Повесть не о Шамовской больнице Журнал "Казань", № 4, 2012

Журнал "Казань", № 4, 2012

Преисподняя и Аваддон - ненасытимы; так ненасытимы и глаза человеческие.
Библия. Притч. 27:20

После прихода к власти нас станут считать чудовищами,
на что нам, конечно, наплевать.
К. Маркс и Ф. Энгельс. ПСС. 1929. Т. 25. С. 187

У саранчи нет царя, но выступает вся она стройно.
Библия. Притч. 30:27

Боже мой, это же Шамовская больница! - с первых строчек наконец явившейся к нам казанской повести Юрия Забусова радость вспоминания, возврата в далёкую жизнь захватила, понесла назад, в давно прожитое.

Мне десять. Мама лежит в терапии в Шамовской. Вечером прабабушка Варя нагружает сумку баночками с горячей едой для язвенника, и я бегу из нашего Школьного переулка по Ульянова, по тёмным крутым горкам к концу двойки, оттуда в каменные ворота на бесконечную аллею вдоль оврага, где в конце красным бастионом высится Шамовка. Внутри тяжело пахнет больницей,- дезинфекцией, нездоровыми человеческими телами, общественной едой, туалетами. Вечерами тут темновато: свет лампочек с высоченных потолков скудно, на излёте доходит на парадную лестницу, в большие палаты и широкие коридоры. Окна в палатах высоко, до подоконника не дотянуться. Свет из них тоже гуляет по верхам. Зато больным из окон не дует, и воздух всегда свежий, хотя двадцать с лишком человек лежат бок о бок в палате, рассчитанной когда-то на пятерых. Неприступный монолит замка и испокон чудесные профессора и врачи много лет держат тут славу надёжности медицины вообще и шамовской медицины конкретно.

Летом после третьего курса мединститута в Шамовской - первая практика, ночные дежурства, неотложка, операционная. К студентам тут привычны, персонал нас не гоняет, и чувство, что ты уже почти врач, неизбежно после первых доверенных дел, пусть ничтожных. На то и практика.

Помню ремонт, на студенческой вешалке в углу горой огромные искорёженные люстры из залов и коридоров, настенные бра,- старьё наконец-то заменили на новейшие лампы дневного света. Правда, они гудят, а полумрак вечерами не меньше.

Как ощутимо всё это в повести. Ах, молодец Юрий Георгиевич! Воскресил казанскую память. Кому, как не ему,- он же шамовский, вырос тут в большом дворянском доме на Волкова, двор выходил задами как раз на аллею над оврагом.
Полилась в душу повесть, зажурчала ручейком. И вдруг - недоумение: да что же он, всё перепутал! Всё не так! Больницу открыли в 1910 году. Вдове Аграфене Хрисанфовне Шамовой было тогда шестьдесят пять… Но хитра повесть, не зря названа сказкой, журчит, окликает, и так быть в ней сладко… Вот уже молодая купчиха мчится с доктором за рубеж, по европейским клиникам. А доктор этот акушер-гинеколог. Это невозможно! Ей же шестьдесят пять… Да и будь моложе,- какой блуд у староверки! Но она принимает своего доктора в диковинном дворце напротив университета. Стоп! Так кто же она? Почему не в своём краснокирпичном особняке на Вознесенской улице, в чужом? Этот не шамовский, ушковский. Тут жила другая женщина… Но остановиться уже нет сил. Увлёк автор своими фантазиями. Чего в жизни не бывает, в вымысле литератора живёт и здравствует. Случайно ли?

- Юрий Георгиевич, о чём ваша повесть?

Юрий Забусов, спокойный, эстет, эрудит, знает всё. Улыбается:

- А ты читай, читай…

Ручеёк журчит. В дом гинеколога вносят подарок - портрет кисти дорогого столичного мастера. На нём женщина в золотых украшениях. Это же Ольга Сергеевна! Репинский портрет!

- Юрий Георгиевич, о чём вы?

- Читай…

…«И нежная душа, и скаредная, и толстовка в чём-то, и монархистка. И стихов не понимала, и горе народное понимала. И внутри своей среды финансовой была, и над миром парила. И французская кухня, и редька с квасом…

… Началась вторая военная зима, Сталинградская. И входит старуха в лохмотьях. Ну, тогда нищих много было, но эта - что-то особенное. Ватник в дырьях, юбка драная, худа, бледна, грязна и пахнет гнилой собакой. В пояснице согнута градусов на 60, прямо карлица, хромает, жалуется на язву на ноге. Велел ей разуться, а она, заплакав, показала: ногти на ногах многострадальных в остатки шерстяных носков вросли. И бормочет, запретные слова говорит - Вятлаг, Печора…
Ногти синие, хрипит, согнута как клюка. Но положить её я не мог - мало ли нищенок и бродяг, все они больные.

Тут она вся вспылила, вся задрожала, схватила со стола чернильницу, хотела
в меня метнуть, да сил нет. Льёт чернила себе за пазуху и кричит:

- Щенок ты бессердечный! Моя эта больница, я её построила, дай хоть в ней подохнуть».

Вот оно, куда ручеёк журчащий привёл... Не о любви эта повесть, не о купчихе Шамовой.

Встают потревоженные Юрием Забусовым великие казанцы, медленно, не спеша, идут мимо, глядят странно, с нездешними улыбками. Все они тут. И не сладко уже. Потому что открыт за ними лист Евангелия, пламенем светятся буквы:
«И из дыма вышла саранча на землю, и дана была ей власть, какую имеют земные скорпионы. И сказано было ей, чтобы не делала вреда траве земной, и никакой зелени, и никакому дереву, а только одним людям. И дано ей не убивать их, а только мучить пять месяцев; В те дни люди будут искать смерти, но не найдут её; пожелают умереть, но смерть убежит от них».*

Горит на Казанке огромная мельница Шамовых, бревенчатая, в четыре или пять этажей. Мальчик Федя Шаляпин смотрит, глаз не оторвать:

«Огонь играл с нею, точно рыжая кошка с мышью. В воздухе летали красными птицами раскалённые листы железа с крыши, а окна губернаторского дворца на горе точно кровью налились. Бегал брандмейстер, маленький человек, весь мокрый, в чёрных ручьях пота на лице, и орал:

- Качай! Да качай же, черти! - и бил по затылкам всех, кто подвёртывался под руку ему. Публика не желала качать, во все стороны разбегаясь от ретивого командира. А многие прямо говорили:

- Так им и надо! Пускай горят!

- Застраховано!

- Поди, сами и подожгли.

Почти все радовались, что горит богатый, и никто не жалел труда, превращаемого в пепел».* И никто не подумал, откуда завтра в пекарни привезут свежую муку. У народа хлеб быть должен, и всё тут. Вынь, да положь! Хлеба и зрелищ!
Новую подаренную городу больницу на сто коек на бугре у Осокинской рощи благодетель, крупнейший торговец зерном и городской общественный деятель Яков Филиппович Шамов не увидел, скончался в 1908 году. Вдова его, Аграфена Хрисанфовна, через два года открыла больницу, определила средства на содержание двадцати пяти коек,- остальные с грехом пополам взял на себя город. Бог вдову пожалел, призвал в 1916 году. Не увидела старушка поругания над трудами отца и мужа, разграбления и убийств. Не шагала, разутая, этапом. Вовремя ушла с миром. Не застали её страсти от Иоанна.
А через год сбылось… Нагрянуло… Какая же это саранча! Под ней кони, приготовленные на войну, «и на головах у ней как бы венцы, похожие на золотые, лица же её - как лица человеческие, и волосы у ней - как волосы у женщин, а зубы у ней как у львов».**

Нет уже Ушковых, знаменитейших заводчиков, основателей российской химической промышленности. Не место буржуям в стране рабочих и крестьян, буржуй - бездельник, кровопийца и враг трудового народа. Не машешь кайлом - значит, не трудишься. И никому дела нет, откуда взялись на пустом месте заводы, посёлки и города вокруг, пристани, корабли, рабочие места, зарплаты, школы, больницы, храмы, театры. И нет дела карающей руке пролетариата, что Ушковы из крестьян… Как раз двести лет назад в Старой Бондюге Елабужского уезда государственный крестьянин Егор Ушков в сараюшке устроил красильню для холстов и шерсти. За красителями ездил на Урал, понял, что дело выгодное. Сын его, Яков Егорович, уже скупал земли вокруг. А внук Капитон Ушков возвёл близ Елабуги первые в России химические заводы. Строили их иностранцы, поставили дело по-европейски. Без ушковских хромпика, серной кислоты, поташа, штыковой меди, железного и медного купороса, сернокислого глинозёма, квасцов в России встало бы производство стекла, мыла, красок, текстиля, керамики, кожи, пороха и ещё много-много чего. Просто встало бы, в один день. Сам великий химик Д. И. Менделеев лучше заводов в стране не знал, в 1893 году приезжал к Ушковым на Каму в Бондюг создавать бездымный порох пироколлодий. Пётр Капитонович укрепил дело ещё больше. В империи Ушковых заводы, корабли, причалы, мельницы, прииски обеспечивали рабочие места, государству прибыль, людям товар, вытесняли иностранцев с российского рынка. Стараниями таких хозяев как Ушковы аграрная Россия растила собственное крупное промышленное производство, хоть и медленно пока ещё, но верно. Товарищество химических заводов «П. К. Ушков и Ко» было теперь не только купеческим делом,- при царе Ушковы по праву считались одними из первых профессиональных организаторов экономики России. В дар строили Ушковы приюты, школы, больницы, бесплатные санатории для рабочих, храмы, в Москве были пайщиками МХАТа.

Дом, да не дом, дворец Зинаиды Ушковой напротив Казанского университета - подарок Алексея Константиновича Ушкова жене, Зинаиде Николаевне Высоцкой, к свадьбе. Тут доктора, героя повести Юрия Забусова, принимает казанская благотворительница-купчиха.

Через полвека водили нас, школьников, туда на экскурсию показать воочию, как развратно жили при царе буржуи. Страна ещё не вылезла тогда из коммуналок, и экскурсии эти имели успех. Ни разу мудрые учителя не сказали нам: «Дети, любуйтесь, это прекрасно! Дети, трудитесь как Ушковы, это важно всем!» Из года в год уловки экскурсоводов не менялись.

- Как вы думаете, дети, почему каждое помещение дворца оформлено в разном стиле?

Мы упирали глаза в пол, мы не знали, что такое оформить помещение в стиле. Все жили в одном стиле. Обои на ломкой газетной бумаге продавали по записи только ветеранам войны и распределяли партийной элите. Остальные белили стенки, неленивые покрывали их сверху бронзовым накатом.

- Безграмотные кровососы купцы ничего кроме жадности не знали, они же книжек не читали, только обжирались, кутили, играли в карты и носились на лихачах. Поэтому, когда к купчихе Ушковой пришёл модный архитектор Карл Мюфке и спросил, в каком стиле она хочет иметь дворец, купчиха не могла двух слов связать. Их же и грамоте не учили. А эта не растерялась и брякнула:

- Хочу дворец во всех стилях!

Так и построил несчастный архитектор. Долго мучился.

Нас вели по библиотеке и показывали стили. А в конце, придавленных невообразимым великолепием этого жилища, обязательно спрашивали:

- А как вы думаете, сколько человек жило в этом доме?

Это был самый выверенный удар по купцам и буржуям, потому что жила на этих сказочных просторах одна-единственная купчиха Зинаида, никогда не читавшая книжек. Скорее всего, экскурсоводы с утверждённым в райкоме КПСС текстом их рассказов представления не имели о Зинаиде Ушковой. О том, что она была дочерью знаменитого профессора хирургии Казанского университета, любимца студентов Николая Фёдоровича Высоцкого. Того Высоцкого, что написал один из первых в стране учебников по хирургии, был одним из создателей системы здравоохранения и санитарного надзора Казани, во время войны 1905 года организатором и руководителем Казанского отделения общества Красного Креста, благотворительного казанского военного госпиталя на фронте в Маньчжурии. Организатор борьбы со страшными непрерывными эпидемиями заразных болезней, Николай Фёдорович добился у царя открытия в Казани микробиологического института по образцу Пастеровского и был его первым директором. А ведь был хирургом… В годы голода профессор собирал врачебно-продовольственные отряды, спасавшие крестьян губернии. И ещё много и много чего успевал неуёмный Николай Федорович сделать доброго для жителей Казани и губернии. А ещё это был знаменитый этнограф и коллекционер древностей, член-учредитель Общества археологии, истории и этнографии Казанского университета, один из создателей его музея и Казанского городского музея. Наравне с профессорами-историками вёл раскопки в Казанской губернии и даже в Швейцарии. Московский исторический музей таких, как у Высоцкого, экспонатов не имел. Домашний музей профессора с античными, древними восточными экспонатами, собранием медной русской посуды, икон, предметами каменного века, монетами, этнографическими коллекциями был открыт всем желающим. Надо думать, дочка Высоцкого Зинаида книжек не читала.

В нашем детстве владелец заводов, газет, пароходов был врагом. Никто бы не пожалел его, не пощадил, даже добрые советские дети, любившие каждого зелёненького кузнечика. Хорошо, что перед нами тогда уже не стоял этот нравственный вопрос, ибо буржуев рабочий класс успешно и навсегда уничтожил задолго до нас, когда пришло на нашу землю время саранчи.

«Шум от крыльев её - как стук от колесниц, когда множество коней бежит на войну. Царь над нею - ангел бездны, имя ему по-еврейски Аваддон, а по-гречески Аполлион, губитель».*

В Елабуге, построенной трудами и милостью купечества, в том числе и Ушковых, в 1918 году «Совдепы накладывали на буржуазию миллионные контрибуции. Не вносившие полностью немедленно убивались. Также убивались купцы, заподозренные в контрреволюции. Так после ужасных пыток был убит в Елабуге известный коммерсант В. И. Стахеев. В Елабуге несколько месяцев продолжали убивать совершенно безнаказанно чиновников, общественных деятелей и купцов».**

Бежали от смерти ненавистные народу Ушковы. На их заводы пришли другие люди, в их дома въехали новые хозяева. Бондюжский химический завод назвали именем его первого советского директора, комиссара с наганом,- умели советские власти увековечить не тех, кто создавал, а тех, кто отнимал. Городу, что вырос вокруг завода, дали имя великого химика, приезжавшего сюда дважды на пару месяцев. Ещё месяц назад на сайте города, возникшего на капиталы и стараниями пяти поколений промышленников Ушковых, среди знаменитых людей этого края стояли в ряд сначала Д. И. Менделеев - профессор Петербургского университета, потом Б. Л. Пастернак - поэт, переводчик произведений У. Шекспира, лауреат Нобелевской премии за книгу «Доктор Живаго», который на несколько месяцев в 1916 году, во время всеобщей мобилизации мужчин на войну, приехал зачем-то из Москвы и жил тут у друзей в глуши и тишине. Потом уж в списке П. К. Ушков - один из организаторов химической промышленности в России, предприниматель, купец, основатель Бондюжского химического завода, вокруг которого вырос город Менделеевск, почётный гражданин Елабуги, награждённый орденами и медалями Российской империи. Других Ушковых, пяти поколений, в этом краю вроде бы и не было. Далее шёл Б. И. Збарский - учёный-биохимик, что изобрёл способ получения медицинского хлороформа для наркоза, будущий академик, бальзамировавший тело В. И. Ленина. За ним В. Г. Хлопин, разместивший в черте города в 1921 году радиевый завод, навсегда нарушив тут экологию. А также знаменитость Е. В. Уткин - местный поэт, учитель, затем директор Сетяковской школы. Выше этого перечня знаменитостей района на сайте был назван ещё один известный политик Бондюга - Надежда Крупская. Видать, заплывала на час с политпароходом, выступала на митинге в мятой сатиновой юбке, клеймила гадов Ушковых, выжимавших ради барышей последнюю пролетарскую кровь. А то, сколько награбленных российских денег её супруг и его команда перевели на свои счета в швейцарские банки, она смолчала, хотя знала номера счетов. И что Ушковы построили для своих рабочих бесплатный санаторий с грязелечебницей Варзи-Ятчи, конечно, сказать забыла. И все забыли. Грабь скорее награбленное,- это разрешил Крупской муж. Грабь, пока новая саранча не налетела и не отняла. Очень все спешили.

Но летит саранча, стучит крыльями. Вот уже выгоняют из дома на Московской улице Потомственную почётную гражданку Казани, первую из всех казанских благодетелей, Ольгу Сергеевну Александрову-Гейнс.

«Бегают по городу, поднимаются на стены, влезают на дома, входят в окна, как вор».* «…оставшееся от саранчи ели черви, а оставшееся от червей доели жуки».**

Куда ни глянь в Казани - всё её дары.
Принадлежавший ей Пассаж на Воскресенской продала городу за полцены, уступив полмиллиона рублей. В 1880 году построила двухэтажный приют для девочек и содержала его, там же в память брата открыла церковь. Помогала Александровскому родильному приюту, где беднячки рожали бесплатно. В 1884 году дала городу 500 тысяч рублей для покупки и перестройки под Городской научно-промышленный музей части Гостиного двора. В 1889 году дала 50 тысяч Ксенинской женской гимназии для покупки и постройки здания и 10 тысяч Попечительскому совету гимназии, а в 1894 году учредила там стипендию имени умершего мужа А. К. Гейнса. Ещё она в 1889 году дала 85 тысяч городу для устройства земской Александровской больницы на Новогоршечной улице, 15 тысяч детской лечебнице, 3 тысячи архиепископу для устройства церкви в училище для девиц духовного звания, ещё Родионовскому институту благородных девиц, Ложкинской богадельне, мусульманской общине. В 1890 году передала купцу М. И. Галееву 10 тысяч рублей для организации мусульманской богадельни в память своего покойного отца С. Е. Александрова. В 1897 году дала Мариинской женской гимназии 10 тысяч рублей для учреждения стипендии имени покойного брата А. С. Александрова.

В ноябре 1890 года по представлению Городской думы Государь Император за широкомасштабную благотворительную деятельность присвоил Ольге Сергеевне звание Почётной гражданки Казани. Для города это было немалым событием: с 1864 года этого звания удостоились всего семь человек, из них один генерал-губернатор казанский, три министра финансов России, а также вдова профессора Юлия Петровна Годяева за пожертвование дома и капитала для организации богадельни, Иван Фёдорович Лихачёв за пожертвование городу художественной коллекции и Ольга Сергеевна - за всё, чего и не перечесть, и не припомнить целиком. Городская Дума нашла, как выделить Ольгу Сергеевну среди своих Почётных граждан: её портрет кисти Ильи Репина, под ним позолоченную доску с благодарностью навсегда поместили
в зале заседаний Думы.

Этот был важный для Ольги Сергеевны год: почести от города, знакомство с великим Репиным, которому позировала в Петербурге для двух портретов, и - брак с Александром Константиновичем Гейнсом, чудесным Гейнсом, генералом-лейтенантом в отставке, бывшим недолго Казанским губернатором. Александр Гейнс, герой обороны Севастополя,- в двадцать один год пошёл добровольцем. Куда бы военная дорога ни заводила, Александр Константинович изучал этот край, ситуацию, писал путевые записки, дневники, доклады, обдумывал. После подавления Польского восстания написал анализ его причин, подал доклад наместнику, не побоялся. В мае 1865 года тридцатилетнего полковника Генерального штаба посылают исследовать Среднюю Азию,- туда устремилась Россия, опережая недовольных англичан. Но сначала тысячи километров от Монголии до Ташкента с небольшим отрядом, рискуя каждую минуту жизнью, прошёл Гейнс, изучил всё, описал каждый шаг в своих увлекательных записках и рассказах. Читать их удовольствие и сейчас, а тогда - это был необходимый минимум знаний всем, кто по службе или торговле попадал в небезопасные просторы новой страны. Умный полковник писал проекты устройства Туркестана, и генерал-губернаторы без его советов решений не принимали. Знаменитые исследователи природы Туркестана именем Гейнса называли открытые ими виды животных. Его рассказы и исследования печатали крупнейшие журналы. Его библиотеки были огромными. Собранные в путешествиях географические и этнографические коллекции Гейнс дарил крупным музеям.

С ташкентских времён он дружил с В. Верещагиным, И. Крамской писал его портрет. Перед постройкой порта у Белосарайской косы на Азовском море Гейнс руководил там комиссией, изучавшей положение дел, своё исследование представил в виде серьёзного труда «О торговле по Азовскому прибрежью».

Он был генерал-губернатором Тургайским, Одесским градоначальником, действительным членом Русского географического общества и Общества любителей естествознания, антропологии и этнографии. За год, пока Гейнс был казанским губернатором, в городе появились музыкальная школа, кружок любителей музыки, Общество любителей музыки, Общество любителей сценического искусства, первая ежедневная газета «Волжско-Камское слово», открылась телефонная станция. А потом… Он болел. В Севастополе во время боя разорвавшимся снарядом обожгло лицо, контузило, травмировало глаз. В пустынном раскалённом Туркестане, где лихорадки поджидают от каждого комара, кочевая жизнь не добавила здоровья. В 1869 году Гейнс на год был «уволен в отпуск за границу для излечения болезни». В Туркестан, как ни звали, больше не вернулся, остался в Петербурге. Он уходил с высоких министерских должностей, видимо, по болезни, но через несколько месяцев получал новые. Видимо, был нужен. В марте 1885 года генерал Александр Гейнс вышел в отставку в запас Генерального штаба. А через пять лет убеждённый холостяк предложил руку и сердце Ольге Сергеевне Александровой,- с ней его познакомило недолгое казанское губернаторство. У Ольги Сергеевны в Петербурге была квартира на углу Почтамтской улицы, где она часто живала, «брала уроки творчества», дружила с известными деятелями искусства. Знакомство могло продолжаться и там. На репинском портрете этой поры Ольга Сергеевна во всём расцвете женской зрелости,- умная, спокойная, красивая. Любимая. Уж очень похожи они были с мужем по интересам, жизненному размаху, по человеческой сути и стати. Пара! Через полтора года Александр Константинович скончался в Ницце «от тяжёлой продолжительной болезни». Вдова сама привезла его тело в Казань и упокоила в Зилантовом монастыре в семейном склепе, над которым в 1895 году возвела храм Успения во имя святой благоверной Великой княгини Ольги. «Храм невелик, но богато украшен - с иконостасом из белого мрамора, с богатой утварью и художественной живописью, он может служить украшением обители...» - писали казанские газеты.
Ольга Сергеевна в 1897 году издала в Петербурге «Собрание литературных трудов» мужа в трёх томах. За год до этого Илья Ефимович Репин написал по фотографии его портрет. Ольга Сергеевна служила панихиды на могиле мужа, и больше замуж не вышла.

А что же повесть о Плетенеевской больнице?

Это Ольга Сергеевна Александрова-Гейнс, а не Агриппина Хрисанфовна Шамова, водила дружбу со знаменитым казанским акушером-гинекологом Николаем Николаевичем Феноменовым, молодым профессором университета. Он занял кафедру в 1885 году и за четырнадцать плодотворных казанских лет стал великим спасителем казанских женщин, создал при университете гинекологическую клинику по лучшему заграничному образцу, написал первое в стране руководство «Оперативное акушерство», изобрёл удобные хирургические инструменты, начал применять при родах и операциях правила асептики и антисептики, чем в два раза снизил смертность и осложнения. И оперировал каждый день, принимал сложные роды, без устали,- в этом он был лучшим в России. Потом Петербург забрал Феноменова к себе. Когда в 1906 году опасно заболела жена Льва Николаевича Толстого Софья Андреевна, в Ясную Поляну срочно приехал из Петербурга профессор-гинеколог В. Ф. Снегирёв. Поняв, что нужна экстренная операция, он попросил вызвать Феноменова.
Профессор Феноменов занят был в университетской клинике неимоверно. Шутка ли, за четырнадцать лет семьдесят статей в научных журналах, четыре ученика стали докторами наук, в клинике впервые начали оперировать онкологические процессы. Очень много было запущенных женских заболеваний, и профессор сокрушался, что малоимущая женщина к гинекологу за целую жизнь ни разу попасть не может.

Планируя в 1889 году создание Забулачной больницы с детским отделением для жителей Старотатарской, Мокрой и Ямской слобод, Ольга Сергеевна Александрова-Гейнс выделила на это сто тысяч рублей и взяла дело практически на себя. Пять лет, пока не открылась больница с терапевтическим, хирургическим, гинекологическим, инфекционным отделениями, да ещё и детская больница, и амбулатория, сама вникала во все тонкости больничной организации. Помогал ей знаменитый казанский профессор-терапевт Алексей Николаевич Казем-Бек. Это он познакомил Ольгу Сергеевну с Феноменовым. Оба профессора были пятью годами младше Ольги Сергеевны, оба горели на работе, и бедных лечили бесплатно. Феноменов, хотя минуты свободной не имел, согласился заведовать в Забулачной больнице женской лечебницей с гинекологическим и родильным отделениями, что и делал с успехом, став чуть ли не святым для казанских женщин.

А дальше… А дальше пришла на землю саранча из бездны. «Бегают по городу, поднимаются на стены, влезают на дома, входят в окна, как вор».*

Грустно улыбается Юрий Забусов. Идут мимо потревоженные им великие казанцы, медленно, не спеша, глядят странно, с нездешними улыбками. Все они тут.

Генерал Гейнс ведёт под руку согбенную старушку в лохмотьях,- на ногах драные носки, кашляет кровью. Целует ей генерал дрожащие руки. Сзади три врача, великие профессора Высоцкий, Казем-Бек и Феноменов, на лицах грусть,- не пережили революции.

В 1916 году Ольга Сергеевна устроила выставку своего художественного собрания,- восемьдесят девять работ, пейзажи И. К. Айвазовского, А. П. Боголюбова, А. В. Гине, Г. П. Кондратенко, Л. Ф. Лагорио, И. И. Шишкина; жанровые картины П. О. Ковалевского, К. А. Трутовского, Маковских, портреты И. Е. Репина. Напечатала каталог. В 1917 году передала двести тысяч рублей только что организованному в Казани Северо-Восточному археологическому и этнографическому институту,- там теперь работал великий коллекционер, знаток искусства и древностей, один из организаторов Казанского городского музея, и какое-то время его директор, профессор Н. Ф. Катанов. А когда грянуло, чтобы сохранить коллекцию, Ольга Сергеевна передала её в 1918 году этому институту. И вовремя передала. Осенью 1918 года почти семидесятилетнюю женщину из дома выгнали, всё, и деньги, и имущество, конфисковали и разграбили. Она писала письма в Северо-Восточный институт с просьбой скорее забрать обстановку из её дома - это тоже художественные редкости. Сотрудники института бросились спасти хоть что-то, искали по городу, вызволяли с трудом. Кое-что и сегодня уцелело в музеях.
Вспоминают, что нищая барыня генеральша Александрова доживала без всяких средств, людской милостыней, в подвале своего дома. В мае 1927 года в коллегию по наблюдению за охраной памятников ТАССР поступило заявление, написанное чужой рукой по просьбе гражданки Гейнс О. С., сама писать она уже не могла. Гражданка просила власти по случаю её смерти разрешить похоронить её в фамильном склепе на кладбище Зилантова монастыря. Власти не возражали, они ещё не добрались до храмов и кладбищ. 31 октября в богатый купеческий склеп под храмом в Зилантовом монастыре внесли нищий гроб, поставили пятым к четырём.

Следующим почётным гражданином города Казани, восьмым за всю историю, 22 апреля 1987 года стал Владимир Ильич Ульянов-Ленин за особо ценный вклад в развитие Казани. Тот человек, что в 1918 году в «Очередных задачах Советской власти» призывал:

«Богатые и жулики, это - две стороны одной медали, это - два главные разряда паразитов, вскормленных капитализмом, это - главные враги социализма, этих врагов надо взять под особый надзор всего населения, с ними надо расправляться».
Ему вторила большевистская «Красная газета» Петросовета: «Пусть прольётся кровь буржуазии и её слуг,- больше крови!»

31 августа 1918 года не отставала газета «Правда»:
«Гимном рабочего класса отныне будет песнь ненависти и мести!»
Ленин так определял «Задачи отрядов революционной армии»:
«Отряды должны вооружаться сами, кто чем может (ружьё, револьвер, бомба, нож, кастет, палка, тряпка с керосином для поджога, верёвка или верёвочная лестница, лопата для стройки баррикад, пироксилиновая шашка, колючая проволока, гвозди против кавалерии). Начинать нападения при благоприятных условиях, не только право, но прямая обязанность всякого революционера».

А когда в Казань вошли в сентябре 1918 года красные войска Троцкого, через несколько дней председатель Казанской ЧК красный латыш Мартын Лацис телеграфировал в столицу:«Казань пуста, ни одного попа, ни одного монаха, ни буржуя. Некого и расстрелять. Вынесено всего шесть смертных приговоров».

Горят огненными буквами призывы ленинских палачей. Идут мимо великие казанцы, медленно, не спеша, глядят странно, с нездешними улыбками. Все они тут. У генерала Гейнса в руках газета. Швырнул Александр Константинович её на землю, как перчатку белую с руки, поморщился. Так вызывают на дуэль. Не дело драться боевому генералу с кем попало. Выпороть на конюшне,- и достаточно. Летит по ветру газетка. «Репин просто так портретов не писал»,- сообщает писатель. Это понятно, Илья Ефимович не был филантропом, а был самым дорогим художником России.

«В 1890 году городской голова Сергей Викторович Дьяченко получил пахнувшее дорогими духами письмо. Оно было подписано Ольгой Гейнс, пожилой дамой».

На этой сорокалетней красивой женщине только что женился холостяк Гейнс, на шестнадцать лет её старше. Пожилая? Помилуйте… Он считал её молодой. Хотя, писатель уточняет, что, ухаживая за больным стариком отцом, «…Ольга, видимо, поэтому долго не выходила замуж. В купецких делах она не смыслила».

С. Александров ушёл в мир иной в 1870 году, его незамужней дочери Ольге всего двадцать. В купецких делах не смыслила. А в государственных потом смыслила. В искусстве была искушена. И аристократка - посмотрите на портрет Репина, один из лучших его женских портретов!

Но вот:
«Во второй половине 80-х к ней сватается - невеста-то весьма завидная! - только-только вышедший в отставку бывший губернатор Александр Константинович Гейнс. Сорокалетняя дева согласие на замужество даёт, однако принятый образ жизни менять не собирается: постоянно пропадает на разнообразных собраниях и раутах многочисленных попечительских советов, членом коих она состояла, и продолжает широко жертвовать на богоугодные дела весьма значительные суммы».
Это понятно, писатель держал свечку и вёл хронограф семьи генерала Гейнса. Знал доподлинно, кто из супругов где сутками пропадал. А дальше автор начинает считать чужие сто с лишним лет назад потраченные деньги, сокрушается, глядя на пассаж на Воскресенской:«…только на одно строительство (без отделки) которого Александром Сергеевичем было ухлопано около 800 тысяч рублей».

Писатель судорожно подсчитывает, сколько же просадила взбалмошная купецкая старая дева Ольга Александрова на свои прихоти, и уже даже в воображении не справиться с этой суммой:«Такого масштаба благотворительность жены не могла пройти бесследно и для Гейнса. Подсчитав однажды, что деяния супруги тянут уже на 2 миллиона рублей (в переводе на нынешние цены это более двадцати миллионов долларов), он крепко расстроился и отдал Богу душу. Случилось это в 1893 году».

Ещё раньше в своей книжке про казанских купцов автор дал более развёрнутую, по-пролетарски комичную картину смерти царского генерала, незадачливого супруга купчихи Александровой.

«Возможно от старости, а, возможно, подсчитав, что богоугодные дела жёнушки тянут на кругленькую сумму в 2 миллиона рублей, он прослезился, приложил руку к тому месту, где, по его мнению, у него было сердце, охнул тихонечко и отдал Богу душу».*

Бедный, бедный боевой генерал, великолепный Александр Гейнс! Один из лучших людей своего времени! Сидел, щёлкал счётами, переводил мотовство супруги в доллары 2007 года, и когда, наконец, сосчитал по курсу Центробанка, плюс налог на благотворительность, плюс потерянные проценты за сто с лишним лет, плюс процент на конвертацию, от ужаса сыграл в ящик. Хорошо ещё, мудрый советский писатель не подозревал, что у Гейнса были долги, и после его смерти его вдова взяла их на себя. А могла бы отказаться, прокутить сэкономленные рублики. И что Ольга Сергеевна регулярно устраивала панихиды на могиле мужа, о чём писали газеты.

Ковыряются странные в чужой, давно ушедшей бесследно жизни. Бесследно, поскольку прошлась по этим жизням саранча из бездны. И в голову не может прийти сегодняшним судьям простая мысль, что генерал Гейнс и его застрявшая в девках купчиха просто друг друга любили. Просто. Как другие. И им было хорошо вместе, потому что были они ровней. И оба знали о болезни Александра Константиновича, и потому каждый час вместе был бесценнее. А если и не так, ваше ли это дело, господа… Век с лишним пролетел, а не успокоятся люди. Всё выволакивают на улицу венчальные Ольги Сергеевны простынки, дорогие, настоящие, рассматривают на свету, принюхиваются. Лучше бы портрет её в городской думе повесили на место и табличку под ним позолотили.

- Юрий Георгиевич, что вы натворили! Нужно ли было… Вызвали их всех сюда…Стыдно же. Стыдно им в глаза глядеть…

Они мечтали, поколениями трудились, рисковали, создавали из ничего нашу страну, людей вокруг любили, жалели, одаривали. Без них была бы ледяная пустыня, а не великая Россия. Могли бы увести деньги за границу и отдыхать там от многострадальной своей родины. Но они были великими людьми своей страны и своего народа. И ни слова доброго им. Ни памятника. Ни улицы. Ни зала в музее. Ни имени их собственному заводу. Ни урока в школе. Только пуля, прорубь, ГУЛАГ да насмешки. Разве одна Шамовская больница ещё теплится в памяти, хотя официально она другая. Да и, того гляди, отдадут кому в собственность под офисы, и Шамовы забудутся…

- Потому и повесть о ней,- говорит Юрий Забусов, тоже улыбается, странно, загадочно, и, сильно хромая, встаёт в ряд с идущими. И горят за ними пламенем буквы на листе из Писания:

«Преисподняя и Аваддон - ненасытимы; так ненасытимы и глаза человеческие».**

Подробнее: http://kazan-journal.ru/news/chitalka/povest-ne-o-shamovskoy-bolnitse