Видео дня
-
📕Сходили в печатный цех типографии «Идел-пресс» — посмотреть, как идёт печать майского номера журнала «Казань»
🔥Остались довольны — и с нетерпением ждём выхода номера в свет (это произойдет на следующей неделе — и тогда же мы сообщим вам все подробности о предстоящей презентации. Такого вы точно ещё не видели!)
-
Безграничная благодарность
Автор слов и музыки песни – Ландыш Фазуллина Перевод на русский язык – Альбина Абсалямова
ЧИТАЛКА
Вот Саша. Соседка Нели. Я её вижу впервые. Интересно, сколько ей лет? Из разговора следует: столько же, сколько и мне. Но я почему-то кажусь себе её провинившейся младшей сестрой. Это моё первое впечатление.
Начался концерт. Что-то о-о-очень самодеятельное и оттого - смешное.
Саша сидит справа от меня и комментирует происходящее на сцене. Говорит быстро и нервно. Я переспрашиваю. Когда доходит, понимаю, что всё - в точку. Начинаю заводиться - дурачиться, кривляться и смеяться тем сдавленным смехом, который подкатывает всегда в самый неподходящий момент. Например, во время диктанта по русскому языку.
Выходим друзьями. Жизнь легка. Ещё светло. На Саше розовато-бежево-складчатое платье, очки и мелкие ржаные кудряшки. Она энергично и решительно предлагает пойти на Сковородку - место встреч казанской молодёжи.
Сердце учащённо бьётся в предвкушении новых знакомств. Летний вечер мягко обволакивает ароматами, и тёплый ветер сгущается, когда я играю с ним и размахиваю руками, как ветряная мельница.
Круглая площадка с памятником Володеньке-студенту посередине. На скамейках вокруг Сковородки кучкуется молодёжь.
Мы садимся. Неля расчёсывает волосы. Они у неё длинные, волнистые, тёмные. Я отмечаю про себя, что она чем-то похожа на японку. Восточный разрез глаз, прямой маленький нос и рот-бутон. Интересно, у неё есть мальчик? Она мало о себе рассказывает. Всегда доброжелательна, весела, но не открыта. Конечно, у такой симпатичной девочки должен кто-то быть. Хотя, может, она ещё об учёбе только и думает. Она же послушная...
Болтаем о разной ерунде. Мы с Сашкой радуемся, отыскав друг в друге схожие интересы и родственность душ.
Уже через минуту быстрым шагом к нам приблизился плотный парубок с крашенной в медный цвет головой, наглинкой в глазах и всепокоряющими ямочками на щеках. Он с восторженными криками пытается обнять Сашку. Сашка краснеет и теряется, но ей это, видимо, приятно. Оказывается, что парубка зовут МАМОНТ
и знакомы они с Сашкой с прошлого лета, а Нелю он знает давно.
Мамонт церемонно просит представить его мне. Строит глазки, сыплет анекдотами, неправдоподобными историями о себе и вызывается по руке предсказать мне судьбу.
Неля иронично улыбается. Сашка вспоминает прошлогодние каникулы и расспрашивает Мамонта об общих знакомых.
Незаметно темнеет, и становится прохладно. Мы собираемся уйти. Мамонт на прощание задерживает мою руку в своей, крупной, чуть влажной, смотрит мне в глаза и произносит банальную фразу о том, что надеется увидеть меня вновь.
***
Дом моего детства. Просторная лестничная клетка, привычный запах побелки и хлорки. Ничего здесь не изменилось. Разве что подъезд теперь запирается на замок, а некоторые двери, ведущие в квартиры соседей, стали железными.
Поднимаюсь на второй этаж и звоню. Дин-дон, дин-дон! Я всегда любила этот звук, потому что чаще всего он означал, что ко мне пришла очередная орава моих друзей и уже через несколько секунд станет весело.
Открыла тётя. Для меня непривычно видеть её в этом доме. Это дом бабушки с дедушкой, с которыми я провела большую часть детства. А тётя живёт в Москве и теперь приехала в гости.
В квартире всё, как раньше: та же мебель, та же моя комнатка с теми же шторами и книгами за стеклом, та же кухня с приятными запахами, тот же блестящий паркет, на котором я когда-то варварски разъезжала на скейте. Всё то же чёрное пианино с потёртыми зубами. Только теперь, когда я приоткрываю крышку, оно грустно улыбается и вздыхает о том, что я так и не научилась играть «Лунную сонату»!
В гостиной тот же диван, на котором сидят мои игрушки - Гоблин, три медведя, собака Белянка, Тигр с выбитым глазом, Карлсон и бедняжка Шехерезада (именно ей я регулярно отрывала голову, обучая говорить). В спальне та же королевская кровать, тот же полированный шкаф, а за окнами - берёза с северной стороны и рябина с южной...
На стенах - картины, написанные дедушкой. На одной - осенний лес, дорога, колея, полная стылой воды. На другой - свежесрезанные пионы, стоят себе в вазе, не вянут... Только вот дедушки больше нет, а в бабушкиной причёске прибавилось седины.
Я наконец-то дома. Мне уютно и спокойно. Я пью чай, рассказывая о прошедшем дне бабуле, тёте с дядей и маме.
Потом, засыпая, вспоминаю Сковородку, Сашку, Нелю, Мамонта... Думаю о том, что мне легко и хорошо - впервые так хорошо за этот год. Думаю, что мне больше не нужен Алик, и ловлю себя на мысли, что о нём совсем не думаю вот уже недели две. Делаю простой вывод: «НЕ ЛЮБЛЮ» - и ставлю точку.
***
- Засоня! Тебя к телефону... - бабуля многозначительно улыбалась, когда вносила телефон ко мне в спальню.
- Полина, объясни мне тогда, где ты была вчера вечером? Я звонил по российскому времени около одиннадцати, и мне сказали, что тебя нет...
«О Господи! Ну, просто Шерлок Холмс...»
- Я была с подругой детства у неё
в гостях... Она живёт далеко...
- Ты мне сразу скажешь, если у тебя кто-то появится?
- Да, Алик! Обещаю. Сию же секунду.
- Во-первых, перестань иронизировать, иначе я подумаю, что ты издеваешься... А, во-вторых, что значит «обещаю»? Ты что, уже запланировала, что у тебя кто-то появится?
«И не жалко же денег на такие междугородние, даже междустранные, переговоры!..»
- Нет.
- Что нет?
- Не запланировала. Ой, давай сменим тему... Как у тебя дела? Пишешь стихи?
- Пишу,- мрачный скупой голос продолжил:- А тебе это ещё интересно?
Через полчаса тяжёлого разговора мой юный организм окончательно проснулся, потягивался и извивался, придерживая трубку возле уха, а, самое главное, заметно проголодался...
- Ты меня любишь?
- Конечно.
- Правда?
- Конечно.
- Я позвоню завтра. Я люблю тебя, Полина.
- Целую. Пока...
Я вскочила и, как ошпаренная, понеслась на кухню, чтобы принять успокаивающее (тем более что вкусная еда всегда меня успокаивает).
Солнце било в стёкла и, наверняка, любовалось своим отражением. Знакомый пейзаж за окном - берёза, река Казанка, небо, широко распахнутое над городом,- будоражил воображение. Хотелось быстрее выбраться из квартиры, пусть даже любимой с детства и такой просторной. Хотелось вырваться наружу, навстречу накатывающей молодости и любви...
- Алё?
- Привет! Уже полпервого, собираешься вылезать? Я предлагаю пойти прошвырнуться по городу,- затараторил Сашкин мальчишеский голос.
Я обрадовалась и назначила ей встречу.
В окна било солнце. На мебели серебрилась пыль. Я подошла к телевизору и написала на экране: «Всё О.К.».
Вошла бабушка и начала ворчать, чтобы я вместо этого лучше протёрла всё влажной тряпочкой - неряха! Казалось, ничто не может испортить мне настроение.
- Ладно, бабуля. Сделаю. Попозже. Лучше вечером. А, может, завтра?..
Натянула джинсы и чёрную футболку с надписью «The mind is а wonderful thing to waste!..», а внизу с картинками следовали пояснения - «beer», «smoke», «sex». Такая вот крутая маечка крутой девчонки.
Запах ультрафиолета мягко вплыл в нос после прохлады подъезда. Я прошлась по самому лучшему в мире двору, где мной излазаны все деревья, заборы, сараи и гаражи, где меня ругала сварливая соседка, где мы искали с Иркой клад, где мне никогда не давались игры в классики и в догонялки, зато безропотно подчинялся любой велосипед, где я встречалась со своим первым мальчиком. Точнее, с двумя сразу. Так уж у меня всегда было - не как у людей.
***
Мы ходим на Сковородку каждый день. Там собирается неформальная молодёжь, «протестующая против навязанных устоявшихся истин». А, скорее, просто валяющая дурака и только прикрывающаяся этим манифестом.
Недавно мы познакомились с забавной компанией. Всего за один день мы сблизились, будто знали друг друга по меньшей мере лет шесть-семь. Рыжеволосая худенькая девочка, твердящая всем о том, что надо одеваться в seсond-hand. Мелкий картавый мальчик и высокий кудрявый молчун, собирающийся поступать в Духовную семинарию.
Это служило темой для всевозможных шуток и подтрунивания над ним. Мол, посмотрите на этого «святого отца» - пьёт, курит, матерится и ведёт беспорядочную половую жизнь.
Мы сидим на траве - рядом со Сковородкой - играем на гитаре. Я пою. Меня слушают. Я чувствую некоторую власть над людьми, когда пою. Мне нравится, что они затихают. Думают о чём-то своём, внутреннем, им одним известном и, безусловно, добром... Я же пою добрые песни! Иногда весёлые, чтобы не утонуть в меланхолии. Моему горлу приятно...
Идём в гости к Кудрявому. Живут они вдвоём с Картавым. Снимают комнату в огромной старинной и запущенной квартире, которая расположена совсем рядом с ленинским университетом - на улице Кремлёвской. У них бардак, но уютно. Пьём чай. Смеёмся. Я думаю о том, что бы сказали родители, если бы узнали, где я нахожусь. Но они не знают - слава Богу! - и поэтому ничего не скажут.
Сашка рассказывает про Ухту и про сыктывкарские фестивали. Она из Коми. Приезжает в Казань только на каникулы к бабушке, а теперь вот по окончании школы. Впрочем, как и я. Только я приезжаю из Праги и, когда рассказываю об этом, почему-то произвожу фурор, и на меня смотрят как на инопланетянку.
На следующий день компания здоровается со мной и с Сашкой довольно прохладно. Мы понимаем, что на Сковородке это норма. У всех свои интересы, и никто ни к кому особенно не привязан.
Мы кочуем от кучки к кучке, но не расстраиваемся и в случае, когда никого подходящего для общения не находим. Мы где-то величина самодостаточная.
В разговорах сковородских толстым канатом проходила тема Мамонта-бабника и Мамонта-придурка. Все спрашивали, не соблазнил ли он меня уже, и увещевали, чтобы не поддавалась. Мол, девушки сначала на него вешаются, он всех бросает, жестокий, а они потом натурально вешаются. Ещё выяснилось, что он МЕНТ, который прикидывается цивилом и следит за этим участком. Вот такой чёрно-белый пиар. Интрига!
***
Мамонт появлялся на Сковородке раз в два дня. Мы общались, он называл меня Принцессой, а себя Лордом Приграничья. Читал мне свои рассказы и сказки в стиле fantasy, что-то сильно толкинистское. На второй же день после нашего вечернего знакомства он вывалил на меня такое безумное количество информации, что удержать его в голове, конечно же, было трудно.
Он говорил, что он внук Мейерхольда и знаменитый по всей стране сыщик, что состоит в охране президента Татарстана и преступление, нашумевшее в Казани в 96-м году, было раскрыто им лично, что он пил с Шевчуком и Шахриным у него на кухне и что через месяц он издаст свой третий сольный альбом, а вообще-то он поэт, что он не человек, а ЛЮДЭН, что у него шестая группа крови и сердце расположено справа, а в мозгу встроен чип, и поэтому он не выносит жару, что, в конце концов, он безумно в меня влюблён и предлагает мне стать его женой! Уф-ф-ф!..
Нет, всё-таки что-то в моей памяти осело из его монолога.
Мне было с ним весело. Более того - он жутко напоминал меня саму лет в четырнадцать-пятнадцать. Я тоже любила рассказывать о себе всевозможные байки и, что интересно, начинала в них верить. А потом уже и не могла вспомнить чётко, что со мной на самом деле произошло, а что я выдумала. Вот такой иллюзорный мир. Чтобы скучно не было.
Помнится, я рассказывала всем дикую историю о том, как меня пырнули ножом под левое ребро. Со всеми подробностями! Ясно, что это было из-за ревности, иначе просто быть не могло! И я описывала, как почувствовала пронизывающий холод... как увидела торчащую из меня рукоять, и мне было страшно, но не больно... как я упала в обморок и очнулась в больнице. Рана, дескать, болела только после, когда нож уже был вынут... А шрам не болел, нет, он только белел и напоминал о случившейся драме...
И никто из слушавших ни разу не упрекнул меня во лжи. Может, кто-то и предполагал, что это гон, но меня не выдал, за что ему и спасибо...
Была мысль ещё вырезать лезвием задирающийся кверху, идущий прямо от шрама скорпионий хвост - смотрелось бы неплохо. Но мучить свой юный организм не хотелось, и я ограничилась байкой, приведённой выше. Ну, а истинную причину появления шрама я благоразумно скрывала - слишком уж она прозаическая!
А ещё я любила гнать про горбинку на носу. Опять же с деталями, с ощущениями. Я рассказывала, как получила в нос здоровенным кулаком... История была похожа на предыдущую, но случилась со мной как бы в другое время и как бы в другом месте. Нос, конечно же, болел ужасно, а синяки под глазами длительное время приходилось скрывать тёмными очками.
Почему-то с самого раннего детства я любила приколы. Например, прийти в школу и целый день хромать и не рассказывать, в чём причина. Загадочность была моей целью!
Всё окружение не сомневалось, что я веду интереснейшую, полную приключений и страстей жизнь за стенами школы.
Всем своим видом я показывала: вот так меня жизнь потрепала!
Сашке Мамонт нравится. Полагаю, что она никак не может забыть его тёплое приветствие. Только мне кажется, она чуть-чуть напрягается из-за того, что он оказывает мне преувеличенные знаки внимания, и всё время пытается меня убедить в том, что с его стороны это совершенно нормально - кадрить новую девушку. И это не потому, что я какая-то особенная. Я просто новая. Непробованная.
Меня все эти обстоятельства совсем не морочат. Не хочу ни о чём думать. Мне хорошо, и я не боюсь «соблазнителя рокового».
- Принцесса, ты одна из нас, и, наверняка, это знаешь...
- Я всегда предполагала свою непохожесть, но так, наверное, у всех...
- Нет, не у всех... Мы чуем друг друга на расстоянии. Мы - людэны. Ну, давай попробуем, я хочу проверить, определишь ты нашего брата или нет? Взгляни на этого чела, он тебе интересен? - Мамонт указал на высокого парня с ирокезом на голове, прячущего глаза и неразговорчивого.
- Да нет,- говорю.- Каждый чем-то интересен, но я бы не обратила на него внимания.
- Вот видишь. Он обычный. Он может себе ирокез забрить, стрелки на лице нарисовать, а всё равно такой, как все. Правда, пацан неплохой. Его Ричард зовут.
Мамонт помахал Ричарду рукой. Тот подошёл.
- Привет длинноносым...
- Ты кого имеешь в виду? - насторожилась я.
- Кто самый длинноносый на свете? Мамонт. А у мамонта что?
- Хобот. Эта песенка стара. Ты вот познакомься лучше с Её Высочеством...
- А-а-а! Опять новая девушка? И когда только ты угомонишься?
«Как смешно! Меня уже принимают за его девушку. Наплевать! Не перед кем мне тут оправдываться».
Мамонт не стал отрицать.
- На концерт в Дербышки поедешь?
- Да все едут. Что дома торчать? Лучше уж там поторчать! - Ричард подмигнул мне, затянулся сигаретой и отошёл к другой кучке людей.
- А теперь скажи мне, как тебе вон тот тип с растрёпанной башкой?
Я посмотрела в том направлении, в каком указывал мамонтовский палец.
Худой дёрганый паренёк, всклокоченные волосы, большой смеющийся рот, волчий взгляд серых глаз. Кого-то он мне напомнил...
- Так это же... Подожди-подожди... Я, по-моему, с ним в один детский садик ходила. Его не Сергей зовут?
- Не знаю. Тут все его знают как SORRY. Эй, Сорри!.. Кстати, он наш,- многозначительно добавил Мамонт.
Это, действительно, оказался Серёжка. Моя детсадовская любовь. Позже мы даже в одну школу пошли, но общаться перестали (как это часто бывает в детстве). О нём ходили сплетни, что у него неадекватное поведение, что он псих... А потом до меня слух докатился, будто его из школы выгнали за то, что однокласснице своей циркуль в мягкое место воткнул. Да не обычный циркуль, а тот, каким на доске круги чертят. Такие страхи! Но я не решилась впоследствии задать Сорри вопрос, правда ли это.
***
Проходят дни. В беспечном миноре русского рока на зелёной лужайке, в возвращениях любимым двором в любимый дом на любимой улице любимого города.
Вчера моя бывшая одноклассница и подруга детства Юлька познакомила меня с двумя парнями из авиационного института. Юлька, видимо, хочет с кем-то из них роман закрутить, ну, а я просто по приколу с ними шаталась.
Вадим похож на слесаря. Вернее, когда я слышу слово СЛЕСАРЬ, мне представляется мужичонка вроде Вадима. Тёмненький, лохматенький, небритенький, сутуленький, красноносенький, с удивлёнными глазами. Был бы, наверное, почти высокий, если бы не сутулился. Годов так двадцати пяти от роду. Молодой слесарёк. Да простят меня все слесари мира!
Ураган. Это прозвище. Не знаю, почему. Так представился. Рыжеватый. Циник. Всё в жизни у него, по его же словам, отвратительно. Но над этим можно посмеяться, потому что ничего больше не остаётся! Урагана, на первый взгляд, можно, пожалуй, смазливым назвать, но при ближайшем рассмотрении он напоминает обезьяну. Красивую обезьяну.
Мы бродили до вечера, кокетничали и хохотали во всё горло. Особенно легко я оттачивала своё остроумие на Вадиме, пользуясь мягкостью его характера,- ох, и доставалось же красноносенькому! Вспоминаю теперь, и совесть мучает.
Вообще я просто в плену у больной совести. Я помню все свои проступки с раннего детства. Помню, как учила плавать кошку соседки, бросая её в ведро с водой, как пыталась выпрямить лягушкам лапки, чтобы полюбоваться, какие они длинноногие, как вырезала бабочкам крылья, придавая им более красивую (по моему мнению) форму, как устраивала гладиаторские бои двух стрекоз, держа их за крылья друг против друга... Но это было в детстве. Ужас, да? Хороша девочка!
В школе же акцент в моём «творчестве» переместился в область клоунады. Подобно королевским шутам - недаром столько раз слушала отца в роли Риголетто! - я частенько издевалась над своими ровесниками. Передразнивала их и всячески упражнялась в остроумии, лишь бы заслужить одобрительный хохот одноклассников, знакомых - короче, публики. Бедные мои жертвы!
Долгими бессонными ночами теперь приходит ко мне СОВЕСТЬ в красной маске из латекса и стегает плетью до кровавых ссадин.
Правда, на сей раз за подтрунивание над Вадимом я быстро заплатила. Ураган решил меня наказать за друга.
Вечером Вадим пошёл провожать Юлю, а Ураган - меня. По дороге мы вначале болтали о всякой ерунде. Казалось, ничто не предвещало неприятностей, как вдруг - мы были уже в нашем дворе - он резко дёрнул меня к себе и буквально набросился, припав потрескавшимися губами к моим, несчастным. Он сильно надавил мне на затылок рукой и засунул язык, пардон, прямо в гланды. Род столбняка поразил меня - я не могла пошевелиться, и эта минута показалась мне двадцатью годами колонии строгого режима. Я успела передумать обо всём: что надо это выдержать, т. к. сама доигралась, что надо бы сходить к зубному и не мешало бы - к гинекологу, что завтра об этом кошмаре надо рассказать Сашке (очень живо представилось, как она будет хихикать), что, может, у Вадима с Юлькой всё хорошо и ради подруги один раз такое можно вынести, что я сразу почищу зубы и даже прополощу рот спиртом, и ещё о многом-многом...
К счастью, я догадалась посмотреть на часы через его плечо. И он отстранился - обиделся, что я в такой «романтический» момент отвлекаюсь на земные глупости. А мне хотелось и смеяться, и плакать. На секунду показалось, что свёрнута челюсть и я разучилась говорить. Не имея желания и возможности отвечать на его вопросы, когда мы увидимся и позвоню ли ему завтра, я понеслась к подъезду со скоростью, приближающейся к скорости света.
Придя домой, я громко объявила:
- Если мне будет звонить человек по имени Ураган, я уехала в Прагу. НАВСЕГДА.
Сашка ещё долго забавлялась приключившейся со мной историей. Просила познакомить её с этим У... УЖАСОМ, чтобы убедиться на собственном опыте, бывает ли всё ТАК плохо, как я ей ЭТО описала. Мы трепались на сковородочной полянке в тот момент, когда к кучке сидевших рядом неформалов подошёл ОН.
***
ОН. Человек из моих детских снов. Тот самый, что мчал на белом (или сером, или чёрном - неважно!) коне и приближал ко мне своё лицо. Волосы до плеч... тёмные... тонкий профиль... глубокие чёрные глаза... безумные... высокие восточные скулы, режущие пространство... улыбка, открывающая миру белые зубы и освещающая, как луна, это странно-красивое лицо... Именно странно-красивое. Про таких говорят - красив, как дьявол. С отрицательной окраской.
Кто он? Человек в чёрной майке с надписью «Гражданская Оборона», в чёрных джинсах, с фенькой на запястье... Он здоровается с некоторыми кучкующимися. Я слышу низкий металлический голос... Слышу рвущиеся слова... Он слегка заикается. Возникает невольная ассоциация с Оводом - героем наших бабушек. А у современников всплывает в памяти Эраст Фандорин... Короче, у каждого поколения - свой кумир с таинственным прошлым, обаятельно заикающийся.
Мы с Сашкой переглядываемся о-о-очень многозначительно. Окружающие называют его FLINT. Похож на рок-музыканта. Интересно, почему Флинт? Может, потому, что он, подобно предводителю пиратов Карибского моря, может выпить бутылку рома «на EX»? А ему бы пошёл костюм корсара... А, может, он такой же беспощадный?..
«Глаза сверкали, как агаты... агаты...» - так, кажется, пел дядя Ренат Ибрагимов - сокурсник папы в консерватории.
Он на меня не смотрит. «Чёрт! - проносится в голове.- Почему я сегодня одета как попало? А - как попало? Вроде, как всегда,- джинсы и майка. Тут так все одеты. Что это я нервничаю?
Глупость какая-то! Сразу что ли, прямо с первого взгляда, и втрескалась? Да у меня так только в начальной школе было, и то - игра гормонов. Там было неважно в кого, просто организм просил. А это что? Да нет. Быть не может. Он, не исключено, какой-нибудь хам. А потом, у такого-то, наверняка, и девушка есть. Или девушки».
Я встала и пошла навстречу приближающемуся к полянке Мамонту. Не то чтобы я так обрадовалась,- мне просто захотелось пройти мимо Флинта и, тем самым, невольно обратить на себя его внимание, а заодно и рассмотреть получше.
Я прошла мимо него на расстоянии вытянутой руки, и на меня повеяло теплом. Он оказался не высоким. Но всё равно почти на голову выше меня.
Я обнялась с Мамонтом и спросила, между прочим, кто такой Флинт. Мамонт без ревности и без задержки ответил, что, мол, это один из нас, людэнов, и то, что я обратила на него внимание, нисколько его, Мамонта, не смущает, потому что мы, людэны, друг к другу тянемся, и это лишний раз подтверждает, что я одна из них. Надо отдать Мамонту должное, он всегда возносил меня на пьедестал, когда с кем-либо знакомил. Здесь это оказалось особенно к месту.
Мы сидели вчетвером: я, Мамонт, Флинт и Сашка. Говорили о музыке, о Егоре Летове, об Ухте и о Праге, конечно. Я была на взводе и представления не имела о том, как себя вести. Всё получалось как-то коряво. Каждый жест вдруг стал мной строго контролируем, и поэтому страшно неловок. Голос повысился и болтал исключительно глупости. Где мой юмор? Ирония где? В голову лезла назойливая мысль: ОН на меня не реагирует... Ещё бы среагировал на какую-то идиотку!
***
Спустя некоторое время Мамонт сослался на дела и ушёл, попросив Флинта проводить нас с Сашкой домой. Дело осложнялось тем, что жили мы с ней в разных районах... Но сложилось удачно - сначала пошли провожать Сашку. Она вдруг стала вся такая женственно-беззащитная... что было явным признаком заинтересованности молодым человеком. Она казалась чуть выше него, поэтому сняла туфли и всю дорогу до дома шла по тёплому вечернему асфальту босиком.
Мы философствовали, рассуждали о дружбе, улыбались, но... не смеялись. Этот человек излучал, скорее, спокойную меланхолию, а смех его звучал как-то неестественно, будто он заставлял себя смеяться...
Я шла и думала, что, проводив Сашку, он пойдёт провожать меня - мы будем долго идти одни... говорить... он будет рассказывать мне о себе...
Так и случилось.
- Ветер з-за душой, п-песня на снегу,
- Это твоё?
- Д-да.
- Я тоже стихи пишу, но не такие интеллектуальные, и наизусть ничего не помню.
Его профиль плывёт по городу мимо полуразвалившихся и только что отстроенных домов, мимо лип, роняющих на нас свои тени.
- А п-почему ты в Праге?
- Мой папа - оперный певец. Он подписал контракт с Пражской оперой. Мне тогда было тринадцать. С тех пор каждое лето езжу сюда, к бабушке.
- Н-ну и к-как там чехи?
- Да я с ними и не общаюсь почти. Русскую школу при посольстве закончила.
Он немногословен, хотя любит размышлять, судя по стихам...
Вечернее солнце светило нам в глаза. Мы жмурились. Неловких пауз не возникало. Я шла по поребрикам, и он держал меня за руку. Сердце радостно дёргалось. Он захотел покурить и присел на широкий пень. Это было как раз в тот момент, когда мы в разговоре коснулись любви... Первой любви. Он говорил о том, что она оставила след в его душе. Это было сказано, конечно, не так пафосно, но смысл такой. Меня это слегка задело.
- А потом? - с дрожью в голосе спрашиваю.
- Потом она п-просто исчезла. Она приезжала сюда летом к родственникам, а потом перестала приезжать.
- Ты всё ещё любишь её? - какой глупый стандартный вопрос! Чёрт!
- Уже нет.
Он выпустил струйку дыма в небо. Ну, всё. Всё плохо. У него там какая-то романтическая любовь... Как это возможно? Это невозможно! ЛЮБОВЬ - это что-то такое, что можно чувствовать ТОЛЬКО ко мне, а не к какой-то там красивой и начитанной. Ой, как не хочется, чтоб так было! Ну, да ладно. Главное, что ЭТО у него в прошлом. А потом, он ЭТО лишь называет любовью, потому что не знает, что настоящая ЛЮБОВЬ - только со мной! Других девушек и женщин В МИРЕ НЕТ! Neexistujе! Ne-e! No! Nein! Нет!
На пороге дома я сказала ему: «До завтра!» - и пожала руку.
***
- Ну, конечно, Алик! Конечно!!! Что значит - равнодушный голос? Просто - со сна... Ну, ладно. Пока.
Я положила трубку и сразу же подняла её снова, чтобы набрать Сашку. Времени - одиннадцать. Опять он звонит так рано! Что же с ним делать-то? Не могу ничего ему сказать. Жалко. Опять будут скандалы, угрозы, мои разорванные лица, посланные по DHL. Упрёки, подозрения. Короче, потом...
Звоню Сашке. Срочно надо встретиться!
Тщательнейшим образом накладываю макияж: крашу ресницы и румяню свои аристократически бледные скулы.
На улице всё какое-то прозрачное! Трава зеленее, чем вчера утром. Солнце ярче. Небо голубее... голуби голубее... Сашка тоже какая-то более... сашистая...
- Я, кажется, влюби...
- Да я уж поняла. А ты улыбку заметила?
- Голливуд! Но Мамонт ревновать будет.
- Ну и что? Ты ему что - отдаться обещала в жёны?
- Да нет, просто обидеться может.
- Ой, брось пороть ерунду! Ещё раз тебе повторяю: он просто имидж бабника поддерживает, поэтому и кокетничает с тобой. Не думай, что убиваться будет...
- Хорошо, если не будет.
В голове мелькала мысль: если ОН сегодня объявится на Сковородке, значит, я ему понравилась. Это уже пятьдесят процентов победы! Господи! Что за мысли? В первый раз я начинаю проявлять инициативу. До этого никогда никого не кадрила. Кадрили меня. Я только позволяла или не позволяла. А тут...
Сердце дребезжит. Подходим ближе. Точно. Силуэт его, сидящего на траве в позе лотоса.
- Привет! Привет всем!
- Здравствуйте,- его голос звенит.
Судорожно вспоминаются слова из книги «НЕВЕРБАЛЬНАЯ КОММУНИКАЦИЯ»: «Взлетевшие брови при приветствии означают заинтересованность приветствующего приветствуемым...» Господи, какая ерунда! Наверняка, книга может ошибаться. А что, если нет? Тогда... это самая умная книга в мире!..
Вдруг резко ощущаю запах свежей травы, деревьев, успевшего раскалиться асфальта, сигаретного дыма, морского запаха его кожи...
- Ты чего такой печальный?
- Спина болит. С утра был на даче. С-спину гнул на г-грядках.
- Хочешь, я тебе массаж сделаю? - с дрожью в голосе...
- А ты умеешь? - улыбнулся и посмотрел мне прямо в глаза.
- Да я профик! - бросаю небрежно.
Он скидывает майку и ложится на неё. Передо мной загорелые юношеские плечи... Гладкая спина с брызгами родинок. Провожу пальцем по позвоночнику. Вроде - осязаем! Кладу ладони. Ощущаю его каждой клеточкой, каждой линией. Под упругой кожей и податливыми тёплыми мышцами прощупываются кости... Надо же, и у него есть скелет!.. Начинает кружиться голова, и появляется непреодолимое желание прикоснуться к ЭТОЙ спине губами... Вот такая эротика.
Думаю, что мои прикосновения открыли Флинту многое...
Сашка стала клеить лысого Эмиля. Ничего так. Высокий. Задумчивый. Сашка бойкая! Всё сама! Я бы так не смогла.
«Привет, ты кто? Я Саша! Идём гулять! Дай руку. Целоваться любишь? Завтра в шесть - у памятника». Быстро. Легко. Без комплексов.
А мне нужно ТОНКО, чтобы всё медленно нагнеталось и потом свалилось на голову долгожданным счастьем!
- Как он тебе, а? По-моему, ничего. Такой умный.
- Так ты же сама на свой вопрос ответила. Смешная ты, Сашка! Как я могу знать? Мы же не знакомы.
- Ой, мать, ну, ты даёшь! Какие тут церемонии? Сейчас я вас познакомлю.
Уже через минуту Сашка тащит за руку свою лысую любовь, за которым тянутся дружки...
- Знакомься. Это Эмиль!
- Очень приятно.
- Это Миша (длинноволосый коренастый парнишка в роговых очках).
- Это Ричард, хотя ты знаешь... Ну, а это наша эмигрантка, уроженка города Казани.
- А где твой BOYFRIEND? - Ричард вспомнил нашу недавнюю встречу.
- Мамонт, что ли? Он мне не boyfriend, а просто friend.
- Ах, только FRIEND?
- Ну да.
- Будь осторожна, он с такими хрупкими не церемонится! - со смехом.
- Я уж разберусь как-нибудь...
- Ох-х, у меня сегодня настроение такое славное, даже Мамонта бы расцеловал! - Ричард потянулся на лавочке, зажав во рту сигарету...
- А как же я, противный! - подал голос Мишка...
Все засмеялись.
- А ты мне как мать!
- А я тебе как отец? - поинтересовался Эмиль.
- Да, матушка и батюшка! - Ричард изобразил умиленье на небритом лице.- Что вы думаете, в кого я наполовину лысый? В папеньку,- указывая на лысого Эмиля.
Новый приступ смеха.
- А волосатый я наполовину в кого? - трогая рукой свой ирокез.- В маму - Мишеньку.
Тему стали быстро развивать и, умирая со смеху, всё придумывали новые и новые детали. Сашку нарекли сестрой Эмиля, которая спровоцировала брата на инцест, меня назвали матерью этих двух сериальных героев, в подошедшем к нам Альваресе Мишка узнал своего внебрачного сына, а присоединившийся к нам вскоре Флинт САМ изъявил желание быть моим нашедшимся мужем, который долго странствовал по Бразилии с запущенной формой амнезии. Это был финал сериала!
Все корчились в накатывающих приступах смеха. Другие неформалы с интересом поглядывали в нашу сторону.
Всех накрыло какой-то мягкой волной, которая нас объединила, и мы, действительно, на мгновение почувствовали себя родными.
Флинт, смеясь, обнял меня. Незапланированное, короткое счастье. Так хотелось задержать этот миг! «Остановись, мгновенье, ты прекрасно!» Этих слов, кажется, ждал Мефистофель от Фауста?
***
Флинт и Мамонт на Сковородке чередовались. Как сговорились. Так что мне не приходилось сталкивать их лбами. Когда был Мамонт, мы шутили, пели песни, обсуждали наши людэнские корни... Когда был Флинт, мы говорили обо всём на свете, во всём соглашаясь друг с другом, касаясь друг друга при любом удобном случае, часами соединяя свои карие взгляды...
Так было и в тот день. Сидим под деревом. Рядом Альварес - персонаж из детства, с которым мы случайно столкнулись на Сковородке. Он был одноклассником моего соседа Тимура, с которым мы любили, бывало, от души посмеяться и для этого забавлялись всевозможными способами. Жертвой мы тогда избрали Альвареса, бывшего в то время ещё просто Андрюшкой. Мне - четырнадцать, а Тимке - шестнадцать. Мы звонили Андрюше домой, и я донельзя ломливым голосом признавалась ему в любви, называя себя Алисой. Он так легко ловился на эту удочку, что мне было даже немного жаль издеваться над наивным мальчиком.
Я назначала ему свидания, на которые он аккуратно приходил. Мы с Тимкой наблюдали за ним с крыши и забрасывали яблоками. Андрей чесал затылок и, не понимая сути этого природного явления, некоторое время озирался, а потом уныло плёлся домой. Мы также посылали ему любовные письма от Алисы, а когда он рассказывал нам при встрече о том, как по нему «девки сходят с ума», у нас искажались физиономии от напирающего изнутри и проталкивающего себе дорогу смеха.
Сейчас Андрюшка стал Альваресом, ему - двадцать, и он меня не помнит. Интересно, вспоминает ли он Алису, которую он воображал себе высокой рыжеволосой девушкой-вамп с третьим размером груди, каковой она, то есть я, собственно говоря, и представлялась?
Мне захотелось рассказать ему правду, и я повинилась. Зря всё-таки я это сделала. Мы ведь с Тимкой тогда так и не признались ему в наших проделках, и он был уверен в своей неотразимости хотя бы для одной девушки - АЛИСЫ. А сейчас он узнал, что это была всего-навсего неуклюжая шутка.
Ну, ничего! Зато теперь у него много шансов. Он поёт БГ и Бутусова, аккомпанируя себе на гитаре. Да и вообще поприбавилось в нём самоуверенности, что привлекает девушек (может, кстати, благодаря письмам Алисы?).
Неля рассказывала, что в университете он пользуется «бэзумной» популярностью у противоположного пола. А всё потому, что на филологии, как известно, мальчиков кот наплакал. И меж наплаканными оказался он, Альварес.
- Так ты, значит, живёшь в Праге?
- Да, уже четыре года.
- Ага. Ну, ты там совсем расцвела.
- Слушай, ты на нас с Тимуркой, правда, не злишься?
- Да нет, что ты! Все прикалывались, когда маленькие были,- хотя некоторое разочарование всё же прозвучало в его голосе.
Он ухмыльнулся и кивком показал мне на Флинта.
- А теперь ты с ним, да?
Я не на шутку смутилась, Что отвечать? Хотелось бы, чтобы можно было сказать ДА! Но ведь пока ещё НЕТ, и будет ли ДА - неясно.
- У-у-у, да у вас неясности... У вас тут всё ещё только начинается. Романтика, поди... Слушайте песню, короче.
Он трогает гитарные струны и затягивает:
- Я пытался уйти от любви...
Я брал острую бритву и правил себя...
Я укрылся в подвале, я ре-е-езал...
Мы с Флинтом сидим друг напротив друга в позе лотоса. Пальцы наших рук, лежащие на коленях, слегка соприкасаются. Мы смотрим друг другу в глаза. Мы - зеркальное отражение. Я чувствую его дыхание... его тепло... мне хорошо... мне спокойно... не надо никуда торопиться... почти медитация...
- Сидим, значит, искры друг другу в очи пускаем! - Мамонт подкрался бесшумно, как тень.
«Если бы ты знал, как ты не вовремя!» - пронеслось в голове.
- А когда мы с тобой, Полина, песни твои записывать будем? У меня сегодня вечер свободный, так что сейчас предлагаю зайти за КЕФОМ - он возьмёт аппаратуру - и пойдём место искать для записи. Что скажешь, Принцесса?
Флинт не дал мне ответить.
- Так ведь у меня хата свободная. Можно у м-меня.
Это было радостной неожиданностью. Мамонту ничего не оставалось, как взять меня за руку и произнести:
- Ну пошли, Флинт, к тебе. Только к Кефу зайдём.
Мамонту вся эта SITUATION не нравилась. Это было заметно по искусственно-небрежному тону, по резким взглядам, летящим во Флинта.
Флинт взял меня за другую руку, и мы пошли.
Кому-то наша тройка явно не по вкусу:
- Гля... Двоих отхватила, бесстыдница! - эти слова встречной бабки страшно рассмешили нас.
Тёплая нежность, сжимающая мою правую ладонь... Это было первое длительное прикосновение, убедившее меня в том, что я не безразлична этому странному черноглазому человеку.
- А сейчас я спою тебе, Мамонт,- говорю я.
Ты маг или джинн?
Или кто-то подобный?
Ты друг или недруг?
Ты злой или добрый?
Но что мне за дело -
кто ты такой,
когда мне сегодня
нескучно с тобой!
Такое уж настроенье было - и написала. А сейчас пою. Мамонт сидит - улыбается. Я перебираю гитарные струны и касаюсь губами обмотанного изолентой микрофона. Флинт грызёт карандаш, и оттого в его лице проступает что-то детское. Это меня умиляет. Он смотрит на меня удивлённо и насмешливо. Не знаю точно, но мне так кажется. Не ревнует ли? Если бы! Кеф (небритый друг Мамонта) пытается подыграть мне на басу.
Весело. Много музыки. Я благодарна Мамонту за то, что он всё так здорово устроил. Ведь это его затея! Он нас познакомил. Он меня забавлял. Я даже написала ему песню! Потом он пошёл меня провожать, пообещав, что вернётся к Флинту и переночует у него. Кеф остался у Флинта.
Идём тёмными неизвестными улицами. Я радуюсь. Говорю Мамонту, что он мне очень напоминает меня саму. Это приводит его отчего-то в безудержную эйфорию, и он начинает орать на всю улицу: «Я САМЫЙ СЧАСТЛИВЫЙ ДУРАК НА СВЕТЕ!» Милый Мамонт! Что это так его осчастливило?
Он сдал меня на руки родственникам и разговорился с ними до двух часов ночи.
- Спокойной ночи, Принцесса! - прошептала в дверь его счастливая морда.
Уже в кровати я подложила под щёку правую руку и провалилась в крепкий цветной сон.
***
- Саня, у меня плохое предчувствие. Я вся как на иголках. Что делать?
- Не боись, что-нибудь придумаем. Я с ним поговорю. А ты что скажешь? - Саша обратилась к заскочившей на Сковородку случаем Неле.
Она теперь редко приходила. Всё занималась, занималась...
- От Мамонта можно неприятностей ждать. Это типично. Ну, хочешь, я у него спрошу? Он меня боится! - Неля усмехнулась каким-то своим (одной ей известным) мыслям.
- Да он тебя слушать не станет. Это конец! Тут надо - осторожно!
На следующий день после всех этих событий ни Флинта, ни Мамонта на Сковородке не было. Все готовились к какой-то драке, и обстановка была нервной.
Меня ничего не волновало, кроме проблем в личной жизни, и я судорожно строила предположения:
- Мне кажется, что Мамонт точно что-то ЕМУ наплёл, но что? Он же вернулся к ним около трёх ночи и мог выдумать всё, что угодно. То, что я к Мамонту была расположена и песни пела, могло только подтвердить его россказни.
- Вот подлец, блин! Подожди, может, не всё так плохо, может, зря психуешь.
Мы стали ждать. Вечером появился Мамонт.
- Здравствуйте, Ваше Высочество! Как Вы себя чувствуете?
- Привет. Нормально. А где Флинт? - спрашиваю, не выдержав даже паузы для приличия.
- Он заинтересовал Вас? Да он на даче - запивает горе! Его недавно девушка бросила, а он однолюб, знаете ли.
Какие враки! Беззастенчиво лжёт. А, может... Флинт наврал мне про свою первую любовь? Или Мамонту? А если не наврал? Где правда? Запуталась совсем! Ну, увидим. Если Флинт появится здесь, то я должна буду с ним поговорить. И Сашка может помочь!
Неля ушла почти сразу после нашего короткого диалога. Улыбнувшись нам как-то слишком по-взрослому, слишком мудро, сказала:
- Ну, вы тут доигрывайте, я пойду. Если нужна будет моя помощь - обращайтесь. Удачи!
- Пока, Неля! Не пропадай.
- Я не пропаду. Счастливо.
***
Мы слонялись с Сашкой по городу, заглядывая в музыкальные киоски, спрашивали у продавцов про последние альбомы рок-групп, ели мороженое, мочили ноги в Казанке... Я, кажется, достала Сашку в тот день своей депрессией. Но она, молодец,- держалась.
Мне не хотелось сидеть на Сковородке. Я знала, что там нет ЕГО, и ожидание - напрягало.
Стояла жара. Люди ходили по улицам, обнажив почти всё. Воздух был насыщен запахами пива, сигарет, духов и бензина. Листья на деревьях покрылись плёнкой пыли и шелестели так искусственно, будто были сделаны из бумаги.
- Сань, почему в жизни всё так сложно?
- Ну, ты как маленькая совсем. Что сложного-то? Ещё произойти ничего не успело, а ты уже канючишь.
- Да я сейчас не о нас говорю, а вообще... Ты замечаешь, на что тратят люди свою жизнь?
- На что? Все по-разному...
- В основном, на какие-то никому не нужные действия. Они стремятся быть, как все. И, разумеется, хотят кучу денег, квартиры, дачи, машины, мужей (или жён), детей, чтоб они потом в школу пошли и у них было всё так же.
- А ты чего хочешь?
- Не знаю пока... Но мне хочется чего-то великого... Чтобы от этого «чего-то» дух захватывало, как во время полёта, чтобы каждой частицей души верить в то, что поступаешь правильно и это единственно верное решение! Хочу, наконец, людям помогать...
- Тогда иди работать в дом престарелых.
- Да нет, Саня. Я хочу им помогать тем, что умею...
- А что умеешь-то? Вот философствовать только и могёшь.
- Ну... петь немного умею, немного рисовать, немного играть... А вообще, главное - любить умею...
- У-у-у! - протянула усмехающаяся Сашка.- Тогда тебе, девушка, в другое место надо работать устраиваться...
- Да ну тебя! - но мне тоже стало смешно. Может всё-таки поднять настроение, хоть и ненадолго.
Так мы добрели до сквера неподалёку от моего дома. Он стал таким ухоженным, культивированным, и оттого ужасно скучным! Тенистые американские клёны вырубили, оставив патриотичные берёзы и ёлки, дорожки закатали в асфальт, расставили множество белых неудобных скамеек, посередине соорудили несуразный памятник Фуксу, женой которого, кажется, увлекался Пушкин во время своего короткого визита в Казань.
Присев на одну из лавочек, мы с Сашкой загляделись в даль - туда, где за широкой Казанкой раскинулся противоположный низкий берег с торчащими
из земли зубами новостроек...
- Полина! Ты ли? - раздался голос.
Я повернула голову. О Боже, кто это? Проклятое зрение! И жди, пока люди подойдут ближе и поймут, что я просто плохо вижу! Надо же заполнить чем-то эту неловкую паузу.
- Да, это я! - ой, зря я в этом призналась. Хотя, что оставалось делать, он всё равно бы подошёл ближе и привязался. Слава Богу, я была с Сашкой. Ну почему именно сегодня, почему именно сейчас? Да, это Ураган!
Он подошёл, улыбаясь во всё раскрасневшееся лицо, и как ни в чём не бывало изрёк:
- Погодка чудесная выдалась, не правда ли? - и, не дождавшись ответа, продолжил, но уже другим тоном: - Куда пропала-то? Я звоню, звоню, а мне говорят: она уже в Праге...
У меня потемнело в глазах и заныло под ложечкой, как всегда бывает, когда уличают во лжи. Я ужасно не люблю врать, не умею, и меня всегда разоблачают, а я всегда переживаю. Мне становится до ужаса неловко и совестно, даже когда человек, которому я солгала,- первый подлец. Мне стыдно оттого, что я его не лучше. Ураган, наверное, всё же не подлец, но... Я содрогнулась от нахлынувших воспоминаний...
- Тебе что, холодно? - Сашка, как обычно, пришла мне на выручку и, не дав мне ответить на вопрос (я всё равно не знала, что на это сказать), протянула Урагану руку и представилась:
- Меня зовут Александра, а вас?
- Ураган.
- А-а-х, Ураган!.. Так это вы? Полина много о вас рассказывала,- она засмеялась, толкая меня локтем в рёбра.
- Да? - рыжие брови его поднялись изумлённо.- Что же такого интересного она про меня рассказывала? Мы и виделись-то всего один раз...
- О-о, она рассказывала о вашем незаурядном уме и ярком обаянии! - Сашка открыто паясничала и издевалась, но, как ни странно, Ураган всё это с удовольствием впитывал и, по-моему, ни разу не усомнился в искренности её слов.
Так они довольно долго «любезничали». Я их мало улавливала. Вообще, всё происходящее вокруг в тот день не проникало в меня, казалось чем-то виртуальным... Реальные события оборачивались театральными действиями, а обстановка - декорацией. Я вернулась из себя, когда
в воздухе зазвенел вопрос:
- Как до тебя добраться-то? И чё это твои родственники утверждают, что ты в Праге?
- А-а... Я там была уже... слетала туда-сюда чартером... а завтра опять улечу!
Какая глупость! Какой чартер! Ну, а что ещё можно сказать? Послать его? Я вообще никогда никого не могу послать... Короче, сказала, как сказала.
- Вот оно, значит, как. Ясно,- ирония в голосе должна была показать мне, что он, на самом-то деле, обо всём догадался, просто не хочет расспросами больше унижать ни себя, ни меня... Так благородно!
«Вот и славненько! Вот и хорошо! - вертелось в моей голове.- Шёл бы ты домой!»
И Ураган ушёл. Вернее, смылся.
- Что, правда, он так кошмарно целуется?
- Саш, ты опять со старым вопросом? Познакомилась бы поближе и узнала бы всё сама! И вообще, не напоминай мне больше об этом существе! Это была ошибка молодости!
Мы засмеялись.
- Чуйствительная ты, старушка! Будь проще, и люди к тебе потянутся!
***
Лёжа в голубом свете, льющемся из окна, я обмирала от нежности. Её было так много, что, казалось, могут лопнуть барабанные перепонки. Я лежала на спине, подняв руки вверх, и чувствовала, как у меня из глаз, из ладоней, из груди бьют лучи, аж солнечные зайчики пляшут на потолке!
Как сказать? Как до-
нес-
ти
Сижу и вывожу ручкой на клетчатом бумажном листке своё неперспективное будущее. За окном уже давно висит солнце. Уже давно было вчера, и давно длится сегодня.
Сашка звонила. Сказала, что гулять сможет пойти только к вечеру.
Пробовала читать книгу. Чтоб не напрягаться, с полки была вытащена старая добрая пыльная «Мастер и Маргарита». Выходило приблизительно так: «Однажды весною, в час небывало жаркого, в час небывало жаркого, весною, в час (ой, да я это уже прочитала!) в Москве на Патриарших прудах, в Москве (ой!) гражданина. Что гражданина? А-а, появились два гражданина...»
После сорока минут «чтения» первой страницы я взяла в руки капиллярку и на несколько минут стала поэтом...
Похвалив себя и пожалев одновременно, я отправилась на кухню что-нибудь съесть. Дома, кроме моего унылого отражения в зеркале, никого не было, и поэтому течение моих мыслей и целенаправленность моих действий никто не прерывал.
Раздался звонок в дверь. Тот самый, мой любимый дин-дон, предвестник весёлых друзей. Молниеносно в голове пронеслась картинка из мыльной оперы: я открываю, за дверью стоит ОН, смотрит на меня томным взглядом - в руке алая роза - и говорит бархатно: «Я вот тут мимо проходил... Тяжесть в груди ощутил, сердце своё тебе притащил, хочешь взять? За стекло можно поставить... Оно тебе ночью светить будет...»
- Привет, Вашество! А я знаю, что Вы одни и Вам, наверное, скучно, да?
Наркоманские мысли молниеносно улетучились, стало смешно, а наглые ямки на щеках Мамонта только укрепили это состояние. Он прошёл на кухню.
Выпили чаю, он сочинил мне тут же два стиха, пока я бутерброды готовила. И мы отправились на Сковородку.
Сашка пришла позже, вся в растрёпанных чувствах.
- Эмиль что-то, это... Ну, я не знаю...
- Что, поссорились?
- Да не поссорились... Просто мне надоело, понимаешь? Всё время я должна звонить, придумывать, о чём говорить, идти куда-то, общаться с его друзьями... Мне надоело. Я не знаю. У нас, наверное, не получится ничего.
- Ну, Саня, не расстраивайся...
- Да кто расстраивается? Выдумаешь тоже! - но глаза её почему-то слегка покраснели.- А где твой-то?
- Нет его нигде.
- А Мамонта спрашивала?
- Вчера спрашивала. Думаешь, он бы что другое сказал?
- Ну, ничего. Подождём...
ОН появился на следующий день совсем поздно, когда мне уже надо было идти.
Я попросила Сашку, чтобы она вызвала Флинта и предложила ему подождать нас за углом. Хоть бы только согласился! Ради Бога! Пожалуйста!!!
Мы попрощались со сковородскими. Переходим дорогу. Я жмурюсь. Сердце где-то в горле. ЕГО нет на назначенном месте? Ничего не вижу.
- Сашка, а что он ответил?
- Да вроде сказал, что будет там.
- Ну, а где же он?
- А я т-тут. Что за тайны м-мадридского двора? - металлический прерывающийся голос... чуть ироничный...
- Ну, отлично, что ты тут. Да мы с Полиной просто хотели попросить тебя, чтоб ты нас проводил. А то там к драке какой-то все готовятся.
- А п-почему меня? В-вас бы с удовольствием М-мамонт проводил.
- А нам хочется, чтобы ты,- безапелляционно заявила Сашка.
Мы шли в напряжённой тишине в направлении к моему дому.
Ну, всё. Мы даже одни не побудем, и я не смогу ни о чём спросить. Я чувствовала упадок сил и бессмысленность происходящего. На выручку не приходило никаких спасительных идей, и я просто молча шла, опустив руки, и слушала, как Сашка пытается завести разговор на отвлечённую тему.
Вот и двор. А впереди ночь без сна. Может, вообще не ложиться? Может, стихи написать о моей несчастной любви?.. Вот и дверь в подъезд.
- Спасибо, Флинт, что проводил...
- Ты об-бъяснишь, что п-происходит?
- А что происходит?
- Я ни черта н-не могу понять!
Я даже испугалась такой интонации.
- Я, пожалуй, книжку почитаю там, в сторонке, а вы тут пока разберитесь.
«Сашенька, прелесть моя, как ты меня понимаешь! Век тебе эту услугу не забуду!»
- Объясни мне, пожалуйста, Полина, что у вас за странные отношения с М-мамонтом? Он вернулся от тебя т-тогда в три часа н-ночи... Счастливый т-такой был. Рассказывал, что ты его любишь... А сегодня ты не хочешь, чтобы он тебя провожал домой... К-как это понимать?
Ему не всё равно! Ура! Я поведала о том, что с Мамонтом меня связывают исключительно дружеские отношения, что мы просто в чём-то с ним похожи и нам бывает весело, что он невероятный выдумщик и меня это забавляет, и вообще мне дорог ДРУГОЙ человек...
После этого мы ещё долго рассказывали друг другу о чём-то неясном, нахлынувшем внезапно, необъяснимо. Ни одна фраза не была закончена. Мы словно говорили на неизвестном языке, смысл которого только начинает до нас доходить, упиваясь догадками и с наслаждением терзая себя недосказанным...
Наш диалог прервала зевнувшая на весь двор вылезшая из кустов Сашка, о которой мы, признаться, забыли...
Он обнял меня. Бултыхание моего сердца в тот момент, наверное, отзывалось во всём теле Флинта... Он обхватил мою голову руками, посмотрел в глаза и прошептал:
- Я очень нежно тебя люблю.
Как я поднималась по лестнице, как отвечала на вопросы родных, как добралась до кровати - ничего не помню. Помню только, как в голове и в солнечном сплетении стучало:
«ЛЮБЛЮ... ЛЮБЛЮ... ЛЮБЛЮ...»
***
- Привет, где ты опять была вчера?
- На концерте...
- На каком концерте?
- ...что? Я плохо тебя слышу! - «что бы придумать?»
- На каком концерте ты была, Полина?
- А-а, да тут одной местной рок-группы...
- А мне бабушка твоя сказала, что ты на дне рождения...
- Что-что? Тебя ужасно слышно!..
- Странно, а я тебя слышу отлично, как будто ты в моей комнате... Так на концерте или на дне рожденья?
- А-а, да, сначала была на дне рожденья, а потом все вместе на концерт пошли - бабушка не знала...
- Ты ничего не скрываешь от меня?
- Да нет, Алик, правда...
- Я люблю тебя, Полина, а ты?
- Что я?
- Любишь?
- А как же!
- Скажи полностью!
- Я-а-а,- затянула я, как колыбельную,- тебя... Ой, тут маме надо срочно звонить!.. Пока...
Да-а. Разговоры с ним стали невыносимы! Врать... Я вру? Да. Во благо!? Да кому это надо? Всё. Больше невозможно. И как я могла с ним встречаться? А ведь когда-то называла его «корнет Оболенский». Сейчас же в голову приходят совсем другие ассоциации...
Зато с Флинтом - иначе! И сердце сладко защемило.
***
После этого знаменательного дня, когда мы объяснились с Флинтом, всё, что было ДО, резко замазалось масляной краской и превратилось в нечто вроде «Чёрного квадрата» Малевича.
И последовала череда дней, наполненных нашей нежностью до краёв... Любовь выплёскивалась на улицы, и от наших сияющих глаз в городе стало светлее... На Казань обрушились белые ночи!
Прикосновения губ к запястью... Мир покачнулся. Порезы на моей шее и руках от феньки с надписью «Гражданская оборона»...
Мама даже спрашивала у меня:
- Откуда у тебя эти царапины?
- Да с кошкой поиграла.
- Ничего себе, поиграла!
Медленные-медленные поцелуи - сначала в краешек рта... в уголок глаза... в висок... в ямку под мочкой уха... в артерию... в ключицу...
Мы выискиваем друг у друга сокровенные сантиметры кожи, при соприкосновении с которыми тело пронизывает щемящая дрожь... Мир стал большим расплывчатым пятном... Только сплетенье рук... только касание губ... только всклокоченные тёмные волосы... Только песня Бутусова, исполненная металлическим голосом, про Джульетту... или вечерняя песня двух наших голосов: «Не пей вина, Гертруда! Пьянство не красит дам!»
Потом долгий-долгий чёрный взгляд в проёме подъездной двери...
***
Сначала Мамонт ничего не знал. Мы не появлялись на Сковородке несколько дней. Узнал. Пытался счастья пожелать. Потом ночью позвонил...
- Полина, я люблю тебя, только тебя. Никогда никого не любил.
- Ещё полюбишь. И вообще - не выдумывай. Сколько у тебя девушек разных!..
- А такой, как ты, нет. Ты же... не понимаешь, до чего ты меня довела! Это перестало быть игрой! Почему ОН? Почему Флинт? Ну чем он лучше? Загадочный, да? Ага! Молчаливый такой, да?
- Я люблю его. Какие тут ещё могут быть объяснения!
- Ах, вот как!.. Ну, так не забудьте прочитать завтрашние хроники, Вашество...
- Ты о чём?
- Да ни о чём. Просто... слышишь, булькает?
- Ну и..? Ты в ванной, что ли?
- Да. А что я там, по-твоему, делаю?.. Так интересно смотреть на взрывы собственной крови...
- Ты с ума сошёл!!! - наивности моей не было предела.
- Приезжай сейчас ко мне попрощаться...
- Как... попрощаться?! Перестань болтать глупости! Я же не могу сейчас приехать! Час ночи - меня никто не пустит!..
- Маленькая жестокая девочка, только завтра будет поздно... «Ты меня на рассвете разбу-у-дишь... Проводить необутая вы-ы-йдешь... Ты меня нико-о-гда-а-а...».
Я похолодела. Мамина рука милосердно вынула телефонную трубку из моей ослабевшей...
Я всерьёз поверила в сказанное Мамонтом и рыдала у мамы на плече от жалости к нему. Мама, улыбаясь, успокаивала меня и гладила по волосам.
- Вот увидишь, что он ничего с собой не сделает. Он просто помучить тебя хочет. Вот придурок! Довёл нашего бедного, доброго ребёнка...
Кое-как с валерьянкой и пустырником меня убаюкали.
***
На следующий день об этой комедии трещала вся Сковородка. На меня смотрели с осуждением, а у некоторых даже хватало наглости спросить:
- Что же ты нашего Гришу до такого довела?
Почему-то Мамонт сразу превратился в Гришу и стал всем безумно дорог. Будто и не было никогда его дурной славы! Сразу все записались в друзья, сочувствующие страдальцу. Тем более, что юноше на жизненном пути такая стерва попалась! Взяла и развела двух друзей! И ладно бы местная, а то ведь смотается, а им тут жить после такого... Или не жить?
***
- С Гришей-Мамонтом, как и предвещала мама, было всё О.К. На обеих его руках с внутренней и почему-то с наружной стороны от кисти до локтя было множество довольно глубоких порезов, из которых, наверное, просочилось несколько капель крови. Но даже ребёнку было ясно, что вен режущий предмет не касался...
Очевидцы, решившие в эту ночь навестить «умирающего» (разумеется, по его приглашению), рассказывали, во что была превращена его трёхкомнатная квартира. Стены были исписаны кроваво-банальными надписями типа:
«MAMONT IS DEAD» или
«I will always love you, POLLY!»
Зачем этот фарс? Разве любовь нуждается в жестах? Разве не бывает просто ровного течения любви? Хотя нет, нет...
Ведь наша с Флинтом любовь - необыкновенная... Она пахнет травой и рекой. Она хлещет с крыш потоками дождевой воды. Она улыбается нам в глаза лицами встречных - знакомых и незнакомых. Она спит, лёжа головой на моих коленях. Она сжимает моё горло. Она лепечет в листьях берёзы под моим окном. Она звенит в чашке утреннего кофе, размешивая сахар. Она валится с ног от голодного обморока по вечерам, потому что просто жаль тратить время на еду... Разве так бывает? Нет. Только у нас.
А Сашка тем временем успела разбежаться с лысым Эмилем. Что-то, видать, у них не склеилось. Но её это мало волновало. Теперь мы виделись меньше. (Дружба дружбой, конечно, а шуры-муры, понимаете ли, есть шуры-муры.) И она не обижалась.
***
Часто в районе Сковородки крутился непонятный человечек лет сорока пяти в огромных самодельных очках, стёкла которых торчали в разные стороны, как крылья бабочки, заснятой в полёте... Поговаривали, что это сошедший с ума математик, страдающий манией преследования. Все звали его почему-то по-чешски - Гонза. Мне как-то и в голову не приходило спросить, почему. Просто кто-то это выдумал, и имя прижилось.
Гонза любил болтать с молодёжью, рассказывая невероятные факты из своей жизни. Мы начинали с ним беседовать из любопытства, с целью поразвлечься, но порою увлекались и даже пытались спорить.
- Что нового?
- Да вот невесту себе ищу!
- А почему около университета?
- Мне молодая нужна. У меня-то процесс обратный - я молодею год от года, поэтому скоро бы сравнялись...
- И как успехи? Девчонки клюют?
- Ещё ка-а-ак, только вот всё меркантильные в последнее время попадаются. На квартиру мою зарятся - убить хотят. Змею недавно одна запустила. Ядовитую. Ну, я-то знаю, как со змеями обращаться... - он поправил свои кривые очки и по-деловому сощурился. Маленький сухой рот, скрывающий редкие зубы, продолжал:
- Свернул я трубки из газет, положил их вокруг дивана и поджёг. Так и не спал всю ночь - огонь поддерживал...
- А как же пол-то не загорелся?
- Да вот так, не загорелся. А вообще, я скажу вам, жить стало очень тру... - он замолчал.
Мимо нас прошла женщина лет сорока, держащая за руку ребёнка. Гонза исподлобья покосился на неё и, только когда она отошла подальше, произнёс, шмыгнув большим крючковатым носом:
- Вот, видите, везде шпионы... Ходят, слушают, что я тут вам рассказываю...
- А мы, может, тоже шпионы? - я начала провоцировать его смеху ради.
- Вы нет, девочка. Но не надо смеяться надо мной. Я вам дело говорю. Это, между прочим, моя бывшая любовница прошла, возможно, с моим же собственным сыном,- его тон стал строгим, как у учителя. Так он, наверное, лекции когда-то читал...
Во время одного такого разговора Гонза вдруг махнул рукой и сказал не в тему:
- Вам бы пожениться! А то стоите, как двуглавое существо. Где у вас руки-ноги, не поймёшь. И с кем я общаюсь?.. - и побрёл прочь.
Мы посмотрели друг на друга.
- Тебе сколько лет?
- Семнадцать. А тебе?
- Я-то уже взрослый. Мне восемнадцать. А вот тебе можно только с разрешения родителей. Они у тебя к-как к этому от-тнесутся?
Я смеюсь.
- Да зачем нам ЗАГС? Мы просто так возьмём и распишемся!
- К-кровью?
- Ручкой.
Так мы и сделали. Составили брачный контракт двух анархистов, позволяющий обеим сторонам жить, как им заблагорассудится, поступать, как им вздумается, общаться с кем захочется, не бросать слов на ветер и уважать чувства жены (мужа)... Короче, ля-ля-ля... в заключение стояли две наши росписи и клятва в вечной любви. Я одела Флинту на безымянный палец серебряное кольцо.
- А мне не надо. Мне лучше фенечку сплети.
- О.К.
Пару раз от Мамонта приходили записки с посыльным. Содержания вроде такого: «Согласен быть другом и подругой. Всё для тебя, Принцесса! Твой Лорд Приграничья».
Но при встрече он всё равно хватался за сердце, задыхался, давил на жалость, падал в обморок. В общем, общаться уже было трудно. Тем более, что мы, как и всякие влюблённые, были озабочены только своим безоблачным счастьем.
Хотя однажды над ним всё же нависла грозовая туча...
***
Мы на Сковородке. На лавочке. Флинт пропускает сквозь пальцы мои волосы.
- Знаешь, этот воздух... он только в Казани такой...
- К-какой?
- Сладковатый... с запахом детства... беззаботный...
Он сжал мои щёки ладонями и добился того, чтобы рот мой принял форму сердечка. Его это рассмешило. Он положил ладонь мне на горло.
- Ч-чудо ты моё! Ск-кажи мне, к-кто тебя выдумал?
- Не знаю, кто именно, знаю только: нас с тобой выдумало одно и то же существо...
- И что м-мы здесь делаем?
- Наслаждаемся! Это наша тайная миссия...
- Н-ну, это просто повод для революции, хотя одна такая уже была и не так давно.
- В смысле - сексуальная?
- Да.
- Но у нас-то наслаждения другие. Мы наслаждаемся на тонком уровне... у нас нет животных - плотских утех.
- Ты бы удивилась, чудо моё, насколько плотскими и животными стали бы мои прикосновения, не будь з-здесь т-толпы...
От этих слов моторчик в груди стал набирать вдвое больше оборотов.
- Мне так хотелось бы посмотреть на тебя в детстве... - я взяла его руку, гладившую мою голову, и посмотрела на линии жизни.
Они рассекали ладонь очень хаотично и непредсказуемо. Я даже не смогла найти основных линий. На секунду мне представилось, что Флинт не человек, а киборг, к примеру. И его создатель не подумал о том, чтобы сделать ему человеческие линии жизни и любви. Быстро представился голливудский фильм на эту тему - типа «Секретные материалы». Я - агент Скалли, влюбившаяся в инопланетянина. Но в конце фильма до неё доходит, кто он, потому что она разглядывает его ладони. Я прикасаюсь к паутинке чёрточек губами. Они слегка солоноваты...
- В-вот п-правильно, лучше молчи, а я тебе сказку рас-скажу...
И Флинт завёл рассказ о детстве, о школе, о том, как начал слушать «Гражданскую Оборону» и БГ, о том, как поступал в финансовый институт, о том, что у него классная старшая сестра... словом, все те незначительные для нашей любви подробности, которые, однако, приятны моему уху, потому что это факты из жизни моего мальчика.
- Слышали новость? - подскочил к нам Альварес.
- Какую?
- Про Ричарда. Ну, тот, с которым вы хохотали до упаду вчера вот здесь, на Сковороде.
- Ну и что? А где он, кстати?
- Так он же... Ночью с собой покончил.
- Чё ты мелешь! Мы вчера на полароид фотографировались.
- Послезавтра похороны. Приходите. Там все наши будут.
И он заспешил к другой группе ребят.
- Чушь какая-то, бред! Не может быть! Он что-то спутал,- и я поцеловала Флинта во впадинку на щеке...
***
К несчастью, это оказалось правдой. Что же за лето такое сумасшедшее?
Напротив парка под названием «Чёрное озеро» жила семья Ричарда. Мы не были близкими друзьями. Просто общались, как и все сковородские. Но это было ударом. Это была первая смерть знакомого мне молодого человека. Нелепо.
Серая квартира с занавешенными зеркалами. Беспрерывный тихий плач двух женщин. Видимо, матери и бабушки. Ричард в гробу. Бледный, в чёрном (наверное, выпускном) костюме, с прикрытым полотенцем ирокезом.
В квартире толпятся неформалы. Говорят тихими участливыми голосами.
В толпе я выделяю лохматую блондинистую голову Сорри. Он вертляв, как всегда, но серьёзен и сосредоточен. Насколько это возможно.
- Сорри!.. - кричу я шёпотом. Он слышит. Подходит к нам.
- Здорово. Молодцы, что пришли. Кто бы такое мог предположить?
- Он у меня три дня назад взаймы просил,- раздался робкий голос Альвареса.- Может, он на деньги попал и поэтому...
- Да ты что? С ума сошёл? Сколько он у тебя мог попросить? - Эмиль тоже был здесь.
- Да, немного...
- Ну вот, разве это повод?
- Да ладно вам, народ, прямо тут это обсуждать! Потише бы что ли дискутировали,- всех поставил на место высокий бородатый некто Намбер.- Передоз это. Я знаю все его признаки. Не одного друга хоронил.
Все замолчали. Страшное слово ПЕРЕДОЗ. Из передач о беспризорниках. Какие признаки? Может, то, что он такой худой? А ещё, говорят, глаза у них странные - наркоманские. Надо же, а я не замечала никогда. Ричард как Ричард. И глаза как глаза. Правда, я в них особенно не заглядывала. Я в других глазах отыскивала оттенки...
Сердце обдало горячей волной настолько явственно, что подумалось: «Почему люди говорят - сердце кровью обливается - когда кого-то жаль? Я совершенно чётко осознаю, что, когда кровью сердце обливается,- это означает, что любишь. Как странно это совпало! Ведь Ричарда мне жалко...»
***
Мы вышли на улицу, и на нас повеяло свежестью. Пока мы были в квартире, прошёл летний грибной дождь. Листья отмылись от серого налёта и обновлённо шелестели, задевая друг дружку резными тонкими краями. Птицы, как сговорившись, запели разными тембрами почти весеннюю песню. Пахло молодостью и смехом.
Ребята погрузили Ричарда в красном деревянном ящике внутрь автобуса, расселись сами и поехали на кладбище...
Флинт хмурился. Его рука сжимала мою. Лица неформалов были по-житейски деловыми, деланно-грустными, нейтральными, растерянными, действительно грустными, заплаканными.
Кудрявый «пресвятой отец», пользуясь случаем, совсем однозначно и неуместно обнимал рыжую девочку, одевающуюся в seсond hand.
Альварес сосал пиво из банки и время от времени предлагал глотнуть Сорри. Тот, мотая головой, отказывался и смотрел в пол.
«У Ричарда как будто было много друзей... - думала я.- Почему же никто его не спас? Хотя, какие там друзья! Большинство присутствующих здесь никогда с Ричардом на Сковородке и не общалось! Это просто тусовка. Шоу. Продолжение лета. Проехаться по городу, посмотреть на чужое горе, выпить и порадоваться за себя?..
А чем ты лучше? Ничем, ровным счётом. Едешь за ручку с любимым и пытаешься - всего лишь пытаешься! - думать только о Ричарде, о его матери и бабушке, о том, что он уже никогда не будет счастлив, как... я сейчас...»
Надпись на венке: «Егору от любящей мамы». Так его не Ричард зовут (то есть, звали), а Егор...
***
Мы в обнимку гуляем по городу. В воздухе низко носятся стрижи. К дождю. Останавливаемся на казанском Арбате - так называют улицу Баумана - послушать бродячих музыкантов. Здесь зачастую можно встретить весьма харизматичных певцов.
С момента моего исчезновения из города тут всё изменилось, понавырастали новые кричащие дома, асфальт заменили брусчаткой, посреди улицы разбросали беседки и - главная достопримечательность - установили памятник Шаляпину. Великий певец придерживает левый борт своего пиджака - видимо, во внутреннем кармане у него лежит усердно оберегаемый гонорар...
Неизменна и, как всегда, прекрасна старинная кирпичная колокольня, возвышающаяся над домами и над временем.
- Флинт, она волшебная?
- Конечно! К-как и всё, н-на что ты обратила своё внимание.
- Мне кажется, что если мы войдём в неё, то попадём в другое измерение, где нет времени...
- Было бы н-неплохо... Ты навсегда бы ос-сталась со мной.
- И мне не нужно было бы идти домой.
- И ты бы п-пожертвовала всем этим м-миром ради одного м-меня?
- А зачем жертвовать? Когда бы я соскучилась, я могла бы вернуться сюда в ту же самую секунду - и никто бы не заметил моего исчезновения...
- Интересно, ч-через какое время ты бы с-соскучилась?
- Флинт, здравствуй,- пропела девушка где-то рядом с моим ухом.
- З-здравствуй, девушка! К-как дела твои?
- Никак. Вот меня рисуют...
Её, действительно, рисовал уличный художник. Она с интересом смотрит на меня. Я на неё. Кто она?
Я, по обыкновению, не даю своим нервам напрягаться по пустякам и не пытаюсь отыскивать улики преступления. Девушка симпатичная. Достойная. Худенькая брюнетка, красивые прямые глаза. Может, она была с ним? Но это было до... до того, как в его жизни случилась Я. Самоуверенно-успокаивающе.
- Познакомься, это Полина,- он подвинул меня к ней, как ученицу, впервые переступившую порог школы.
Девушка широко (мне показалось, натянуто) улыбнулась и протянула руку.
- Анрэй.
Красиво. Давно думала, кстати: все эти прозвища владельцы сами себе выдумывают? У меня вот нет никакого. Может, придумать и представляться как-нибудь так: Весна... или там... Амнерис... или ещё круче, типа - КАЛИПСО... Интересно, почему все здесь тяготеют к иностранным словечкам?.. Низкопоклонство перед Западом, так это, кажется, называлось во времена наших предков?
- Где т-твой парень, Анрэй? М-мы с ним д-давно не виделись. Пусть возникнет...
- Передам. Пока. Рада была познакомиться,- Анрэй подмигнула мне.
Я сразу растаяла... Меня легко победить. Я рада верить в добро. Точнее, в ДОБРО.
- Кто эта симпатичная Анрэй?
- Д-девушка моего лучшего друга. П-правда, у них в последнее время не ладится что-то...
- Не влюбилась ли в тебя?
- Ты так просто об этом г-говоришь?
- А я не вижу ничего сложного в том, чтобы влюбиться в тебя.
Он попытался засмеяться. Как обычно, это получилось слегка искусственно. Мне вспомнился робот Вертер... «А-а-а!»...
- М-может, и д-да, но она же видела тебя...
- И что?
- Она теперь поймёт, что у неё нет шансов! Иди ко мне! - он потянул меня за руку и крепко обнял. Мы остановились уже недалеко от моего дома и простояли так целый час, пока дождь не прогнал нас внутрь.
***
Утро. Часов десять. Толпа неформалов стоит на автобусной остановке. Кто курит, кто пьёт пиво, кто брякает на гитаре, кто ругается, кто целуется (например, мы). Почти все в сборе. Кроме Мамонта и Ричарда.
Рыжая девочка, одевающаяся в seсond hand, стоит с Кудрявым «святошей». Они обнимаются и заглядывают друг другу в глаза. Он, как и следовало ожидать, не поступил в семинарию. Зато вот теперь не одинок. И я думаю, что карьеру церковнослужителя Кудрявый навсегда похоронил в недрах своих юношеских выдумок. Впрочем, может быть, он поступит на следующий год, уже женившись, если с него довольно сана приходского батюшки и карьера епископа не беспокоит.
Длинноволосый Мишка стоит рядом с Эмилем. Они не смотрят в нашу сторону, а мы избегаем их из-за Сашки. Она теперь снова свободна, неуловима и весела. Наконец-то Сашка вытащила из дома свою младшую сестру Машу (младше на год), и все с интересом разглядывают её. Она высокая, как и Саня, и так же быстро говорит. За ней уже успел увязаться некий дворовый МАКИС.
- Сань, а что, Неля даже на концерт не едет?
- Нет. Её теперь вообще не вытащить. То она зубрит, то где-то пропадает. Может, влюбилась?
- Хорошо бы, если так.
Я разглядывала толпу. Все надели свои самые «крутые» тряпки: изрисованные фиксой джинсы, банданы с черепушками, декоративные кастеты и ошейники. Кто-то влез даже в казаки, хотя на улице пусть улетающее, но лето...
- Не со мно-о-ой ты,
не со мно-о-ой!
Р-разливал в стаканы...
я «Киндзмараули»...
и чужие руки... ре-е-зали...
- Опять у него кто-то кого-то режет,- заметила Сашка по поводу песен, которые горланит Альварес.
- O, mein Gott! Он даже на концерт гитару берёт и всех заставляет себя, любимого, слушать! Дам-ка я ему в морду.
- Тихо-тихо, Сорри... Оставь в покое чувачка. К-как ему ещё внимание привлечь?
Подъехал старый, потрёпанный жизнью и вонючий, как неухоженное животное, автобус, и все стали впихиваться в него. Кое-как это удалось сделать. Некоторым даже посчастливилось присесть, но не нам. Сашку с сестрой от нас оторвало и усосало куда-то в глубь вонючки. А нас с Флинтом тесно прижало к окну.
Уже через пятнадцать минут я почувствовала первые признаки приближающегося обморока... Мотор автобуса ревел, как голодный бегемот в зоопарке, вокруг меня выясняли взаимоотношения десятки голосов, десятки джинсовых спин ограничивали пространство.
- Ой, что-то мне плохо... Я хочу сесть...
- Отк-кройте окно! - закричал Флинт.- Садись на мой рюкзак!
Он кинул на пол рюкзак. Я очутилась в джинсовом лесу. Мне стало страшно. Гвалт и хохот чужих людей пугали своим равнодушием... Флинт опустился ко мне:
- Ну что ты, ч-чудо? Я с тобой. Всегда.
От концерта остались в памяти только слова, пропетые какой-то местной рок-группой:
«...Здесь каждый в душе Сид Вишес,
а на деле - Иосиф Кобзон...»
Потом был старый пионерский галстук, подаренный мне Сашкой, недвусмысленные подмигивания певца с растрёпанными волосами, косящего всеми силами под Костю Кинчева, паркетные полы провинциального Дома пионеров, на которых полувалялось всё наше общество, обшарпанные стены с надписями FUCK ALL или приблизительно того же содержания, но на родном языке...
Мы ушли раньше всех. Сели на автобус и уехали обратно в Казань. Мы опять были вдвоём, и после этого бесконечного шума и нагроможденья лиц нам было особенно уютно и спокойно в обществе друг друга. За окном мелькал город, название которого я помнила с детства, а попала туда только теперь. Город Дербышки.
***
- Что-то мне п-плохо...
Вечер после концерта. Мы сидим у меня на кухне и пьём чай.
- Как плохо? Что-то болит?
- Г-голова... - Флинт выронил ложечку из рук. На лбу выступила испарина.
- Может, тебе таблетку дать? - я взяла его за руку. Рука ледяная.
- Н-не пом-может... - он согнулся и сильно сжал себе виски.
Внутри у меня всё похолодело.
Лицо его стало вдруг искажённо-незнакомым. Рот искривился. Глаза исчезли. Он начал заикаться вдвое больше обычного...
-П-помог-ги м-мне, уб-бери эт-ту б-боль... Я сейчас уммру!
- Флинт, милый, приляг на диван.
Я каким-то образом дотащила его до гостиной.
- У моей мамы есть диплом медсестры, она тебе сейчас поможет.
Давление оказалось очень низким. Он лежит и корчится от боли. Я едва узнаю его. Страх колотится в стенки моего желудка своей ледяной головой...
- Алло! Скорая? Улица Жуковского, дом 28...
...Теперь это опять Флинт. Его уставшее бледное лицо. Я глажу его по волосам. Мой пульс потихоньку замедляет бег. Только что пожилой полный врач сделал инъекцию. Теперь он тихо разговаривает с мамой, поглядывая в нашу сторону.
- М-мне лучше. Я посплю?
- Конечно,- касаюсь губами его лба,- ты меня напугал.
- С-спасибо т-тебе, что ты у м-меня такая... Н-не пугайся! У меня так бывает... иногда...
- ...Ваш мальчик? - участливо спрашивает шёпотом доктор у мамы.
- Нет,- отвечает мама тоже шёпотом.- Моя - девочка.
- Ну, в таком случае, я вам должен сказать...
Они выходят в прихожую. Проходит несколько минут, хлопает дверь, закрываясь за бригадой скорой помощи. Мама возвращается.
- Спит?
- Да.
- Слушай. Он ведь больной.
- Как больной?
- Мне только что доктор сказал. У него у внука то же самое...
В глазах потемнело, и голос мамы стал отдаляться. Её слова вылетали и вонзались в меня, как гвозди.
- Что с ним?
- В общем... это неизлечимо! - мама почему-то говорила очень строгим голосом.
- Неизлечимо? Он что... умрёт?
По спине пробежал холодный ветер.
- Нет. Но эта болезнь никого не щадит, приступы будут повторяться всю жизнь. Никто толком не знает, как её лечить. И, главное,- она передаётся по наследству!
- Ты это к чему?
- К тому, дорогая, что тебе надо ехать в Москву учиться. Всё лето здесь бултыхаешься, палец о палец не ударяешь.
- Но, мама, я его люблю! - мама стала мутной и раздвоилась...
- Ой, перестань! У тебя сегодня ЛЮБЛЮ - завтра НЕ ЛЮБЛЮ!
Я опустила веки, и тушь заструилась по щекам. Всё смешалось. Рыдания пытались вырваться наружу. Хотелось закричать в небо: «НЕПРАВДА!!! ЭТО НЕ С НИМ! ДОКТОР ОШИБАЕТСЯ...»
Подумалось, что бедный доктор в отчаянии из-за болезни внука. Он, наверняка, не хочет мучиться в одиночестве и поэтому придумал весь этот ужас для того, чтобы кому-то (нам, в данном случае) тоже стало плохо... как и ему...
Вспомнилось лицо Флинта. Такое чужое... страшно-далёкое... похожее на Гонзу... и этот его искусственный смех... Нет, это просто... что? Головная боль. У всех иногда болит голова. Но не так.
Мама, ты ведь не стала бы мне так жестоко лгать? Нет, родная. Мне не хочется в это верить!!! И вообще, даже если это так, мне всё равно! Я буду с ним! Я буду ухаживать за ним! Он лучший в мире!
- У него сумасшедший взгляд... - слова Сашки в первый день.
- Он один из нас. Сложный человек... безумец... - Мамонт.
- Ты слепая. Ты ничего не хочешь видеть! - и мама...
Хотелось выключить все эти голоса, льющиеся в мой мозг.
- Не-е-ет! Я люблю его!
- Люблю-не люблю, люблю-не люблю. У тебя всё так просто.
- Так было раньше...
- У тебя так всегда!
***
На вокзале.
Сердце отстукивает секунды перед отправлением. Я слышу удары. Вдыхаю в последний раз аромат ЕГО одеколона. Мы - статуя, вырубленная из цельного куска...
Всё будет по-другому. Я поеду в столицу. Стану звездой. Заработаю огромные деньги. Вернусь и вылечу тебя! Не буду ничего тебе говорить. Мне нужны силы...
В невыносимо-запылённом и заляпанном окне совсем потерялась маленькая чёрная фигурка Флинта.
Из глаз моих хлынуло море и не утихало до самого утра...
II
Москва обрушилась на плечи последним летним ливнем. Крупные капли падали на асфальт и щелчками разбивались на тысячи брызг так же, как мои иллюзии...
Я поселилась в квартире московских родственников. Мама улетела в Прагу к отцу, вернувшемуся после гастролей из Южной Америки. Я была практически предоставлена самой себе, потому что надзор дяди и тёти - это уже, согласитесь, не родительский прессинг. Но главное, что мне самой был предоставлен выбор дальнейшей судьбы, то бишь учёбы! Я не очень была обеспокоена тем, какой диплом получать. Конечно, неплохо, если учиться интересно. А посему - вуз должен быть творческим.
На семейном совете было решено атаковать моими талантами Гнесинку, а конкретно - эстрадно-джазовое отделение. На чём все и успокоились. Причём никто, включая меня саму, не сомневался в моём успешном поступлении.
***
Москва неторопливо желтела и сбрасывала на суетящихся людей растопыренные цветные ладошки. Небо теряло свою голубизну и затягивалось облаками. Частые потоки воды осложняли жизнь пешеходов и водителей, зато железные кони, рассекая улицы города, не удручали иностранных туристов своим немытым видом.
Через день я ходила на почту, которая, по счастью, находилась через дорогу, и отправляла Флинту толстое тяжёлое письмо. Каждую секунду жизни я пыталась заключить в слова, каждое шевеление моей души я запихивала в конверт. В ответ на это безумие - каждый второй день я с трудом вытаскивала из своего почтового ящика такой же кирпич, и радость растекалась по телу, проникая даже в кончики волос.
Он был рядом! Засыпая, я чувствовала его дыханье...
«...Просыпаясь каждое утро, глубоко в себе чувствую, как что-то огромное шепчет: «Боже, как я её люблю!» Мне всё ещё трудно поверить в это счастье. Я не верю. Неужели такое возможно со мной, именно со мной? Я смотрю на мир, на своих знакомых и вижу, что единственным смыслом их отношений является обладание. Или я сошёл с ума? Я грешен, думая, что уж у меня-то всё не так, всё значительно выше. Дурак, который не хочет вставать, которому плевать, опоздает он или нет сегодня на лекции, у которого ни копейки денег, а он мечтает увидеть тебя ещё раз!
Сегодня во сне ты явилась мне. Мы вышли из дома и куда-то направились. Ты хотела, чтобы я проводил тебя до дома. Потом ты жутко испугалась, что твои родители увидят нас вместе. А через несколько минут непонятного действия наступает пустота. Я жду тебя, но время исчезает, и где-то на грани счастья я вижу отрезанный кусок нити жизни (на моё воображение подействовал перевод песни Cradle of Filth «Summer Dying Fast»). И я увидел пролетавшую высоко в небе женщину-осень. Все сошли с ума. Я зачем-то жду звонка твоей мамы. Я всего боюсь. Мне очень плохо. Всё куда-то улетает.
Зачем я вспомнил этот сон? Он оканчивается тем, что меня больше нет, и ты стыдишься того, что я когда-то был в твоей жизни. Я потерял то единственное, что мог потерять, и жизнь утратила смысл. Наконец, я вижу, как разрушаюсь, а потом перестаю видеть.
После такого сна утром я просыпаюсь с одной мыслью...».
***
Солнечное утро. Я надеваю чёрные джинсы, казаки (благо, это уже уместно - градусник за окном показывает плюс тринадцать), чёрную футболку, кожаную косуху, бандану с черепками на голову повязываю и подвожу глаза, как, наверное, когда-то подводила свои Клеопатра. Может, и не совсем так, но где-то похоже. Взваливаю на плечо гитару и в таком агрессивном виде заваливаю в Гнесинку. По коридорам ходят правильные, наштукатуренные и разодетые девочки. Мальчики в пиджачках таращат на меня глаза. Мне, признаться, и самой не по себе, но экипировка обязывает ощущать себя «крутой».
- Извините,- обращаюсь к пойманному в коридоре седовласому, по всей видимости, профессору,- а можно здесь у кого-то прослушаться?
- Как прослушаться, девушка?
- Ну, в смысле, чтобы поступить...
- Так ведь приёмные экзамены уже давно закончились, ещё в мае,- улыбаясь и глядя на меня с умилением.
- А вы не могли бы меня прослушать прямо сейчас? - и откуда только во мне эта наглость проснулась? Как будто кто-то в меня вселился.
- Какая вы смелая! Ну, что ж. Попробую созвать комиссию на скорую руку... Вам посчастливилось на правильного человека напасть. Люблю отчаянных! Вы тут подождите.
Он исчез в деканате. У меня трясутся колени и вообще всё, что только может трястись... Я не ждала, что меня примут. Так, думала, пройдусь сюда, меня пошлют, а я расскажу родственникам, чтобы успокоились и смирились с мыслью, что в этом году я не поступлю. Вот, может, тогда меня отправят в Казань. Готовиться к поступлению...
- Девушка, заходите! - Седовласый распахнул передо мной дверь.
В большой комнате стоял рояль. Вдоль стены сидела комиссия. Три женщины преклонного возраста, не считая «профессора». Они разглядывали меня. Я - их.
- Ну, спой нам, раз уж у нас выдалась свободная минутка.
Он поставил на середину класса стул и предложил мне присесть. Типичные училки. Все «по моде» с химической завивкой. У всех разного вида БУСЫ - неотъемлемая деталь учительского гардероба. Строгие, но, типа, справедливые тёти оценивающе моргали.
- Для начала бы представилась что ли! - вставила одна из тёть пронзительным социалистическим голосом.
- Меня зовут Полина. Я спою вам песню Егора Летова.
Тишина. Судорожно освобождаю гитару от чехла и, не настроив её, начинаю брякать по ней и орать:
- А на границе КЛЮЧ
пере-ломлен попола-ам,
а наш дедушка Лени-и-н
совсем уж иссох!
Он разложился на пле-е-сень
и на липовый мёд,
а перестройка всё идё-от
и идё-от по плану...
Мой голос заставлял вибрировать оконные стёкла и стёкла в очках педагогинь. Седовласый профессор приоткрыл рот и, казалось, просто забыл его закрыть. Несмотря на то, что я орала, мне была слышна тишина, повисшая вокруг... Никто не смел пошевелиться и прервать моё издевательство над тонким слухом музыкантов.
Наконец, в люстре отозвался последний аккорд жёсткого панк-рока... Ещё, казалось, несколько минут длился шок от услышанного.
Седовласый очнулся первым:
- Хм, смело! Забавно. Ну, а СПЕТЬ ты, Полина, нам что-нибудь можешь?
- Как спеть?
- Ну, в смысле, с музыкой?
Седовласый подошёл к роялю и попросил меня повторять звуки, которые он будет играть. Я повиновалась. Эта странная процедура длилась четверть часа, после чего седовласый, объявивший себя профессором Хачатуровым, поздравил меня с успешным поступлением.
Я впала в транс. Конечности перестали мне подчиняться. Я ощутила себя беспомощной куклой. Слова Хачатурова звучали для меня, как из другой комнаты:
- Только, вот беда, у нас нет мест на первом курсе. Пойдёшь на второй? Справишься? Что молчишь?
- А?.. Конечно, справлюсь!
- Ну-ну, расслабься. У нас тут не страшно. Приноси завтра паспорт - всё оформим. Да, глянь внизу на расписание - тебя запишем, полагаю, в шестую группу. Так ведь, Инна Михална?
- Так, правильно. До свидания.
- До свидания.
- До свидания.
- До встречи...
Мои мысли опять потекли в привычном направлении только на улице. Люди, бегущие куда-то с авоськами, пакетами и дипломатами, задевающие меня и не замечающие этого... Острый дождь царапает щёки. Щурюсь. Перепрыгиваю лужи. Значит, это моя судьба? Значит, так было надо? Казань откладывается...
«...Боже, неужели опять начинается? Маниакальное стремление говорить с тобой. Хотя бы так: Полина, Полина, Полина... Целыми днями думать о тебе. Вспоминать твоё лицо и умирать от переполняющей нежности. Куда дело годится? Хожу себе по дорогам бесцельно, на душе неспокойно. Где уверенность в завтрашнем дне? Сегодня наступила настоящая осень. Я мечтаю встретить тебя в золотом лесу, любить тебя, одетую в снег...
Ты заставила меня много думать о том, в чём я не смыслю ничего. Прежде всего - о завтрашнем дне. Кем я стану завтра? Может, не стану никем? Завтра болит неуверенностью. Мне кто-то сказал, что я могу тебя больше никогда не встретить, что тебе будет стыдно за знакомство со мной. Вот уж чего не хочу себе! Лучше не вспоминай меня совсем в этом случае. Почему во мне возникли эти мысли? Интуиция - вообще глупая штука. Хорошо, что она иногда ошибается.
Осень. Воскресенье. На улице тепло и солнце. Люди пишут об ЭТОМ стихи и никогда не испытывают ЭТОГО. «Тонко» лгут, притворяются, изображая понимание, но никого из них не ждёт небо. Впрочем, это у них длится, как и всё остальное, минут десять.
...Только поверив в себя, я получил высшую ценность в жизни. И, наверно, через несколько дней пройдёт моё волнение. Я смирюсь с неожиданно накрывшей меня разлукой. А пока пусть болит голова...
...Твои следы стынут. По тундре, где ты прошла, лишая почву растительности на ближайшие семьдесят лет, уже ползёт первый снег. Он заносит мою юрту... На тысячи километров вокруг никого. Волчий нюх ещё различает запах крови твоих порезанных камнями ног. Я целую снег, пропитанный твоей кровью. Скоро пойду по дороге навстречу солнцу. Я люблю тебя. Во мне постоянно ЭТО живёт. Дай мне свою ладонь, я покажу тебе всё то, на что не хватает слов!
Длинные письма - признак дурного тона. Я бы сам с удовольствием ограничился парой строк. Только вот не могу сказать ничего толкового, возникает чувство незавершённости. А то, что во мне, буквами не напишешь».
***
- Доченька! Это же замечательно... - говорила мама в трубку.- Мы тут очень за тебя рады! Это совсем, как у папы! Он в консерваторию тоже сразу на второй курс поступил! Повторяешь его судьбу! Тебе тут все привет передают. Будь умницей! Не кури! Целуем...
***
Хожу в Гнесинку. Когда входишь в это здание - в уши сразу врывается музыкальный гомон: надрывно плачущий рояль перекликается с истерично рыдающей скрипкой, флейта переплетается с чьим-то
визжащим сопрано, отрывок из оперы «Кармен» глушит эгоцентричная барабанная установка...
Занимаюсь денно и нощно. Все эти «звуки му...» - интервалы, ноты, ключи, тональности, гаммы, диссонансы... Этюды, прелюдии, сонатины, польки, арпеджио... Вся эта музыкальная тематика поселилась в моём лексиконе и увязла в моих мыслях.
У меня появились новые друзья. Наташа. Лёша. Они мечтают стать звёздами. Наташа - попсовичка, а с Лёшкой мы сошлись на почве нашей общей любви к року.
Общество Гнесинки сильно отличалось от неформального туса в Казани. Тут ни у кого нет прозвищ, и всех объединяет общее дело!
- Ой, смотри, Полин, Апина стоит! - сказала как-то Наташка и указала в сторону женщины в тёмных очках.
- А кто это?
- Ты что, Апину не знаешь? Ну, вы там, в Праге, совсем оторваны от жизни! Ну, это... песню «Он уехал прочь на ночной электричке...» знаешь?
- Вроде слышала.
- Ну вот! Это же Апина поёт!.. А ты хоть знаешь, что в параллельной группе учатся Началова и Гурцкая?
- А это кто?
- Юля Началова, вон она... - Наташка кивнула в сторону светленькой девочки, лицо которой мне кого-то напомнило. Потом до меня дошло.
- А-а... Наташк, это та что ли, которая поёт «Сама свою любо-овь не сберегла-а-а... Смеюсь при встрече, а на сердце ра-а-ана-а-а...»
- Только у тебя прикольней получается, в такой роковой манере.
- Ну и какая она? Звёздность характер портит?
- Не знаю, какой она до этого была - её же с детства папа толкает. А так она обыкновенная выскочка...
Я подумала о том, что в школе меня тоже величали выскочкой. Наверное, я и есть выскочка. Но Наташке я об этом не скажу - она сама это со временем поймёт, когда я тут привыкну к обществу...
Такого плана диалоги стали для нас обычными. Наташка - добрая душа - вводила в тему. Приняли меня, надо сказать, как родную! И вскоре было такое чувство, что я проучилась с ними лет одиннадцать. Всё было, как в школе. Мы списывали, прогуливали, отмечали сдачу и дни рожденья, шумно передвигались из здания в здание, творили, прикалывались, слушали музыку, пели и делились друг с другом своей жизнью...
***
На днях пришло письмо от Алика со стихами:
Ты от меня всё дальше и дальше...
Что же случилось с тобой, моя жизнь?
Ну почему не такая, как раньше?
Где ты, мой ландыш? Прошу, отзовись...
Ночью скучаю по доброму взгляду
и, вспоминая улыбку твою,
я у камина горящего сяду
и повторяю: тебя я люблю...
Тоже мне - камин горящий! Батарея парового отопления!
Мило. Какой груз в середине груди! Как же мне ему сказать? Плюнуть прямо в цветущее чувство? Надо Кузьмину позвонить, он скоро в Прагу собирается. Тем более - они друзья. Ему и поручу передать, что, мол, стерва она, а ты ей тут стихи посылаешь. Она всё лето с другим прогуляла, а ты сопли распустил. Во-во, так его и попрошу сказать, чтобы Алику легче было меня забыть. Жалко, конечно, человека... Ой, прямо всё переворачивается внутри от жалости! Почему это не обоюдный процесс? Почему нельзя так, чтобы, если один разлюбил, то второй охладевает автоматически? Будто ниточка какая-нибудь рвётся... Почему не так всё?
***
Суббота. Звонок в дверь. Моя голова забита разучиваемым andante... Открываю.
- Здравствуйте, Ваше Высочество! Не ждали?
Забытое, далеко-родное лицо. Как из детства. Надо признаться - не ждала.
- Каким ветром тебя сюда занесло, Мамонт?
Мы обнялись и расцеловались, как закадычные друзья.
- Стопом меня сюда. А как же ещё? У нас на личный самолёт средств нет. ПОКА... Хочу украсть Ваше Высочество на несколько часов по случаю празднества, происходящего прямо у Вас под окнами.
Действительно, напротив кинотеатра «Гавана», что возле нашего дома, происходил уличный тус. Разыгрывалась машина. Гремела музыка.
Мамонт рассказывал о казанских новостях:
- Сорри жениться собирается. Девушка обычная... из порядочной семьи. И как только энтого олуха терпеть будет?
- Да уж... Трудно себе его представить в роли мужа.
- А меня?
- Что - тебя?
- Ну ладно, проехали... Сашка уехала в Ухту. Сестра её осталась учиться в Казани. Видимся с ней. Да, прикинь,- Неля в монастырь ушла.
- Что-о-о-о? - я оторопела.
Такого поворота событий никто не ждал. Вдруг в голове все Нелины действия выстроились в логическую цепочку. Послушная стала послушницей. Почему я её ни о чём не спрашивала? Может быть, смогла бы ей чем-то помочь. Предотвратить. Может, с ней что-то случилось? А я была занята только своими лямурами! Эх-х, эгоистка... А если ты, девушка, сама чего-то недопонимаешь?..
- Вот такие пироги. А без тебя заскучали. Все-все! Но больше всех, конечно, Ваш покорный слуга. Что я тебе и доказал. А твой пай-мальчик сейчас сидит и учебник новый терзает по макроэкономике...
- Ну и что? А ты - мой друг, и это навсегда. Если, разумеется, не перехочешь им быть?
Он приподнял брови и отрицательно помотал головой.
- И вообще, перестань меня разубеждать...
- Слушаю и повинуюсь. Можно Вас пригласить на танец?
Он притянул меня к себе, и мы стали медленно покачиваться...
- Да и на небе тучи... тучи... тучи... - Мамонт подпел рвущимся из колонок Иванушкам.
- Ну, как ты тут? Как учёба?
- Да все О.К.
- Нравится учиться? Друзья есть? Я ведь тебе на подмогу приехал! На случай, если туго. Хотя, где тебе может быть туго? Ты ведь Принцесса, и люди это чувствуют.
- Не знаю, что чувствуют, но друзья появились, и мне среди них комфортно.
***
Каждое утро раскрывало для меня свои прохладные объятья и выгоняло из квартиры. Трясло мной в троллейбусе и толкалось со мной в метро. Окунало в шум Гнесинки. Вечер проделывал со мной то же самое, только в обратном порядке. Люди оделись в тёмное. Самой цветной и даже цветастой частью их гардероба стали зонты...
Мне приходилось трудиться вдвое больше сокурсников. Надо догонять второй курс. Все мои извилины в голове выглажены и натянуты струнами, или пятью линеечками, на которых держатся нотки. Значит, извилин в голове только пять? Не-е-ет. Больше, конечно. Просто пять из них были задействованы в то время.
В свободные от МУЗЫКИ часы я читаю книжки и письма.
«Здравствуй, горе моё!
Скажи, куда мне девать свою любовь? Я и не предполагал, что её может быть так много - она льётся из меня, заполняя пространство. Словно прорвало какие-то шлюзы, словно Гольфстрим прёт сквозь меня и тащит за собою. Да, теперь я верю, что пятью хлебами можно накормить всех голодных, если этот хлеб - Любовь. Panis angelicus.
Но временами всё просто невыносимо. Тебя нет - и я перестаю чувствовать мир. Мне не надо музыки. Только слушаю иногда Шефа да KATAKLIZM под книжечку о ленинской концепции социализма.
Моё золотое время - минувшее лето. И похоже на то, что оно прошло. Или проходит - с болью в голове и в сердце.
Мне помогает твой «Мартин Иден», Достоевский.
Помнишь, старец сказал Алёше Карамазову: «В твоей жизни будет много горя. Но через него ты увидишь своё счастье». Может, через горе и мне надо пройти? Я ведь недаром ТАК начал это письмо.
Не хочу жаловаться, но всё же признаюсь, что вчера после лекции упал в обморок. Нет, нет, не такой, что был тогда у тебя в доме. Что-то другое...
Я порою мучаюсь оттого, что всё и всех понимаю, а вот себя - не очень. Иногда мне кажется, что во всём виновато моё отрочество, даже детство...
Несколько дней назад произошло странное знакомство. На даче у Макиса собралась наша честная компания - ты знаешь, о ком идёт речь. Там был один парень из строительного института. Он очень красивый, даже красивее тебя, если это возможно. Наглец, фанфарон, пустышка... У нас с ним едва не случилась драка. Целый вечер он пялился на меня своими серыми глазищами, правда, так, чтобы другие этого особо не замечали. Хотя никто бы и не заметил - все пьяные были, надрались молдавской бормотухи.
Ты, говорит, сам себя не знаешь, пацан. А я тебя насквозь вижу, знаю, мол, чего душа твоя хочет.
И так меня это задело! Особенно «пацан» - какой я ему, к чёрту, пацан! Но самое страшное то, что я почувствовал - а ведь, действительно, видит, знает.
У меня кулаки сжались - шагнул я к нему, а он говорит: «Ударить хочешь? Ну, давай, бей».
Пойми, я тебе ведь не всё рассказывал про себя. Что было до тебя - словно до дня рождения происходило, да и не со мной. А теперь вот вылезает порою.
Сегодня я видел мультфильм «Дюймовочка». Всё-таки мужики - сволочи! Они все пытались овладеть ею. Жаба, жук, крот. Но Принц - тот вообще скотина. «Если,- говорит,- не выйдете за меня замуж, я умру. Уже умираю». И по-мамонтовски схватился за сердце.
Кстати, я информирован о том, что это духовное Квазимодо приезжало к тебе в Москву. Встречу - хобот оборву свинье!
Сегодня - большой праздник, привычный с детства. Ну и что? Город набухается, пошумит, убьёт пятерых-шестерых. К вечеру их кровь смоет дождь...
А мне всё-таки не нужен никто - только ты, ТВОЯ нежность, ТВОИ руки. Мысли о тебе исцеляют. А то, бывает, снится какая-то чушь мучительная. Сны пересказывают только старухи, но не удержусь.
...Еду в трамвае на вокзал - толкотня жуткая. Вспоминаю, что на билет денег нет, а безбилетника по новому какому-то закону могут и повесить. Шарю судорожно в кармане, шарю и вытаскиваю полупеченье-полублин (?) В то же время это - солнышко. Расправляю лучики, и оно становится необыкновенно большим. Я начинаю его есть, но с каждым куском давлюсь крошками и чёрнымидлинными волосами. А в конце натыкаюсь на облитый синими чернилами... бинт. Ну не бред ли?
Всё оттого, что до тебя невозможно докричаться...
Но я хочу, чтобы ты знала - моя любовь сильнее трудностей, любых неприятностей. Говорят, сильные люди создают обстоятельства, а не следуют им. Я считаю, что сильные - это те, кто умеет в необходимый момент отдаться воле обстоятельств и считать их своей судьбой. Пусть даже придётся терпеливо ждать и многое пережить. Ругать дождь бесполезно. Подождём, когда он кончится и засияют голубые небеса. А ещё - под дождём можно гулять. Подождём. Береги себя Флинт».
***
- Алё?
- Привет, Полин! Слушай, что у нас завтра по сольфеджио?
- А... по-моему, ничего. А вот по музлитературе завтра угадайка.
- Ясно, это я помню. У меня тут такие дела!.. Мы в компании одной сидим - Лёха тут, мой собственной персоной и ещё куча мала. Ты не хочешь присоединиться?
- Ой, Натусь, надо готовиться!..
- Да ладно тебе! Я тебе завтра всё напишу! Обещаю. Тут и Паша, кстати...
- Паша? А почему, собственно, это должно меня волновать? Нет, Наташк, завтра увидимся. Я не могу.
Быстро кладу трубку. Хотелось бы к ним съездить, конечно. Но... Бр-р-р-р-р! Нельзя. А почему это Наташка так многозначительно намекнула, что с ними Паша?
Паша Барский. Гитарист с последнего курса. Высокий. Светлые длинные волосы и античный профиль. Тонкие пальцы его живут отдельной жизнью, когда Паша держит в руках гитару.
***
Мы прогуливаемся с Кузьминым по Петровке. Мимо дома 38. Сюда привела нас своими петляющими улицами Москва. Вечер тёплый. Последние подарки осени...
Кузьмин - мой одноклассник и друг по Праге. Его родители вернулись в Москву после длительной дипломатической командировки. Леонид - их единственный сын и баловень. Папа - большая шишка, а потому и сынок был особа неприкосновенная, UNTOUCHABLE. Это обстоятельство в Праге всех нас весьма-а-а забавляло. Ещё бы! Он мог позволить себе хулиганить как угодно, а полиция не имела права его пальцем тронуть. Вот и катались мы с ним на папиной машине и ещё много кой-чего безнаказанно творили... Сейчас он идёт, грызёт мороженое, поглядывает на меня с высоты 195 сантиметров и говорит:
- А ты вообще-то представляешь, что с ним станет, когда я ему всё выложу?
- Лёня, это единственный выход. Подготовь его. Пусть считает меня стервой - ему так легче будет. А потом и я ему об этом скажу, если понадобится...
- Впутываешь ты меня в ваши интриги. Он же - ты знаешь! - подробностей захочет, оттенков: как сказала - с кем гуляла - совсем-совсем забыла? А я не писатель, чтобы сочинять...
- А ты и не выдумывай. Всё упрощай. Мол, в Казани с кем-то что-то было. Что через тебя передаёт «всё кончено», а сама сказать не в силах.
- Да-а, если бы так можно было! Он ведь не отстанет...
- Ну, Лёнечка! Please! - я попыталась вложить во взгляд всю свою мольбу. Просто так, конечно, попутно тренируя слёзные железы для актёрского мастерства. Не получилось, ну и фиг с ним!.. Я что-то отвлеклась, а Лёня тем временем бубнил:
- ...на свадьбе плясать...
- Что-что ты сказал?
- ...на свадьбе, говорю, плясать...
- А перед этим?
- Ты вообще меня слушаешь или о Сильвере своём думаешь?
- Каком Сильвере?
- Хромоногом или одноглазом?
- А-а, о Флинте!.. Нет... извини... Так что ты сказал-то?
- Да я, говорю, думал, что на вашей с Аликом свадьбе плясать буду...
Что на это сказать? Я тоже когда-то думала... А замуж собралась выходить впервые года в три. И не за кого-нибудь, а за умопомрачительного красавца-чеха Игоря Кеблушека - Мистера Икс из фильма «Принцесса цирка». Впрочем, патентованные красавцы всегда были моей слабостью. Вторым, за кого я собиралась замуж (уже в более зрелом возрасте - в пять лет), был Антон - сын киноартиста Геннадия Королькова, тоже впоследствии ставший артистом. Мы познакомились на пляже в ялтинском Доме творчества актёров, где отдыхали с родителями. Ему было семнадцать, в его жилах бушевал коктейль из русско-персидско-греческих кровей, и был он похож на юного фавна. Я ему даже в армию письма писала - печатными каракулями. И адрес на конверте выводила: «Линия армии - линия фронта», а лист письма был весь покрыт моими поцелуями. Специально для такого случая я старательно красила губы маминой помадой и чувственно прикладывала их к бумаге. А вот за Алена Делона замуж, как ни странно, не собиралась. Хотя именно мне он пожал руку на Пражском оперном балу - протянул через чьи-то головы. Мне тогда было тринадцать, и великого француза я знала только по песне «Ален Делон не пьёт одеколон». «А он ничего, обаятельный!» - сказала я небрежно родителям после исторического рукопожатия. Время шло, имена тасовались, как короли в колоде. Алик там тоже мелькнул в качестве бубнового валета...
...Мы с Лёней сели в подъехавший автобус.
- Лень, слушай... Как, по-твоему, я - стерва?
- Да нет, что ты!
- Нет, правда, скажи честно.
- Правда, нет, ты просто красивая... когда, конечно, не морщишься, как сейчас, от навалившейся думы.
И мы засмеялись.
***
- Полина, как трудно тебя вытащить куда-нибудь. Ну, нельзя всё время торчать дома! Перестань мечтать! Это Москва! Это бурлящая жизнь! - учила Наташка.
- Да, Наташа права. Мы тебя так ждали вчера... - Лёшка состряпал унылую просящую гримасу.- И вообще, каждую пятницу мы тусуемся в клубе. А ты там ещё ни разу не была! Между прочим, в эту пятницу у Барского день рождения... Он тебя уже пригласил?
- Нет ещё, но я всё равно вряд ли приду...
- Обязательно пригласит, а отказывать нехорошо. Не будь зазнайкой.
«Павел Барский... Паоло... Пабло... Пауль... Поль... Ба-а-рррский... Красиво! Надо же! Это имя для СОЛИСТА, для певца. А он - всего-то гитарист. Хороший, конечно, но... Жаль, что это имя не замелькает на титульных страницах газет. Разве что в качестве «новоиспечённого мужа и концертмейстера знаменитой ПОЛИНЫ. Российской рок-звезды...» Мне стало смешно от пришедшей в голову чепухи. Наверное, каждый русский иногда немножко Манилов.
На последнем уроке гармонии Лёха приносит записку:
«Полина! Приглашаю Твою Светлость на мой день рождения! Одним своим появлением ты сделаешь меня счастливейшим из смертных! Всё состоится в пятницу в ночном клубе «Крейсер» около 20.00. Жду. Без тебя там будет мало света. Павел».
О Господи! Странно... Он называет меня ТВОЯ СВЕТЛОСТЬ. По словам Мамонта, «люди чувствуют». Сердце колышется. Всё внутри меня колеблется. Они все меня с ним свести хотят. Почему? Может, я как-то спровоцировала? Да что тут вообще думать! У меня есть Флинт. Флинт. Ему плохо без меня, а я тут о разных глупостях думаю...
***
Урок гармонии закончился.
Преподаватель по пению просит подождать в коридоре. Слышу, как из класса доносится чьё-то визгливое: «Всегда быть ря-а-а-дом не мо-о-о-гут люди...» Одиноко сижу в курилке. Читаю надписи на стенах:
«Не сыпь мне на рану. Лена + Паша...»
Интересно, какой это Паша?
Из класса полилась новая песня про подсолнух, исполняемая тем же пронзительным голосом с попытками «джазовых» (как девочке, видимо, кажется) импровизаций. Вместо «подсолнух» она поёт «подсёлнюх», вместо «пришла» - «пришля» и т. п. Минут через пятнадцать девичьих надрывов я, прислонившись головой к стене, начинаю проваливаться в сон... Вот уже всё вокруг замерцало, переливаясь всеми цветами радуги... барабанная очередь дождя по стеклу превратилась в единый монотонный звук... В ноту... в но... в ту... Почему в учебных заведениях нет спальни? Ведь возникают же паузы между занятиями! Можно было бы туда войти и прилечь часика на полтора на своё законное место, как в детском саду... в са... в ду... А то молодёжь болтается неприкаянная неизвестно где - вот и начинают курить, пить и неизвестно что ещё... ещё...
...Что? По закрытым глазам скользнула тень, но я продолжала «спать». Сначала я почувствовала запах одеколона... потом прикосновенье тёплых губ ко лбу.
- Что ты делаешь? - испуганно спросила я, распахнув глаза. Передо мной, скрестив руки на груди и наклонив голову набок, стоял улыбающийся Барский.
- Ты так очаровательно дремала, что я не устоял перед искушением поцеловать тебя. Понадеялся, что не разбужу, но, увы...
- Разбудил и разозлил.
- Ну не сердись, котёнок...
- Я не котёнок.
- Хорошо, взрослая киска. Придёшь?
- Куда?
- Ты что, записку не получила?
- А-а, получила. Не знаю, Паш. Мне нужно ещё...
- Тебе нужно, чтобы я тебя умолял?
- Нет, этого мне уж точно не нужно.
- Ну, пообещай мне, детка! - он вонзил в меня свой «роковой» взгляд. Он совсем другой, не такой, как Флинт. Привык быть любимцем общества. Фамильярен, но мил. Обаятельно так фамильярен. Светлые волосы стянуты в хвост, что открывает всеобщему обозрению мужественный подбородок и серебряную серьгу в ухе. Он присел на корточки, оперся локтями о мои колени и приблизил вопрошающее лицо...
- Обещаешь?
- Нет.
- Упрямица. Неужели тебе не хочется расслабиться? Не надоело в духоте этюды учить? - он взял мою руку в свои. Сильные гибкие ладони гитариста. Тёплые.
- Всё, Паша, отстань! Если смогу, приду, если нет - нет. Спасибо за приглашение, и с днём рождения тебя заранее, на всякий случай! И советую тебе выкинуть из лексикона словечки «детка, бэби, котёнок, куколка...» - учти, это имеет обратный эффект! - и я выдернула руку из его капкана и встала.
Паша заморгал, переваривая сказанное мной поучение.
- Я... ты что..? Я же...
- Полина! - позвал меня высунувшийся из класса педагог.
- Всё, мне надо идти! - я тронула Пашу за плечо в знак примирения. Меня умилила его детская реакция.
- Не злись. Я тебя буду ждать...
- Па-а-аша, здравствуй! - завизжала девушка, совсем недавно прославлявшая ПОДСЁЛНЮХ.- У тебя день рожденья, да? Будешь праздновать, да?
- Не знаю ещё... вряд ли... - и он заговорщицки подмигнул мне.
***
- Алё, Полиночка! Здравствуй, солнце! Нет, не в Москве, я в Ухте! Просто захотелось позвонить! Тут всё так клёво! Учёба - супер! Парней крутых валом - приезжай и выбирай! Ха-ха-ха, шучу... Что, с Флинтом - переписываетесь? Ну, О.К. Про Нелю слышала? И я говорю: ЖУТЬ. Мамонт - в Москву? Ни фига себе! Кто бы от него этого ждал, а? Ну, запала ты ему в душу. И мне! Целую тебя миллион раз. Летом увидимся.
Сашка всегда обдаст оптимизмом, как ведро ледяной воды выльет. Сразу хочется петь, танцевать, открыть окно
на моём шестнадцатом этаже - полетать, растолкать тучи над Москвой... Вот лечу... заглядываю в чужие жизни... вдуваю в них радость... сама радуюсь оттого, что вокруг счастье... И все в мире такие добрые. Никто ничего не взрывает, не разрушает. Все друг друга ЛЮБЯТ. Хотя, возможно, что где-то притаилось, скорчившись в углу, зло. Но ведь это только потому, что там нет меня! Прилечу - и зло рассеется! Ощущаю в себе СИЛУ, способность перевернуть мир! Всё безумно просто. Выхожу на балкон. Влажный воздух наполняет лёгкие. Ночные огни смотрят на меня и рассыпаются в глазах на тысячи звёзд...
Новая жизнь. Свет рампы - заменитель солнечного. Он греет, но не оставляет загара. А, может быть, от него сгорает что-то внутри?.. Но я не боюсь, я - молодая. Дрожащие внутри меня звуки... Тембр собственного голоса, уносящегося вдаль... Искусственное эхо - реверс... Божественные вибрации в горле...
Нет, Наташка на Саньку не похожа. Наташка проще. Она вертихвостка. С ней не особенно пофилософствуешь. Наташка занята своей внешностью (коей её Бог наградил сполна), своей карьерой и своими парнями. Сашка тоже любит «жить на полную», но она и серьёзно может. А Ната - нет.
Лёха. Он из Чечни вернулся. И рад этому ужасно. Больше ни о чём не хочет думать. Гулять хочет. Каждую пятницу.
Кстати... что-то давно мне Флинт не писал...
Я вернулась в комнату, и, будто мгновенно исполнившееся желание, на столе появилось письмо. Такой плоский белый конверт с голубой маркой. В письме много философии - именно той, по которой я тут скучаю, происшествия, новости, в том числе свадьба Сорри, байки Мамонта, а потом вдруг... что-то такое непонятное... «прости»... за что? «отпускаю»... куда?
...Я перечитала всё еще несколько раз. И стало ясно - Флинт отдалялся, отпускал меня и просил простить. В письме даже мелькнуло новое имя... Что же дальше? Где же теперь цель? А цель уже давно отделилась от меня и жила рядом, как самодостаточное существо. Я не могу вспомнить его голос. А боль? Вот она, в этих буквах, которые я сейчас пробегаю глазами. А моя боль? Где она? Я сижу в полной тишине. Только гул машин из раскрытого балкона. И ещё... тук-тук, тук-тук... Трудно дышать? Нет. Кажется. Мамины слова: «ЛЮБЛЮ - НЕ ЛЮБЛЮ»... Неужели она права? Но я же... что я? Я ещё не доросла? Так сказала бы мама.
Иду на кухню попить воды. Телефонный звонок. Не своим голосом произношу:
- Алё? Привет. Всё хорошо. Просто так. В пятницу? В «Крейсер»? Приду.
Из последнего письма я узнала также, что Флинт выдумал историю своей любви, ту, что рассказал мне в первый день нашей встречи. Сам не знает, зачем. А я - знаю.
Он спрогнозировал нашу историю. Ведь это я приезжала каждое лето к бабушке, а потом исчезла... Бабушка переехала в Москву, и в Казань я больше не езжу. Но откуда он мог знать, что так будет? Этот странный человек с проницательными глазами и металлическим голосом. Он запрограммировал жизнь на этот сюжет.
***
Возможно, однажды летом он пойдёт мимо Сковородки, присядет на широкий пень покурить и расскажет какой-нибудь «красивой и начитанной» теперь уже правдивую историю о том, как исчезла я...
А девушка спросит:
- Ты всё ещё любишь её?
А он, помолчав, прижмёт её голову к своей груди и шепнёт:
- Я очень нежно тебя люблю…
Дневник Наташи Ростовой
Люблю — не люблю. Повесть
Журнал "Казань", № 3, 2012 Это я. Мне семнадцать. И я «еду на ярмарку». Это самый потрясающий возраст, когда уже почти всё можно, и даже это «почти» можно повернуть в свою пользу. Автор и героиня повести в пору её создания. Фото Сергея Свинцова Полина Ольденбург родилась в Казани в 1979...
Журнал "Казань", № 3, 2012
Это я. Мне семнадцать.
И я «еду на ярмарку».
Это самый потрясающий возраст, когда уже почти всё можно,
И я «еду на ярмарку».
Это самый потрясающий возраст, когда уже почти всё можно,
и даже это «почти» можно повернуть в свою пользу.
Автор и героиня повести
в пору её создания.
Фото Сергея Свинцова
Полина Ольденбург родилась в Казани в 1979 году в семье оперного певца.
С тринадцати лет жила и училась в Праге.
Автор и героиня повести
в пору её создания.
Фото Сергея Свинцова
Полина Ольденбург родилась в Казани в 1979 году в семье оперного певца.
С тринадцати лет жила и училась в Праге.
Окончила Высшую актёрскую школу в Праге и Высшие курсы сценаристов и режиссёров в Москве по специальности «кинодраматург».
Работала диджеем на популярном чешском радио «Злата Прага», актрисой пражского театра «ПиДивадло». Пела в мюзиклах и на концертах. Вела информационную программу на «Радио Свобода» в Москве. В настоящее время работает корреспондентом по культуре на телеканале «Россия 24». Пишет прозу, стихи и песни на русском и чешском языках. Автор книг «Появление», «Легкомыслие», «Несколько нежных слов…», «Чистое счастье» и других.
Постоянный автор литературного альманаха «Пражский Парнас», журнала «Русское слово» в Праге, а также литературных журналов Вены, Берлина, Лондона, Москвы, Санкт-Петербурга и Казани.
Член Союза русскоязычных писателей Чешской Республики.
Постоянный автор литературного альманаха «Пражский Парнас», журнала «Русское слово» в Праге, а также литературных журналов Вены, Берлина, Лондона, Москвы, Санкт-Петербурга и Казани.
Член Союза русскоязычных писателей Чешской Республики.
Лауреат международных поэтических конкурсов «Литературной газеты» (Москва, 2005) и «Ветер странствий» (Рим, 2009).
Лето. Сладко-голубой вечер. Тепло.
Лето. Сладко-голубой вечер. Тепло.Я в маленьком чёрном платье. У меня красивые ноги в туфлях на высоченных каблуках. Чёрные волосы гладко стянуты заколкой «крокодилья пасть», а упругие кончики их торчат над макушкой, как корона.
Я себе нравлюсь. Хотя нос, пожалуй, длинноват, но если об этом не думать, то иногда кажется, что я просто-таки писаная красавица. Сантиметров на десять выше, килограмма на три стройнее, с грудью, размера на полтора больше. Ну, и чуть остроумнее, эрудированнее и спортивнее меня реальной.
Это был один из вечеров, когда я была как раз такая.
Поднимаюсь по пыльной мраморной лестнице УНИКСа - университетского культурного центра - и с лёгким высокомерием, свойственным всем семнадцатилетним девушкам, окидываю взглядом мужчин, снующих во всех направлениях. Больше, чем силуэты, разглядеть сложно, потому что зрение подкачало (это генетическое), но ни очков, ни линз мой капризный организм не признаёт.
Так и приходится жить в своём мире «два на два», а дальше - разноцветные пятна лиц, фигур, переливы голосов и очертания города.
Неля. Дочка маминой подруги. Я знаю её с детства. Всегда поражала меня своим спокойствием, послушанием (Нелю вечно приводили мне в пример как «золотого» ребёнка). Но, наряду с гладкостью характера, Неле не чужды смелые поступки. Например, окончив в этом году математическую школу почти с отличием, она просто-напросто не пошла на вступительные экзамены на физмат, куда, совершенно естественно, её семья планировала Нелю запихнуть. Вместо этого она ринулась на филологию, открыв в себе внезапную любовь к русскому языку и литературе... Такая она, Неля.
Вот Саша. Соседка Нели. Я её вижу впервые. Интересно, сколько ей лет? Из разговора следует: столько же, сколько и мне. Но я почему-то кажусь себе её провинившейся младшей сестрой. Это моё первое впечатление.
Начался концерт. Что-то о-о-очень самодеятельное и оттого - смешное.
Саша сидит справа от меня и комментирует происходящее на сцене. Говорит быстро и нервно. Я переспрашиваю. Когда доходит, понимаю, что всё - в точку. Начинаю заводиться - дурачиться, кривляться и смеяться тем сдавленным смехом, который подкатывает всегда в самый неподходящий момент. Например, во время диктанта по русскому языку.
Выходим друзьями. Жизнь легка. Ещё светло. На Саше розовато-бежево-складчатое платье, очки и мелкие ржаные кудряшки. Она энергично и решительно предлагает пойти на Сковородку - место встреч казанской молодёжи.
Сердце учащённо бьётся в предвкушении новых знакомств. Летний вечер мягко обволакивает ароматами, и тёплый ветер сгущается, когда я играю с ним и размахиваю руками, как ветряная мельница.
Круглая площадка с памятником Володеньке-студенту посередине. На скамейках вокруг Сковородки кучкуется молодёжь.
Мы садимся. Неля расчёсывает волосы. Они у неё длинные, волнистые, тёмные. Я отмечаю про себя, что она чем-то похожа на японку. Восточный разрез глаз, прямой маленький нос и рот-бутон. Интересно, у неё есть мальчик? Она мало о себе рассказывает. Всегда доброжелательна, весела, но не открыта. Конечно, у такой симпатичной девочки должен кто-то быть. Хотя, может, она ещё об учёбе только и думает. Она же послушная...
Болтаем о разной ерунде. Мы с Сашкой радуемся, отыскав друг в друге схожие интересы и родственность душ.
Уже через минуту быстрым шагом к нам приблизился плотный парубок с крашенной в медный цвет головой, наглинкой в глазах и всепокоряющими ямочками на щеках. Он с восторженными криками пытается обнять Сашку. Сашка краснеет и теряется, но ей это, видимо, приятно. Оказывается, что парубка зовут МАМОНТ
и знакомы они с Сашкой с прошлого лета, а Нелю он знает давно.
Мамонт церемонно просит представить его мне. Строит глазки, сыплет анекдотами, неправдоподобными историями о себе и вызывается по руке предсказать мне судьбу.
Неля иронично улыбается. Сашка вспоминает прошлогодние каникулы и расспрашивает Мамонта об общих знакомых.
Незаметно темнеет, и становится прохладно. Мы собираемся уйти. Мамонт на прощание задерживает мою руку в своей, крупной, чуть влажной, смотрит мне в глаза и произносит банальную фразу о том, что надеется увидеть меня вновь.
***
Дом моего детства. Просторная лестничная клетка, привычный запах побелки и хлорки. Ничего здесь не изменилось. Разве что подъезд теперь запирается на замок, а некоторые двери, ведущие в квартиры соседей, стали железными.
Поднимаюсь на второй этаж и звоню. Дин-дон, дин-дон! Я всегда любила этот звук, потому что чаще всего он означал, что ко мне пришла очередная орава моих друзей и уже через несколько секунд станет весело.
Открыла тётя. Для меня непривычно видеть её в этом доме. Это дом бабушки с дедушкой, с которыми я провела большую часть детства. А тётя живёт в Москве и теперь приехала в гости.
В квартире всё, как раньше: та же мебель, та же моя комнатка с теми же шторами и книгами за стеклом, та же кухня с приятными запахами, тот же блестящий паркет, на котором я когда-то варварски разъезжала на скейте. Всё то же чёрное пианино с потёртыми зубами. Только теперь, когда я приоткрываю крышку, оно грустно улыбается и вздыхает о том, что я так и не научилась играть «Лунную сонату»!
В гостиной тот же диван, на котором сидят мои игрушки - Гоблин, три медведя, собака Белянка, Тигр с выбитым глазом, Карлсон и бедняжка Шехерезада (именно ей я регулярно отрывала голову, обучая говорить). В спальне та же королевская кровать, тот же полированный шкаф, а за окнами - берёза с северной стороны и рябина с южной...
На стенах - картины, написанные дедушкой. На одной - осенний лес, дорога, колея, полная стылой воды. На другой - свежесрезанные пионы, стоят себе в вазе, не вянут... Только вот дедушки больше нет, а в бабушкиной причёске прибавилось седины.
Я наконец-то дома. Мне уютно и спокойно. Я пью чай, рассказывая о прошедшем дне бабуле, тёте с дядей и маме.
Потом, засыпая, вспоминаю Сковородку, Сашку, Нелю, Мамонта... Думаю о том, что мне легко и хорошо - впервые так хорошо за этот год. Думаю, что мне больше не нужен Алик, и ловлю себя на мысли, что о нём совсем не думаю вот уже недели две. Делаю простой вывод: «НЕ ЛЮБЛЮ» - и ставлю точку.
***
- Засоня! Тебя к телефону... - бабуля многозначительно улыбалась, когда вносила телефон ко мне в спальню.
Я еле-еле разлепила глаза... Ну, надо же было прервать мой сон на самом интересном месте!..
- Ухо-жёр звонит! - громко шепнула бабуля.- Пожиратель твоих ушей...
Я дождалась, пока дверь за ней закроется.
- Алё!
- Привет. Что так долго спишь? - как всегда, он начинал разговор нейтрально, впоследствии добавляя эмоций.
- Привет... А что не спать? Каникулы... Вернее, теперь уже вечные, наверное...
- Ты какая-то холодная в последнее время...
- Тебе кажется.
- Я же чувствую...
Я зевнула. Но тихо, чтобы на том конце провода не было слышно, а то скандала было бы не миновать.
- Что ты чувствуешь? - я попыталась пропитать голос участливостью.- Тебе не о чем беспокоиться. Скучаю. Тут ничего не происходит. Я ведь никого не знаю...
- Полина, объясни мне тогда, где ты была вчера вечером? Я звонил по российскому времени около одиннадцати, и мне сказали, что тебя нет...
«О Господи! Ну, просто Шерлок Холмс...»
- Я была с подругой детства у неё
в гостях... Она живёт далеко...
- Ты мне сразу скажешь, если у тебя кто-то появится?
- Да, Алик! Обещаю. Сию же секунду.
- Во-первых, перестань иронизировать, иначе я подумаю, что ты издеваешься... А, во-вторых, что значит «обещаю»? Ты что, уже запланировала, что у тебя кто-то появится?
«И не жалко же денег на такие междугородние, даже междустранные, переговоры!..»
- Нет.
- Что нет?
- Не запланировала. Ой, давай сменим тему... Как у тебя дела? Пишешь стихи?
- Пишу,- мрачный скупой голос продолжил:- А тебе это ещё интересно?
Через полчаса тяжёлого разговора мой юный организм окончательно проснулся, потягивался и извивался, придерживая трубку возле уха, а, самое главное, заметно проголодался...
- Ты меня любишь?
- Конечно.
- Правда?
- Конечно.
- Я позвоню завтра. Я люблю тебя, Полина.
- Целую. Пока...
Я вскочила и, как ошпаренная, понеслась на кухню, чтобы принять успокаивающее (тем более что вкусная еда всегда меня успокаивает).
Солнце било в стёкла и, наверняка, любовалось своим отражением. Знакомый пейзаж за окном - берёза, река Казанка, небо, широко распахнутое над городом,- будоражил воображение. Хотелось быстрее выбраться из квартиры, пусть даже любимой с детства и такой просторной. Хотелось вырваться наружу, навстречу накатывающей молодости и любви...
- Алё?
- Привет! Уже полпервого, собираешься вылезать? Я предлагаю пойти прошвырнуться по городу,- затараторил Сашкин мальчишеский голос.
Я обрадовалась и назначила ей встречу.
В окна било солнце. На мебели серебрилась пыль. Я подошла к телевизору и написала на экране: «Всё О.К.».
Вошла бабушка и начала ворчать, чтобы я вместо этого лучше протёрла всё влажной тряпочкой - неряха! Казалось, ничто не может испортить мне настроение.
- Ладно, бабуля. Сделаю. Попозже. Лучше вечером. А, может, завтра?..
Натянула джинсы и чёрную футболку с надписью «The mind is а wonderful thing to waste!..», а внизу с картинками следовали пояснения - «beer», «smoke», «sex». Такая вот крутая маечка крутой девчонки.
Запах ультрафиолета мягко вплыл в нос после прохлады подъезда. Я прошлась по самому лучшему в мире двору, где мной излазаны все деревья, заборы, сараи и гаражи, где меня ругала сварливая соседка, где мы искали с Иркой клад, где мне никогда не давались игры в классики и в догонялки, зато безропотно подчинялся любой велосипед, где я встречалась со своим первым мальчиком. Точнее, с двумя сразу. Так уж у меня всегда было - не как у людей.
Но сейчас не было времени, да и желания долго ностальгировать. Меня ждала Сашка. Весёлая, остроумная, отчаянная. Она отличный друг, единомышленник, даже, вернее сказать, сообщник.
***
Мы ходим на Сковородку каждый день. Там собирается неформальная молодёжь, «протестующая против навязанных устоявшихся истин». А, скорее, просто валяющая дурака и только прикрывающаяся этим манифестом.
Недавно мы познакомились с забавной компанией. Всего за один день мы сблизились, будто знали друг друга по меньшей мере лет шесть-семь. Рыжеволосая худенькая девочка, твердящая всем о том, что надо одеваться в seсond-hand. Мелкий картавый мальчик и высокий кудрявый молчун, собирающийся поступать в Духовную семинарию.
Это служило темой для всевозможных шуток и подтрунивания над ним. Мол, посмотрите на этого «святого отца» - пьёт, курит, матерится и ведёт беспорядочную половую жизнь.
Мы сидим на траве - рядом со Сковородкой - играем на гитаре. Я пою. Меня слушают. Я чувствую некоторую власть над людьми, когда пою. Мне нравится, что они затихают. Думают о чём-то своём, внутреннем, им одним известном и, безусловно, добром... Я же пою добрые песни! Иногда весёлые, чтобы не утонуть в меланхолии. Моему горлу приятно...
Идём в гости к Кудрявому. Живут они вдвоём с Картавым. Снимают комнату в огромной старинной и запущенной квартире, которая расположена совсем рядом с ленинским университетом - на улице Кремлёвской. У них бардак, но уютно. Пьём чай. Смеёмся. Я думаю о том, что бы сказали родители, если бы узнали, где я нахожусь. Но они не знают - слава Богу! - и поэтому ничего не скажут.
Сашка рассказывает про Ухту и про сыктывкарские фестивали. Она из Коми. Приезжает в Казань только на каникулы к бабушке, а теперь вот по окончании школы. Впрочем, как и я. Только я приезжаю из Праги и, когда рассказываю об этом, почему-то произвожу фурор, и на меня смотрят как на инопланетянку.
На следующий день компания здоровается со мной и с Сашкой довольно прохладно. Мы понимаем, что на Сковородке это норма. У всех свои интересы, и никто ни к кому особенно не привязан.
Мы кочуем от кучки к кучке, но не расстраиваемся и в случае, когда никого подходящего для общения не находим. Мы где-то величина самодостаточная.
В разговорах сковородских толстым канатом проходила тема Мамонта-бабника и Мамонта-придурка. Все спрашивали, не соблазнил ли он меня уже, и увещевали, чтобы не поддавалась. Мол, девушки сначала на него вешаются, он всех бросает, жестокий, а они потом натурально вешаются. Ещё выяснилось, что он МЕНТ, который прикидывается цивилом и следит за этим участком. Вот такой чёрно-белый пиар. Интрига!
***
Мамонт появлялся на Сковородке раз в два дня. Мы общались, он называл меня Принцессой, а себя Лордом Приграничья. Читал мне свои рассказы и сказки в стиле fantasy, что-то сильно толкинистское. На второй же день после нашего вечернего знакомства он вывалил на меня такое безумное количество информации, что удержать его в голове, конечно же, было трудно.
Он говорил, что он внук Мейерхольда и знаменитый по всей стране сыщик, что состоит в охране президента Татарстана и преступление, нашумевшее в Казани в 96-м году, было раскрыто им лично, что он пил с Шевчуком и Шахриным у него на кухне и что через месяц он издаст свой третий сольный альбом, а вообще-то он поэт, что он не человек, а ЛЮДЭН, что у него шестая группа крови и сердце расположено справа, а в мозгу встроен чип, и поэтому он не выносит жару, что, в конце концов, он безумно в меня влюблён и предлагает мне стать его женой! Уф-ф-ф!..
Нет, всё-таки что-то в моей памяти осело из его монолога.
Мне было с ним весело. Более того - он жутко напоминал меня саму лет в четырнадцать-пятнадцать. Я тоже любила рассказывать о себе всевозможные байки и, что интересно, начинала в них верить. А потом уже и не могла вспомнить чётко, что со мной на самом деле произошло, а что я выдумала. Вот такой иллюзорный мир. Чтобы скучно не было.
Помнится, я рассказывала всем дикую историю о том, как меня пырнули ножом под левое ребро. Со всеми подробностями! Ясно, что это было из-за ревности, иначе просто быть не могло! И я описывала, как почувствовала пронизывающий холод... как увидела торчащую из меня рукоять, и мне было страшно, но не больно... как я упала в обморок и очнулась в больнице. Рана, дескать, болела только после, когда нож уже был вынут... А шрам не болел, нет, он только белел и напоминал о случившейся драме...
И никто из слушавших ни разу не упрекнул меня во лжи. Может, кто-то и предполагал, что это гон, но меня не выдал, за что ему и спасибо...
Была мысль ещё вырезать лезвием задирающийся кверху, идущий прямо от шрама скорпионий хвост - смотрелось бы неплохо. Но мучить свой юный организм не хотелось, и я ограничилась байкой, приведённой выше. Ну, а истинную причину появления шрама я благоразумно скрывала - слишком уж она прозаическая!
А ещё я любила гнать про горбинку на носу. Опять же с деталями, с ощущениями. Я рассказывала, как получила в нос здоровенным кулаком... История была похожа на предыдущую, но случилась со мной как бы в другое время и как бы в другом месте. Нос, конечно же, болел ужасно, а синяки под глазами длительное время приходилось скрывать тёмными очками.
Почему-то с самого раннего детства я любила приколы. Например, прийти в школу и целый день хромать и не рассказывать, в чём причина. Загадочность была моей целью!
Всё окружение не сомневалось, что я веду интереснейшую, полную приключений и страстей жизнь за стенами школы.
Всем своим видом я показывала: вот так меня жизнь потрепала!
Сашке Мамонт нравится. Полагаю, что она никак не может забыть его тёплое приветствие. Только мне кажется, она чуть-чуть напрягается из-за того, что он оказывает мне преувеличенные знаки внимания, и всё время пытается меня убедить в том, что с его стороны это совершенно нормально - кадрить новую девушку. И это не потому, что я какая-то особенная. Я просто новая. Непробованная.
Меня все эти обстоятельства совсем не морочат. Не хочу ни о чём думать. Мне хорошо, и я не боюсь «соблазнителя рокового».
- Принцесса, ты одна из нас, и, наверняка, это знаешь...
- Я всегда предполагала свою непохожесть, но так, наверное, у всех...
- Нет, не у всех... Мы чуем друг друга на расстоянии. Мы - людэны. Ну, давай попробуем, я хочу проверить, определишь ты нашего брата или нет? Взгляни на этого чела, он тебе интересен? - Мамонт указал на высокого парня с ирокезом на голове, прячущего глаза и неразговорчивого.
- Да нет,- говорю.- Каждый чем-то интересен, но я бы не обратила на него внимания.
- Вот видишь. Он обычный. Он может себе ирокез забрить, стрелки на лице нарисовать, а всё равно такой, как все. Правда, пацан неплохой. Его Ричард зовут.
Мамонт помахал Ричарду рукой. Тот подошёл.
- Привет длинноносым...
- Ты кого имеешь в виду? - насторожилась я.
- Кто самый длинноносый на свете? Мамонт. А у мамонта что?
- Хобот. Эта песенка стара. Ты вот познакомься лучше с Её Высочеством...
- А-а-а! Опять новая девушка? И когда только ты угомонишься?
«Как смешно! Меня уже принимают за его девушку. Наплевать! Не перед кем мне тут оправдываться».
Мамонт не стал отрицать.
- На концерт в Дербышки поедешь?
- Да все едут. Что дома торчать? Лучше уж там поторчать! - Ричард подмигнул мне, затянулся сигаретой и отошёл к другой кучке людей.
- А теперь скажи мне, как тебе вон тот тип с растрёпанной башкой?
Я посмотрела в том направлении, в каком указывал мамонтовский палец.
Худой дёрганый паренёк, всклокоченные волосы, большой смеющийся рот, волчий взгляд серых глаз. Кого-то он мне напомнил...
- Так это же... Подожди-подожди... Я, по-моему, с ним в один детский садик ходила. Его не Сергей зовут?
- Не знаю. Тут все его знают как SORRY. Эй, Сорри!.. Кстати, он наш,- многозначительно добавил Мамонт.
Это, действительно, оказался Серёжка. Моя детсадовская любовь. Позже мы даже в одну школу пошли, но общаться перестали (как это часто бывает в детстве). О нём ходили сплетни, что у него неадекватное поведение, что он псих... А потом до меня слух докатился, будто его из школы выгнали за то, что однокласснице своей циркуль в мягкое место воткнул. Да не обычный циркуль, а тот, каким на доске круги чертят. Такие страхи! Но я не решилась впоследствии задать Сорри вопрос, правда ли это.
***
Проходят дни. В беспечном миноре русского рока на зелёной лужайке, в возвращениях любимым двором в любимый дом на любимой улице любимого города.
Вчера моя бывшая одноклассница и подруга детства Юлька познакомила меня с двумя парнями из авиационного института. Юлька, видимо, хочет с кем-то из них роман закрутить, ну, а я просто по приколу с ними шаталась.
Вадим похож на слесаря. Вернее, когда я слышу слово СЛЕСАРЬ, мне представляется мужичонка вроде Вадима. Тёмненький, лохматенький, небритенький, сутуленький, красноносенький, с удивлёнными глазами. Был бы, наверное, почти высокий, если бы не сутулился. Годов так двадцати пяти от роду. Молодой слесарёк. Да простят меня все слесари мира!
Ураган. Это прозвище. Не знаю, почему. Так представился. Рыжеватый. Циник. Всё в жизни у него, по его же словам, отвратительно. Но над этим можно посмеяться, потому что ничего больше не остаётся! Урагана, на первый взгляд, можно, пожалуй, смазливым назвать, но при ближайшем рассмотрении он напоминает обезьяну. Красивую обезьяну.
Мы бродили до вечера, кокетничали и хохотали во всё горло. Особенно легко я оттачивала своё остроумие на Вадиме, пользуясь мягкостью его характера,- ох, и доставалось же красноносенькому! Вспоминаю теперь, и совесть мучает.
Вообще я просто в плену у больной совести. Я помню все свои проступки с раннего детства. Помню, как учила плавать кошку соседки, бросая её в ведро с водой, как пыталась выпрямить лягушкам лапки, чтобы полюбоваться, какие они длинноногие, как вырезала бабочкам крылья, придавая им более красивую (по моему мнению) форму, как устраивала гладиаторские бои двух стрекоз, держа их за крылья друг против друга... Но это было в детстве. Ужас, да? Хороша девочка!
В школе же акцент в моём «творчестве» переместился в область клоунады. Подобно королевским шутам - недаром столько раз слушала отца в роли Риголетто! - я частенько издевалась над своими ровесниками. Передразнивала их и всячески упражнялась в остроумии, лишь бы заслужить одобрительный хохот одноклассников, знакомых - короче, публики. Бедные мои жертвы!
Долгими бессонными ночами теперь приходит ко мне СОВЕСТЬ в красной маске из латекса и стегает плетью до кровавых ссадин.
Правда, на сей раз за подтрунивание над Вадимом я быстро заплатила. Ураган решил меня наказать за друга.
Вечером Вадим пошёл провожать Юлю, а Ураган - меня. По дороге мы вначале болтали о всякой ерунде. Казалось, ничто не предвещало неприятностей, как вдруг - мы были уже в нашем дворе - он резко дёрнул меня к себе и буквально набросился, припав потрескавшимися губами к моим, несчастным. Он сильно надавил мне на затылок рукой и засунул язык, пардон, прямо в гланды. Род столбняка поразил меня - я не могла пошевелиться, и эта минута показалась мне двадцатью годами колонии строгого режима. Я успела передумать обо всём: что надо это выдержать, т. к. сама доигралась, что надо бы сходить к зубному и не мешало бы - к гинекологу, что завтра об этом кошмаре надо рассказать Сашке (очень живо представилось, как она будет хихикать), что, может, у Вадима с Юлькой всё хорошо и ради подруги один раз такое можно вынести, что я сразу почищу зубы и даже прополощу рот спиртом, и ещё о многом-многом...
К счастью, я догадалась посмотреть на часы через его плечо. И он отстранился - обиделся, что я в такой «романтический» момент отвлекаюсь на земные глупости. А мне хотелось и смеяться, и плакать. На секунду показалось, что свёрнута челюсть и я разучилась говорить. Не имея желания и возможности отвечать на его вопросы, когда мы увидимся и позвоню ли ему завтра, я понеслась к подъезду со скоростью, приближающейся к скорости света.
Придя домой, я громко объявила:
- Если мне будет звонить человек по имени Ураган, я уехала в Прагу. НАВСЕГДА.
Сашка ещё долго забавлялась приключившейся со мной историей. Просила познакомить её с этим У... УЖАСОМ, чтобы убедиться на собственном опыте, бывает ли всё ТАК плохо, как я ей ЭТО описала. Мы трепались на сковородочной полянке в тот момент, когда к кучке сидевших рядом неформалов подошёл ОН.
***
ОН. Человек из моих детских снов. Тот самый, что мчал на белом (или сером, или чёрном - неважно!) коне и приближал ко мне своё лицо. Волосы до плеч... тёмные... тонкий профиль... глубокие чёрные глаза... безумные... высокие восточные скулы, режущие пространство... улыбка, открывающая миру белые зубы и освещающая, как луна, это странно-красивое лицо... Именно странно-красивое. Про таких говорят - красив, как дьявол. С отрицательной окраской.
Кто он? Человек в чёрной майке с надписью «Гражданская Оборона», в чёрных джинсах, с фенькой на запястье... Он здоровается с некоторыми кучкующимися. Я слышу низкий металлический голос... Слышу рвущиеся слова... Он слегка заикается. Возникает невольная ассоциация с Оводом - героем наших бабушек. А у современников всплывает в памяти Эраст Фандорин... Короче, у каждого поколения - свой кумир с таинственным прошлым, обаятельно заикающийся.
Мы с Сашкой переглядываемся о-о-очень многозначительно. Окружающие называют его FLINT. Похож на рок-музыканта. Интересно, почему Флинт? Может, потому, что он, подобно предводителю пиратов Карибского моря, может выпить бутылку рома «на EX»? А ему бы пошёл костюм корсара... А, может, он такой же беспощадный?..
«Глаза сверкали, как агаты... агаты...» - так, кажется, пел дядя Ренат Ибрагимов - сокурсник папы в консерватории.
Он на меня не смотрит. «Чёрт! - проносится в голове.- Почему я сегодня одета как попало? А - как попало? Вроде, как всегда,- джинсы и майка. Тут так все одеты. Что это я нервничаю?
Глупость какая-то! Сразу что ли, прямо с первого взгляда, и втрескалась? Да у меня так только в начальной школе было, и то - игра гормонов. Там было неважно в кого, просто организм просил. А это что? Да нет. Быть не может. Он, не исключено, какой-нибудь хам. А потом, у такого-то, наверняка, и девушка есть. Или девушки».
Я встала и пошла навстречу приближающемуся к полянке Мамонту. Не то чтобы я так обрадовалась,- мне просто захотелось пройти мимо Флинта и, тем самым, невольно обратить на себя его внимание, а заодно и рассмотреть получше.
Я прошла мимо него на расстоянии вытянутой руки, и на меня повеяло теплом. Он оказался не высоким. Но всё равно почти на голову выше меня.
Я обнялась с Мамонтом и спросила, между прочим, кто такой Флинт. Мамонт без ревности и без задержки ответил, что, мол, это один из нас, людэнов, и то, что я обратила на него внимание, нисколько его, Мамонта, не смущает, потому что мы, людэны, друг к другу тянемся, и это лишний раз подтверждает, что я одна из них. Надо отдать Мамонту должное, он всегда возносил меня на пьедестал, когда с кем-либо знакомил. Здесь это оказалось особенно к месту.
Мы сидели вчетвером: я, Мамонт, Флинт и Сашка. Говорили о музыке, о Егоре Летове, об Ухте и о Праге, конечно. Я была на взводе и представления не имела о том, как себя вести. Всё получалось как-то коряво. Каждый жест вдруг стал мной строго контролируем, и поэтому страшно неловок. Голос повысился и болтал исключительно глупости. Где мой юмор? Ирония где? В голову лезла назойливая мысль: ОН на меня не реагирует... Ещё бы среагировал на какую-то идиотку!
***
Спустя некоторое время Мамонт сослался на дела и ушёл, попросив Флинта проводить нас с Сашкой домой. Дело осложнялось тем, что жили мы с ней в разных районах... Но сложилось удачно - сначала пошли провожать Сашку. Она вдруг стала вся такая женственно-беззащитная... что было явным признаком заинтересованности молодым человеком. Она казалась чуть выше него, поэтому сняла туфли и всю дорогу до дома шла по тёплому вечернему асфальту босиком.
Мы философствовали, рассуждали о дружбе, улыбались, но... не смеялись. Этот человек излучал, скорее, спокойную меланхолию, а смех его звучал как-то неестественно, будто он заставлял себя смеяться...
Я шла и думала, что, проводив Сашку, он пойдёт провожать меня - мы будем долго идти одни... говорить... он будет рассказывать мне о себе...
Так и случилось.
- Ветер з-за душой, п-песня на снегу,
Никогда не стой.
Мёртвой с-силой - дым, я хочу воды,
Мёртвой с-силой - дым, я хочу воды,
Пой.
Я сорвал петлю, на восьмом шагу
Гром.
Если не искал, то не найден ты,
Не поник лицом...
Гром.
Если не искал, то не найден ты,
Не поник лицом...
- Это твоё?
- Д-да.
- Я тоже стихи пишу, но не такие интеллектуальные, и наизусть ничего не помню.
Его профиль плывёт по городу мимо полуразвалившихся и только что отстроенных домов, мимо лип, роняющих на нас свои тени.
- А п-почему ты в Праге?
- Мой папа - оперный певец. Он подписал контракт с Пражской оперой. Мне тогда было тринадцать. С тех пор каждое лето езжу сюда, к бабушке.
- Н-ну и к-как там чехи?
- Да я с ними и не общаюсь почти. Русскую школу при посольстве закончила.
Он немногословен, хотя любит размышлять, судя по стихам...
Вечернее солнце светило нам в глаза. Мы жмурились. Неловких пауз не возникало. Я шла по поребрикам, и он держал меня за руку. Сердце радостно дёргалось. Он захотел покурить и присел на широкий пень. Это было как раз в тот момент, когда мы в разговоре коснулись любви... Первой любви. Он говорил о том, что она оставила след в его душе. Это было сказано, конечно, не так пафосно, но смысл такой. Меня это слегка задело.
- Моя п-первая любовь случи-и-лась со мной, когда мне б-было двенадцать. Очень красивая и очень начитанная. Сначала н-не любила меня, и я с-страдал. Потом полюбила, и я был счастлив.
- А потом? - с дрожью в голосе спрашиваю.
- Потом она п-просто исчезла. Она приезжала сюда летом к родственникам, а потом перестала приезжать.
- Ты всё ещё любишь её? - какой глупый стандартный вопрос! Чёрт!
- Уже нет.
Он выпустил струйку дыма в небо. Ну, всё. Всё плохо. У него там какая-то романтическая любовь... Как это возможно? Это невозможно! ЛЮБОВЬ - это что-то такое, что можно чувствовать ТОЛЬКО ко мне, а не к какой-то там красивой и начитанной. Ой, как не хочется, чтоб так было! Ну, да ладно. Главное, что ЭТО у него в прошлом. А потом, он ЭТО лишь называет любовью, потому что не знает, что настоящая ЛЮБОВЬ - только со мной! Других девушек и женщин В МИРЕ НЕТ! Neexistujе! Ne-e! No! Nein! Нет!
На пороге дома я сказала ему: «До завтра!» - и пожала руку.
***
- Ну, конечно, Алик! Конечно!!! Что значит - равнодушный голос? Просто - со сна... Ну, ладно. Пока.
Я положила трубку и сразу же подняла её снова, чтобы набрать Сашку. Времени - одиннадцать. Опять он звонит так рано! Что же с ним делать-то? Не могу ничего ему сказать. Жалко. Опять будут скандалы, угрозы, мои разорванные лица, посланные по DHL. Упрёки, подозрения. Короче, потом...
Звоню Сашке. Срочно надо встретиться!
Тщательнейшим образом накладываю макияж: крашу ресницы и румяню свои аристократически бледные скулы.
На улице всё какое-то прозрачное! Трава зеленее, чем вчера утром. Солнце ярче. Небо голубее... голуби голубее... Сашка тоже какая-то более... сашистая...
- Я, кажется, влюби...
- Да я уж поняла. А ты улыбку заметила?
- Голливуд! Но Мамонт ревновать будет.
- Ну и что? Ты ему что - отдаться обещала в жёны?
- Да нет, просто обидеться может.
- Ой, брось пороть ерунду! Ещё раз тебе повторяю: он просто имидж бабника поддерживает, поэтому и кокетничает с тобой. Не думай, что убиваться будет...
- Хорошо, если не будет.
В голове мелькала мысль: если ОН сегодня объявится на Сковородке, значит, я ему понравилась. Это уже пятьдесят процентов победы! Господи! Что за мысли? В первый раз я начинаю проявлять инициативу. До этого никогда никого не кадрила. Кадрили меня. Я только позволяла или не позволяла. А тут...
Сердце дребезжит. Подходим ближе. Точно. Силуэт его, сидящего на траве в позе лотоса.
- Привет! Привет всем!
- Здравствуйте,- его голос звенит.
Судорожно вспоминаются слова из книги «НЕВЕРБАЛЬНАЯ КОММУНИКАЦИЯ»: «Взлетевшие брови при приветствии означают заинтересованность приветствующего приветствуемым...» Господи, какая ерунда! Наверняка, книга может ошибаться. А что, если нет? Тогда... это самая умная книга в мире!..
Вдруг резко ощущаю запах свежей травы, деревьев, успевшего раскалиться асфальта, сигаретного дыма, морского запаха его кожи...
- Ты чего такой печальный?
- Спина болит. С утра был на даче. С-спину гнул на г-грядках.
- Хочешь, я тебе массаж сделаю? - с дрожью в голосе...
- А ты умеешь? - улыбнулся и посмотрел мне прямо в глаза.
- Да я профик! - бросаю небрежно.
Он скидывает майку и ложится на неё. Передо мной загорелые юношеские плечи... Гладкая спина с брызгами родинок. Провожу пальцем по позвоночнику. Вроде - осязаем! Кладу ладони. Ощущаю его каждой клеточкой, каждой линией. Под упругой кожей и податливыми тёплыми мышцами прощупываются кости... Надо же, и у него есть скелет!.. Начинает кружиться голова, и появляется непреодолимое желание прикоснуться к ЭТОЙ спине губами... Вот такая эротика.
Думаю, что мои прикосновения открыли Флинту многое...
Сашка стала клеить лысого Эмиля. Ничего так. Высокий. Задумчивый. Сашка бойкая! Всё сама! Я бы так не смогла.
«Привет, ты кто? Я Саша! Идём гулять! Дай руку. Целоваться любишь? Завтра в шесть - у памятника». Быстро. Легко. Без комплексов.
А мне нужно ТОНКО, чтобы всё медленно нагнеталось и потом свалилось на голову долгожданным счастьем!
- Как он тебе, а? По-моему, ничего. Такой умный.
- Так ты же сама на свой вопрос ответила. Смешная ты, Сашка! Как я могу знать? Мы же не знакомы.
- Ой, мать, ну, ты даёшь! Какие тут церемонии? Сейчас я вас познакомлю.
Уже через минуту Сашка тащит за руку свою лысую любовь, за которым тянутся дружки...
- Знакомься. Это Эмиль!
- Очень приятно.
- Это Миша (длинноволосый коренастый парнишка в роговых очках).
- Это Ричард, хотя ты знаешь... Ну, а это наша эмигрантка, уроженка города Казани.
- А где твой BOYFRIEND? - Ричард вспомнил нашу недавнюю встречу.
- Мамонт, что ли? Он мне не boyfriend, а просто friend.
- Ах, только FRIEND?
- Ну да.
- Будь осторожна, он с такими хрупкими не церемонится! - со смехом.
- Я уж разберусь как-нибудь...
- Ох-х, у меня сегодня настроение такое славное, даже Мамонта бы расцеловал! - Ричард потянулся на лавочке, зажав во рту сигарету...
- А как же я, противный! - подал голос Мишка...
Все засмеялись.
- А ты мне как мать!
- А я тебе как отец? - поинтересовался Эмиль.
- Да, матушка и батюшка! - Ричард изобразил умиленье на небритом лице.- Что вы думаете, в кого я наполовину лысый? В папеньку,- указывая на лысого Эмиля.
Новый приступ смеха.
- А волосатый я наполовину в кого? - трогая рукой свой ирокез.- В маму - Мишеньку.
Тему стали быстро развивать и, умирая со смеху, всё придумывали новые и новые детали. Сашку нарекли сестрой Эмиля, которая спровоцировала брата на инцест, меня назвали матерью этих двух сериальных героев, в подошедшем к нам Альваресе Мишка узнал своего внебрачного сына, а присоединившийся к нам вскоре Флинт САМ изъявил желание быть моим нашедшимся мужем, который долго странствовал по Бразилии с запущенной формой амнезии. Это был финал сериала!
Все корчились в накатывающих приступах смеха. Другие неформалы с интересом поглядывали в нашу сторону.
Всех накрыло какой-то мягкой волной, которая нас объединила, и мы, действительно, на мгновение почувствовали себя родными.
Флинт, смеясь, обнял меня. Незапланированное, короткое счастье. Так хотелось задержать этот миг! «Остановись, мгновенье, ты прекрасно!» Этих слов, кажется, ждал Мефистофель от Фауста?
***
Флинт и Мамонт на Сковородке чередовались. Как сговорились. Так что мне не приходилось сталкивать их лбами. Когда был Мамонт, мы шутили, пели песни, обсуждали наши людэнские корни... Когда был Флинт, мы говорили обо всём на свете, во всём соглашаясь друг с другом, касаясь друг друга при любом удобном случае, часами соединяя свои карие взгляды...Так было и в тот день. Сидим под деревом. Рядом Альварес - персонаж из детства, с которым мы случайно столкнулись на Сковородке. Он был одноклассником моего соседа Тимура, с которым мы любили, бывало, от души посмеяться и для этого забавлялись всевозможными способами. Жертвой мы тогда избрали Альвареса, бывшего в то время ещё просто Андрюшкой. Мне - четырнадцать, а Тимке - шестнадцать. Мы звонили Андрюше домой, и я донельзя ломливым голосом признавалась ему в любви, называя себя Алисой. Он так легко ловился на эту удочку, что мне было даже немного жаль издеваться над наивным мальчиком.
Я назначала ему свидания, на которые он аккуратно приходил. Мы с Тимкой наблюдали за ним с крыши и забрасывали яблоками. Андрей чесал затылок и, не понимая сути этого природного явления, некоторое время озирался, а потом уныло плёлся домой. Мы также посылали ему любовные письма от Алисы, а когда он рассказывал нам при встрече о том, как по нему «девки сходят с ума», у нас искажались физиономии от напирающего изнутри и проталкивающего себе дорогу смеха.
Сейчас Андрюшка стал Альваресом, ему - двадцать, и он меня не помнит. Интересно, вспоминает ли он Алису, которую он воображал себе высокой рыжеволосой девушкой-вамп с третьим размером груди, каковой она, то есть я, собственно говоря, и представлялась?
Мне захотелось рассказать ему правду, и я повинилась. Зря всё-таки я это сделала. Мы ведь с Тимкой тогда так и не признались ему в наших проделках, и он был уверен в своей неотразимости хотя бы для одной девушки - АЛИСЫ. А сейчас он узнал, что это была всего-навсего неуклюжая шутка.
Ну, ничего! Зато теперь у него много шансов. Он поёт БГ и Бутусова, аккомпанируя себе на гитаре. Да и вообще поприбавилось в нём самоуверенности, что привлекает девушек (может, кстати, благодаря письмам Алисы?).
Неля рассказывала, что в университете он пользуется «бэзумной» популярностью у противоположного пола. А всё потому, что на филологии, как известно, мальчиков кот наплакал. И меж наплаканными оказался он, Альварес.
- Так ты, значит, живёшь в Праге?
- Да, уже четыре года.
- Ага. Ну, ты там совсем расцвела.
- Слушай, ты на нас с Тимуркой, правда, не злишься?
- Да нет, что ты! Все прикалывались, когда маленькие были,- хотя некоторое разочарование всё же прозвучало в его голосе.
Он ухмыльнулся и кивком показал мне на Флинта.
- А теперь ты с ним, да?
Я не на шутку смутилась, Что отвечать? Хотелось бы, чтобы можно было сказать ДА! Но ведь пока ещё НЕТ, и будет ли ДА - неясно.
Флинт смотрит. Глаза спрашивают. Губы улыбаются. Может, только кажется, что глаза спрашивают? Он видит, что мне неловко? Я холодею, как рептилия. Альварес с любопытством переводит взгляд с меня на Флинта, с Флинта на меня. С усмешкой:
- У-у-у, да у вас неясности... У вас тут всё ещё только начинается. Романтика, поди... Слушайте песню, короче.
Он трогает гитарные струны и затягивает:
- Я пытался уйти от любви...
Я брал острую бритву и правил себя...
Я укрылся в подвале, я ре-е-езал...
Мы с Флинтом сидим друг напротив друга в позе лотоса. Пальцы наших рук, лежащие на коленях, слегка соприкасаются. Мы смотрим друг другу в глаза. Мы - зеркальное отражение. Я чувствую его дыхание... его тепло... мне хорошо... мне спокойно... не надо никуда торопиться... почти медитация...
- Сидим, значит, искры друг другу в очи пускаем! - Мамонт подкрался бесшумно, как тень.
«Если бы ты знал, как ты не вовремя!» - пронеслось в голове.
- А когда мы с тобой, Полина, песни твои записывать будем? У меня сегодня вечер свободный, так что сейчас предлагаю зайти за КЕФОМ - он возьмёт аппаратуру - и пойдём место искать для записи. Что скажешь, Принцесса?
Флинт не дал мне ответить.
- Так ведь у меня хата свободная. Можно у м-меня.
Это было радостной неожиданностью. Мамонту ничего не оставалось, как взять меня за руку и произнести:
- Ну пошли, Флинт, к тебе. Только к Кефу зайдём.
Мамонту вся эта SITUATION не нравилась. Это было заметно по искусственно-небрежному тону, по резким взглядам, летящим во Флинта.
Флинт взял меня за другую руку, и мы пошли.
Кому-то наша тройка явно не по вкусу:
- Гля... Двоих отхватила, бесстыдница! - эти слова встречной бабки страшно рассмешили нас.
Тёплая нежность, сжимающая мою правую ладонь... Это было первое длительное прикосновение, убедившее меня в том, что я не безразлична этому странному черноглазому человеку.
У Флинта, действительно, никого не было дома. Теперь здесь были мы и устраивали посиделки. Знали бы МОИ родители, что я сейчас далеко от дома - в другом районе, в чужой квартире с тремя малознакомыми парнями! Знали бы - волновались бы. Но не знают, и поэтому волноваться по поводу волнения родителей не стоит.
- А сейчас я спою тебе, Мамонт,- говорю я.
Ты маг или джинн?
Или кто-то подобный?
Ты друг или недруг?
Ты злой или добрый?
Но что мне за дело -
кто ты такой,
когда мне сегодня
нескучно с тобой!
Такое уж настроенье было - и написала. А сейчас пою. Мамонт сидит - улыбается. Я перебираю гитарные струны и касаюсь губами обмотанного изолентой микрофона. Флинт грызёт карандаш, и оттого в его лице проступает что-то детское. Это меня умиляет. Он смотрит на меня удивлённо и насмешливо. Не знаю точно, но мне так кажется. Не ревнует ли? Если бы! Кеф (небритый друг Мамонта) пытается подыграть мне на басу.
Весело. Много музыки. Я благодарна Мамонту за то, что он всё так здорово устроил. Ведь это его затея! Он нас познакомил. Он меня забавлял. Я даже написала ему песню! Потом он пошёл меня провожать, пообещав, что вернётся к Флинту и переночует у него. Кеф остался у Флинта.
Идём тёмными неизвестными улицами. Я радуюсь. Говорю Мамонту, что он мне очень напоминает меня саму. Это приводит его отчего-то в безудержную эйфорию, и он начинает орать на всю улицу: «Я САМЫЙ СЧАСТЛИВЫЙ ДУРАК НА СВЕТЕ!» Милый Мамонт! Что это так его осчастливило?
Он сдал меня на руки родственникам и разговорился с ними до двух часов ночи.
- Спокойной ночи, Принцесса! - прошептала в дверь его счастливая морда.
Уже в кровати я подложила под щёку правую руку и провалилась в крепкий цветной сон.
***
- Саня, у меня плохое предчувствие. Я вся как на иголках. Что делать?
- Не боись, что-нибудь придумаем. Я с ним поговорю. А ты что скажешь? - Саша обратилась к заскочившей на Сковородку случаем Неле.
Она теперь редко приходила. Всё занималась, занималась...
- От Мамонта можно неприятностей ждать. Это типично. Ну, хочешь, я у него спрошу? Он меня боится! - Неля усмехнулась каким-то своим (одной ей известным) мыслям.
- Да он тебя слушать не станет. Это конец! Тут надо - осторожно!
На следующий день после всех этих событий ни Флинта, ни Мамонта на Сковородке не было. Все готовились к какой-то драке, и обстановка была нервной.
Меня ничего не волновало, кроме проблем в личной жизни, и я судорожно строила предположения:
- Мне кажется, что Мамонт точно что-то ЕМУ наплёл, но что? Он же вернулся к ним около трёх ночи и мог выдумать всё, что угодно. То, что я к Мамонту была расположена и песни пела, могло только подтвердить его россказни.
- Вот подлец, блин! Подожди, может, не всё так плохо, может, зря психуешь.
Мы стали ждать. Вечером появился Мамонт.
- Здравствуйте, Ваше Высочество! Как Вы себя чувствуете?
- Привет. Нормально. А где Флинт? - спрашиваю, не выдержав даже паузы для приличия.
- Он заинтересовал Вас? Да он на даче - запивает горе! Его недавно девушка бросила, а он однолюб, знаете ли.
Какие враки! Беззастенчиво лжёт. А, может... Флинт наврал мне про свою первую любовь? Или Мамонту? А если не наврал? Где правда? Запуталась совсем! Ну, увидим. Если Флинт появится здесь, то я должна буду с ним поговорить. И Сашка может помочь!
Неля ушла почти сразу после нашего короткого диалога. Улыбнувшись нам как-то слишком по-взрослому, слишком мудро, сказала:
- Ну, вы тут доигрывайте, я пойду. Если нужна будет моя помощь - обращайтесь. Удачи!
- Пока, Неля! Не пропадай.
- Я не пропаду. Счастливо.
***
Мы слонялись с Сашкой по городу, заглядывая в музыкальные киоски, спрашивали у продавцов про последние альбомы рок-групп, ели мороженое, мочили ноги в Казанке... Я, кажется, достала Сашку в тот день своей депрессией. Но она, молодец,- держалась.
Мне не хотелось сидеть на Сковородке. Я знала, что там нет ЕГО, и ожидание - напрягало.
Стояла жара. Люди ходили по улицам, обнажив почти всё. Воздух был насыщен запахами пива, сигарет, духов и бензина. Листья на деревьях покрылись плёнкой пыли и шелестели так искусственно, будто были сделаны из бумаги.
- Сань, почему в жизни всё так сложно?
- Ну, ты как маленькая совсем. Что сложного-то? Ещё произойти ничего не успело, а ты уже канючишь.
- Да я сейчас не о нас говорю, а вообще... Ты замечаешь, на что тратят люди свою жизнь?
- На что? Все по-разному...
- В основном, на какие-то никому не нужные действия. Они стремятся быть, как все. И, разумеется, хотят кучу денег, квартиры, дачи, машины, мужей (или жён), детей, чтоб они потом в школу пошли и у них было всё так же.
- А ты чего хочешь?
- Не знаю пока... Но мне хочется чего-то великого... Чтобы от этого «чего-то» дух захватывало, как во время полёта, чтобы каждой частицей души верить в то, что поступаешь правильно и это единственно верное решение! Хочу, наконец, людям помогать...
- Тогда иди работать в дом престарелых.
- Да нет, Саня. Я хочу им помогать тем, что умею...
- А что умеешь-то? Вот философствовать только и могёшь.
- Ну... петь немного умею, немного рисовать, немного играть... А вообще, главное - любить умею...
- У-у-у! - протянула усмехающаяся Сашка.- Тогда тебе, девушка, в другое место надо работать устраиваться...
- Да ну тебя! - но мне тоже стало смешно. Может всё-таки поднять настроение, хоть и ненадолго.
Так мы добрели до сквера неподалёку от моего дома. Он стал таким ухоженным, культивированным, и оттого ужасно скучным! Тенистые американские клёны вырубили, оставив патриотичные берёзы и ёлки, дорожки закатали в асфальт, расставили множество белых неудобных скамеек, посередине соорудили несуразный памятник Фуксу, женой которого, кажется, увлекался Пушкин во время своего короткого визита в Казань.
Присев на одну из лавочек, мы с Сашкой загляделись в даль - туда, где за широкой Казанкой раскинулся противоположный низкий берег с торчащими
из земли зубами новостроек...
- Полина! Ты ли? - раздался голос.
Я повернула голову. О Боже, кто это? Проклятое зрение! И жди, пока люди подойдут ближе и поймут, что я просто плохо вижу! Надо же заполнить чем-то эту неловкую паузу.
- Да, это я! - ой, зря я в этом призналась. Хотя, что оставалось делать, он всё равно бы подошёл ближе и привязался. Слава Богу, я была с Сашкой. Ну почему именно сегодня, почему именно сейчас? Да, это Ураган!
Он подошёл, улыбаясь во всё раскрасневшееся лицо, и как ни в чём не бывало изрёк:
- Погодка чудесная выдалась, не правда ли? - и, не дождавшись ответа, продолжил, но уже другим тоном: - Куда пропала-то? Я звоню, звоню, а мне говорят: она уже в Праге...
У меня потемнело в глазах и заныло под ложечкой, как всегда бывает, когда уличают во лжи. Я ужасно не люблю врать, не умею, и меня всегда разоблачают, а я всегда переживаю. Мне становится до ужаса неловко и совестно, даже когда человек, которому я солгала,- первый подлец. Мне стыдно оттого, что я его не лучше. Ураган, наверное, всё же не подлец, но... Я содрогнулась от нахлынувших воспоминаний...
- Тебе что, холодно? - Сашка, как обычно, пришла мне на выручку и, не дав мне ответить на вопрос (я всё равно не знала, что на это сказать), протянула Урагану руку и представилась:
- Меня зовут Александра, а вас?
- Ураган.
- А-а-х, Ураган!.. Так это вы? Полина много о вас рассказывала,- она засмеялась, толкая меня локтем в рёбра.
- Да? - рыжие брови его поднялись изумлённо.- Что же такого интересного она про меня рассказывала? Мы и виделись-то всего один раз...
- О-о, она рассказывала о вашем незаурядном уме и ярком обаянии! - Сашка открыто паясничала и издевалась, но, как ни странно, Ураган всё это с удовольствием впитывал и, по-моему, ни разу не усомнился в искренности её слов.
Так они довольно долго «любезничали». Я их мало улавливала. Вообще, всё происходящее вокруг в тот день не проникало в меня, казалось чем-то виртуальным... Реальные события оборачивались театральными действиями, а обстановка - декорацией. Я вернулась из себя, когда
в воздухе зазвенел вопрос:
- Как до тебя добраться-то? И чё это твои родственники утверждают, что ты в Праге?
- А-а... Я там была уже... слетала туда-сюда чартером... а завтра опять улечу!
Какая глупость! Какой чартер! Ну, а что ещё можно сказать? Послать его? Я вообще никогда никого не могу послать... Короче, сказала, как сказала.
- Вот оно, значит, как. Ясно,- ирония в голосе должна была показать мне, что он, на самом-то деле, обо всём догадался, просто не хочет расспросами больше унижать ни себя, ни меня... Так благородно!
«Вот и славненько! Вот и хорошо! - вертелось в моей голове.- Шёл бы ты домой!»
И Ураган ушёл. Вернее, смылся.
- Что, правда, он так кошмарно целуется?
- Саш, ты опять со старым вопросом? Познакомилась бы поближе и узнала бы всё сама! И вообще, не напоминай мне больше об этом существе! Это была ошибка молодости!
Мы засмеялись.
- Чуйствительная ты, старушка! Будь проще, и люди к тебе потянутся!
***
Лёжа в голубом свете, льющемся из окна, я обмирала от нежности. Её было так много, что, казалось, могут лопнуть барабанные перепонки. Я лежала на спине, подняв руки вверх, и чувствовала, как у меня из глаз, из ладоней, из груди бьют лучи, аж солнечные зайчики пляшут на потолке!
Как сказать? Как до-
нес-
ти
до
тебя
Всё, что колотится в груди
тебя
Всё, что колотится в груди
для
тебя?
тебя?
И не стыда во мне,
ни со-
ве-
сти.
Про тебя
ни со-
ве-
сти.
Про тебя
пишу стихи,
но впе-
ре-
ди
без тебя...
но впе-
ре-
ди
без тебя...
Сижу и вывожу ручкой на клетчатом бумажном листке своё неперспективное будущее. За окном уже давно висит солнце. Уже давно было вчера, и давно длится сегодня.
Сашка звонила. Сказала, что гулять сможет пойти только к вечеру.
Пробовала читать книгу. Чтоб не напрягаться, с полки была вытащена старая добрая пыльная «Мастер и Маргарита». Выходило приблизительно так: «Однажды весною, в час небывало жаркого, в час небывало жаркого, весною, в час (ой, да я это уже прочитала!) в Москве на Патриарших прудах, в Москве (ой!) гражданина. Что гражданина? А-а, появились два гражданина...»
После сорока минут «чтения» первой страницы я взяла в руки капиллярку и на несколько минут стала поэтом...
Похвалив себя и пожалев одновременно, я отправилась на кухню что-нибудь съесть. Дома, кроме моего унылого отражения в зеркале, никого не было, и поэтому течение моих мыслей и целенаправленность моих действий никто не прерывал.
Раздался звонок в дверь. Тот самый, мой любимый дин-дон, предвестник весёлых друзей. Молниеносно в голове пронеслась картинка из мыльной оперы: я открываю, за дверью стоит ОН, смотрит на меня томным взглядом - в руке алая роза - и говорит бархатно: «Я вот тут мимо проходил... Тяжесть в груди ощутил, сердце своё тебе притащил, хочешь взять? За стекло можно поставить... Оно тебе ночью светить будет...»
- Привет, Вашество! А я знаю, что Вы одни и Вам, наверное, скучно, да?
Наркоманские мысли молниеносно улетучились, стало смешно, а наглые ямки на щеках Мамонта только укрепили это состояние. Он прошёл на кухню.
Выпили чаю, он сочинил мне тут же два стиха, пока я бутерброды готовила. И мы отправились на Сковородку.
Сашка пришла позже, вся в растрёпанных чувствах.
- Эмиль что-то, это... Ну, я не знаю...
- Что, поссорились?
- Да не поссорились... Просто мне надоело, понимаешь? Всё время я должна звонить, придумывать, о чём говорить, идти куда-то, общаться с его друзьями... Мне надоело. Я не знаю. У нас, наверное, не получится ничего.
- Ну, Саня, не расстраивайся...
- Да кто расстраивается? Выдумаешь тоже! - но глаза её почему-то слегка покраснели.- А где твой-то?
- Нет его нигде.
- А Мамонта спрашивала?
- Вчера спрашивала. Думаешь, он бы что другое сказал?
- Ну, ничего. Подождём...
ОН появился на следующий день совсем поздно, когда мне уже надо было идти.
Я попросила Сашку, чтобы она вызвала Флинта и предложила ему подождать нас за углом. Хоть бы только согласился! Ради Бога! Пожалуйста!!!
Мы попрощались со сковородскими. Переходим дорогу. Я жмурюсь. Сердце где-то в горле. ЕГО нет на назначенном месте? Ничего не вижу.
- Сашка, а что он ответил?
- Да вроде сказал, что будет там.
- Ну, а где же он?
- А я т-тут. Что за тайны м-мадридского двора? - металлический прерывающийся голос... чуть ироничный...
- Ну, отлично, что ты тут. Да мы с Полиной просто хотели попросить тебя, чтоб ты нас проводил. А то там к драке какой-то все готовятся.
- А п-почему меня? В-вас бы с удовольствием М-мамонт проводил.
- А нам хочется, чтобы ты,- безапелляционно заявила Сашка.
Мы шли в напряжённой тишине в направлении к моему дому.
Ну, всё. Мы даже одни не побудем, и я не смогу ни о чём спросить. Я чувствовала упадок сил и бессмысленность происходящего. На выручку не приходило никаких спасительных идей, и я просто молча шла, опустив руки, и слушала, как Сашка пытается завести разговор на отвлечённую тему.
Вот и двор. А впереди ночь без сна. Может, вообще не ложиться? Может, стихи написать о моей несчастной любви?.. Вот и дверь в подъезд.
- Спасибо, Флинт, что проводил...
- Ты об-бъяснишь, что п-происходит?
- А что происходит?
- Я ни черта н-не могу понять!
Я даже испугалась такой интонации.
- Я, пожалуй, книжку почитаю там, в сторонке, а вы тут пока разберитесь.
«Сашенька, прелесть моя, как ты меня понимаешь! Век тебе эту услугу не забуду!»
- Объясни мне, пожалуйста, Полина, что у вас за странные отношения с М-мамонтом? Он вернулся от тебя т-тогда в три часа н-ночи... Счастливый т-такой был. Рассказывал, что ты его любишь... А сегодня ты не хочешь, чтобы он тебя провожал домой... К-как это понимать?
Ему не всё равно! Ура! Я поведала о том, что с Мамонтом меня связывают исключительно дружеские отношения, что мы просто в чём-то с ним похожи и нам бывает весело, что он невероятный выдумщик и меня это забавляет, и вообще мне дорог ДРУГОЙ человек...
После этого мы ещё долго рассказывали друг другу о чём-то неясном, нахлынувшем внезапно, необъяснимо. Ни одна фраза не была закончена. Мы словно говорили на неизвестном языке, смысл которого только начинает до нас доходить, упиваясь догадками и с наслаждением терзая себя недосказанным...
Наш диалог прервала зевнувшая на весь двор вылезшая из кустов Сашка, о которой мы, признаться, забыли...
Он обнял меня. Бултыхание моего сердца в тот момент, наверное, отзывалось во всём теле Флинта... Он обхватил мою голову руками, посмотрел в глаза и прошептал:
- Я очень нежно тебя люблю.
Как я поднималась по лестнице, как отвечала на вопросы родных, как добралась до кровати - ничего не помню. Помню только, как в голове и в солнечном сплетении стучало:
«ЛЮБЛЮ... ЛЮБЛЮ... ЛЮБЛЮ...»
***
- Привет, где ты опять была вчера?
- На концерте...
- На каком концерте?
- ...что? Я плохо тебя слышу! - «что бы придумать?»
- На каком концерте ты была, Полина?
- А-а, да тут одной местной рок-группы...
- А мне бабушка твоя сказала, что ты на дне рождения...
- Что-что? Тебя ужасно слышно!..
- Странно, а я тебя слышу отлично, как будто ты в моей комнате... Так на концерте или на дне рожденья?
- А-а, да, сначала была на дне рожденья, а потом все вместе на концерт пошли - бабушка не знала...
- Ты ничего не скрываешь от меня?
- Да нет, Алик, правда...
- Я люблю тебя, Полина, а ты?
- Что я?
- Любишь?
- А как же!
- Скажи полностью!
- Я-а-а,- затянула я, как колыбельную,- тебя... Ой, тут маме надо срочно звонить!.. Пока...
Да-а. Разговоры с ним стали невыносимы! Врать... Я вру? Да. Во благо!? Да кому это надо? Всё. Больше невозможно. И как я могла с ним встречаться? А ведь когда-то называла его «корнет Оболенский». Сейчас же в голову приходят совсем другие ассоциации...
Зато с Флинтом - иначе! И сердце сладко защемило.
***
После этого знаменательного дня, когда мы объяснились с Флинтом, всё, что было ДО, резко замазалось масляной краской и превратилось в нечто вроде «Чёрного квадрата» Малевича.
И последовала череда дней, наполненных нашей нежностью до краёв... Любовь выплёскивалась на улицы, и от наших сияющих глаз в городе стало светлее... На Казань обрушились белые ночи!
Прикосновения губ к запястью... Мир покачнулся. Порезы на моей шее и руках от феньки с надписью «Гражданская оборона»...
Мама даже спрашивала у меня:
- Откуда у тебя эти царапины?
- Да с кошкой поиграла.
- Ничего себе, поиграла!
Медленные-медленные поцелуи - сначала в краешек рта... в уголок глаза... в висок... в ямку под мочкой уха... в артерию... в ключицу...
Мы выискиваем друг у друга сокровенные сантиметры кожи, при соприкосновении с которыми тело пронизывает щемящая дрожь... Мир стал большим расплывчатым пятном... Только сплетенье рук... только касание губ... только всклокоченные тёмные волосы... Только песня Бутусова, исполненная металлическим голосом, про Джульетту... или вечерняя песня двух наших голосов: «Не пей вина, Гертруда! Пьянство не красит дам!»
Потом долгий-долгий чёрный взгляд в проёме подъездной двери...
***
Сначала Мамонт ничего не знал. Мы не появлялись на Сковородке несколько дней. Узнал. Пытался счастья пожелать. Потом ночью позвонил...
- Полина, я люблю тебя, только тебя. Никогда никого не любил.
- Ещё полюбишь. И вообще - не выдумывай. Сколько у тебя девушек разных!..
- А такой, как ты, нет. Ты же... не понимаешь, до чего ты меня довела! Это перестало быть игрой! Почему ОН? Почему Флинт? Ну чем он лучше? Загадочный, да? Ага! Молчаливый такой, да?
- Я люблю его. Какие тут ещё могут быть объяснения!
- Ах, вот как!.. Ну, так не забудьте прочитать завтрашние хроники, Вашество...
- Ты о чём?
- Да ни о чём. Просто... слышишь, булькает?
- Ну и..? Ты в ванной, что ли?
- Да. А что я там, по-твоему, делаю?.. Так интересно смотреть на взрывы собственной крови...
- Ты с ума сошёл!!! - наивности моей не было предела.
- Приезжай сейчас ко мне попрощаться...
- Как... попрощаться?! Перестань болтать глупости! Я же не могу сейчас приехать! Час ночи - меня никто не пустит!..
- Маленькая жестокая девочка, только завтра будет поздно... «Ты меня на рассвете разбу-у-дишь... Проводить необутая вы-ы-йдешь... Ты меня нико-о-гда-а-а...».
Я похолодела. Мамина рука милосердно вынула телефонную трубку из моей ослабевшей...
Я всерьёз поверила в сказанное Мамонтом и рыдала у мамы на плече от жалости к нему. Мама, улыбаясь, успокаивала меня и гладила по волосам.
- Вот увидишь, что он ничего с собой не сделает. Он просто помучить тебя хочет. Вот придурок! Довёл нашего бедного, доброго ребёнка...
Кое-как с валерьянкой и пустырником меня убаюкали.
***
На следующий день об этой комедии трещала вся Сковородка. На меня смотрели с осуждением, а у некоторых даже хватало наглости спросить:
- Что же ты нашего Гришу до такого довела?
Почему-то Мамонт сразу превратился в Гришу и стал всем безумно дорог. Будто и не было никогда его дурной славы! Сразу все записались в друзья, сочувствующие страдальцу. Тем более, что юноше на жизненном пути такая стерва попалась! Взяла и развела двух друзей! И ладно бы местная, а то ведь смотается, а им тут жить после такого... Или не жить?
***
- С Гришей-Мамонтом, как и предвещала мама, было всё О.К. На обеих его руках с внутренней и почему-то с наружной стороны от кисти до локтя было множество довольно глубоких порезов, из которых, наверное, просочилось несколько капель крови. Но даже ребёнку было ясно, что вен режущий предмет не касался...
Очевидцы, решившие в эту ночь навестить «умирающего» (разумеется, по его приглашению), рассказывали, во что была превращена его трёхкомнатная квартира. Стены были исписаны кроваво-банальными надписями типа:
«MAMONT IS DEAD» или
«I will always love you, POLLY!»
Зачем этот фарс? Разве любовь нуждается в жестах? Разве не бывает просто ровного течения любви? Хотя нет, нет...
Ведь наша с Флинтом любовь - необыкновенная... Она пахнет травой и рекой. Она хлещет с крыш потоками дождевой воды. Она улыбается нам в глаза лицами встречных - знакомых и незнакомых. Она спит, лёжа головой на моих коленях. Она сжимает моё горло. Она лепечет в листьях берёзы под моим окном. Она звенит в чашке утреннего кофе, размешивая сахар. Она валится с ног от голодного обморока по вечерам, потому что просто жаль тратить время на еду... Разве так бывает? Нет. Только у нас.
А Сашка тем временем успела разбежаться с лысым Эмилем. Что-то, видать, у них не склеилось. Но её это мало волновало. Теперь мы виделись меньше. (Дружба дружбой, конечно, а шуры-муры, понимаете ли, есть шуры-муры.) И она не обижалась.
***
Часто в районе Сковородки крутился непонятный человечек лет сорока пяти в огромных самодельных очках, стёкла которых торчали в разные стороны, как крылья бабочки, заснятой в полёте... Поговаривали, что это сошедший с ума математик, страдающий манией преследования. Все звали его почему-то по-чешски - Гонза. Мне как-то и в голову не приходило спросить, почему. Просто кто-то это выдумал, и имя прижилось.
Гонза любил болтать с молодёжью, рассказывая невероятные факты из своей жизни. Мы начинали с ним беседовать из любопытства, с целью поразвлечься, но порою увлекались и даже пытались спорить.
- Что нового?
- Да вот невесту себе ищу!
- А почему около университета?
- Мне молодая нужна. У меня-то процесс обратный - я молодею год от года, поэтому скоро бы сравнялись...
- И как успехи? Девчонки клюют?
- Ещё ка-а-ак, только вот всё меркантильные в последнее время попадаются. На квартиру мою зарятся - убить хотят. Змею недавно одна запустила. Ядовитую. Ну, я-то знаю, как со змеями обращаться... - он поправил свои кривые очки и по-деловому сощурился. Маленький сухой рот, скрывающий редкие зубы, продолжал:
- Свернул я трубки из газет, положил их вокруг дивана и поджёг. Так и не спал всю ночь - огонь поддерживал...
- А как же пол-то не загорелся?
- Да вот так, не загорелся. А вообще, я скажу вам, жить стало очень тру... - он замолчал.
Мимо нас прошла женщина лет сорока, держащая за руку ребёнка. Гонза исподлобья покосился на неё и, только когда она отошла подальше, произнёс, шмыгнув большим крючковатым носом:
- Вот, видите, везде шпионы... Ходят, слушают, что я тут вам рассказываю...
- А мы, может, тоже шпионы? - я начала провоцировать его смеху ради.
- Вы нет, девочка. Но не надо смеяться надо мной. Я вам дело говорю. Это, между прочим, моя бывшая любовница прошла, возможно, с моим же собственным сыном,- его тон стал строгим, как у учителя. Так он, наверное, лекции когда-то читал...
Во время одного такого разговора Гонза вдруг махнул рукой и сказал не в тему:
- Вам бы пожениться! А то стоите, как двуглавое существо. Где у вас руки-ноги, не поймёшь. И с кем я общаюсь?.. - и побрёл прочь.
Мы посмотрели друг на друга.
- Тебе сколько лет?
- Семнадцать. А тебе?
- Я-то уже взрослый. Мне восемнадцать. А вот тебе можно только с разрешения родителей. Они у тебя к-как к этому от-тнесутся?
Я смеюсь.
- Да зачем нам ЗАГС? Мы просто так возьмём и распишемся!
- К-кровью?
- Ручкой.
Так мы и сделали. Составили брачный контракт двух анархистов, позволяющий обеим сторонам жить, как им заблагорассудится, поступать, как им вздумается, общаться с кем захочется, не бросать слов на ветер и уважать чувства жены (мужа)... Короче, ля-ля-ля... в заключение стояли две наши росписи и клятва в вечной любви. Я одела Флинту на безымянный палец серебряное кольцо.- А мне не надо. Мне лучше фенечку сплети.
- О.К.
Пару раз от Мамонта приходили записки с посыльным. Содержания вроде такого: «Согласен быть другом и подругой. Всё для тебя, Принцесса! Твой Лорд Приграничья».
Но при встрече он всё равно хватался за сердце, задыхался, давил на жалость, падал в обморок. В общем, общаться уже было трудно. Тем более, что мы, как и всякие влюблённые, были озабочены только своим безоблачным счастьем.
Хотя однажды над ним всё же нависла грозовая туча...
***
Мы на Сковородке. На лавочке. Флинт пропускает сквозь пальцы мои волосы.
- Знаешь, этот воздух... он только в Казани такой...
- К-какой?
- Сладковатый... с запахом детства... беззаботный...
Он сжал мои щёки ладонями и добился того, чтобы рот мой принял форму сердечка. Его это рассмешило. Он положил ладонь мне на горло.
- Ч-чудо ты моё! Ск-кажи мне, к-кто тебя выдумал?
- Не знаю, кто именно, знаю только: нас с тобой выдумало одно и то же существо...
- И что м-мы здесь делаем?
- Наслаждаемся! Это наша тайная миссия...
- Н-ну, это просто повод для революции, хотя одна такая уже была и не так давно.
- В смысле - сексуальная?
- Да.
- Но у нас-то наслаждения другие. Мы наслаждаемся на тонком уровне... у нас нет животных - плотских утех.
- Ты бы удивилась, чудо моё, насколько плотскими и животными стали бы мои прикосновения, не будь з-здесь т-толпы...
От этих слов моторчик в груди стал набирать вдвое больше оборотов.
- Мне так хотелось бы посмотреть на тебя в детстве... - я взяла его руку, гладившую мою голову, и посмотрела на линии жизни.
Они рассекали ладонь очень хаотично и непредсказуемо. Я даже не смогла найти основных линий. На секунду мне представилось, что Флинт не человек, а киборг, к примеру. И его создатель не подумал о том, чтобы сделать ему человеческие линии жизни и любви. Быстро представился голливудский фильм на эту тему - типа «Секретные материалы». Я - агент Скалли, влюбившаяся в инопланетянина. Но в конце фильма до неё доходит, кто он, потому что она разглядывает его ладони. Я прикасаюсь к паутинке чёрточек губами. Они слегка солоноваты...
- В-вот п-правильно, лучше молчи, а я тебе сказку рас-скажу...
И Флинт завёл рассказ о детстве, о школе, о том, как начал слушать «Гражданскую Оборону» и БГ, о том, как поступал в финансовый институт, о том, что у него классная старшая сестра... словом, все те незначительные для нашей любви подробности, которые, однако, приятны моему уху, потому что это факты из жизни моего мальчика.
- Слышали новость? - подскочил к нам Альварес.
- Какую?
- Про Ричарда. Ну, тот, с которым вы хохотали до упаду вчера вот здесь, на Сковороде.
- Ну и что? А где он, кстати?
- Так он же... Ночью с собой покончил.
- Чё ты мелешь! Мы вчера на полароид фотографировались.
- Послезавтра похороны. Приходите. Там все наши будут.
И он заспешил к другой группе ребят.
- Чушь какая-то, бред! Не может быть! Он что-то спутал,- и я поцеловала Флинта во впадинку на щеке...
***
К несчастью, это оказалось правдой. Что же за лето такое сумасшедшее?
Напротив парка под названием «Чёрное озеро» жила семья Ричарда. Мы не были близкими друзьями. Просто общались, как и все сковородские. Но это было ударом. Это была первая смерть знакомого мне молодого человека. Нелепо.
Серая квартира с занавешенными зеркалами. Беспрерывный тихий плач двух женщин. Видимо, матери и бабушки. Ричард в гробу. Бледный, в чёрном (наверное, выпускном) костюме, с прикрытым полотенцем ирокезом.
В квартире толпятся неформалы. Говорят тихими участливыми голосами.
В толпе я выделяю лохматую блондинистую голову Сорри. Он вертляв, как всегда, но серьёзен и сосредоточен. Насколько это возможно.
- Сорри!.. - кричу я шёпотом. Он слышит. Подходит к нам.
- Здорово. Молодцы, что пришли. Кто бы такое мог предположить?
- Он у меня три дня назад взаймы просил,- раздался робкий голос Альвареса.- Может, он на деньги попал и поэтому...
- Да ты что? С ума сошёл? Сколько он у тебя мог попросить? - Эмиль тоже был здесь.
- Да, немного...
- Ну вот, разве это повод?
- Да ладно вам, народ, прямо тут это обсуждать! Потише бы что ли дискутировали,- всех поставил на место высокий бородатый некто Намбер.- Передоз это. Я знаю все его признаки. Не одного друга хоронил.
Все замолчали. Страшное слово ПЕРЕДОЗ. Из передач о беспризорниках. Какие признаки? Может, то, что он такой худой? А ещё, говорят, глаза у них странные - наркоманские. Надо же, а я не замечала никогда. Ричард как Ричард. И глаза как глаза. Правда, я в них особенно не заглядывала. Я в других глазах отыскивала оттенки...
Сердце обдало горячей волной настолько явственно, что подумалось: «Почему люди говорят - сердце кровью обливается - когда кого-то жаль? Я совершенно чётко осознаю, что, когда кровью сердце обливается,- это означает, что любишь. Как странно это совпало! Ведь Ричарда мне жалко...»
***
Мы вышли на улицу, и на нас повеяло свежестью. Пока мы были в квартире, прошёл летний грибной дождь. Листья отмылись от серого налёта и обновлённо шелестели, задевая друг дружку резными тонкими краями. Птицы, как сговорившись, запели разными тембрами почти весеннюю песню. Пахло молодостью и смехом.
Ребята погрузили Ричарда в красном деревянном ящике внутрь автобуса, расселись сами и поехали на кладбище...
Флинт хмурился. Его рука сжимала мою. Лица неформалов были по-житейски деловыми, деланно-грустными, нейтральными, растерянными, действительно грустными, заплаканными.
Кудрявый «пресвятой отец», пользуясь случаем, совсем однозначно и неуместно обнимал рыжую девочку, одевающуюся в seсond hand.
Альварес сосал пиво из банки и время от времени предлагал глотнуть Сорри. Тот, мотая головой, отказывался и смотрел в пол.
«У Ричарда как будто было много друзей... - думала я.- Почему же никто его не спас? Хотя, какие там друзья! Большинство присутствующих здесь никогда с Ричардом на Сковородке и не общалось! Это просто тусовка. Шоу. Продолжение лета. Проехаться по городу, посмотреть на чужое горе, выпить и порадоваться за себя?..
А чем ты лучше? Ничем, ровным счётом. Едешь за ручку с любимым и пытаешься - всего лишь пытаешься! - думать только о Ричарде, о его матери и бабушке, о том, что он уже никогда не будет счастлив, как... я сейчас...»
Надпись на венке: «Егору от любящей мамы». Так его не Ричард зовут (то есть, звали), а Егор...
***
Мы в обнимку гуляем по городу. В воздухе низко носятся стрижи. К дождю. Останавливаемся на казанском Арбате - так называют улицу Баумана - послушать бродячих музыкантов. Здесь зачастую можно встретить весьма харизматичных певцов.
С момента моего исчезновения из города тут всё изменилось, понавырастали новые кричащие дома, асфальт заменили брусчаткой, посреди улицы разбросали беседки и - главная достопримечательность - установили памятник Шаляпину. Великий певец придерживает левый борт своего пиджака - видимо, во внутреннем кармане у него лежит усердно оберегаемый гонорар...
Неизменна и, как всегда, прекрасна старинная кирпичная колокольня, возвышающаяся над домами и над временем.
- Флинт, она волшебная?
- Конечно! К-как и всё, н-на что ты обратила своё внимание.
- Мне кажется, что если мы войдём в неё, то попадём в другое измерение, где нет времени...
- Было бы н-неплохо... Ты навсегда бы ос-сталась со мной.
- И мне не нужно было бы идти домой.
- И ты бы п-пожертвовала всем этим м-миром ради одного м-меня?
- А зачем жертвовать? Когда бы я соскучилась, я могла бы вернуться сюда в ту же самую секунду - и никто бы не заметил моего исчезновения...
- Интересно, ч-через какое время ты бы с-соскучилась?
- Флинт, здравствуй,- пропела девушка где-то рядом с моим ухом.
- З-здравствуй, девушка! К-как дела твои?
- Никак. Вот меня рисуют...
Её, действительно, рисовал уличный художник. Она с интересом смотрит на меня. Я на неё. Кто она?
Я, по обыкновению, не даю своим нервам напрягаться по пустякам и не пытаюсь отыскивать улики преступления. Девушка симпатичная. Достойная. Худенькая брюнетка, красивые прямые глаза. Может, она была с ним? Но это было до... до того, как в его жизни случилась Я. Самоуверенно-успокаивающе.
- Познакомься, это Полина,- он подвинул меня к ней, как ученицу, впервые переступившую порог школы.
Девушка широко (мне показалось, натянуто) улыбнулась и протянула руку.
- Анрэй.
Красиво. Давно думала, кстати: все эти прозвища владельцы сами себе выдумывают? У меня вот нет никакого. Может, придумать и представляться как-нибудь так: Весна... или там... Амнерис... или ещё круче, типа - КАЛИПСО... Интересно, почему все здесь тяготеют к иностранным словечкам?.. Низкопоклонство перед Западом, так это, кажется, называлось во времена наших предков?
- Где т-твой парень, Анрэй? М-мы с ним д-давно не виделись. Пусть возникнет...
- Передам. Пока. Рада была познакомиться,- Анрэй подмигнула мне.
Я сразу растаяла... Меня легко победить. Я рада верить в добро. Точнее, в ДОБРО.
- Кто эта симпатичная Анрэй?
- Д-девушка моего лучшего друга. П-правда, у них в последнее время не ладится что-то...
- Не влюбилась ли в тебя?
- Ты так просто об этом г-говоришь?
- А я не вижу ничего сложного в том, чтобы влюбиться в тебя.
Он попытался засмеяться. Как обычно, это получилось слегка искусственно. Мне вспомнился робот Вертер... «А-а-а!»...
- М-может, и д-да, но она же видела тебя...
- И что?
- Она теперь поймёт, что у неё нет шансов! Иди ко мне! - он потянул меня за руку и крепко обнял. Мы остановились уже недалеко от моего дома и простояли так целый час, пока дождь не прогнал нас внутрь.
***
Утро. Часов десять. Толпа неформалов стоит на автобусной остановке. Кто курит, кто пьёт пиво, кто брякает на гитаре, кто ругается, кто целуется (например, мы). Почти все в сборе. Кроме Мамонта и Ричарда.
Рыжая девочка, одевающаяся в seсond hand, стоит с Кудрявым «святошей». Они обнимаются и заглядывают друг другу в глаза. Он, как и следовало ожидать, не поступил в семинарию. Зато вот теперь не одинок. И я думаю, что карьеру церковнослужителя Кудрявый навсегда похоронил в недрах своих юношеских выдумок. Впрочем, может быть, он поступит на следующий год, уже женившись, если с него довольно сана приходского батюшки и карьера епископа не беспокоит.
Длинноволосый Мишка стоит рядом с Эмилем. Они не смотрят в нашу сторону, а мы избегаем их из-за Сашки. Она теперь снова свободна, неуловима и весела. Наконец-то Сашка вытащила из дома свою младшую сестру Машу (младше на год), и все с интересом разглядывают её. Она высокая, как и Саня, и так же быстро говорит. За ней уже успел увязаться некий дворовый МАКИС.
- Сань, а что, Неля даже на концерт не едет?
- Нет. Её теперь вообще не вытащить. То она зубрит, то где-то пропадает. Может, влюбилась?
- Хорошо бы, если так.
Я разглядывала толпу. Все надели свои самые «крутые» тряпки: изрисованные фиксой джинсы, банданы с черепушками, декоративные кастеты и ошейники. Кто-то влез даже в казаки, хотя на улице пусть улетающее, но лето...
- Не со мно-о-ой ты,
не со мно-о-ой!
Р-разливал в стаканы...
я «Киндзмараули»...
и чужие руки... ре-е-зали...
- Опять у него кто-то кого-то режет,- заметила Сашка по поводу песен, которые горланит Альварес.
- O, mein Gott! Он даже на концерт гитару берёт и всех заставляет себя, любимого, слушать! Дам-ка я ему в морду.
- Тихо-тихо, Сорри... Оставь в покое чувачка. К-как ему ещё внимание привлечь?
Подъехал старый, потрёпанный жизнью и вонючий, как неухоженное животное, автобус, и все стали впихиваться в него. Кое-как это удалось сделать. Некоторым даже посчастливилось присесть, но не нам. Сашку с сестрой от нас оторвало и усосало куда-то в глубь вонючки. А нас с Флинтом тесно прижало к окну.
Уже через пятнадцать минут я почувствовала первые признаки приближающегося обморока... Мотор автобуса ревел, как голодный бегемот в зоопарке, вокруг меня выясняли взаимоотношения десятки голосов, десятки джинсовых спин ограничивали пространство.
- Ой, что-то мне плохо... Я хочу сесть...
- Отк-кройте окно! - закричал Флинт.- Садись на мой рюкзак!
Он кинул на пол рюкзак. Я очутилась в джинсовом лесу. Мне стало страшно. Гвалт и хохот чужих людей пугали своим равнодушием... Флинт опустился ко мне:
- Ну что ты, ч-чудо? Я с тобой. Всегда.
От концерта остались в памяти только слова, пропетые какой-то местной рок-группой:
«...Здесь каждый в душе Сид Вишес,
а на деле - Иосиф Кобзон...»
Потом был старый пионерский галстук, подаренный мне Сашкой, недвусмысленные подмигивания певца с растрёпанными волосами, косящего всеми силами под Костю Кинчева, паркетные полы провинциального Дома пионеров, на которых полувалялось всё наше общество, обшарпанные стены с надписями FUCK ALL или приблизительно того же содержания, но на родном языке...
Мы ушли раньше всех. Сели на автобус и уехали обратно в Казань. Мы опять были вдвоём, и после этого бесконечного шума и нагроможденья лиц нам было особенно уютно и спокойно в обществе друг друга. За окном мелькал город, название которого я помнила с детства, а попала туда только теперь. Город Дербышки.
***
- Что-то мне п-плохо...
Вечер после концерта. Мы сидим у меня на кухне и пьём чай.
- Как плохо? Что-то болит?
- Г-голова... - Флинт выронил ложечку из рук. На лбу выступила испарина.
- Может, тебе таблетку дать? - я взяла его за руку. Рука ледяная.
- Н-не пом-может... - он согнулся и сильно сжал себе виски.
Внутри у меня всё похолодело.
Лицо его стало вдруг искажённо-незнакомым. Рот искривился. Глаза исчезли. Он начал заикаться вдвое больше обычного...
-П-помог-ги м-мне, уб-бери эт-ту б-боль... Я сейчас уммру!
- Флинт, милый, приляг на диван.
Я каким-то образом дотащила его до гостиной.
- У моей мамы есть диплом медсестры, она тебе сейчас поможет.
Давление оказалось очень низким. Он лежит и корчится от боли. Я едва узнаю его. Страх колотится в стенки моего желудка своей ледяной головой...
- Алло! Скорая? Улица Жуковского, дом 28...
...Теперь это опять Флинт. Его уставшее бледное лицо. Я глажу его по волосам. Мой пульс потихоньку замедляет бег. Только что пожилой полный врач сделал инъекцию. Теперь он тихо разговаривает с мамой, поглядывая в нашу сторону.
- М-мне лучше. Я посплю?
- Конечно,- касаюсь губами его лба,- ты меня напугал.
- С-спасибо т-тебе, что ты у м-меня такая... Н-не пугайся! У меня так бывает... иногда...
- ...Ваш мальчик? - участливо спрашивает шёпотом доктор у мамы.
- Нет,- отвечает мама тоже шёпотом.- Моя - девочка.
- Ну, в таком случае, я вам должен сказать...
Они выходят в прихожую. Проходит несколько минут, хлопает дверь, закрываясь за бригадой скорой помощи. Мама возвращается.
- Спит?
- Да.
- Слушай. Он ведь больной.
- Как больной?
- Мне только что доктор сказал. У него у внука то же самое...
В глазах потемнело, и голос мамы стал отдаляться. Её слова вылетали и вонзались в меня, как гвозди.
- Что с ним?
- В общем... это неизлечимо! - мама почему-то говорила очень строгим голосом.
- Неизлечимо? Он что... умрёт?
По спине пробежал холодный ветер.
- Нет. Но эта болезнь никого не щадит, приступы будут повторяться всю жизнь. Никто толком не знает, как её лечить. И, главное,- она передаётся по наследству!
- Ты это к чему?
- К тому, дорогая, что тебе надо ехать в Москву учиться. Всё лето здесь бултыхаешься, палец о палец не ударяешь.
- Но, мама, я его люблю! - мама стала мутной и раздвоилась...
- Ой, перестань! У тебя сегодня ЛЮБЛЮ - завтра НЕ ЛЮБЛЮ!
Я опустила веки, и тушь заструилась по щекам. Всё смешалось. Рыдания пытались вырваться наружу. Хотелось закричать в небо: «НЕПРАВДА!!! ЭТО НЕ С НИМ! ДОКТОР ОШИБАЕТСЯ...»
Подумалось, что бедный доктор в отчаянии из-за болезни внука. Он, наверняка, не хочет мучиться в одиночестве и поэтому придумал весь этот ужас для того, чтобы кому-то (нам, в данном случае) тоже стало плохо... как и ему...
Вспомнилось лицо Флинта. Такое чужое... страшно-далёкое... похожее на Гонзу... и этот его искусственный смех... Нет, это просто... что? Головная боль. У всех иногда болит голова. Но не так.
Мама, ты ведь не стала бы мне так жестоко лгать? Нет, родная. Мне не хочется в это верить!!! И вообще, даже если это так, мне всё равно! Я буду с ним! Я буду ухаживать за ним! Он лучший в мире!
- У него сумасшедший взгляд... - слова Сашки в первый день.
- Он один из нас. Сложный человек... безумец... - Мамонт.
- Ты слепая. Ты ничего не хочешь видеть! - и мама...
Хотелось выключить все эти голоса, льющиеся в мой мозг.
- Не-е-ет! Я люблю его!
- Люблю-не люблю, люблю-не люблю. У тебя всё так просто.
- Так было раньше...
- У тебя так всегда!
***
На вокзале.
Сердце отстукивает секунды перед отправлением. Я слышу удары. Вдыхаю в последний раз аромат ЕГО одеколона. Мы - статуя, вырубленная из цельного куска...
Всё будет по-другому. Я поеду в столицу. Стану звездой. Заработаю огромные деньги. Вернусь и вылечу тебя! Не буду ничего тебе говорить. Мне нужны силы...
В невыносимо-запылённом и заляпанном окне совсем потерялась маленькая чёрная фигурка Флинта.
Из глаз моих хлынуло море и не утихало до самого утра...
II
Москва обрушилась на плечи последним летним ливнем. Крупные капли падали на асфальт и щелчками разбивались на тысячи брызг так же, как мои иллюзии...
Я поселилась в квартире московских родственников. Мама улетела в Прагу к отцу, вернувшемуся после гастролей из Южной Америки. Я была практически предоставлена самой себе, потому что надзор дяди и тёти - это уже, согласитесь, не родительский прессинг. Но главное, что мне самой был предоставлен выбор дальнейшей судьбы, то бишь учёбы! Я не очень была обеспокоена тем, какой диплом получать. Конечно, неплохо, если учиться интересно. А посему - вуз должен быть творческим.
На семейном совете было решено атаковать моими талантами Гнесинку, а конкретно - эстрадно-джазовое отделение. На чём все и успокоились. Причём никто, включая меня саму, не сомневался в моём успешном поступлении.
***
Москва неторопливо желтела и сбрасывала на суетящихся людей растопыренные цветные ладошки. Небо теряло свою голубизну и затягивалось облаками. Частые потоки воды осложняли жизнь пешеходов и водителей, зато железные кони, рассекая улицы города, не удручали иностранных туристов своим немытым видом.
Через день я ходила на почту, которая, по счастью, находилась через дорогу, и отправляла Флинту толстое тяжёлое письмо. Каждую секунду жизни я пыталась заключить в слова, каждое шевеление моей души я запихивала в конверт. В ответ на это безумие - каждый второй день я с трудом вытаскивала из своего почтового ящика такой же кирпич, и радость растекалась по телу, проникая даже в кончики волос.
Он был рядом! Засыпая, я чувствовала его дыханье...
«...Просыпаясь каждое утро, глубоко в себе чувствую, как что-то огромное шепчет: «Боже, как я её люблю!» Мне всё ещё трудно поверить в это счастье. Я не верю. Неужели такое возможно со мной, именно со мной? Я смотрю на мир, на своих знакомых и вижу, что единственным смыслом их отношений является обладание. Или я сошёл с ума? Я грешен, думая, что уж у меня-то всё не так, всё значительно выше. Дурак, который не хочет вставать, которому плевать, опоздает он или нет сегодня на лекции, у которого ни копейки денег, а он мечтает увидеть тебя ещё раз!
Сегодня во сне ты явилась мне. Мы вышли из дома и куда-то направились. Ты хотела, чтобы я проводил тебя до дома. Потом ты жутко испугалась, что твои родители увидят нас вместе. А через несколько минут непонятного действия наступает пустота. Я жду тебя, но время исчезает, и где-то на грани счастья я вижу отрезанный кусок нити жизни (на моё воображение подействовал перевод песни Cradle of Filth «Summer Dying Fast»). И я увидел пролетавшую высоко в небе женщину-осень. Все сошли с ума. Я зачем-то жду звонка твоей мамы. Я всего боюсь. Мне очень плохо. Всё куда-то улетает.
Зачем я вспомнил этот сон? Он оканчивается тем, что меня больше нет, и ты стыдишься того, что я когда-то был в твоей жизни. Я потерял то единственное, что мог потерять, и жизнь утратила смысл. Наконец, я вижу, как разрушаюсь, а потом перестаю видеть.
После такого сна утром я просыпаюсь с одной мыслью...».
***
Солнечное утро. Я надеваю чёрные джинсы, казаки (благо, это уже уместно - градусник за окном показывает плюс тринадцать), чёрную футболку, кожаную косуху, бандану с черепками на голову повязываю и подвожу глаза, как, наверное, когда-то подводила свои Клеопатра. Может, и не совсем так, но где-то похоже. Взваливаю на плечо гитару и в таком агрессивном виде заваливаю в Гнесинку. По коридорам ходят правильные, наштукатуренные и разодетые девочки. Мальчики в пиджачках таращат на меня глаза. Мне, признаться, и самой не по себе, но экипировка обязывает ощущать себя «крутой».
- Извините,- обращаюсь к пойманному в коридоре седовласому, по всей видимости, профессору,- а можно здесь у кого-то прослушаться?
- Как прослушаться, девушка?
- Ну, в смысле, чтобы поступить...
- Так ведь приёмные экзамены уже давно закончились, ещё в мае,- улыбаясь и глядя на меня с умилением.
- А вы не могли бы меня прослушать прямо сейчас? - и откуда только во мне эта наглость проснулась? Как будто кто-то в меня вселился.
- Какая вы смелая! Ну, что ж. Попробую созвать комиссию на скорую руку... Вам посчастливилось на правильного человека напасть. Люблю отчаянных! Вы тут подождите.
Он исчез в деканате. У меня трясутся колени и вообще всё, что только может трястись... Я не ждала, что меня примут. Так, думала, пройдусь сюда, меня пошлют, а я расскажу родственникам, чтобы успокоились и смирились с мыслью, что в этом году я не поступлю. Вот, может, тогда меня отправят в Казань. Готовиться к поступлению...
- Девушка, заходите! - Седовласый распахнул передо мной дверь.
В большой комнате стоял рояль. Вдоль стены сидела комиссия. Три женщины преклонного возраста, не считая «профессора». Они разглядывали меня. Я - их.
- Ну, спой нам, раз уж у нас выдалась свободная минутка.
Он поставил на середину класса стул и предложил мне присесть. Типичные училки. Все «по моде» с химической завивкой. У всех разного вида БУСЫ - неотъемлемая деталь учительского гардероба. Строгие, но, типа, справедливые тёти оценивающе моргали.
- Для начала бы представилась что ли! - вставила одна из тёть пронзительным социалистическим голосом.
- Меня зовут Полина. Я спою вам песню Егора Летова.
Тишина. Судорожно освобождаю гитару от чехла и, не настроив её, начинаю брякать по ней и орать:
- А на границе КЛЮЧ
пере-ломлен попола-ам,
а наш дедушка Лени-и-н
совсем уж иссох!
Он разложился на пле-е-сень
и на липовый мёд,
а перестройка всё идё-от
и идё-от по плану...
Мой голос заставлял вибрировать оконные стёкла и стёкла в очках педагогинь. Седовласый профессор приоткрыл рот и, казалось, просто забыл его закрыть. Несмотря на то, что я орала, мне была слышна тишина, повисшая вокруг... Никто не смел пошевелиться и прервать моё издевательство над тонким слухом музыкантов.
Наконец, в люстре отозвался последний аккорд жёсткого панк-рока... Ещё, казалось, несколько минут длился шок от услышанного.
Седовласый очнулся первым:
- Хм, смело! Забавно. Ну, а СПЕТЬ ты, Полина, нам что-нибудь можешь?
- Как спеть?
- Ну, в смысле, с музыкой?
Седовласый подошёл к роялю и попросил меня повторять звуки, которые он будет играть. Я повиновалась. Эта странная процедура длилась четверть часа, после чего седовласый, объявивший себя профессором Хачатуровым, поздравил меня с успешным поступлением.
Я впала в транс. Конечности перестали мне подчиняться. Я ощутила себя беспомощной куклой. Слова Хачатурова звучали для меня, как из другой комнаты:
- Только, вот беда, у нас нет мест на первом курсе. Пойдёшь на второй? Справишься? Что молчишь?
- А?.. Конечно, справлюсь!
- Ну-ну, расслабься. У нас тут не страшно. Приноси завтра паспорт - всё оформим. Да, глянь внизу на расписание - тебя запишем, полагаю, в шестую группу. Так ведь, Инна Михална?
- Так, правильно. До свидания.
- До свидания.
- До свидания.
- До встречи...
Мои мысли опять потекли в привычном направлении только на улице. Люди, бегущие куда-то с авоськами, пакетами и дипломатами, задевающие меня и не замечающие этого... Острый дождь царапает щёки. Щурюсь. Перепрыгиваю лужи. Значит, это моя судьба? Значит, так было надо? Казань откладывается...
«...Боже, неужели опять начинается? Маниакальное стремление говорить с тобой. Хотя бы так: Полина, Полина, Полина... Целыми днями думать о тебе. Вспоминать твоё лицо и умирать от переполняющей нежности. Куда дело годится? Хожу себе по дорогам бесцельно, на душе неспокойно. Где уверенность в завтрашнем дне? Сегодня наступила настоящая осень. Я мечтаю встретить тебя в золотом лесу, любить тебя, одетую в снег...
Ты заставила меня много думать о том, в чём я не смыслю ничего. Прежде всего - о завтрашнем дне. Кем я стану завтра? Может, не стану никем? Завтра болит неуверенностью. Мне кто-то сказал, что я могу тебя больше никогда не встретить, что тебе будет стыдно за знакомство со мной. Вот уж чего не хочу себе! Лучше не вспоминай меня совсем в этом случае. Почему во мне возникли эти мысли? Интуиция - вообще глупая штука. Хорошо, что она иногда ошибается.
Осень. Воскресенье. На улице тепло и солнце. Люди пишут об ЭТОМ стихи и никогда не испытывают ЭТОГО. «Тонко» лгут, притворяются, изображая понимание, но никого из них не ждёт небо. Впрочем, это у них длится, как и всё остальное, минут десять.
...Только поверив в себя, я получил высшую ценность в жизни. И, наверно, через несколько дней пройдёт моё волнение. Я смирюсь с неожиданно накрывшей меня разлукой. А пока пусть болит голова...
...Твои следы стынут. По тундре, где ты прошла, лишая почву растительности на ближайшие семьдесят лет, уже ползёт первый снег. Он заносит мою юрту... На тысячи километров вокруг никого. Волчий нюх ещё различает запах крови твоих порезанных камнями ног. Я целую снег, пропитанный твоей кровью. Скоро пойду по дороге навстречу солнцу. Я люблю тебя. Во мне постоянно ЭТО живёт. Дай мне свою ладонь, я покажу тебе всё то, на что не хватает слов!
Длинные письма - признак дурного тона. Я бы сам с удовольствием ограничился парой строк. Только вот не могу сказать ничего толкового, возникает чувство незавершённости. А то, что во мне, буквами не напишешь».
***
- Доченька! Это же замечательно... - говорила мама в трубку.- Мы тут очень за тебя рады! Это совсем, как у папы! Он в консерваторию тоже сразу на второй курс поступил! Повторяешь его судьбу! Тебе тут все привет передают. Будь умницей! Не кури! Целуем...
***
Хожу в Гнесинку. Когда входишь в это здание - в уши сразу врывается музыкальный гомон: надрывно плачущий рояль перекликается с истерично рыдающей скрипкой, флейта переплетается с чьим-то
визжащим сопрано, отрывок из оперы «Кармен» глушит эгоцентричная барабанная установка...
Занимаюсь денно и нощно. Все эти «звуки му...» - интервалы, ноты, ключи, тональности, гаммы, диссонансы... Этюды, прелюдии, сонатины, польки, арпеджио... Вся эта музыкальная тематика поселилась в моём лексиконе и увязла в моих мыслях.
У меня появились новые друзья. Наташа. Лёша. Они мечтают стать звёздами. Наташа - попсовичка, а с Лёшкой мы сошлись на почве нашей общей любви к року.
Общество Гнесинки сильно отличалось от неформального туса в Казани. Тут ни у кого нет прозвищ, и всех объединяет общее дело!
- Ой, смотри, Полин, Апина стоит! - сказала как-то Наташка и указала в сторону женщины в тёмных очках.
- А кто это?
- Ты что, Апину не знаешь? Ну, вы там, в Праге, совсем оторваны от жизни! Ну, это... песню «Он уехал прочь на ночной электричке...» знаешь?
- Вроде слышала.
- Ну вот! Это же Апина поёт!.. А ты хоть знаешь, что в параллельной группе учатся Началова и Гурцкая?
- А это кто?
- Юля Началова, вон она... - Наташка кивнула в сторону светленькой девочки, лицо которой мне кого-то напомнило. Потом до меня дошло.
- А-а... Наташк, это та что ли, которая поёт «Сама свою любо-овь не сберегла-а-а... Смеюсь при встрече, а на сердце ра-а-ана-а-а...»
- Только у тебя прикольней получается, в такой роковой манере.
- Ну и какая она? Звёздность характер портит?
- Не знаю, какой она до этого была - её же с детства папа толкает. А так она обыкновенная выскочка...
Я подумала о том, что в школе меня тоже величали выскочкой. Наверное, я и есть выскочка. Но Наташке я об этом не скажу - она сама это со временем поймёт, когда я тут привыкну к обществу...
Такого плана диалоги стали для нас обычными. Наташка - добрая душа - вводила в тему. Приняли меня, надо сказать, как родную! И вскоре было такое чувство, что я проучилась с ними лет одиннадцать. Всё было, как в школе. Мы списывали, прогуливали, отмечали сдачу и дни рожденья, шумно передвигались из здания в здание, творили, прикалывались, слушали музыку, пели и делились друг с другом своей жизнью...
***
На днях пришло письмо от Алика со стихами:
Ты от меня всё дальше и дальше...
Что же случилось с тобой, моя жизнь?
Ну почему не такая, как раньше?
Где ты, мой ландыш? Прошу, отзовись...
Ночью скучаю по доброму взгляду
и, вспоминая улыбку твою,
я у камина горящего сяду
и повторяю: тебя я люблю...
Тоже мне - камин горящий! Батарея парового отопления!
Мило. Какой груз в середине груди! Как же мне ему сказать? Плюнуть прямо в цветущее чувство? Надо Кузьмину позвонить, он скоро в Прагу собирается. Тем более - они друзья. Ему и поручу передать, что, мол, стерва она, а ты ей тут стихи посылаешь. Она всё лето с другим прогуляла, а ты сопли распустил. Во-во, так его и попрошу сказать, чтобы Алику легче было меня забыть. Жалко, конечно, человека... Ой, прямо всё переворачивается внутри от жалости! Почему это не обоюдный процесс? Почему нельзя так, чтобы, если один разлюбил, то второй охладевает автоматически? Будто ниточка какая-нибудь рвётся... Почему не так всё?
***
Суббота. Звонок в дверь. Моя голова забита разучиваемым andante... Открываю.
- Здравствуйте, Ваше Высочество! Не ждали?
Забытое, далеко-родное лицо. Как из детства. Надо признаться - не ждала.
- Каким ветром тебя сюда занесло, Мамонт?
Мы обнялись и расцеловались, как закадычные друзья.
- Стопом меня сюда. А как же ещё? У нас на личный самолёт средств нет. ПОКА... Хочу украсть Ваше Высочество на несколько часов по случаю празднества, происходящего прямо у Вас под окнами.
Действительно, напротив кинотеатра «Гавана», что возле нашего дома, происходил уличный тус. Разыгрывалась машина. Гремела музыка.
Мамонт рассказывал о казанских новостях:
- Сорри жениться собирается. Девушка обычная... из порядочной семьи. И как только энтого олуха терпеть будет?
- Да уж... Трудно себе его представить в роли мужа.
- А меня?
- Что - тебя?
- Ну ладно, проехали... Сашка уехала в Ухту. Сестра её осталась учиться в Казани. Видимся с ней. Да, прикинь,- Неля в монастырь ушла.
- Что-о-о-о? - я оторопела.
Такого поворота событий никто не ждал. Вдруг в голове все Нелины действия выстроились в логическую цепочку. Послушная стала послушницей. Почему я её ни о чём не спрашивала? Может быть, смогла бы ей чем-то помочь. Предотвратить. Может, с ней что-то случилось? А я была занята только своими лямурами! Эх-х, эгоистка... А если ты, девушка, сама чего-то недопонимаешь?..
- Вот такие пироги. А без тебя заскучали. Все-все! Но больше всех, конечно, Ваш покорный слуга. Что я тебе и доказал. А твой пай-мальчик сейчас сидит и учебник новый терзает по макроэкономике...
- Ну и что? А ты - мой друг, и это навсегда. Если, разумеется, не перехочешь им быть?
Он приподнял брови и отрицательно помотал головой.
- И вообще, перестань меня разубеждать...
- Слушаю и повинуюсь. Можно Вас пригласить на танец?
Он притянул меня к себе, и мы стали медленно покачиваться...
- Да и на небе тучи... тучи... тучи... - Мамонт подпел рвущимся из колонок Иванушкам.
- Ну, как ты тут? Как учёба?
- Да все О.К.
- Нравится учиться? Друзья есть? Я ведь тебе на подмогу приехал! На случай, если туго. Хотя, где тебе может быть туго? Ты ведь Принцесса, и люди это чувствуют.
- Не знаю, что чувствуют, но друзья появились, и мне среди них комфортно.
- Ну, слава Богу...
***
Каждое утро раскрывало для меня свои прохладные объятья и выгоняло из квартиры. Трясло мной в троллейбусе и толкалось со мной в метро. Окунало в шум Гнесинки. Вечер проделывал со мной то же самое, только в обратном порядке. Люди оделись в тёмное. Самой цветной и даже цветастой частью их гардероба стали зонты...
Мне приходилось трудиться вдвое больше сокурсников. Надо догонять второй курс. Все мои извилины в голове выглажены и натянуты струнами, или пятью линеечками, на которых держатся нотки. Значит, извилин в голове только пять? Не-е-ет. Больше, конечно. Просто пять из них были задействованы в то время.
В свободные от МУЗЫКИ часы я читаю книжки и письма.
«Здравствуй, горе моё!
Скажи, куда мне девать свою любовь? Я и не предполагал, что её может быть так много - она льётся из меня, заполняя пространство. Словно прорвало какие-то шлюзы, словно Гольфстрим прёт сквозь меня и тащит за собою. Да, теперь я верю, что пятью хлебами можно накормить всех голодных, если этот хлеб - Любовь. Panis angelicus.
Но временами всё просто невыносимо. Тебя нет - и я перестаю чувствовать мир. Мне не надо музыки. Только слушаю иногда Шефа да KATAKLIZM под книжечку о ленинской концепции социализма.
Моё золотое время - минувшее лето. И похоже на то, что оно прошло. Или проходит - с болью в голове и в сердце.
Мне помогает твой «Мартин Иден», Достоевский.
Помнишь, старец сказал Алёше Карамазову: «В твоей жизни будет много горя. Но через него ты увидишь своё счастье». Может, через горе и мне надо пройти? Я ведь недаром ТАК начал это письмо.
Не хочу жаловаться, но всё же признаюсь, что вчера после лекции упал в обморок. Нет, нет, не такой, что был тогда у тебя в доме. Что-то другое...
Я порою мучаюсь оттого, что всё и всех понимаю, а вот себя - не очень. Иногда мне кажется, что во всём виновато моё отрочество, даже детство...
Несколько дней назад произошло странное знакомство. На даче у Макиса собралась наша честная компания - ты знаешь, о ком идёт речь. Там был один парень из строительного института. Он очень красивый, даже красивее тебя, если это возможно. Наглец, фанфарон, пустышка... У нас с ним едва не случилась драка. Целый вечер он пялился на меня своими серыми глазищами, правда, так, чтобы другие этого особо не замечали. Хотя никто бы и не заметил - все пьяные были, надрались молдавской бормотухи.
Ты, говорит, сам себя не знаешь, пацан. А я тебя насквозь вижу, знаю, мол, чего душа твоя хочет.
И так меня это задело! Особенно «пацан» - какой я ему, к чёрту, пацан! Но самое страшное то, что я почувствовал - а ведь, действительно, видит, знает.
У меня кулаки сжались - шагнул я к нему, а он говорит: «Ударить хочешь? Ну, давай, бей».
Пойми, я тебе ведь не всё рассказывал про себя. Что было до тебя - словно до дня рождения происходило, да и не со мной. А теперь вот вылезает порою.
Сегодня я видел мультфильм «Дюймовочка». Всё-таки мужики - сволочи! Они все пытались овладеть ею. Жаба, жук, крот. Но Принц - тот вообще скотина. «Если,- говорит,- не выйдете за меня замуж, я умру. Уже умираю». И по-мамонтовски схватился за сердце.
Кстати, я информирован о том, что это духовное Квазимодо приезжало к тебе в Москву. Встречу - хобот оборву свинье!
Сегодня - большой праздник, привычный с детства. Ну и что? Город набухается, пошумит, убьёт пятерых-шестерых. К вечеру их кровь смоет дождь...
А мне всё-таки не нужен никто - только ты, ТВОЯ нежность, ТВОИ руки. Мысли о тебе исцеляют. А то, бывает, снится какая-то чушь мучительная. Сны пересказывают только старухи, но не удержусь.
...Еду в трамвае на вокзал - толкотня жуткая. Вспоминаю, что на билет денег нет, а безбилетника по новому какому-то закону могут и повесить. Шарю судорожно в кармане, шарю и вытаскиваю полупеченье-полублин (?) В то же время это - солнышко. Расправляю лучики, и оно становится необыкновенно большим. Я начинаю его есть, но с каждым куском давлюсь крошками и чёрнымидлинными волосами. А в конце натыкаюсь на облитый синими чернилами... бинт. Ну не бред ли?
Всё оттого, что до тебя невозможно докричаться...
Но я хочу, чтобы ты знала - моя любовь сильнее трудностей, любых неприятностей. Говорят, сильные люди создают обстоятельства, а не следуют им. Я считаю, что сильные - это те, кто умеет в необходимый момент отдаться воле обстоятельств и считать их своей судьбой. Пусть даже придётся терпеливо ждать и многое пережить. Ругать дождь бесполезно. Подождём, когда он кончится и засияют голубые небеса. А ещё - под дождём можно гулять. Подождём. Береги себя Флинт».
***
- Алё?
- Привет, Полин! Слушай, что у нас завтра по сольфеджио?
- А... по-моему, ничего. А вот по музлитературе завтра угадайка.
- Ясно, это я помню. У меня тут такие дела!.. Мы в компании одной сидим - Лёха тут, мой собственной персоной и ещё куча мала. Ты не хочешь присоединиться?
- Ой, Натусь, надо готовиться!..
- Да ладно тебе! Я тебе завтра всё напишу! Обещаю. Тут и Паша, кстати...
- Паша? А почему, собственно, это должно меня волновать? Нет, Наташк, завтра увидимся. Я не могу.
Быстро кладу трубку. Хотелось бы к ним съездить, конечно. Но... Бр-р-р-р-р! Нельзя. А почему это Наташка так многозначительно намекнула, что с ними Паша?
Паша Барский. Гитарист с последнего курса. Высокий. Светлые длинные волосы и античный профиль. Тонкие пальцы его живут отдельной жизнью, когда Паша держит в руках гитару.
Мы часто сталкиваемся в коридоре. Он долго и упрямо смотрит мне в глаза. Он вызвался сделать аранжировку моей песни. Он приглашает меня на концерт в ночной клуб, где будет играть с группой, и предлагает мне с ними спеть... Хм!.. Наверное, стоит. Девчонки разговаривают с Пашей писклявыми от волнения голосами. Его гитара раскрашена красно-чёрным цветом. Паша. Это - Паша Барский...
***
Мы прогуливаемся с Кузьминым по Петровке. Мимо дома 38. Сюда привела нас своими петляющими улицами Москва. Вечер тёплый. Последние подарки осени...
Кузьмин - мой одноклассник и друг по Праге. Его родители вернулись в Москву после длительной дипломатической командировки. Леонид - их единственный сын и баловень. Папа - большая шишка, а потому и сынок был особа неприкосновенная, UNTOUCHABLE. Это обстоятельство в Праге всех нас весьма-а-а забавляло. Ещё бы! Он мог позволить себе хулиганить как угодно, а полиция не имела права его пальцем тронуть. Вот и катались мы с ним на папиной машине и ещё много кой-чего безнаказанно творили... Сейчас он идёт, грызёт мороженое, поглядывает на меня с высоты 195 сантиметров и говорит:
- А ты вообще-то представляешь, что с ним станет, когда я ему всё выложу?
- Лёня, это единственный выход. Подготовь его. Пусть считает меня стервой - ему так легче будет. А потом и я ему об этом скажу, если понадобится...
- Впутываешь ты меня в ваши интриги. Он же - ты знаешь! - подробностей захочет, оттенков: как сказала - с кем гуляла - совсем-совсем забыла? А я не писатель, чтобы сочинять...
- А ты и не выдумывай. Всё упрощай. Мол, в Казани с кем-то что-то было. Что через тебя передаёт «всё кончено», а сама сказать не в силах.
- Да-а, если бы так можно было! Он ведь не отстанет...
- Ну, Лёнечка! Please! - я попыталась вложить во взгляд всю свою мольбу. Просто так, конечно, попутно тренируя слёзные железы для актёрского мастерства. Не получилось, ну и фиг с ним!.. Я что-то отвлеклась, а Лёня тем временем бубнил:
- ...на свадьбе плясать...
- Что-что ты сказал?
- ...на свадьбе, говорю, плясать...
- А перед этим?
- Ты вообще меня слушаешь или о Сильвере своём думаешь?
- Каком Сильвере?
- Хромоногом или одноглазом?
- А-а, о Флинте!.. Нет... извини... Так что ты сказал-то?
- Да я, говорю, думал, что на вашей с Аликом свадьбе плясать буду...
Что на это сказать? Я тоже когда-то думала... А замуж собралась выходить впервые года в три. И не за кого-нибудь, а за умопомрачительного красавца-чеха Игоря Кеблушека - Мистера Икс из фильма «Принцесса цирка». Впрочем, патентованные красавцы всегда были моей слабостью. Вторым, за кого я собиралась замуж (уже в более зрелом возрасте - в пять лет), был Антон - сын киноартиста Геннадия Королькова, тоже впоследствии ставший артистом. Мы познакомились на пляже в ялтинском Доме творчества актёров, где отдыхали с родителями. Ему было семнадцать, в его жилах бушевал коктейль из русско-персидско-греческих кровей, и был он похож на юного фавна. Я ему даже в армию письма писала - печатными каракулями. И адрес на конверте выводила: «Линия армии - линия фронта», а лист письма был весь покрыт моими поцелуями. Специально для такого случая я старательно красила губы маминой помадой и чувственно прикладывала их к бумаге. А вот за Алена Делона замуж, как ни странно, не собиралась. Хотя именно мне он пожал руку на Пражском оперном балу - протянул через чьи-то головы. Мне тогда было тринадцать, и великого француза я знала только по песне «Ален Делон не пьёт одеколон». «А он ничего, обаятельный!» - сказала я небрежно родителям после исторического рукопожатия. Время шло, имена тасовались, как короли в колоде. Алик там тоже мелькнул в качестве бубнового валета...
...Мы с Лёней сели в подъехавший автобус.
- Лень, слушай... Как, по-твоему, я - стерва?
- Да нет, что ты!
- Нет, правда, скажи честно.
- Правда, нет, ты просто красивая... когда, конечно, не морщишься, как сейчас, от навалившейся думы.
И мы засмеялись.
***
- Полина, как трудно тебя вытащить куда-нибудь. Ну, нельзя всё время торчать дома! Перестань мечтать! Это Москва! Это бурлящая жизнь! - учила Наташка.
- Да, Наташа права. Мы тебя так ждали вчера... - Лёшка состряпал унылую просящую гримасу.- И вообще, каждую пятницу мы тусуемся в клубе. А ты там ещё ни разу не была! Между прочим, в эту пятницу у Барского день рождения... Он тебя уже пригласил?
- Нет ещё, но я всё равно вряд ли приду...
- Обязательно пригласит, а отказывать нехорошо. Не будь зазнайкой.
«Павел Барский... Паоло... Пабло... Пауль... Поль... Ба-а-рррский... Красиво! Надо же! Это имя для СОЛИСТА, для певца. А он - всего-то гитарист. Хороший, конечно, но... Жаль, что это имя не замелькает на титульных страницах газет. Разве что в качестве «новоиспечённого мужа и концертмейстера знаменитой ПОЛИНЫ. Российской рок-звезды...» Мне стало смешно от пришедшей в голову чепухи. Наверное, каждый русский иногда немножко Манилов.
На последнем уроке гармонии Лёха приносит записку:
«Полина! Приглашаю Твою Светлость на мой день рождения! Одним своим появлением ты сделаешь меня счастливейшим из смертных! Всё состоится в пятницу в ночном клубе «Крейсер» около 20.00. Жду. Без тебя там будет мало света. Павел».
О Господи! Странно... Он называет меня ТВОЯ СВЕТЛОСТЬ. По словам Мамонта, «люди чувствуют». Сердце колышется. Всё внутри меня колеблется. Они все меня с ним свести хотят. Почему? Может, я как-то спровоцировала? Да что тут вообще думать! У меня есть Флинт. Флинт. Ему плохо без меня, а я тут о разных глупостях думаю...
***
Урок гармонии закончился.
Преподаватель по пению просит подождать в коридоре. Слышу, как из класса доносится чьё-то визгливое: «Всегда быть ря-а-а-дом не мо-о-о-гут люди...» Одиноко сижу в курилке. Читаю надписи на стенах:
«Не сыпь мне на рану. Лена + Паша...»
Интересно, какой это Паша?
Из класса полилась новая песня про подсолнух, исполняемая тем же пронзительным голосом с попытками «джазовых» (как девочке, видимо, кажется) импровизаций. Вместо «подсолнух» она поёт «подсёлнюх», вместо «пришла» - «пришля» и т. п. Минут через пятнадцать девичьих надрывов я, прислонившись головой к стене, начинаю проваливаться в сон... Вот уже всё вокруг замерцало, переливаясь всеми цветами радуги... барабанная очередь дождя по стеклу превратилась в единый монотонный звук... В ноту... в но... в ту... Почему в учебных заведениях нет спальни? Ведь возникают же паузы между занятиями! Можно было бы туда войти и прилечь часика на полтора на своё законное место, как в детском саду... в са... в ду... А то молодёжь болтается неприкаянная неизвестно где - вот и начинают курить, пить и неизвестно что ещё... ещё...
...Что? По закрытым глазам скользнула тень, но я продолжала «спать». Сначала я почувствовала запах одеколона... потом прикосновенье тёплых губ ко лбу.
- Что ты делаешь? - испуганно спросила я, распахнув глаза. Передо мной, скрестив руки на груди и наклонив голову набок, стоял улыбающийся Барский.
- Ты так очаровательно дремала, что я не устоял перед искушением поцеловать тебя. Понадеялся, что не разбужу, но, увы...
- Разбудил и разозлил.
- Ну не сердись, котёнок...
- Я не котёнок.
- Хорошо, взрослая киска. Придёшь?
- Куда?
- Ты что, записку не получила?
- А-а, получила. Не знаю, Паш. Мне нужно ещё...
- Тебе нужно, чтобы я тебя умолял?
- Нет, этого мне уж точно не нужно.
- Ну, пообещай мне, детка! - он вонзил в меня свой «роковой» взгляд. Он совсем другой, не такой, как Флинт. Привык быть любимцем общества. Фамильярен, но мил. Обаятельно так фамильярен. Светлые волосы стянуты в хвост, что открывает всеобщему обозрению мужественный подбородок и серебряную серьгу в ухе. Он присел на корточки, оперся локтями о мои колени и приблизил вопрошающее лицо...
- Обещаешь?
- Нет.
- Упрямица. Неужели тебе не хочется расслабиться? Не надоело в духоте этюды учить? - он взял мою руку в свои. Сильные гибкие ладони гитариста. Тёплые.
- Всё, Паша, отстань! Если смогу, приду, если нет - нет. Спасибо за приглашение, и с днём рождения тебя заранее, на всякий случай! И советую тебе выкинуть из лексикона словечки «детка, бэби, котёнок, куколка...» - учти, это имеет обратный эффект! - и я выдернула руку из его капкана и встала.
Паша заморгал, переваривая сказанное мной поучение.
- Я... ты что..? Я же...
- Полина! - позвал меня высунувшийся из класса педагог.
- Всё, мне надо идти! - я тронула Пашу за плечо в знак примирения. Меня умилила его детская реакция.
- Не злись. Я тебя буду ждать...
- Па-а-аша, здравствуй! - завизжала девушка, совсем недавно прославлявшая ПОДСЁЛНЮХ.- У тебя день рожденья, да? Будешь праздновать, да?
- Не знаю ещё... вряд ли... - и он заговорщицки подмигнул мне.
***
- Алё, Полиночка! Здравствуй, солнце! Нет, не в Москве, я в Ухте! Просто захотелось позвонить! Тут всё так клёво! Учёба - супер! Парней крутых валом - приезжай и выбирай! Ха-ха-ха, шучу... Что, с Флинтом - переписываетесь? Ну, О.К. Про Нелю слышала? И я говорю: ЖУТЬ. Мамонт - в Москву? Ни фига себе! Кто бы от него этого ждал, а? Ну, запала ты ему в душу. И мне! Целую тебя миллион раз. Летом увидимся.
Сашка всегда обдаст оптимизмом, как ведро ледяной воды выльет. Сразу хочется петь, танцевать, открыть окно
на моём шестнадцатом этаже - полетать, растолкать тучи над Москвой... Вот лечу... заглядываю в чужие жизни... вдуваю в них радость... сама радуюсь оттого, что вокруг счастье... И все в мире такие добрые. Никто ничего не взрывает, не разрушает. Все друг друга ЛЮБЯТ. Хотя, возможно, что где-то притаилось, скорчившись в углу, зло. Но ведь это только потому, что там нет меня! Прилечу - и зло рассеется! Ощущаю в себе СИЛУ, способность перевернуть мир! Всё безумно просто. Выхожу на балкон. Влажный воздух наполняет лёгкие. Ночные огни смотрят на меня и рассыпаются в глазах на тысячи звёзд...
Новая жизнь. Свет рампы - заменитель солнечного. Он греет, но не оставляет загара. А, может быть, от него сгорает что-то внутри?.. Но я не боюсь, я - молодая. Дрожащие внутри меня звуки... Тембр собственного голоса, уносящегося вдаль... Искусственное эхо - реверс... Божественные вибрации в горле...
Нет, Наташка на Саньку не похожа. Наташка проще. Она вертихвостка. С ней не особенно пофилософствуешь. Наташка занята своей внешностью (коей её Бог наградил сполна), своей карьерой и своими парнями. Сашка тоже любит «жить на полную», но она и серьёзно может. А Ната - нет.
Лёха. Он из Чечни вернулся. И рад этому ужасно. Больше ни о чём не хочет думать. Гулять хочет. Каждую пятницу.
Кстати... что-то давно мне Флинт не писал...
Я вернулась в комнату, и, будто мгновенно исполнившееся желание, на столе появилось письмо. Такой плоский белый конверт с голубой маркой. В письме много философии - именно той, по которой я тут скучаю, происшествия, новости, в том числе свадьба Сорри, байки Мамонта, а потом вдруг... что-то такое непонятное... «прости»... за что? «отпускаю»... куда?
...Я перечитала всё еще несколько раз. И стало ясно - Флинт отдалялся, отпускал меня и просил простить. В письме даже мелькнуло новое имя... Что же дальше? Где же теперь цель? А цель уже давно отделилась от меня и жила рядом, как самодостаточное существо. Я не могу вспомнить его голос. А боль? Вот она, в этих буквах, которые я сейчас пробегаю глазами. А моя боль? Где она? Я сижу в полной тишине. Только гул машин из раскрытого балкона. И ещё... тук-тук, тук-тук... Трудно дышать? Нет. Кажется. Мамины слова: «ЛЮБЛЮ - НЕ ЛЮБЛЮ»... Неужели она права? Но я же... что я? Я ещё не доросла? Так сказала бы мама.
Иду на кухню попить воды. Телефонный звонок. Не своим голосом произношу:
- Алё? Привет. Всё хорошо. Просто так. В пятницу? В «Крейсер»? Приду.
Из последнего письма я узнала также, что Флинт выдумал историю своей любви, ту, что рассказал мне в первый день нашей встречи. Сам не знает, зачем. А я - знаю.
Он спрогнозировал нашу историю. Ведь это я приезжала каждое лето к бабушке, а потом исчезла... Бабушка переехала в Москву, и в Казань я больше не езжу. Но откуда он мог знать, что так будет? Этот странный человек с проницательными глазами и металлическим голосом. Он запрограммировал жизнь на этот сюжет.
***
Возможно, однажды летом он пойдёт мимо Сковородки, присядет на широкий пень покурить и расскажет какой-нибудь «красивой и начитанной» теперь уже правдивую историю о том, как исчезла я...
А девушка спросит:
- Ты всё ещё любишь её?
А он, помолчав, прижмёт её голову к своей груди и шепнёт:
- Я очень нежно тебя люблю…
Дневник Наташи Ростовой
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Отчего люди стареют?
Оттого, что просто-напросто в нас заложена генетическая программа старения как наказание за первородный грех? Оттого ли, что устают
от борьбы за существование, от неприятных известий, от болезней, сплетен, от тяжёлого климата, лёгкого вранья?
А мне кажется, стареем мы оттого, что теряем память, забываем самих себя, своё детство, первую любовь, юную дружбу и веру в чудеса. Если же и вспоминаем, то со снисходительностью утомлённого опытом человека, когда переживания подростка вызывают раздражение, молодые порывы души выглядят наивными, а детские страхи смешными.
Меж тем, как заметил А. Сент-Экзюпери, «все мы родом из детства». И - добавлю - из юности, из той волшебной страны, откуда каждому суждено, в конце концов, эмигрировать...
Вспомним, чего попросил у всемогущего Мефистофеля старый доктор Фауст? Не богатства, не власти, не вечной жизни даже - он пожелал именно юности, поры обольщения чем-то, может быть, большим, чем сама жизнь.
«Люблю - не люблю» Полины Ольденбург - это произведение о юности, написанное юным пером. И, как чаще всего бывает в этом возрасте, речь ведётся от первого лица. Автобиография? Мемуары? Дневник? Не увязая в определении жанра, будем называть это повестью.
«Я - поэт, этим и интересен»,- говорил о себе Владимир Маяковский.
«Я живу, я люблю, пою свои песни - и этого достаточно, чтобы быть интересной людям»,- как бы заявляет Полина Ольденбург.
Кстати, стихи пишут и песни поют многие персонажи повести, не задумываясь о том, зачем они это делают. Просто не могут жить иначе в атмосфере, напоённой ароматом летнего города, где бензиновый ветер смешивается с вечерними духами, сигаретный дым сменяется пылью дождя, а шёпот любовных признаний пробивается сквозь грохот рока, как трава сквозь асфальт.
Эту прозу, воздушную, словно облачко, можно было бы назвать «инфантильным реализмом», но в то же время в ней присутствует какая-то магия, которая отличает повесть Полины Ольденбург от стандартных молодёжных опусов. Очарование повести, прежде всего, заключается в искренности текста и выстроенности формы. Автор так естественно ведёт нас от события к событию, сочетая лирические мелодии и юмор, исповедальность и лёгкую незлую иронию, восторженность и ранние потрясения, что мы начинаем невольно смотреть на мир глазами семнадцатилетней девушки.
Внешне в её жизни всё складывается удачно: живёт с родителями в Праге, в родную провинцию приезжает каждое лето - к любящей бабушке. Красивая, одарённая, она всех любит - и все любят её. Она дарит себя миру, мечтает, как всякая девушка, о любви, и та к ней приходит.
«ОН. Человек из моих детских снов... Волосы до плеч... тёмные... тонкий профиль... глубокие чёрные глаза... безумные... Про таких говорят - красив, как дьявол».
Любовь захватывает, втягивает в свою воронку, одаривает коротким, словно июльский ливень, счастьем и внезапно оборачивается страданием.
Знакомый сюжет, не правда ли? Всё это было, было - скажет кто-то. Но ведь боль у каждого своя.
Нет, нелегко быть молодым - то, что взрослым кажется очевидным, юным приходится открывать для себя впервые. То, что для взрослых - эпизод, для вчерашнего подростка - драма.
Взрослые отмахиваются от подробностей подростковых взаимоотношений и юношеских чувств, как от чего-то настолько незначительного, несущественного, несерьёзного, что и говорить тут не о чем, и замечать нечего. Но каждый - ручаюсь! - лелеет в душе с в о и собственные, пусть обычные, но такие милые сердцу воспоминания и переживания, стоп-кадры первой любви: слова, взгляды, письма, случайные встречи и долгожданные свидания, прикосновения «локтей, ладоней», мелодии старых шлягеров, «шёпот, робкое дыханье, трели соловья», неуклюжее признание, порыв, глупости... Да, и глупости тоже. Может быть, их-то в первую очередь...
Вот это драгоценнейшее «наше всё» мы помним всю жизнь, трясёмся над ненаписанными мемуарами, никому пальцем дотрагиваться не позволяем - а над чужими «детскими» страстями и посмеяться можно!
Меж тем, именно «детские» страсти определяют и направляют судьбу.
Повесть Полины Ольденбург не претендует на социальное исследование или бытописание. Скорее, это поэтический взгляд на происходящее вокруг. Но в то же время характеры персонажей, очерченные двумя-тремя штрихами, субъективно точны и выразительны.
Вот Сашка - «весёлая, остроумная, отчаянная», «друг, единомышленник, даже, скорее, сообщник». Вот Мамонт, он же Гриша,- «плотный парубок с крашенной в медный цвет головой, наглинкой в глазах и всепокоряющими ямочками на щеках». Вот гитарист Паша Барский - «привык быть любимцем общества. Фамильярен, но мил... Светлые волосы стянуты в хвост, что открывает всеобщему обозрению мужественный подбородок и серебряную серьгу в ухе». А некий Пьеро по имени Алик так и остаётся за кадром, в Праге.
Интересно, что многие участники этой истории не имеют имён, только нарочито-иностранные прозвища: Сорри, Альварес, Ричард, Макис, Флинт...
«Девушка широко (мне показалось, натянуто) улыбнулась и протянула руку.
- Анрэй.
Красиво. Давно думала, кстати: все эти прозвища их обладатели сами себе выдумывают? У меня вот нет никакого. Может, придумать и представляться как-нибудь так: Весна... или там... Амнерис... или ещё круче, типа - КАЛИПСО... Интересно, почему все здесь тяготеют к иностранным словечкам?.. Низкопоклонство перед Западом, так это, кажется, называлось во времена наших предков?»
А, в самом деле, что это? Подпольные псевдонимы юных заговорщиков, чьи словечки и смешки понятны только им, а касте взрослых недоступны? Провинциальная мода? Нет... нет... А, может быть, хлёсткая кличка, скрывающая имя, прячет ещё кое-что? Например, мальчишескую неуверенность, незащищённость, ранимость?
Вообще в этой повести второй план существует не как намерение автора показать сложность, неоднозначность нашего мира, а просто как развитие сюжета. Тихоня Неля уходит в монастырь, любимый Флинт живёт в психологическом разладе с собой, циник и враль Мамонт в глубине души - романтик, а сама наша героиня мучается от укоров совести и никак не может понять, что же происходит с её чувствами. Возможно, оттого, что не прочла ещё пушкинское: «Мгновенно сердце молодое горит и гаснет - в нём любовь проходит и приходит вновь. В нём чувство каждый день иное...»
Особая прелесть повести заключается ещё и в том, что автор не боится показать свою героиню смешной, «неправильной», слабой. Нигде она не старается выглядеть лучше, чем есть на самом деле. В ней нет ни капли притворства по отношению к читателю. И на этом пути ей, безусловно, помогает самоирония, особенно хорошо понятная сверстникам. Она подтрунивает над собой, рассказывает небылицы, далеко не всегда представая в выгодном свете. В компании друзей Полина постоянно ощущает себя на некоем подиуме, она - душа общества, её дело - развлекать, смешить, заводить, будоражить... Беззаботная стрекоза в пору красного лета, да и только!
Но она становится другой, как только оказывается одна или наедине с тем, кто ей близок. Ирония уступает место робости, жажда всеобщего внимания - стремлению понять другого, весёлость оборачивается грустью, беспечность - муками совести, а ребячество сменяется чувством, которому, как известно, «все возрасты покорны».
«...И последовала череда дней, наполненных нашей нежностью до краёв... Любовь выплёскивалась на улицы, и от наших сияющих глаз в городе явно стало светлее... На Казань обрушились белые ночи!..»
«...наша любовь... Она пахнет травой и рекой... Она хлещет с крыш потоками дождевой воды... Она улыбается нам в глаза лицами встречных... Она спит, лёжа головой на моих коленях... Она лепечет в листьях берёзы под моим окном... Она звенит в чашке утреннего кофе, размешивая сахар... Она валится с ног от голодного обморока, потому что жаль тратить время на еду... Разве так бывает? Нет. Только у нас».
Однако повесть вовсе не превращается в пасторальную идиллию. В неё неожиданно врываются и смерть, и болезнь, и разлука, делая участников этой истории взрослее и круто меняя обстоятельства их жизни.
«На вокзале.
Сердце отстукивает секунды перед отправлением. Я слышу его удары...
...В невыносимо-запылённом и заляпанном окне совсем потерялась маленькая чёрная фигурка Флинта.
Из глаз моих хлынуло море и не утихало до самого утра...»
Так заканчивается первая часть повести. И - вполне кинематографический переход ко второй части:
«Москва обрушилась на плечи последним летним ливнем. Крупные капли падали на асфальт и щелчками разбивались на тысячи брызг так же, как и мои иллюзии...»
Эпитет «кинематографический» не случаен. Эту повесть при желании можно назвать заявкой на киносценарий - настолько удачно выстроен здесь видеоряд. Читая текст, видишь окружающее, словно через объектив кинокамеры. Динамика изложения меняется в зависимости от ситуации, как темп и ритм в фильме, а подробности описания возникают, как крупный план. Да и архитектура повести - с её главными и побочными линиями - по сути, достаточно искусный киномонтаж. И совсем в духе подзабытой классической литературы параллели и контрасты - «волна и камень, стихи и проза, лёд и пламень...» - два героя-соперника, две подруги, наконец, Казань и Москва, провинциальное сборище неформалов и столичный тус будущих рок-звёзд...
..Итак, московская страница.
Чем сильна юность? Тем, что с лёгкостью создает всё новые и новые иллюзии!
Полина живёт одновременно как бы в двух измерениях - в реальной московской студенческой жизни и в виртуальной, состоящей из воспоминаний. Возникает зыбкий мост между прошлым и настоящим, между летом и осенью.
Она поступает в «Гнесинку» - здесь учат «на звезду», здесь пение - норма бытия, здесь другое общество - «ни у кого нет прозвищ, и всех объединяет общее дело».
«Когда входишь в это здание, в уши сразу врывается музыкальный гомон: надрывно плачущий рояль перекликается с истерично рыдающей скрипкой, флейта переплетается с чьим-то визжащим сопрано, отрывок из «Кармен» глушит эгоцентричная барабанная установка...»
И в этом ином измерении вместе с осенними листьями кружатся в воздухе письма Флинта, за которыми скрыто больше, чем просто юношеская любовь. В этих письмах - мучительная попытка понять себя, погрузившись в сны подсознания, и поэтическое восприятие мира.
Но и для Полины главное - это понять себя, действительно ли она так странно устроена, что сегодня «люблю», а завтра - «не люблю» является нормой её жизни. Что же самое важное для этой полудевушки-полуподростка? Пожалуй, лучше всего отвечает на этот вопрос её монолог, вернее, «поток сознания» в конце повести:
«...хочется петь, танцевать, открыть окно на моём шестнадцатом этаже - полетать, растолкать тучи над Москвой... Вот лечу... заглядываю в чужие жизни... вдуваю в них радость... сама радуюсь оттого, что вокруг - счастье... И ВСЕ в мире такие добрые... Никто ничего не взрывает... не разрушает... Все друг друга ЛЮБЯТ... Хотя, возможно, где-то, скорчившись в углу, притаилось зло... Но ведь это потому только, что там нет меня! Прилечу - и зло рассеется! Ощущаю в себе СИЛУ, способность перевернуть мир! Всё безумно просто... Ночные огни смотрят на меня и рассыпаются в глазах на тысячи звёзд...
Новая жизнь... Свет рампы - заменитель солнечного... Он греет, но не оставляет загара... А, может быть, от него сгорает что-то внутри?.. Но я не боюсь, я - молодая..»
- Какая чудесная наивность! - восклицаю я.- Да это просто... Наташа Ростова нашего времени, только не дождавшаяся Льва Толстого и написавшая о себе сама.
- Чем же тут восторгаться? - возражает скептик.- Обычный инфантилизм и обычные тинэйджерские проблемы!
- Ах, вы любитель необычного! Читаете на ночь детективы или предпочитаете «взрослые» эротические романы вперемежку с ужастиками? Так это давно уже
в зубах навязло и не волнует даже тинэйджеров.
- Что же их волнует, по-вашему?
- А вы прочитайте «Люблю - не люблю», тогда, может быть, поймёте.
Л. Т.
Следите за самым важным и интересным в Telegram-каналеТатмедиа
Нет комментариев