О нежном хирурге Игоре Фёдорове

Ударом по лицу спящего ворвалось известие о смерти профессора Игоря Владимировича Фёдорова. Рассказать о династии врачей Фёдоровых сегодня, видимо, суждено только мне. Я знал дедушку Игоря. Квартира моего отца, главного врача инфекционной больницы, была на территории больничного городка. Я был наблюдательным и общительным подростком, сотрудников больницы хорошо знал и с детьми некоторых из них дружил. Ясно вижу Чернякова, пожилого, сухощавого, с лихо торчащими кверху усиками, в кепке с чёрным лаковым козырьком и докторским чемоданчиком. Сейчас такого чемоданчика у врача не увидишь. По мнению моих родителей о сотрудниках, Черняков не был очень талантливым врачом, и его частная практика носила сугубо прагматический характер. В довоенное советское время частная практика осуждалась. Но и мой папа так же зарабатывал. Полноватая, красивая, с миндалевидными глазами и нежным серебристым голосом, прекрасный врач и человек, ближайший друг нашей семьи ассистент Государственного института для усовершенствования врачей (ГИДУВ) Ольга Ильинична Гаркави. Мясистый, с крючковатым носом и небритыми толстыми щеками, со свирепым выражением лица идущего на абордаж пирата доктор Вельховер, умнейший и добрейший человек. Замечательный отоларинголог Касторский,— он позже работал в ГИДУВе доцентом и оперировал меня, не оставив в детской памяти страха или неприязни. Чуть в стороне и другие врачи, опытные и преданные делу.

Несколько особняком вспоминается высокий, как мне казалось, чуть-чуть даже откинутый назад, независимый и немногословный доктор Владимир Фёдоров. Он мне виделся почему-то башней в стене крепости,— это сравнение прочно засело в детской памяти. Доктор Фёдоров был строг, и я его побаивался. Он никогда не говорил со мной как с ребёнком, употребляя уменьшительные эпитеты. Фёдоров не часто бывал в нашем доме, а если и бывал, то не пытался угодить хозяевам какими-то приятными словами.

Вспомнилось случайно услышанное слова родителей:

— Андрей, ты обговорил это с Фёдоровым? — спросила мама.

Мнение этого сотрудника было важно главному врачу. Да-да, Фёдоров незаурядный диагност, и если Вельховер витает в облаках при постановке трудного ускользающего диагноза и в нём берёт верх романтическая жилка, то Фёдоров очень прочно стоит на земле. Мой дружок сын Вельховера Женя стал видным профессором-невропатологом. Он, как и отец, с некоторым романтическим оттенком увлекался диагностическими методами, и это, несомненно, замечательно. А о Фёдорове отец сказал как-то, что если он имеет отношение к небу, то скорее в качестве Атланта.

Сын Фёдорова Володя поступил в медицинский институт. Я уже знал о нём как о талантливом студенте, посвятившем себя хирургии. Воочию удалось познакомиться с Володей на его дежурстве с ассистентом Поповым по неотложке в Шамовской больнице, куда я привёз родственницу с переломом голени. Тогда Фёдоров мне не понравился своей молодой категоричностью. На отца он был не очень похож. Впоследствии мне стало очевидным в Володе не чувство превосходства, а достоинство. Владимир Владимирович был несколько замкнут, интеллигентен и прямодушен. Это был эрудит в медицине. За сравнительно короткий срок Владимир Владимирович Фёдоров превратился, пожалуй, в лучшего гастроэнтеролога среди хирургов Казани. Интересны были его научные исследования, установившие в эксперименте на крупных лабораторных животных воздействие содержимого кишечника на прогноз оперативных вмешательств.

Однажды Владимир Владимирович очень выручил меня и моего диссертанта, которого я вёз защищаться в город Горький. Официальные оппоненты, назначенные ранее, были заблокированы. Я упрашивал Владимира Владимировича выступить оппонентом в другом городе, хоть и недалёком. 

— О чём вы просите, Алексей Андреевич? Защита через два дня. Я даже с работой не знаком.

— Я напишу вам текст выступления!

— Неужели вы полагаете, что я воспользуюсь им? — ответил он и взглянул на меня как Ленин на буржуазию.

— Положение безвыходное!

— Присылайте вашего ученика с диссертацией и авторефератом.

На защите выступление доцента Владимира Владимировича Фёдорова по форме звучало спокойно и ровно, но председатель учёного совета сказал потом:

— Давно не слушали такого замечательного ­оппонента с такой эрудицией. По сути, это был танец с саблями Хачатуряна.

Не случайно защита прошла без сучка и задоринки.

У Владимира Владимировича подрастал сын Игорь, высокий, с копной светло-русых кудрей, добрый и улыбчивый. Впервые я увидел его на пароходике с удочкой в руках и сразу запомнил,— серьёзный, не по годам крупный подросток с отцом направлялся в Шелангу ловить рыбу. На Кзыл-Байракском перекате всегда хороший улов.

Шли годы. Игорь Фёдоров дружил с моим учеником Сергеем Обыдённовым. Они вместе занимались альпинизмом. Набиравший популярность и мастерство молодой хирург Игорь Фёдоров женился на сестре Сергея Марине и был принят семьёй Обыдённовых. Для меня это значило очень многое,— Обыдённовы-старшие были моими друзьями.

Застолье в моём доме. Профессор хирургии Игорь Фёдоров протягивает лист бумаги с записями карандашом,— проект договора об издании сборника моих рассказов. Неожиданно! Я благодарю Игоря и отказываюсь. Не готов. Замечаю его неудовольствие и раздражение, погашенное воспитанностью! Но сбить Фёдорова с принятого решения оказалось невозможным. Он попросил мою дочь Арину помочь. Когда сборник моих рассказов был ими подобран и получил придуманное Игорем название «Роща Шамова», мой меценат и издатель вновь появился на моей даче. Теперь я был рад, что книжка будет, но попросил убрать некоторые интимные рассказы. Книгу Игорь Владимирович Фёдоров издал на свои деньги. И здесь я опять проявил неготовность к такому новому делу, значительную часть тиража раздарил, и коммерческий результат оказался ничтожным. Но после этого события возникло состояние, когда человек приобретает верного, надёжного друга.

Игорь был высок не только ростом, мощью, но и душой русского человека, и обладал редкими сего­дня воспитанностью и тактом. Профессор Казанской медицинской академии, он был успешен в профессии. Организовал серьёзную качественную подготовку иногородних хирургов. Своим приятным круглым лицом в обрамлении светлых вихров он казался мне гигантским подсолнечником, воплощавшим свет и доброжелательность. Но эти идеалистические впечатления при случае легко разбивались о твёрдость его характера,— как-то выбросил из окна досаждавший телевизор. И при этом он был нежным, как никакой знакомый мне мужчина. Не стыдился назвать при людях женщину голубушкой. Он был нежен с женой. Вдвоём они путешествовали по планете, по неизведанным маршрутам от северных стран до Южной Африки, привозили свои рассказы, которыми можно было заслушаться, и массу фотографий.

Литературно он был исключительно талантлив и чуток. Собрал в разных странах материалы и написал хорошую книгу о семье казанских хирургов Сигал, издал на свои деньги. Читал все новейшие литературные редкости, и вкус его в этом был отменным. С ним можно было говорить о литературе, истории, философии, искусстве. Часами.

Хирург, он знал о своей болезни, о том, что операция на крупном сосуде может ухудшить мозговой кровоток. Скорбим о тебе, Игорёк.