Больше чем сундук

Первые десять лет я прожила в посёлке Залесном. Это — пригород Казани, куда мой прадед приехал в послевоенное время из-под Питера, из Царского Села. Во время Великой Отечественной войны работал агрономом совхоза. Здесь всю жизнь прожила семья казанских Балтусовых. Сами Балтусовы были из рода одного шведа, Питера Балтуса, который в петровское время осел под Кингисеппом. А мамина семья Хайруллиных испокон веков жила в Елабужском районе, деревне Альметьево. Это очень старая деревня, могильные плиты на кладбище, вросшие в деревья, датируются 14 веком. 
После школы мама решила стать инженером, а папа после армии пришёл учиться на рабфак КИСИ на архитектора. Так судьба соединила эти фамилии в одном дереве рода. Мама и папа очень разные, сильные характеры и яркие личности. Моя младшая сестра тоже стала архитектором, а я хоть и выросла у родителей под кульманом, сначала увлекалась филологией, сказками народов мира, мифами и легендами древних стран. Старшие много знали наизусть былин, поэм, стихотворений, благодаря им я рано начала читать и в школу пошла с шести лет. Первая моя школа была № 57, среди садов и огородов Залесного. Вторая — французская гимназия № 9, третья — Академический колледж при КГУ (сейчас школа СОлНЦе). Первое высшее я отправилась получать в Питер на историческую родину, и училась там шесть лет на журфаке СПбГУ. Только в последние десять лет семейная профессия всё же догнала меня — я закончила магистратуру и аспирантуру КГАСУ по кафедре градостроительства.

Когда папа женился на маме, их родители сразу подружились. А пока они крутили роман, ух, какие страсти кипели — за русского замуж собралась, нехорошо! Но — любовь правит миром, только любовь. Маме было всего 19, а через год родилась я. И жили мы в Залесном в хрущёвской двухкомнатке «учительского дома» со старшими Балтусовыми, которые работали в школе и в интернате. 
Жизнь у всех очень насыщенная, потомки личностями получились разносторонними. Каждая кровь по своему играет. Я её чувствую физически. Вот я пылю и тараторю, совсем как мама, а вот, медленно и молча (очень похоже на папу), верно решаю проблему. Всю жизнь мы как-то ухитряемся соблюдать общие традиции — держим пост, квасим капусту, лепим пельмени, печём на Пасху куличи и красим яйца, ездим в деревню на Сабантуй, на Курбан-байрам за барашком, отмечаем Ураза-байрам.
Детство проходило в деревне Альметьево у абики и бабая, да я ещё застала прабабушку, абику Маулейху. Татарская родня большая, дружная — как приехали ко мне на свадьбу, сразили весель­ем немногочисленных и смирных казанцев. Замуж я вышла за человека с абхазскими и черкесскими корнями — так наши семейные традиции стали ещё богаче.
Абика научила меня и прясть шерсть, наматывая на веретено, и доить корову. В доме моё детское место было на сундуке, с боков его притыкали подушками. «Кто на сундуке вырос, богатым стал», — говорили абики. Моя абика, Мадина Юнусовна, сорок лет заведовала деревенской библиотекой, бабай работал в колхозе. Последние годы жизни аби изучала арабский в мечети, была местной абыстай.
…Печка жарко горит, пышет теп­лом, и, подойдя к ней, я чувствую дыхание самой жизни. Пекла ли абика хлеб в форме — первыми его пробовали мы, дети. Разламывали горячий и бегом к речке — вкуснее есть на берегу. Вынимала ли ухватом абика на большой сковороде зур бэлиш — большой татарский пирог — нам давали самое вкусное, поджаренное донышко. «Кто дно бэлиша ест, тот счастливый будет», — так говорила аби, и мама моя приговаривает, а я ещё только учусь.
Иллюстрация из семейной поездки в деревню: темно и тихо в старой бревенчатой избе; дом совсем небольшой, в нём только кухня с печкой и комната. Комната разделена занавеской, натянутой между шкафами. О том, как все тут выросли, напоминает крюк для люльки в бревне потолка. Это тёп­лый дом, печь ещё не остыла, и по неизбывной традиции все спят в одной комнате. Я на диванчике, девочки на полу. Папа и мама на софе у окна. Абика на своём топчане за шкафом. И между ними — моя дочь на большом синем сундуке, подоткнутая подушками с боков: «Мама, спи со мной на этом сундуке». «Я бы рада, но с тех пор, как я на нём спала, прошло много времени, и мои ноги стали несколько длиннее... теперь это твой сундук. Спи на нём на здоровье!»
Годы прошли, выросли дети, внуки и правнуки, не стало старших Балтусовых, а затем и старших Хайруллиных. 
Недавно я была по делам наследия в Елабуге и заехала в родную деревню. Набрала воды в роднике. Зашла в сарай позади опустевшего домика поглядеть, нет ли чего интересного — а там на меня отчётливо кто-то смотрит из угла. Замерла: сундук. Всеми ржавыми краями жестяной обивки, занозами, потёртыми боками мой старенький сундук, заваленный хламом, подавал отчаянный сигнал: «Забери меня к себе, не прогадаешь!..» И я его забрала.
Полгода уже реставрирую своими руками сундучок в одной дружественной кузнице. Имя у него есть. Его зовут Корык. Корык — по-татарски «упрямый». Такое прозвище было у наших деревенских. «Чья это девочка?» — «Да это Корыков девочка», — говорили абики. Снимаю шкуркой старую краску, а столетние доски изо всех сил пахнут сосной. Под крышкой нашлись надписи на татарском, и расшифровка их тянет на целый роман о семье. После реставрации и новой обивки я возьму его в дом. Кто-то ещё поспит сказочным сном на этом упрямце.