место сейчас в раю.

Москва

Валентин КУРБАТОВ

Этот день

Этот день так уж и будет сиять для меня незакатным светом.

Равиль с Лидией приехали из Питера в Псков в полдень. И мы торопились оживлением загородить первые минуты неловкости, потому что хоть и виделись прежде, но всё как-то «общественно», на людях, а тут впервые сходились одни. Оживление было тем острее, что каждое слово было сразу любяще проверено сердцем, ведь я знал поэзию Лидии и прозу Равиля, и мы сразу торопились в середину мысли, словно обнимались словами - точно ли мы угадали друг друга в письмах и текстах.

И скоро мы с Равилем, оставив Лидию отдохнуть, уже шли к Троице, Кузьме и Демьяну на Запсковье и к Богоявлению. И я ревниво перехватывал его взгляды: как он видит мой город не только после Казани и Питера (это-то я мог предположить), а и после Лондона, Парижа, Сиднея, Мадраса (так неостановим был бег его книг). Одними камнями тут не возьмёшь. Слава Богу, жизнь не подвела.

Мальчишки на плотине через Пскову у отеля «Old State» (а как же! рыжие мы что ли!) ныряли «солдатиком» и, заметив нас на мосту, ждали, когда мы их «увидим», и весело летели вниз. И, вынырнув, опять искали нас: видели ли? Видели! видели! Ведь это было его казанское детство и моё уральское. А у Гремячей башни в старой иве над самой водой вдруг ахнул соловей. И пошёл показывать весь репертуар! Я уж и укорил его: чего это ты для гостя стараешься? Своих бы утешал! Равиль засмеялся: да это он для вас - вот, мол, не подвожу, пусть знает, как наши умеют!

А к вечеру мы уже втроём были в Изборске. Сирень у Никольского храма на старом городище цвела с каким-то одушевлённым ликованием, тоже словно напоказ: смотрите! смотрите! Это молодость лета, это Россия! Будто знала, что гости из Лондона. Тоже уж хотелось устыдить: ну уж ты, матушка, как-то чувственно разгулялась. Поскромнее бы. А она: А-а, пускай видят!

И лебеди спешили к нам на Городищенском озере кильватерной колонной показать детей и самим показаться. И Словенские ключи сверкали под садящимся солнцем и поили живой водой. И она была свята для мусульманина Равиля и для православных меня и Лидии. И мне было так отрадно напомнить Равилю его «Дневники существования» и его призыв «осязать время, не останавливаясь, а продолжаясь, уметь не печалиться его ускользанием, а длить первоначальную радость». И мне как-то таинственно на минуту приоткрылось чудо всеединства, о котором он твердил из книги в книгу, немое, но чудно слышное пограничье языков и душевных движений, кровей и вер, православного «извития словес» и исламского узора, святой каллиграфии, когда слово становится светом и ветром.

В такие часы не надо объяснять высшей небесной правды, в которой нет ни эллина, ни иудея, ни мусульманина, ни православного, ни Иеговы, ни Аллаха, а есть вселенная и вечность, где центр везде, а окружность нигде, о чём человечеству только предстоит узнать, когда оно вспомнит, для чего оно рождено Богом.

…Равиль ушёл, ранив моё сердце. Но этот день не кончится во мне, пока я сам не закрою глаза.

Курбатов Валентин Яковлевич - критик, литературовед.
Псков

Эдуард ТРЕСКИН

***
Равиль Бухараев, Равиль Бухараев,
ты нам открываешь пером двери Рая
и, сны свои лондонские перебирая,
ты видишь Казань, слышишь звуки курая.
Но сказок Кырлая, но песен Тукая
на родине Байрона так не хватает!
Великий татарин - другим не в обиду! -
всю жизнь любишь русскую девочку Лиду.
Ты - вечный посланец духовного МИДа,
ты - вечный казанец, а Лондон - для вида.

18 октября 2011 - написано и прочитано на юбилее в БКЗ

Натан СОЛОДУХО

Яблоко, привязанное к ветке…

В декабре 2011 года на научной конференции Фестиваля поэзии имени Н. И. Лобачевского «Влияние неевклидовой геометрии на художественное сознание», проходившей в Казанском федеральном университете, мы встретились с Равилем Бухараевым, так сказать, лицом к лицу. Встретились за столом президиума собрания в качестве ведущих заседание. Равиль прилетел из Лондона, где вместе с супругой Лидией Григорьевой проживал и занимался литературной деятельностью уже много лет.

Так уж сложилась жизнь, что Равиля Бухараева я очень давно не видел, практически со студенческих лет, если не считать двух-трёх мимолётных случайных пересечений где-то в дороге, на ходу. В студенчестве мы встречались в стенах Казанского университета, перебрасывались репликами, коротко делились впечатлениями. Он учился на математическом факультете, шёл по стопам отца, я - на физическом. После университета Равиль уехал в Москву в аспирантуру, а потом, как я узнал, отправился в Англию, работал в корпорации Би-би-си - нам, живущим в Казани, это было интересно, но Лондон находился далеко, в недосягаемых пределах, и для нас жизнь Бухараева была далёкой и в общем-то чужой. И только фотографии со времён нашего школьного знакомства (мы учились в параллельных классах) напоминали о нём. Фотографии, где мы на ноябрьской демонстрации.

Между тем Равиль не раз приезжал в родной город, встречался с писателями, печатался, ездил по всему свету и имел признание,- я слышал об этом краем уха, но всё же его творческая деятельность оставалась за кадрами моей жизни. Как поэта я знал Равиля фактически по его первой книжке «Яблоко, привязанное к ветке». Книжке, которую хранил,- напечатанные в ней стихи мне нравились. О ней мы говорили с Равилем, когда однажды виделись. В этом небольшом сборнике опубликованы, на мой взгляд, хорошие поэтичные произведения, написанные молодым человеком, переживающим неторопливые переходы, переливы родной природы. В его стихотворениях ощущение того места, где он живёт, где дружит, влюбляется:

Июльский ливень отшумел,
и сад, хмельной и обновлённый,
отряхивался оживлённо
и вдохновенно зеленел…

А ты стояла на траве
и, словно летний дождь, струилась,
и, словно яблоня, клубилась,
и пропадала в синеве.

В кустах, где капли вперебой
на землю скатывались слышно,
прозрачные светились вишни,
омытые живой водой…

С листвою летней наравне
так свежести была ты рада,
что становилась частью сада,
протягивая ветки мне.

Было время семидесятых, время затишья и, в общем-то, не тревожной жизни в полутонах нашей молодости.

Полутона, полутона,
уже не осень и не лето…
Работа осени видна,
но живы летние приметы.

И воздух, словно водоём,-
Скупые полутени, блики,
И в настроение моё
Беспечность и печаль проникли…
Природа будто влюблена:
Полутона, полутона…

И я в то время под стать природе был погружён (в стихах) примерно в то же состояние:

Внизу, как на ладони,
В коричневато-золотистом тоне
Всё застыло.

Лицо склонив своё смущенно,
По склонам, солнцем освещённым,
Бреду уныло.

Бледно-коричневая дымка,
Набросив шапку-невидимку,
Дали скрыла.

А солнце, дымку разрыхляя,
Лучами город ослепляя,
Заходит с тыла.

Взгляну туда, и меркнут очи,
А вот тепла немного очень
Даёт светило.

Стоят деревья цвета хаки,
Тихи бездомные собаки.
Что же это?

Бабье лето.

Здесь, на родной земле, где свет и яблони, снег и музыка, Равиль размышляет, пишет волнующие стихи, сомневается…

Мне кажется, рукою кто-то водит
и на бумаге, белой, как зима,
такие сочетания выводит,
как будто я уже сошёл с ума…

Мне видится тогда: слова случайны,
несовместимы с музыкой стиха.
Когда предметы сами зазвучали -
Нелепа пересказов шелуха.

Я делаю помарки и пометки,
но замечаю, от себя тая,-
как яблоко, привязанное к ветке,
оправдана естественность моя…

А потом у Равиля был отъезд за рубеж.

Теперь, когда мы встретились вновь в alma mater, для меня стало ясно, что образ яблока, привязанного к ветке, для самого Равиля оказался пророческим.

Мне кажется, что, живя долго за рубежом, при каждом возвращении в Россию, в Татарстан он чувствовал себя как яблоко, оторванное от ветки дерева. И он теперь - часть целого, отделившаяся и оказавшаяся очень далеко, возвращающаяся, пытающаяся вновь соединиться с ветвями родного дома, но родина его уже не вполне узнаёт и не совсем признаёт. Ведь яблоко от яблони не должно далеко падать, он это понимает - и это его мучает.

Не случайно в рассказе «Маленькие птицы Милуоки» он с горечью писал:

«Отечество беспамятное, неужели я придумал тебя и понапрасну растратил на тебя сердце? Где же ты - разве лишь в скудной памяти моей, сумевшей утешиться и безответной любовью? В любой осени, в любой другой чужбине различу и узнаю тебя, но есть же предел и твоему беспамятству? Для чего опять расточаешь ты несочтимые труды наши?»

В книге «Совецкие рассказы», подаренной мне год назад («Дорогому Натану Солодухо на добрую память о нашей юности!»), Равиль Бухараев сокрушался:
«…Одно стало ясно - нас не только продолжает объединять общее мечтательное прошлое и общие, оболганные новым временем идеалы, но и посещают общие фантомные боли от исчезновения чего-то, оторванного от нас с мясом и кровью».

Не от того ли так обидно и муторно, что сказавший эти слова - тот, с которым объединяет память общего времени, теперь сможет смотреть на тебя только с фотографии далёких 60-х, по-школьному театрально-насмешливо выгнув бровь… А ведь у того школьника всё ещё только в будущем: и выпускной вечер, и университет, и аспирантура, и работа в Лондоне, и книги со стихами и прозой, и поездки за славой по странам мира, и 2012-й…

Седьмое ноября шестьдесят седьмого года. Мы, девятиклассники, встретились и разговариваем около красного транспаранта, обтягивающего кузов машины: колонна демонстрантов физматшколы № 131 временно остановилась. Мы немного замёрзли и фотографируем по очереди друг друга на совецкий аппарат «Зоркий».

Солодухо Натан Моисеевич - доктор философских наук, профессор, заведующий кафедрой философии Казанского научно-исследовательского технического университета - КАИ, заслуженный деятель науки Республики Татарстан, член Союза писателей XXI века.


Рустем САБИРОВ

Одиссей

Светлой памяти поэта Равиля Бухараева

Древо растёт из земли, обратно ему не вернуться.
Звенья сосудов сплелись в жадный, живительный жгут.
Прошлое не воротить, можно лишь вскользь обернуться,
Только к чему это всё - время и небо не ждут.

Жизни минувшей твоей хрупкий рассыпался остов.
Перечеркнула её ось боевых колесниц.
Что ж ты всё смотришь назад? Что ты увидел там, остров?
В пене прибрежной волны крики взъерошенных птиц…

Галечный скрип под ногой. Ветер. Скалистое взгорье.
Плоское тело тропы, тень в одиноком окне…
Но между ним и тобой прорва хрипящего моря.
И Бесконечность сама гребнем скользит по волне.

Что ж ты всё смотришь назад?! Разве не слышишь победный
Вой одичалой трубы, проблеск грядущих побед!
Что ж тебя тянет туда, в мир этот, в сон заповедный,
Разве не знаешь: давно, очень давно уже нет -

острова, тени тропы… Всё это продано мраку.
В гулкую нишу его, в долгий простор неживой…
Но вереницей скупой птицы летят на Итаку,
С ними срывается ввысь взгляд запрокинутый твой.

Алёна КАРИМОВА

«Через море, небеса, сушу вспять иду, как уходил раньше...»

Ведь это так и бывает… Идут года, рушатся чьи‑то планы, удаются всякие проекты, реконструируют старые дома: нет уже в них былого содержания, а внешний вид, схожий с фотографией вековой давности - иллюзия, оптический обман… А всё-таки идёшь иногда вдоль Булака и думаешь: вот ведь тут, совсем рядом, а может быть даже по той полоске земли, которую топчут сейчас мои ноги, ходил Габдулла Тукай… А вот тут, на самой что ни на есть центральной площади города - кофейня «Капитал»… Нет, Тукай, конечно, не мог здесь бывать, но, спустя без малого столетие, любил посидеть за столиком с чашечкой кофе другой поэт, без которого я так же не мыслю Казани и нашей татарской культуры…

Однажды, приехав сюда по делам, Равиль Бухараев согласился выкроить пару часов из своего жутко загруженного дня и прийти к нам в гости - мы хотели показать ему новую квартиру и угостить каким-то замечательным блюдом, теперь уже и не помню каким. Моему старшему сыну было тогда года четыре или около того. Я сказала ему: «Даня, сегодня в гости к нам придёт дядя Равиль Бухараев».

- А, это который как Пушкин?.. Ура!

- Почему как Пушкин? - удивилась я.

- Поэт! - важно сказал сын и удалился в свою комнату - нарисовать что-нибудь, чтобы подарить дорогому гостю.

Довольно долго в Даниной личной поэтической вселенной царствовали всего-навсего два поэта - Пушкин и Бухараев. Это было немного странно, потому что мы читали ему и Корнея Чуковского, и Ренату Муху, и ещё многих замечательных детских поэтов. Но он, видимо, как-то разделял: они - другое, они - детские…

Когда мы рассказали об этом самому Равилю Раисовичу, он весело рассмеялся - ему понравилась такая классификация. Он вообще был очень улыбчивый человек. И, несмотря на все регалии и звания, на все его серьёзные занятия и проекты, в его лице, во всём его облике часто проглядывало что-то мальчишеское, детское, милое и трогательное...

В последнее время о Равиле Бухараеве писали и рассказывали очень много. Сначала в связи с шестидесятилетним юбилеем - в октябре 2011-го, потом в связи с неожиданной кончиной - в январе 2012-го. Писали те, кто хорошо его знали, и те, которые просто прочли стихи, статьи, пьесы… С его личностью, как чаще всего и случается с выдающимися людьми, произошли метаморфозы: она стала более чёткой, более значимой. Стало понятно, насколько многогранный человек и насколько много успел сделать Равиль Бухараев: поэт, драматург, переводчик, журналист… А для меня лично и ещё для многих - учитель. В татарском языке есть хорошее слово: «остаз». Оно содержит в себе целое множество смыслов: это учитель, но не просто учитель, а наставник, учитель духовный, тот, кто учит не только словами, но и своим личным примером, своей безупречностью.

Теперь часто, если мне лень садиться за работу или нет настроения, я вспоминаю его любимую татарскую поговорку: «Хәрәкәттә - бәрәкәт». Её довольно трудно точно перевести, но главный смысл в том, что только если человек живёт в постоянном движении, в труде, к нему приходят радость и благополучие. Эта пословица придаёт силы и мне.

Наша последняя встреча с Равилем Бухараевым произошла на одном из поэтических фестивалей, в доме Аксёнова, в Казани - кажется, это было начало декабря… Я пришла специально на его выступление, но оказалось, что стихи он читал в день предыдущий, а сегодня - рассказывал о Венеции, показывал фото-фильм Лидии Григорьевой. Рассказывал, не торопясь. Было понятно, что всё это: и Венеция сама по себе, и фотографии, сделанные его любимой женой, и воспоминания о тамошних карнавалах ему дороги. А ещё было понятно, что Равиль Раисович очень устал. Мне бросилось в глаза, как сильно он поседел, и я тогда подумала, что просто давно его не видела - наверное, около года. Ну, и что он устал от множества юбилейных торжеств и, даст Бог, скоро придёт в себя.

Потом мы ещё не раз списывались по электронной почте. А 25 января, когда мне позвонили из одного казанского журнала, я не могла поверить, что его не стало. Мне казалось, это какая-то ошибка. Как же так,- думала я,- вот ведь он мне два дня назад письмо прислал… Позвонила общей знакомой в Москву. Она тоже изумилась, сказала, что сегодня ночью получила от него письмо. Но, увы - страшная весть оказалась правдой…

На похоронах в театре Камала было очень много людей. Его любили здесь и уважали. Уважали даже те, кто не мог ему простить отъезда, простить того, что так благополучен внешне, того, что посмел стать самим собой, ни на кого не оглядываясь и ни у кого не спрашивая разрешения.

Я помню, как мы ехали с одного выступления в автобусе по Парижу - народ в салоне был разных национальностей - все оживлённо болтали, в воздухе висела густая взвесь смешанной речи: русской, немецкой, французской, цыганской, турецкой… И вдруг раздался знакомый мотив: кто-то пел татарскую песню, знакомую мне с детства. Эту песню когда-то любила петь моя бабушка. Я стала прислушиваться и вдруг поняла, что поёт Бухараев. Все разговоры смолкли, и минуты две-три, пока длилось это мелодичное пение, автобус плыл, словно волшебный корабль, по нарядным улицам парижского центра…

Во мне никогда не было такой смелости. В тот вечер мне показалось, я что-то поняла про свою жизнь, про наш народ. Что-то почти неуловимое, но очень важное…
Хоть и говорят, что один в поле не воин, но, видимо, так уж заведено на свете, что один человек, движимый любовью и желанием служить добру, служить своей культуре, способен сделать больше, чем куча специально созданных для этого институтов: государственных и нет. Таков был Равиль Бухараев - подвижник и просветитель, чудесный лирический поэт, мастер прекрасной искренней прозы, и просто добрый и светлый человек. Может быть, последнее - главное.

Уже после его ухода я прочла «Книгу единства». Многое из того, что там написано, я знала и раньше: он рассказывал, когда мы встречались и беседовали - в Москве, Казани, где-то ещё, где пересекались наши пути. Но только прочтя эту книгу от начала и до конца, я увидела его другим - человеком глубоко религиозным. Про эту часть его жизни не принято особенно много говорить, но я уверена: для него это было едва ли не самым важным в последние годы. Я думаю, многие казанцы искренне благодарны его братьям по вере, которые помогли Лидии Николаевне Григорьевой исполнить завещание мужа - похоронить его на родине, в Казани, недалеко от Тукая. И я очень надеюсь, что в нашем городе появится памятник Равилю Бухараеву - вдохновенному певцу татарской столицы.

Каримова Алия Каюмовна (Алёна Каримова) - поэт.
Казань

Вероятно, это удел великих: благодарность и признание русскому писателю Равилю Бухараеву в России так и не были выражены в полной мере. Возьму на себя это утверждение: по достоинству он так и не был оценён.

Верю, что люди, открыв его книги, получат свою частичку его любви. Всё, что он делал - Любил, Творил и Верил. А эти чувства не требуют взаимности. Ведь, как он сам говорил, «служить Всевышнему можно только через служение человечеству»».

Верю, что благодарность наша растёт и будет расти по мере постижения оставленных нам его смыслов.

Ринат Ахметзянов, журналист.
Казань

Татьяна НАБАТНИКОВА

Им не было скучно друг с другом

Я познакомилась с Лидой на литературном совещании в начале 80-х годов, сразу влюбилась в сборник её стихов «Свет виноградный», проплакала над этими стихами ночь - и с тех пор мы дружим.

Дополнительным бонусом этой дружбы оказался хозяин дома - дома друзей, «куда можно зайти безо всякого, где и с горя, и с радости ты ночевал, где всегда приютят и всегда одинаково под шумок, чем найдут, угостят наповал», как писал Константин Симонов.

Пуд соли был съеден за десятилетия этой ничем не омрачённой литературной и человеческой дружбы.

Отдельным счастьем было то, что и Равиль был превосходным, порой гениальным поэтом, мог прочитать своё последнее стихотворение - и мы надолго замирали в молчании, потому что его стихотворение всегда наносило эмоциональный и интеллектуальный удар, после которого требовалось сосчитать до десяти, прежде чем выберешься из нокаута. И сам он при этом не ждал аплодисментов, а молчал вместе с нами: будучи по образованию математиком, он мог оценить масштаб импульса, который сообщал слушателям.

Другого такого «цитатника», как Равиль, я не знала, он помнил первоисточники целыми страницами. В доинтернетные времена он служил нам безотказным энциклопедическим справочником.

Этот фотоснимок начала восьмидесятых годов перед переездом семьи друзей с Сокола в Фили - из самых любимых в моём домашнем архиве. Иной раз - даже в случае с поэтами - лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Лида, Равиль и их сын Вася - в комнате их московской коммуналки. Видно, что всё сияет чистотой, Лида всегда следила за тем, чтобы все были ухожены, наглажены, хорошо одеты и накормлены. В шкафу книги, на стенах картины художников, с которыми они дружили. К кругу знакомств они относились так же придирчиво и избирательно, как порядку в доме, в одежде и в мыслях (всё по Чехову).

Им никогда не было скучно друг с другом, потому что оба постоянно развивались, обмениваясь новыми мыслями, укрепляя и поддерживая друг друга в сомнениях. Этим был счастлив их брак: союз равных, хотя и очень разных людей.

Я знаю множество поразительных свидетельств их мистической связи. Вплоть до того, что в трудную минуту Лида - казалось бы, случайно! - вдруг слышала голос Равиля по радио Би-би-си, он протягивал ей руку помощи через тысячи километров, и это помогало ей выжить. Точно так же и Равиль чувствовал её мистическое присутствие постоянно.
Потеряв Васю - уже взрослого мужчину, офицера, главу семьи,- они привязались друг к другу ещё сильнее и уже не расставались, во все деловые поездки отправляясь вместе. Внучка Сашенька стала их единственной отрадой.

Равиль не мог не уйти так рано: он намного превысил тот массив дел, какой можно осилить, работая на искусство, на свой народ, на родной город Казань.
Без Равиля нам плохо.

Набатникова Татьяна Алексеевна - писатель, переводчик немецкой литературы.
Москва


Такого уровня, такого масштаба личность рождается очень редко. Многие ли знают о том, что Чингиз Айтматов, с которым Равиль Раисович дружил, свои рукописи отдавал читать Равилю Раисовичу? То есть прежде чем напечатать что-либо, он интересовался его мнением.

Мы с ним много путешествовали. Его знали люди многих стран. Каждый считал за честь подойти, поздороваться с ним, пообщаться, и с каждым у него находилась общая тема.

Я горжусь тем, что была знакома с таким великим человеком. И что много лет мы были очень близкими друзьями и с ним, и с его женой, известным поэтом Лидией Григорьевой.

Лия Загидуллина, народная артистка Татарстана, заслуженная артистка России.
Казань


Равиль БУХАРАЕВ

На всё стезя Господня…

***

И я забью на прошлое,
На время золотое,
Плохое ли, хорошее,
Но всё одно святое;

На лепшее, на горшее -
На всё стезя Господня:
И я забью на прошлое,
Но только не сегодня...

Прощай, сиянье летнее!
Прими благодаренье
За это - распоследнее -
Моё стихотворенье.

И смотрят как распятые,
Но всё одно живые,
Мои семидесятые
На ваши нулевые.

осень 2011

***

Зряще меня в усталости,
в изнеможенье жил,
Боже, пошли мне радости,
хоть и не заслужил,

чтоб с головой повинной
вспомнил, что я живой,
прежде, чем стану глиной,
листьями и травой.

Боже, пошли мне радости
светлой и задарма,
чтобы, пугаясь праздности,
я не искал ярма.

чтоб, не смиряя взора,
вспомнил, что тщетна смерть:
и в небесах - опора,
и под ногами - твердь.

***
Когда вернусь в казанские снега,
мы разглядим друг друга в свете Бога,
и я пойму, о чём была туга,
и я пойму, зачем была дорога…
Мой мальчик, потерпи ещё немного,
пока вернусь в казанские снега...
Мне кажется, я за двоих живу.
Мои глаза, промытые слезами,
ещё не перестали быть глазами,
и уши слышат словно наяву
твой голос - в Лондоне или Казани:
мне кажется, я за двоих живу.
С московской фотографии смешной
ты указуешь путь назад - в начала
терзаний и предательств, мальчик мой.
Уже тогда в душе моей звучала
казанская метель и намечала
заснеженный и вьюжный путь домой...
Но где наш дом? Давно кружит пурга
по-над страной в развалах бурелома;
не различить ни друга, ни врага,
дорога, как и прежде, незнакома,
но знаю я,- ты, слава Богу, дома,-
когда иду в казанские снега...
Отчизна, как всегда, едва видна.
Бог не нагрузит нас чужою ношей.
Твои надежды предала страна,
но грязь и кровь забелены порошей:
снега - они сияют, мой хороший.
Отчизна, как всегда, едва видна.
Теперь один я делаюсь старей.
Мне оклик твой с небес - порукой чести:
в ночи кромешной чётче и острей
я слышу от тебя скупые вести;
но живы мы не порознь, а вместе,
пускай один я делаюсь старей.
Когда в душе вздымается пурга,
когда со всех чужбин в святые дали
зовут меня казанские снега,
я знаю,- как и ты, снесу едва ли
всю эту ложь, но сладко и в опале,
когда зовут казанские снега.
За неизбывный, нервный непокой,
несклад и небыль, невидаль и несыть
уже сполна заплачено тоской.
Былого не обмерить и не взвесить…
Устав чудить, мечтать и куролесить,
во сне твоих волос коснусь рукой…
Мой мальчик, потерпи ещё чуть-чуть,
Уже не так долга моя дорога.
Когда-нибудь, малыш, когда-нибудь
мы разглядим друг друга в свете Бога.
Всё было - горе, счастье и тревога…
В казанские снега ложится путь.

12 декабря 2003

ЛИДЕ

Не напишу ничего, что прекраснее дерева.
Не начеркаю точней, чем лучистые ветки.
Времени было отмерено только до вечера.
Вечером лучше молчать или делать пометки.

Вечером лучше отречься от вечного сплина,
русской морочной хандры и татарской печали;
вечером лучше припомнить, как пахнет малина
в детской ладошке, вернее,- как пахла вначале...

Вечером лучше зажечь - не свечу, так светильник:
щёлк выключателем, и темнота отступила...
Вечером лучше поставить на утро будильник:
дом недостроен - всё выше уходят стропила...

Друг мой, любовь моя, лучше молчать вечерами,
иначе мы не услышим, как дышит Василий:
я и забыл, что он вырос и больше не с нами,
слышу, как плачет, Господи Боже помилуй...

Вечер проходит в труде запоздалых радений.
Поздно, любимая, тьма подступает всё туже...
Только успеть бы нам вымолить сна без видений
да пробужденья без слёз, только б не было хуже...

1992

***

Вспять не бежит к истокам
даже простой ручей.
Произнесу с восторгом:
Господи, я ничей!

Отчизна ли снова станется,
чужбина ли впереди,
я сам себе иностранец,
прости меня, Господи.

И вновь, немоту отмыкав,
присваиваю права
двунадесяти языков
запамятовать слова,

чтобы сказалось нечто
лютою, не святой,
кровоточащей речью
этою - а не той.

ЧАША ОСЕНИ

Л. Г.

Твоя ли пасмурная сень,
Моя ль усталость?
С утра стоял хрустальный день,
чего с ним сталось?

С утра стоял хрустальный день,
резной и звонкий,
прозрачным светом полный всклень
до самой кромки.

С утра всё было, как в любви,
хотя б и осень,
в зазорах рдеющей листвы
зияла просинь;

где упадала полутень,
где разумелась…
С утра стоял хрустальный день,
куда что делось?

В высокой чаше бытия
с утра и в полночь
была горчинка забытья,
а нынче - горечь.

И с ней туманится хрусталь
в надежде зыбкой,
что озаришь его печаль
родной улыбкой.

4 марта 2008 года


СКАЗАНЬЕ О СТАРЦЕ ГОРЫ

Говорит грабитель:
«Отче, вот и я».
Но молчит Учитель.
«Кто тебе судья»...

Говорит воитель:
«Отче, вот и я».
Но молчит Учитель.
«Кто тебе судья»...

Говорит властитель:
«Отче, вот и я».
Но молчит Учитель.
«Кто тебе судья»...

Говорит убийца:
«Я в Твоей горсти.
Огненна десница.
Отче, отпусти»!

Лотосом по водам
лёгкая ладья...
Слышится народам:
«Кто тебе судья»...

И текут-стекают
пиво-мёд с усов.
Вечность окликают
тени голосов:

- Сделай путь короче!
Дух мой отзови!
Что мне делать, Отче,
в храме на крови!


***

Где мой труд, Господи, где мой дом?
Где мой сон, Господи, где мой сад?

Всё Тобой, Господи, - не трудом,
а трудом, Господи, - всё не в лад.

Где мой труд, Господи, - у людей?
Что же мне ни оклика, ни письма?

Как о людной родине ни радей,
грустно в одиночестве, и весьма.

Где мой труд, Господи, - у Тебя,
искрой счастья в пламени чудных сил?

На кресала жизнь мою истребя,
о другой бы милости не просил...

Так и есть, Господи, так и есть,
это рай, Господи, это ад,

как любовь, Господи, как болесть,
невпопад, Господи, невпопад.


***

Вернулся бы, зная зачем и куда,
уехал бы, зная откуда...

Едины холмов голубая гряда,
и дел чуть початая груда.

Мне не о чем больше зубами скрипеть.
Исполнено предназначенье
на грани, где жизнь превращается в смерть,
и смерть означает свеченье.

Но разве не жаль, что я раньше умру,
едва ощутив Бога ради,
как сердце щемят на английском ветру
твои золотистые пряди?

Так дай же ты хоть наглядеться пока,
побыть возле этого чуда...
Зачем ты так солнечна и далека,
что мне не добраться отсюда?

Уже всё спокойней мой ищущий взор
минует холмы и нагорья,
не мня одолеть протяжённый простор
взаимного счастья и горя.

Живу как ничей и молюсь на восток.
Довольно, что долг мой несметен,
и прядей твоих золотистый поток
утешно душист и бессмертен...


ВОЗВРАЩЕНЕЦ

Всё ж разумнее, чем имя замарать,
всё ж надёжнее, чем всуе ворожить,
всё же родину я выбрал - помирать,
а как выбрал, оказалось - нужно жить.

То-то чести в этом выборе моём,
то-то выбор между щелью и дырой,
то-то выбор между ложью и враньём,
то-то выбор между скукой и хандрой...

Я не нужен ни деревьям, ни земле,
я не нужен ни себе, ни им, ни вам,
ни хвале не верю вашей, ни хуле,
ни словам не верю вашим, ни слезам.

Только верю я, что важно - выбирать,
только верю я, что можно - дорожить,
всё же родину я выбрал - помирать,
но покуда нужен Богу - буду жить.

Лидия ГРИГОРЬЕВА

Сон перед грозой

Эти стихи - посвящения Равилю Бухараеву - написаны мною в последние два-три года. Даты, проставленные под стихами, тут очень важны, ибо во многих стихах сквозит предчувствие разлуки. Но не верилось, что она так скоро настанет. И всё же - в стихах этого года становится очевидной наша с ним нерасторжимая связь, над которой небытие - не властно.


***
Р. Б.

Когда я буду умирать,
А где и как мне неизвестно,
Призвав на помошь ум и рать
Неисчислимых сил небесных,

Неужто вспомню ерунду -
Обиды, горести, напасти,
Или тебя - в моём саду,
Воспламенённого от страсти.

И за пределом смертной мглы
Увижу след любовной лавы:
Огнём обуглены стволы,
оплавлены цветы и травы.

Непререкаемая власть!
Неодолимое влеченье.
Цена шедевра - смерть и страсть,
Любви бессмертное свеченье.

28 октября 2011

Сон перед грозой
Р. Б.

Дождь шёл по косой,
Следом шёл громобой.
Сон перед грозой
Светлый - не гробовой.

Град шёл полосой,
Мрак, ужас и вой.
Сон перед грозой -
Яростный, молодой.

Выл ветер ночной.
Шёл фронт грозовой.
Но кто-то родной
был рядом со мной.

Блеск молний ночных
Дал ясно понять:
Ты - вечный жених
И нас не разъять.

18 мая 2012

***
Кто от кого тогда зависел
мог догадаться и слепой...
Простым перечисленьем чисел
мы были счастливы с тобой.

И в запрокинутые лица,
в развёрстые от счастья рты
с небес зерно бросали птицы,
роняли лепестки сады.

Над нами грозы бушевали.
Зерно сквозь тело проросло.
А мы плоды с тобой собрали,
всего лишь - Слово и Число...

5 мая 2012

***
Любовь - это когда и во тьме найдёшь
Любую потерю.
Любовь - это когда ты врёшь,
А я тебе верю.

Или когда ты громко жуёшь,
Храпишь и мешаешь спать.
Когда ты всё чуешь, а всё же живёшь
И ложишься ночью в кровать.

Или - под ложечкой сладкая боль,
А счастья порой - ни аза.
Это судьба или юдоль.
Трасса на небеса.

21 мая 2012

***
Незнакомая дальняя местность -
Небеса, небеса, небеса.
Разобьюсь о твою бестелесность,
Заискрятся, сойдясь, полюса.

Свет слепящий сверкнёт среди ночи
Там , на Свете на Этом и Том.
То, что сам ты себе напророчил,
Прокатилось над миром, как гром.

Восстаёт в небесах, золотея,
Лунный серп - словно вечный вопрос:
Долго ль жить, с каждым часом лютея,
В сердцевине пылающих гроз...

Июнь 2012

Книжка с картинками

Равилю Бухараеву

Переехав речку, переехав Темзу,
мы с тобой кочуем далее по тексту.
Были изначально эти главы - или
всё-таки случайно мы сюда приплыли?

Эту незадачу не осилить даже:
выглядят иначе эти персонажи -
беззаботным смехом всхлипы чередуют.
Словно прототипы нам судьбу диктуют!

Дважды или трижды вышли мы в герои.
Только вот одежды не того покроя.
Текст в одно сшивая, мы скрепили звенья.
Это жизнь живая или измышленье?

Тут словам не тесно. Мысли крепко сжаты.
Очень интересно выглядят сюжеты.
Пролегла дорога аж до края мира -
прямо от порога до Гвадалквивира,

до истоков Ганга, по дороге тряской,
где река Луганка зарастает ряской,
где Париж и Лондон вышибают клином,
и потом гуляют аж по Филиппинам.

Это приключенье, жадный зов натуры,
или вовлеченье в мир литературы?
Это мы дерзаем полежать на травке
или текст терзаем - снова вносим правки?

Вымысла нам мало, ждем благого мига -
так околдовала фабула, интрига.
Время, утекая, школит нас на совесть...
Это жизнь такая или просто повесть?

29 января 2011

***
Милый ты мой, родимый, что же ты встал так рано?
Жизни утробу жадную баснями не корми!
Премию дам немалую из собственного кармана,
тому, кто сагу напишет о нашей с тобой любви.

Со стороны виднее, скажет сторонний круче,
он не занизит градус, ежели не соврёт:
был молодой любовник, яростный и могучий,
родственник стал и кровник, и долгой любви оплот...

2009

***
Р. Б.

Жила ли я - вкривь и вкось -
в юности и в печали,
просвеченная насквозь
рентгеновскими лучами...

Жила ли я по прямой
в молодости беспечной,
мир был вокруг не мой -
каверзный, быстротечный.

Жила ли я за чертой
в зрелости не келейной,
стала жизнь обжитой,
правильной, и семейной.

Выгоды - ни аза.
Всюду - одни пробелы.
Переступила за
видимые пределы.

Вышла за окоём…
Как ни придётся туго,
жизнь доживём вдвоём.
Или же - друг за друга…

4 января 2009

***
Брат мой, кедр, сестра моя, трава...

Р. Бухараев

Олень - мой брат. Сестра моя - сова.
Я их люблю по старшинству родства,
Поэтому люблю и потому,
По серебру, по злату, по уму.

И я скажу, нисколько не чинясь:
Мне родственник и чир, и скользкий язь.
Зачислю в родословную свою
Тюленью или нерпичью семью.

Я выросла меж небом и водой.
Медведь полярный или морж седой -
Теперь признаюсь, правды не тая,
И прадеды мои и дедовья.

Под птичий клёкот - дальний перелёт -
На льдину сел полярный самолёт.
Отец смеётся и глядит орлом.
Так и живу - под небом и крылом.

18 февраля 2011

***
Это как если бы ты меня не любил,
не гонялся по белу свету,
не извёл бы тонны чернил,
и не призвал к ответу.

Это как если бы мы были врозь,
и привыкли к такому итогу.
Это если любовь - ржавый гвоздь,
вонзившийся в голую ногу.

Это как если бы вышел указ
о любви, как ненужном предмете.
Это как если бы не было нас
ни на том, ни на этом свете.

12 августа 2011

***
Как же мне хочется время продлить
в этом заморском лесу!
После полудня птиц накормить,
а после заката - лису.

После удачи выдержать спад,
после паденья подъём.
А после ночи утренний сад,
Чай неизбежный - вдвоём...

И после мрака в узкую щель
с боем пробьются лучи.
Только закрыта теперь эта дверь.
Ты забрал с собою ключи...

***
Жизнь налажу, подкрою,
подошью подол.
Дом у леса на краю
с видом на простор.

Сад у самого крыльца,
ширь во весь размах.
И цветочная пыльца
на моих губах.

Быть счастливым нелегко,
если кто забыл…
Если дом твой далеко
от родных могил.

2009