Страшные рассказы

Журнал "Казань", № 4, 2013

НОС

Считается, и правильно, что человеческий нос является выразителем характера его обладателя. Все это знают, хотя и отдают предпочтение, абсолютно ошибочно, глазам. Просто нос трудно описать так, чтобы он казался красивым. Попробуйте, и вы сами в этом убедитесь. Такие эпитеты, как орлиный, греческий или римский, конечно, могут дать нам представление о некой исторической формации человеческого общества или даже о его законах и революциях. Но как эти слова могут охарактеризовать самого человека, на лице которого водружён этот элемент? Никак. И ничего с этим не поделаешь.

Нос - это самостоятельное и никому не подвластное существо. Нос живёт отдельно от жизни того, кто самодовольно думает, что обладает им. Носы имеют свою историю, свои переживания и свои думы. Нет сомнения, что носы могут ходить по улицам. Кто сомневается, пусть внимательней посмотрит вокруг. Носы это индивидуальности. Вы убедитесь в этом, если начнёте с научным энтузиазмом изучать встречаемых вами людей и их носы.

Есть носы скромные и почти незаметные. Есть гордые и надменные. Есть задумчивые и умные. Есть любопытные и вызывающие. Есть носы расплывчатые в своём непонимании жизни. Эти несчастные носы, будучи расплющенными, сами по себе отражают жестокость жизни и природы. Есть изящные точёные носы, часто несущие в мир нечто, что можно назвать ничем. Бывают носы хищные и жадные, но о них никто даже вспоминать не хочет.

Как сами видите, носы бывают разнообразными. Сейчас не время и не место описывать всё это разнообразие. Мы остановимся только на одном Носе, самом интересном и удивительном из когда-либо встреченных мною.

Для начала расскажем о том, кто владел этим замечтательным Носом. Разумеется, слово владел является чисто условным, потому что, как мы уже сказали, носы никому не могут принадлежать.

Саул имел библейское имя и библейский нос. Я встречал этого человека почти каждый день в последние годы моего проживания в многоэтажном квартирном доме для стариков. На новый манер мы имели общую комнату на первом этаже, и это было хорошо, потому что мы могли там встречаться и поддерживать человеческое общение, так стремительно исчезающее с лица земли.

Саул был большим грузным человеком, и у него был выдающийся нос. Нет, не такой, как вам подумалось, хотя мог быть именно таким, судя по его имени. Его нос имел форму большой фасолины, или, точнее, боба. Он располагался посередине круглого мясистого лица над прорезью тонкогубого рта. Бобообразый нос выступал на величину, равную радиусу лица Саула. Иными словами, вы никак не могли не заметить этого носа, не могли пройти мимо этого удивительного человека. Вы могли не заметить его маленьких хитреньких глазок, но носа никак не могли миновать.

Каждый вечер Саул спускался вниз, садился в кресло и спал. Просыпался он сразу и быстро, если кто-нибудь садился рядом. Саул просыпался и начинал расказывать истории. Наши старики не очень любили его истории. Считали его мелочным и странным человеком. Мелочным его считали за то, что он постоянно говорил о дороговизне и обсчитывании в соседнем магазине, а странным - потому, что он всё время настаивал на необходимости «притягивания» менеджеров нашего дома, а также правительства страны к суду за совершаемые ими преступления.

«Это же просто надувательство и безобразие. Слива в нашем магазине стоит на десять копеек дороже, чем на лотке за углом. Стоит ли покупать в магазине?»
«Вы посмотрите, как с нами обращаются. Вот это кресло уже год, как поломалось. Видите, ножка отвалилась. Я ещё год назад позвал нашу управляющую и показал ей отвалившуюся ножку. Она взяла ножку, и с концами. Видите, я подложил книги, чтобы можно было сидеть. Книгам ничего не сделается. Но это же непорядок, мы старые люди, и нам положено сидеть».

«А этот наш президент!!! Смех один! Почему он миллионер, спрашивается? Пенсионеры страдают, живут в бедности, а он по разным странам постоянно мотается. Вы видели, в каких отелях он останавливается?»

Так возмущался Саул, и его Нос всегда возмущался вместе с ним. Нос кивал и закручивался в пространстве, резал воздух вокруг острым ножом, втыкался в слова и разбрасывал их шрапнелью вокруг. Нос, будучи бобообразной формы, имел посередине канавку. Некий надлом. Казалось, что одна половинка носа за справедливость в ценах, а другая - за справедливость в политике. Как два ствола в ружье. Вот такой был нос.

Мне нравилось слушать Саула. Он рассказывал о своей прошлой жизни, о работе, о женщинах, и мне это было интересно. О женщинах он всегда говорил мягко и уважительно. Этот человек, видимо, был большим их любителем. Женщины, я могу поручиться, любили его тоже.

Одна из историй его жизни озадачила меня и превратилась в рассказ. Вот что поведал мне Саул.

«Мой отец пропал на фронте. Мать никогда не могла в это поверить. Мы жили в постоянном ожидании его возвращения. Но шли годы, отец не возвращался. Я не так много учился, не получил достойного образования, хотя был всегда очень способным и умным. Но мне пришлось рано начать работать. Мать не могла содержать меня и сестру. И хотя сестра была старше, я помогал ей учиться, потому что она оказалась способней меня и поступила в институт. Я же работал с четырнадцати лет. Потом меня взяли в армию. Там было интересно, знаете, очень интересно. Тогда была другая армия. Хотя!.. Вы видите вот эту ложбинку на моём носу. Вы думаете, это так было от моего рождения? Ничего подобного. Это шрам. Да-да, шрам. Неправильно расчитали и шарахнули по нам настоящими снарядами. Да, на учении. Представьте себе, три человека погибли. А мне вот по носу. Вот так. Вы думаете, я это дело так оставил?»

На этом месте рассказа Нос яростно закивал и врезался в слова осуждения.

«Ничего подобного. Я всех их притянул. Всех! Наш полковник постоянно говорил, что у него одна нога уже в лампасах. Так вот, у него ни на одной ноге ничего подобного не получилось. Наоборот! Приехала комиссия. Я им говорю: «А где же эти трое, что погибли?» И понеслась! Все полетели со своих мест и чины потеряли. Так и посыпались и звёзды с погон, и сами погоны. Но самое интересное, что я вам хочу рассказать, так это то, что благодаря этой ложбинке, или, если правильнее, шраму, нашёлся мой отец».

Нос согласно закивал.

«Да, еду я однажды в автобусе. Вдруг ко мне подходит незнакомый человек и говорит: «Ивините, как ваше имя?» Я сначала не хотел отвечать, но что-то в лице этого человека показалось мне удивительно знакомым».

Нос усмехнулся.

«Да, вы совершенно правы. Это был нос незнакомца. И самое поразительное, что на его носу была такая же канавка, как и на моём. Вы ведь заметили канавку?»

Нос улыбнулся и уткнулся в мои глаза.

«Соответственно, я назвал ему своё имя. Человек задрожал всем своим грузным телом и закричал на весь автобус: «Ты мой сын! Ты мой сын! Посмотрите на его нос! Он мой сын». Так мы с ним долго смеялись и радовались, и всё время показывали окружающим наши носы.

Он был женат на другой женщине и не сразу показался моей матери. Что поделаешь, так бывает. Однако всё же однажды пришёл. Они вспоминали молодость и то, как я появился на свет, и как сразу же началась война. Он рассказывал про бои на фронте, она про эвакуацию и про непосильную работу на заводах. Потом он сообщил, что был в плену. Это было тяжело слушать. Там в лагере он встретил ту женщину, на которой женат сейчас. Мама не обиделась».
Нос Саула погрустнел и опустился.

«Но самое удивительное впереди. Вы только послушайте. Во время этого единственного посещения мой отец постоянно обращал внимание на мой нос и подчёркивал наше сходство. «Как сильна генетика! Смотри! Никто не может отрицать, что он мой сын». Это он говорил про меня. Мать странно улыбалась. Я тоже. «Смотри, даже ложбинка такая же. Я уж не говорю про величину и внушительность». Это он говорил про мой нос. И хотя я знал нечто про мою ложбинку, я не сказал этого отцу. Он так гордился и своим носом и мною. Мне не хотелось омрачить его радости».

Нос вытянулся и сделался очень гордым. Казалось, Нос понимал нечто, чего не понимал сам Саул.

«Да, да, смотри, какой нос! Мой нос!» Ложбинка! Этого не подделаешь!» - восклицал отец и гладил свою трещину на носу. Интересно, что я тоже имею такую же привычку - гладить нос по ложбинке. Однако я не сказал ему, как получил эту примету. Мне, как я уже говорил вам, не хотелось огорчать старика и разрушать его веру в генетику».

Нос хитро улыбнулся, а Саул продолжил.

«Когда в тот вечер мой отец ушёл к своей фронтовой подруге, мама сказала мне, что отец не знает нечто про свой собственный нос, которым так гордится. Я спросил с удивлением, что же это? Мама поведала мне нечто».

При этих словах Нос так задумался, что стал напоминать нос Исаака Ньютона на литографиях, когда тот задумывался о справедливости своего закона всемирного тяготения.

«Оказывается, когда пропал отец, мама некоторое время жила с его матерью. Бабушка нянчила и сестру, и меня. Так вот, в одном из рассказов о сыне бабушка упомянула факт, объясняющий наличие трещины на носу моего отца. Когда он был младенцем, он упал и сильно поранился о край железной кровати. Ему об этом не рассказали, а объяснили, что его нос от рождения имеет такую необычную форму и что это замечательно и красиво. Так он и жил в неведении».
Нос выглядел удручённым, но и смирившимся с несправедливостью и неведением.

«Мы с мамой решили не разубеждать отца. Потом он умер. Мы с мамой и сестрой были на похоронах. Там к нам подошёл молодой человек, наш брат по отцу. Он посмотрел на сестру и заметил, что у неё, очевидно, не получилось такого носа, как у отца, но что, мол, женщине и не нужен такой нос. Ещё он добавил. «И у меня не получился». И продолжил, обращаясь ко мне: «У тебя вот получился! Получился ведь! И мне хотелось бы. Такой замечательный нос в нашем роду!»
Нос согласно закивал и опять задумался. Саул же знал, что лучше не задумываться. Он погладил нос по ложбинке и заснул.


ОШИБОЧНЫЙ ДИАГНОЗ

Предлагаемую вашему вниманию историю я узнала из первых уст. Я даже была знакома с теми, о ком история. Одна супружеская пара жила в нашем доме, вернее, в помещении, которое называли дворницкой. О них и речь.

Она, молодая красивая женщина, убирала наш двор, а он, в такой же степени интересный молодой мужчина, всё время куда-то уходил и приходил поздно вечером. Её звали Лора, а его Павел. Я часто разговаривала с Лорой, когда прогуливала свою собаку. Обычно она не переставала подметать, когда разговаривала со мной. Скупо и немногословно отвечала на мои нескромные вопросы, не поднимая глаз.

Они приехали в нашу страну из другой страны, когда-то бывшей нашей республикой. Зачем приехали? На заработки. Это означало, что теперь они должны были делать грязную и трудную работу. Это означало также, что они должны были забыть, кем были прежде. Забыть, что были инженерами, врачами и т. п. Теперь они назывались иностранцами, или гастарбайтерами, и дожны были получать разрешение на работу. Как оказалось, ни Лора, ни Павел ещё никак не могут получить это разрешение, несмотря на то, что они уже явно работали. У нас теперь, как во всём остальном мире, таких людей называют нелегалами. И чем лучше они работают, тем дольше им не дают разрешения на легальную жизнь. Это чрезвычайно удобно работодателям, потому что эти нелегалы всего боятся и работают за десятерых. Сверх того, за них не надо платить налоги и можно платить по минимуму за их работу.

В своей стране, ставшей в одночасье для России заграницей, и Лора, и Павел получили прекрасное образование, теперь абсолютно непригодное и непризнаваемое. И вот приехали в Москву. Москва, как во все века, была притягательна, богата, красива. Как и во все века, Москва была жестока. Лоре удалось получить работу в нашем доме в центре города. Наш дом был пострен ещё по сталинским запросам, сталинской архитектуры и качества. В те времена все смеялись над имперским вкусом отца народов, но именно эти архитектурные нелепицы получили его имя и до сих пор пользуются успехом у жителей престольной.

Дом имел помещение для дворника, и там теперь проживали Лора с Павлом. Это было полуподвальное помещение, сырое и тёмное. В былые времена наше правительство выселяло из таких помещений людей, потому что по правилам той жизни людям нельзя было жить в подземельях. Эта идея шла в противоречие с обычными условиями жизни на Западе, но, видимо, на наше советское правительство, как и на всех русских, оказывала огромное влияние великая русская литература, в частности, Короленко и Горький. Конечно, люди всё равно тогда жили в подземельях, но это было не по закону. Теперь же законов по поводу жизни в подземелье не было. Людям и теперь, как в советские времена, многое не разрешалось, но жить под мостами и под землёй вполне разрешалось.

С документами, как я уже сказала, стало намного сложней, чем в прежние времена. Вот и мыкались Лора с Павлом, как могли. Платили подати всем, кому требовалось, и перебивались с хлеба на воду. Как я выяснила, Павел вообще не имел никакой постоянной, пусть нелегальной, работы. Он просто каждое утро уходил к Цветному бульвару. Там на лавочках недалеко от старого Цирка собирались нелегалы и ждали, когда им кто-нибудь предложит работу. В столице было много таких мест, и именно туда приходили работодатели, вернее, искатели дешёвой рабочей силы. Иногда Павлу везло и он получал какую-нибудь работу. Обычно это были грязные тяжёлые работы. Но что делать? надо же было и жить как-то, и платить подати чиновникам. Они всё обещали дать разрешение на работу и всё тянули и тянули. Ну, как водится!
Однажды я заметила, что не вижу больше Павла ни утром, ни вечером. Спросила Лору. Она не отвечала на мои вопросы, продолжала скрести асфальт и даже не поднимала головы. Так продолжалось несколько дней. Была осень, и Лора, не останавливаясь ни на минуту, сгребала листья с газонов. Потом зарядили холодные дожди. Лора по непонятной мне причине почти совсем перестала со мной общаться.

А Павла всё не было видно в нашем дворе, и я стала подозревать, что он ушёл от Лоры. Так часто бывает. Молодой, красивый мужчина. У нас же много молодых одиноких женщин, не дурнушек, и с квартирами. Кто-нибудь и подобрал.

Так я и перестала спрашивать бедную женщину. Она подурнела, осунулась. Прекрасные густые волосы теперь были подвязаны какой-то старой выцветшей косынкой. Под глазами висели чёрные мешки. Короче, смотеть на неё без слёз было невозможно.

Наступила весна с её грязным снегом под ногами. Лора теперь скребла лёд и посыпала асфальт чем-то химическим, чтобы люди из сталинского дома не падали. Павла всё не было, и я теперь была совершенно уверена, что какая-нибудь красотка благополучно его приватизировала. Лору я уже ни о чём не спрашивала. Зачем сыпать соль на раны? Наши раны от соли не тают, они начинают болеть сильнее. Потом наступила снова осень. Лора теперь редко появлялась во дворе. Она так изменилась, что я едва её узнавала.

Так бы я ничего и не узнала, если бы не его величество случай.

Однажды я была на приёме в честь знаменитой писательницы Кривицкой. Меня пригласили только потому, что мой отец был писателем. Он уже давно умер, но иногда о нём вспоминали, хотя и не переиздавали в силу того, что его прежняя вера не соответствовала теперешней усиленно внедряемой вере. Наша новая вера, как всегда, держалась на старой, хотя и подпольно. Раскол в нашей стране перманентен, и подполье тоже.

Короче, я пришла на эту тусовку. Собрались все новообращённые, и вдруг я увидела среди них нашего Павла. Он выглядел потрясающе. Среди этих тщедушных, болезненных, раздражённых и напряжённых от жадности людишек он выглядел эдаким пастухом средневековья, которого призвали во дворец Ирода. Одет он был, однако, не как пастух. Прекрасный костюм и белая рубашка. Кажется, просто. Но какой пошив, какой материал! Сразу видно, дорого. И туфли, конечно! Стоит с бокалом мартини и сосёт через лёд розовый напиток. Чудеса! А дальше - больше. Вижу, рядом с ним появляется наша именинница, Кривицкая.

И не просто появляется. Нет - берёт его под руку, прикладывается щекой к его широкому плечу. Ну, думаю, надо выяснить, в чём тут дело. Не простая профурсетка подцепила нашего Павла. Эту и полюбить можно. Красавица, всем на удивление. Я всегда понимала, что в сфере книгопечатания, как, впрочем, во всех сферах, красота много важнее таланта. Мой отец своими поучительными рассказами помогал моему пониманию.

Но эта Кривицкая! Ах! Вы посмотрите только! Натуральная блондинка. Высокая, стройная. Юбка платья, раскрытая спереди до пояса, показывает точёные ножки, это же платье, открытое сзади до пояса, показывает гладкую спину с ложбинкой.

Было много слухов про эту красавицу и про её успех на ниве литературы. Для меня её писания не представлялись литературой, но моего мнения никто не спрашивал.
Я набралась смелости и подошла к ним. Павел меня узнал сразу и представил Кривицкой. Она уставила на меня свои прекрасные распахнутые глаза, вобравшие в себя всю необъятность и серость нашего неба. Такие глаза никогда не бывают искрящимися, но вызывают мелонхолию и грусть. Видимо, эта русская грусть неизбывна во всех русских, даже в модных красавицах. Она мило улыбнулась и, узнав, что мы знакомы, отошла, чем проявила необычные для красавиц такт и восприимчивость к моменту.
Я накинулась на Павла с бестактными вопросами. А что мне было делать, если я знала, что мы с ним вряд ли ещё пересечёмся. Уж больно на разных уровнях крутились наши круги.

И вот я услышала от Павла.

- Вы знаете, вам расскажу, хотя, может, и не стоит. Никто из них,- он полупрезрительно повёл рукой в сторону толпы с мартини,- никогда не поверит, а поверят - ещё хуже будет. Знаете, во мне это висит тяжким грузом. Иногда надо высказаться. Надо кому‑то поведать то, что даже самому себе непонятно. Хочется рассказать. Так вот...

Но сначала скажите, как там Лора?

Не дав мне времени удивиться вопросу, он сообщил:

- Дело в том, что мы уже почти год не видимся. Я, видите ли, живу с Кривицкой. Не удивляйтесь. Однажды, когда я пытался получить работу у Цирка, ко мне подошёл некий субъект и предложил работу в богатом особняке. Оказалось, что это был управляющий Кривицкой. Теперь у всех, знаете ли, есть управляющие и разные другие слуги. Я согласился. А потом всё и случилось. Даже самому странно и непонятно, как всё случилось.

Павел взял с подноса слуги, который маячил меж гостей, новый бокал мартини и продолжил:

- Кривицкая приступила к делу сразу же, с первого дня. Она сообщила мне, что буквально вчера ей поставили страшный диагноз. Рак. Да-да, рак, и что жить ей осталось не больше трёх месяцев. Рак нашли в поджелудочной железе, и надежд не было. Метастазы везде. Можете себе представить, как мне стало жаль эту удивительную, прекрасную женщину.

Павел посмотрел вдаль, через головы людей с мартини. Там я увидела Кривицкую. Она тоже смотрела в нашу сторону, и я почувствовала, что между этими двумя людьми протянута невидимая нить любви. Вот так.

- Да, я полюбил её сразу. И она меня. Она бросилась мне на грудь и, плача, просила побыть с ней эти последние три месяца её жизни. «Я знаю, что ты женат. Но... Я заметила тебя однажды, когда мы с братом возвращались из Цирка. Знаешь, так бывает. Что-то античное, великое есть в твоём облике. Поверь, так бывает, ты мне послан Богом».

Она так и говорила. Представляете. Писательница, знаменитая. У меня всё перевернулось внутри. Про Лору я тогда начисто забыл. Сама Кривицкая мне напомнила, говорила что-то непонятное. «Посоветуйся с женой. Подождите. Потом будет ваше время, и всё, что я имею, будет вашим». Да, я был женат, и я всегда любил жену. И вдруг такое. Я пытался успокоить Кривицкую. Но она продолжала прижиматься ко мне. И вы знаете… Электричество… И с нею было, как с Лорой было то самое электричество.

И вот пошло и поехало. Времени на двойную жизнь она мне не оставила. Переписала и особняк, и машину на моё имя. Все сбережения на меня. Можете себе представить? Что же делать с Лорой? И тут Кривицкая поступила благородно. Она предложила мне пожить с ней эти три месяца. Мол, она уйдёт, всё останется мне. Можешь вернуть жену. Она должна понять, поговори с ней. Вам до конца дней не получить такого богатства.

Но я не думал в тот момент о богатствах. И этому трудно поверить. Не правда ли? Вот почему почти никому невозможно рассказывать эту историю. Только совсем постороннему человеку можно. Вы не можете себе представить, сколько слёз вылилось на моё плечо. Она сама, сама предложила всё рассказать жене и попросить её подождать.

Павел улыбнулся через головы тусовщиков с мартини. В его улыбке была неподдельная нежность, так же как и в ответной улыбке Кривицкой.

- Я оказался перед сложным, душераздирающим выбором. Я полюбил эту женщину и должен был её скоро потерять. Но можно было принять её предложение. Такое бывает раз в жизни. Или, точнее, такого в жизни не бывает. Как мог я что-либо понимать, если меня так тянуло к этой женшине?! Это была любовь, и мне было всё равно, где с ней быть: в её особняке или в нашем подземелье. Если бы мне в ту минуту предложили поменяться местами с Лорой, я бы, ни минуты не раздумывая, согласился.

И я знаю, что сама Кривицкая, она мне потом признавалась, была готова на всё. Мы были готовы жить где угодно, как угодно, но вместе.

И я пошёл к Лоре, всё ей рассказал. Я рассказал всё, кроме того, что я влюбился. Она не заметила моих новых чувств к другой женщине. Ведь и к ней всегда была очень пылкая любовь. «Почему нет? - говорила Лора по-детски.- Она умрёт. Очень жалко её. Подумать только. А мы с тобой, наконец, будем жить по-человечески. Правда, любимый?» Она меня так называла, и Кривицкая тоже. Подумать только! И за что мне такое выпало?!

Павел взял у блуждающего слуги ещё один стакан мартини и замолчал. Мне стало немного жутко от неправдоподобности рассказа. Но передо мной был живой человек. Молодой, в своём уме и твёрдой памяти.

На противоположном конце тусовочного помещения за нами наблюдала знаменитая писательница. Вот о чём она, вероятно, теперь напишет свой новый любовный роман. Скоро он появится на прилавках, и будет, как всегда, на обложке пара красивых молодых людей, слившихся в поцелуе на фоне розовых блёсток. Удивительная вещь наша жизнь. И придумывать ничего не нужно, если хочешь стать писателем.

Разговор был закончен, но я решилась задать ещё один вопрос.

- А что же с Кривицкой? Три месяца уже миновало, и она, как я вижу, жива и здорова. Дай Бог ей долгих лет жизни.
Ответ Павла потряс меня ещё больше, чем его вознесение в высшие сферы нашего бомонда.

- Диагноз оказался ошибочным.

Через три месяца после нашей встречи с Павлом его бывшая жена Лора умерла от рака лёгких.

СМЕХ

Когда я прочитала этот рассказ, меня охватило странное чувство. Будто бы я вспомнила что-то, будто бы была не согласна с чем-то.А может быть, мне тоже стало смешно?

Девушка проснулась утром, как всегда, наполненная радостью и светом. Она вообще была такая: светлая и весёлая, добрая и красивая. Родители любили её, соседи и друзья тоже. Даже прохожие на улице или люди в метро и автобусе, глядя на неё, испытывали эстетическое удовольствие и некое духовное умиротворение.

Она была настоящим ангелом и знала это. Сего­дня девушка особенно чувствовала свою избранность, и ей, в который раз, показалось не совсем справедливым то, что её мама, как всегда, напомнила о необходимости вынести мусор и помыть посуду. Однако девушка это сделала. Ей было уже двадцать лет, и лет семь из них она каждый день мыла посуду и выносила мусор. И каждый раз ей казалось несправедливым и жестоким то, что приходится это делать.

Странным образом это стеснительное чувство несправедливости не угнетало её. Она твёрдо была убеждена, что посуда и мусор лишь временное явление. Знала, что придёт любовь и всё переменится. У неё будут муж, дети, и будет счастье без всякой посуды и мусора.

Перед тем как выйти на улицу, девушка посмотрелась в зеркало. Да, она была красива и естественна. Без краски, без каких-либо ухищрений. Просто красива.

Ей казалось, что её должен полюбить человек, понимающий, что такое настоящая красота и доброта. В её глазах каждый мог видеть чистоту сердца и помыслов. Ни современные фильмы, ни рекламые щиты не смогли ничего в ней изменить. Она такой родилась и будет такой до самой смерти. Она знала про ужасы мира, но была убеждена, что её они не касаются и не коснутся.

Была ранняя весна в Москве. Был март. С карнизов домов и с балконов свисали огромные сосульки и таяли. Сверкало солнце, и сосульки сверкали. Капели тоже радужно сверкали и звенели, падая на мокрый асфальт. У входа в метро продавали мимозу. Она остановилась и задумалась: купить или не купить?

Её глубокую задумчивость прервал мужской голос. Девушка посмотрела в сторону голоса и увидела своего институтского Приятеля. Она очень обрадовалась ему, как и всякому мужчине, который, как ей казалось, вполне мог бы быть её мужем.

Приятель нежно смотрел на неё. Он любовался ею, и это было ей приятно.

- Хочешь, я куплю тебе эти цветы? - спросил он.

Она счастливо кивнула.

Сокурсники пошли вместе, но не в направлении института, а в другую сторону. Она заметила, что они идут по Цветному бульвару. Кажется, там дальше должен находиться Цирк. Мимоза одурманивающе благоухала. Приятель положил свою тяжёлую руку на её плечи, и она облегчённо вздохнула. Наконец!

Они подошли к старинному дому, и Приятель сказал:

- Здесь жила моя бабушка.

- А где она сейчас? - спросила девушка. Приятель не ответил, а она подумала, что, может быть, и они с ним будут жить в этом замечательном доме, когда станут мужем и женой. Это так здорово, жить в здании, которое вполне можно назвать достопримечательностью Москвы.

Комната бабушки находилась на третьем этаже, последнем. Приятель хотел подняться пешком, но она предложила подождать лифт. Шахта лифта показалась ей замечательно красивой. Все внутренности подъёмного устройства были видны через решётку замысловатого узора. Когда же появилась кабина, стало ещё интересней.

Двери сами не закрывались и не открывались, надо было повернуть ручку железной узорчатой двери шахты, а потом раскрыть деревянные створки. Войти, закрыть эти створки, и уже затем нажать кнопку этажа. В лифте было зеркало, и она опять убедилась в своей красоте и естественности.

Это была огромная коммунальная квартира. Казалось, в такой квартире с множеством населяющих её граждан невозможно оставаться наедине. Однако странным образом, даже когда они с Приятелем пробирались к бабушкиной комнате, девушка чувствовала себя как в лесу. Никто и ничто им не помешает.

- А где же бабушка? - повторила она свой вопрос, потому что до сей минуты была убеждена, что Приятель привёл её сюдя для того, чтобы познакомить со своей бабушкой, про которую он ей много рассказывал прежде.

- Бабушка умерла три месяца назад,- сказал Приятель. Он повесил пальто девушки на крючок у двери, взял цветы и обнял её. Она много раз представляла себе, как это случится, и сейчас его объятие было для неё совсем не новым, хотя её никто прежде не обнимал, кроме родителей. Да, всё было так, как она и думала. Это было счастье.

Он целовал её долго и умело. Бабушкина кровать была высокой и твёрдой. Пахло чем-то кислым, и это начало тревожить её. Когда поцелуи кончались, началось что-то совершенно неожиданное и неприятное. Она, конечно, всё знала, как она думала. Она всё знала. Почему же?.. Она знала всё про мужа и жену. Она знала, но забыла нечто, что было в её сердце и глазах. Она забыла себя.

Приятель свесил голые и неприятно волосатые ноги с бабушкиной постели и закурил. Она лежала неподвижно, застыв в недоумении. Что произошло? Теперь они муж и жена? Теперь всё будет так, как она мечтала? Почему вдруг так тоскливо и одиноко? Это неприятное, что это? Этот кислый запах? Это временно? Это случайно? Это пройдёт? Почему мимоза совсем не пахнет?

Она посмотрела на спину приятеля. По спине, извиваясь, полз позвоночник откуда-то снизу, оттуда, о чём было неприятно вспоминать. Позвоночник заканчивался на затылке Приятеля. Затылок был гладким и выглядел каменным.

Она поняла, что у неё нет выбора, и спросила тихим голосом:

- Ты любишь меня?

В ответ раздался леденящий душу смех.

Она возвращалась домой одна. Ступая на замерзающие в сумерках лужи, она заметила, что нет солнца, и ничто уже не сверкает. Сосульки по-прежнему капали, напоминая текущий на кухне кран.

ПРОДУКТОВЫЕ КАРТОЧКИ

Не правда ли, страшные рассказы непонятным образом успокаивают нас? Возможно, этим объясняется необычайная популярность фильмов знаменитого Альфреда Хичкока.

Борис Петрович, пенсионер весьма преклонного возраста, не спал сегодня всю ночь. Конечно, его беспокоили ноги и голова, но не спал он не из-за этого. Казалось бы, пустяк, а не спал и всё.

Дело было в том, что вчера вечером он отправился в магазин напротив, чтобы купить кое-какие продукты. Как всегда, с благодарностью думал о том изобилии еды, которое теперь присутствовало в его жизни. Но вот именно вчера ему не дали еды. Подумать только! Нет, разумеется, у него в холодильнике и на полках шкафов было много еды. Однако вчера в магазине напротив ему отказали, иными словами, не продали то, что он хотел. Как это могло случиться? Он взял мясо, которое продавалось со скидкой, и хлеб. Хлеб ужасно подорожал, но Борис Петрович, как все русские, не мог себе представить жизни без хорошего хлеба.

Он положил эти немногочисленные продукты в корзинку и подошёл к кассе. Там работал высокий кассир с безволосой голой головой. Безволосый никогда не улыбался русским, потому что ненавидел их. Борис Петрович посмотрел вокруг и вынужден был подойти к этому вражески настроенному кассиру. Других не было. Кассир, молча и без улыбки, а даже наоборот, с презрением глядя на сухонького русского, просканировал мясо и хлеб. Потом, не отрывая презрительного взора от лица пенсионера из вражеской страны, кивнул в сторону кассы. На экране высветилась сумма, которую следовало уплатить.

Борис Петрович не разглядел суммы из-за слабости зрения. Дрожащими руками он вставил продуктовую карточку в машинку снятия денег. На светящемся окошке машинки высветилась команда: «Введите ваш код». Борис Петрович всегда волновался, когда вводил этот самый код, потому что уже давно перестал доверять своей памяти. И вот, в первый раз за многие годы жизни Бориса Петровича в изобилии еды, код не сработал.

Лысый кассир удовлетворённо усмехнулся и сказал старику, что карточка не работает, и что он должен уйти, оставив и мясо и хлеб в магазине. Борис Петрович смутился и хотел как-то возразить. Однако, посмотрев на кассира, лысая голова которого насмешливо и грозно покачивалась над его головой, передумал и отправился домой.

Ничего, думал он, завтра мой сын всё выяснит. У Бориса Петровича был удивительно заботливый сын. Так что не о чем было беспокоиться.
Тем не менее, возраст есть возраст. Ночью ему совершенно не спалось.

Борис Петрович вдруг начал вспоминать то, что казалось совсем забытым. Страшное событие из прошлой жизни, которое он так старательно закопал в недрах своей памяти, вдруг всплыло на поверхность уже не так часто беспокоящего его воображения.

Шла Вторая мировая война. Борис с матерью жил тогда в Ленинграде. Ему шёл десятый год. Ленинград находился в блокаде. Стояли необычайные морозы. Это было хорошо, потому что трупы, наваленные штабелями на улицах голодающего города, превращались в ледяные фигуры и не разлагались. Но это было и плохо, потому что одеяла и платки не согревали тела, внутри которого не было калорий. Совсем не было калорий. И какие вы ожидаете калории от опилок, залитых водой от растаявшего снега?

Мать Бориса работала на радио и каждый день уходила туда, чтобы читать стихи. Стихи тогда, по заданию Сталина и по внутреннему побуждению, писали все поэты страны для поддержания человеческого духа. И это удавалось. Иначе как объяснить тот факт, что на улицах города среди трупов и ледяных нечистот стояли художники с мольбертами, а в пустых залах консерватории симфонические оркестры при отсутствии большинства музыкантов исполняли трагически прекрасную музыку. И на эти концерты приходили полуживые люди. И в библиотеках они по-прежнему сидели и читали мировую литературу.

На день им выдавали кусок хлеба размером с коробку папирос и несколько кусков сахара, если были дети. Чтобы получить эту порцию еды, надо было ходить в специальный участок и получать продуктовые карточки и там же еду по ним. Карточки выдавались на месяц и составляли единственный документ, по которому можно было получить хлеб и сахар.

Боря был уже большим, и мать доверяла ему карточки. Он ходил в участок и приносил еду домой. Карточки мать прятала в вазу, которая стояла на самом верху буфета. Боря не мог сам доставать карточки, да и не надо было сразу брать все. По этой причине мать сама выдавала ему карточку на каждый день перед тем, как уходить на радио.

В тот страшный день карточки пропали. Было начало месяца, следовательно, пропал месячный рацион хлеба и сахара. Как сейчас, Борис Петрович слышит душераздирающий крик. Долго и упорно они искали карточки. Вся коммунальная квартира помогала искать, и каждого они подозревали в краже карточек.

Вечером того же дня, оставив мать в бессознательном состоянии, Боря отправился с другими ребятами за водой к проруби на Неве. Они шли медленно, холод связывал ноги, проникал в самое сердце, замедляя его работу. Дети уже два года как перестали быть детьми и поэтому шли молча. Назад шли ещё медленнее. Скользя по бугристому льду, сани расплёскивали воду из бидона.

Придя домой совсем обессиленным и замёрзшим, Боря узнал, что его мать повесилась. Её труп вынесли и положили в штабель трупов соседей по дому. Сын воспринял самоубийство матери как предательство и вычеркнул имя самого близкого человека из памяти.

И вот сегодня, ожидая прихода своего замечательного сына, он почему-то вспомнил про мать и её страшную смерть. Вспомнил и посмотрел на ту самую вазу, в которой она прятала продуктовые карточки. Как странно, подумалось ему, что они привезли эту убогую вещь из России. Как странно, что она не разбилась при переезде, и как странно, что он ни разу не имел желания избавиться от неё. И вот теперь он с неприязнью смотрел на синий фаянс с желтым рисунком и думал, что надо бы выкинуть это неудобное напоминание.

Тут пришёл сын, и Борис Петрович решил попросить его выкинуть вазу. Доставать её самому с верхней полки буфета было тяжело. Кружилась голова и начинало болеть сердце, если он поднимал высоко руки. Сын, слава Богу, вырос высоким и красивым человеком.

Он снял вазу с верхней полки и спросил отца:

- А тебе не жалко? Это же память.

- Нет, не жалко,- жёстко ответил отец.

Сын перевернул вазу, чтобы проверить, нет ли там чего-нибудь. Из вазы выпали жёлтые листочки бумаги.

- Что это? - спросил удивлённо сын.

Борис Петрович похолодел. Он сразу узнал эти листочки.