Камиль Каримов. Чёрная кошка в тёмном лесу

Книги нашего автора Камиля Каримова удостоились премии Тукая за 2018 год! Предлагаем нашим читателям познакомиться с его произведением, опубликованном в мартовском номере журнала.

Камиль Каримов (1950) - известный прозаик, писатель‑сатирик, член Союза писателей СССР, заслуженный деятель искусств Республики Татарстан, автор пяти романов, десяти повестей, сотни рассказов. Вот уже около двадцати лет заведует отделом прозы в редакции журнала «Казан утлары». Его книги «Чёрный кот в тёмном лесу» и «Созвездие близнецов», изданные в Татарском книжном издательстве, выдвинуты на соискание Государственной премии имени Габдуллы Тукая 2018 года.

- Дай взаймы сто рублей!

Энгель‑агай старательно приколачивал телевизи­онную спутниковую антенну к щербатому фронтону соломенной крыши сарая и сделал вид, что не слышит просьбы соседского пацана, мол, постоит‑постоит, да и пойдёт себе дальше. Ирис, однако, уходить не спешил.

По‑настоящему‑то Ириса хотели назвать Идрисом. Но, по воле злого случая, секретарь сельсовета пропу­стил одну букву, когда заполнял свидетельство о рож­дении. Мирумир‑абзый, почти всю жизнь проживший в Ташкенте, вернулся со всей своей семьёй в родное село как беженец. Поэтому по восточной привычке он частенько нюхал табак и многократно на все реги­стрируемые имена чихал. В тот злополучный раз, ви­димо, разрядил секретарь свою «двустволку» аккурат на букве «д».

- Тебе говорю, Энгель‑агай!

С крыши успокоили Ириса, характерным жестом правой руки намекнув, мол, погоди немного. Почти в то же самое время был заколочен и последний гвоздь. Энгель‑агай, на всякий штормовой случай, дополнительно привязал тарелку обрывком старой вожжи к стропиле.

Соломенная крыша была не слабо перекособочена в сторону двора, поэтому старик Энгель осторожно съехал с противоположного откоса прямо на улицу.

- Ты что, тоже стал ходить в казино, в пожарку‑то? Апулеевский сынок ни за что не впустит тебя с жал­ким стольником‑то… Вона, фердинандовский младшенький‑то зашёл, не знамши‑то, и все денежки от продажи бычка там и оставил‑то.

- Да не‑е‑е, деньги мне для себя нужны, Эн­гель‑бабай. Каникулы кончаются, пока учиться не начали, хотел в город съездить, разливного пивка попить.

- Мать‑то знает про то, что деньги стреляешь?

- Знает. Это она надоумила у тебя занять.

- Она научила, как же… Сказала, небось, кого встретишь, у того и проси. Я‑то, дурак, подумал, он с соседом поздоровкаться хочет, руку мне тянет, а он, оказывается, деньги клянчит, заместо «здрасте». Вот потому‑то те, кто побогаче будут, и не кажут без дела носа на улицу, чтобы с попрошайками не встретиться. Глянь, вона, тишина какая на улице, ни души, будто повымерли все… На прошлой неделе, вона, Алекс наш поздно вечером возвращался с досуга, с того края села, и заблудился. Эти дьявольские дочки свахи Луары опоили, видать, чем‑то его, одурманили - до самого утра так и не смог он найти своего дома. И спросить‑то не у кого, мол, не подскажете ли мне, любезнай, где же это я живу‑то…

- Да знаю я про это… Денег дашь что ли? Ты же и у турков работаешь, и пенсию получаешь, уж сто рублей‑то выделить сумеешь, надеюсь.

- Сумею, как же… За целый год работы на строй­ке турки‑то, вона, глянь‑ка, чем расплатились со мной, каким‑то НЛО, - обиженно сказал Энгель‑агай, по­казывая узловатым пальцем на привязанную к соло­менной крыше тарелку.- А про пенсию вспоминать рановато ещё. Тётка Октябрина нас покамест сторо­ной обходит.

- В двух местах зарабатывать и не иметь в карма­не ста рублей! Вот выучусь, работать начну, так я же просто завалю вас всех деньгами!

Пропустив мимо ушей «завалю», Энгель‑агай про­должал упрямо гнуть своё:

- Мать твоя, Римма, на работе что ли?

- Да. Со свинофермы навоз вывозит на телеге.

- Ну, если до пенсии дотерпит, то потом уж по­легче ей станет с деньгами‑то… А эти, алименты, тоже что ли не приходят?

- Нет. Ни от моего отца, ни от сестрёнкиного. Тётка Октябрина к нам уж месяца три, как не заходит.

- Прячется почтальёнша наша. Она же на всю деревню одна‑разъединственная - и пенсию, и али­менты народу разносит. А народ‑то, он вчера, вона, получил денежку‑то, а сегодня уже и забыл, и опять к ней идёт клянчить.

В это время во дворе у Энгель‑бабая испуганно за­кудахтали куры, что‑то грохнулось, и через несколько секунд из сарая на другую сторону улицы сигануло нечто, похожее на вывалянного в дёгте крокодила.

- Ну, зараза, опять по кладкам шарит. Это же ко­шатина бабки Регины. Только ведь на прошлой неделе залезала - два яйца выпила. Позаражает всех пти­чьим гриппом‑то, как пить дать, позаражает… Если бы изловил бы её - убил бы на месте, да только приметы

одной боюсь… Оказывается, когда в судный день ангелы расспрашивают тебя, мол, как ты жил, то да сё, эти кошки ябедничают на тебя у тебя же за спиной… Короче, так сделаем, иди прямо сейчас к бабке Ре­гине, она‑то тебя и обналичит, только не говори ей, что я подсказал.

- Так запросто в чужой дом как зайдёшь‑то?!

- Да уж, мода на гости закончилась в деревне‑то. И я ни к кому не захожу теперь. У кого какая обстанов­ка в доме и не представляю даже. Только во время разгрузки машины и можно углядеть, кто чем богат, кто чему рад… Ты к ней не заходи, на домофон надави только, что на столбу у ворот висит, бабка тебе сама и откроет. Ты знаешь, сколько лет бабке Регине‑то?

- Нет.

- Наберёшь «87», она и откликнется. Скажешь ей: пришёл, мол, кошку твою подальше от дома увести, чтобы уж никогда не вернулась она больше. На меньшее, чем сто рублей, не соглашайся.

Сказать категорично, что ни разу не видел чужой обстановки, Идрис не мог, потому как удалось ему однажды подсмотреть, что там в тётки Кларином доме. Изба эта стоит на самом углу дороги, что ведёт к ручью. Комбайнер Рафинад, возвращаясь как‑то по­сле застолья, которое закатили по случаю коллек­тивного строительства бани, решил срезать путь, чтобы поскорее разбавить выпитый спирт родниковой водой. Только вот ставший непослушным комбайн локоточек‑то свой о совнархозовскую избушку ма­лость почесал. Одно брёвнышко из стены и часть забо­ра опьяневшая машина сковырнула без видимых уси­лий… Возвращавшиеся из школы ученики долго раз­глядывали через образовавшийся проём обстановку внутри дома. А в это же самое время тётка Клара, скрестив ноги на молельном коврике, тыча в кнопки мобильника, перебрасывалась эсэмэсками со своим единственным сыночком, выбившимся в начальни­ки. Когда раскулачивали колхоз, то причитающимся семидесятилетней Кларе паем овладели безо всяких денег, выменяв десять гектаров земли за ворованный мобильник, два залётных афериста. Обрадовалась. Теперь вот с сыном каждый день созванивается, никак не может наговориться. И даже пенсию продвинутая старушка и ту по «экспресс‑карте» стала получать.

Ирис, стараясь не наступать на следы «чёрного крокодила», добрался до ворот бабки Регины. До­мофон был пристроен очень высоко, подальше от шаловливых детей, и если бы не старческий наклон держащего столба, то роста у Ириса не хватило бы, чтобы набрать заветные цифры.

- Вижу тебя, мотальщик, заходи, ворота открыла.

Мальчишка вошёл и увидел, что хозяйка раскла­дывает пасьянс на компьютере, говоря по‑простому, по‑деревенски, в карты режется. Её этой забаве на­учил внук, когда бабушка Регина гостила в городе… Продав весь свой домашний скот армянам‑оптовикам, она всё‑таки купила себе компьютер. Если бы кто под­ключил ей эту адскую машинку к интернету, то бабка, весьма вероятно, навела бы и с самим раем постоян­ную связь…

- Всё про тебя знаю - ищешь, у кого бы сто рублей занять,- сказала бабушка, облегчив Ирису начало разговора.

- Откуда знаешь‑то?!

- У меня вот тут, в интернате, всё давно извест­но. И то, что мать твоя навоз возит на телеге, и то, отчего отец твой никак не может алименты выслать.

- Нужно говорить не интернат, а интернет.

- Не умничай! То, где вы порнуху выискиваете, интернетом называется… А это у меня - деревенская сеть, она называется интернат. Всё, что ни происходит на селе, обо всём она знает.

- Ну, тогда расскажи мне об отце.

- Отец твой связался с рыбаками и там, куда он поехал гастарбайтером, у него украли паспорт. Сейчас он бомжует на Сахалине. Как только встанет на ноги, даст о себе знать… Отец твоей сестрёнки - из сосед­ней деревни. Тот тюк соломы, которым он хотел рас­считаться за август, мама твоя не взяла. За июль‑то он, худо‑бедно, сеном алименты заплатил…

- Бабушка Регина, больше ничего мне не рас­сказывай, лучше денег дай.

- А что будешь делать со ста рублями? Если прав­ду скажешь - дам…

- Хочу в город поехать, холодного пива попить. Каникулы‑то уже кончаются.

- Так ведь и в нашем гипермаркете выпивка‑то никогда не переводится. Без хлеба они могут нас оставить, но без спиртного - ни за что.

- У нас же только бутылочное пиво. А мне хочет­ся холодненького бочкового попробовать.

- Так что, бутылочное уже не годится для учени­ка седьмого класса?

- Восьмого!

- Ты в восьмой только перешёл, ни дня ещё не учился.

Бабка Регина, не отрываясь от пасьянса, левой рукой достала из принтера сторублёвую купюру. Ирис на радостях собрался было перескочить через порог, но, увидев на обратной стороне сторублёвки пригла­шение на выборы, передумал.

- А чем тебе не подходят для фальшивых жела­ний фальшивые деньги‑то?

Не хотелось Ирису выдавать себя. Если сейчас сказать, что надумал он для младшей дочери Ганса‑аб­зый, дом которого недалеко от деревянного моста, подарок покупать… Со стыда ему потом - хоть по­мирай! Засмеют же - мол, даже в долги залез, чтобы только девчонке своей подарок купить…

- Ну, тогда, давай кошку твою в лес уведу, как Энгель‑агай научил, заплатишь мне сто рублей?

На слове «кошка» рука у бабки Регины преврати­лась в кулак размером с куриное яйцо. Она второпях собрала все карты с экрана и выключила игрушку.

- Давай, валяй, уводи. Если через три дня не вернётся - заплачу тебе…

- После каникул зачем мне деньги‑то? - насу­пился Ирис, невольно обнаруживая правду.

- Ладно уж, через два дня зайдёшь.

На призывное «кыс‑кыс‑кыс», оттянув правой лапой захлопнутую Ирисом дверь, в комнату во­шла та самая чёрная кошка. Она, словно вызванный в очередной раз на педсовет провинившийся уче­ник, заранее зная своё место, села напротив хо­зяйки и молодого воспитателя. Хвостом прижалась к печи, а безысходный взгляд устремила в открытое окно.

Говорят, чтобы сравнить по возрасту кошку и чело­века, нужно кошачий год умножать на пять. Эта чёрная бестия при такой арифметике напоминала трёхкрат­ного абсолютного батыра районных сабантуев стадвадцатикилограммового Флорида.

Бабка Регина, изловчившись, одной ногой из­влекла из‑под кровати пыльный дерюжный мешок и подтащила его на середину комнаты. Только успел было подумать Ирис о том, что не рекомендуют, мол, держать в доме чисто чёрных кошек, как пушистая проказница, словно прочитав его мысли, показала пацану белое пятнышко, вытянув шею, и обнюхала незнакомый мешок.

- А как хоть её зовут‑то? - вывел старушку из терпения прозвучавший вслед за этим вопрос.

- Ещё чего придумаешь? Не хватало мне ещё имя для кошки подбирать, чать, не знакомиться её уво­дишь! Если каждой деревенской кошке имя давать, то с ума сойдёшь. Баловство всё это, мы же не в горо­де живём, где на каждого поселившегося в квартире таракана паспорт заводят да имя с фамилией дают… Моя - уже восемь лет - просто кошка. Через день лазает по сараям и выпивает яйца, чтоб ей сдохнуть от сальмонеллы. Почти со всеми соседями перессори­ла меня… К вам ещё не залезала, нет?

- Нет, бабушка Регина, я ведь, если увижу, то хвостик‑то ей тут же и оборву.

- Если от неё избавлюсь, то эти сто рублей с превеликой радостью отдам. На‑ка вот, мешок завя­жи,- с этими словами вручила бабка старый поясок от халата, отрезав Ирису все пути к отступлению.

Как научил его Энгель‑агай, решил Ирис приоб­щить несчастную кошку к труду. А то, когда в доме кончаются грызуны, кошки начинают с жиру бесить­ся: кто на цыплят охотится, кто еду со стола ворует, кто яйца куриные опустошает…

- Коровы все пока ещё на пастбищах подъеда­ются, беспощадные скотники с грозными вилами тоже все при них, так что у крыс и у мышей на ферме сейчас привольная пора - тишь да благодать,- наставлял мальчишку Энгель‑агай, присоветовав разгрузить мешок именно на ферме.

Первый поход получился очень коротким и завер­шился позором. Первое, что увидел Ирис, возвратив­шийся к бабке, чтобы вернуть пустой мешок, это си­дящие на печке те самые «сто рублей» с блестящими, словно оливковое масло в деревянной ложке, глаза­ми. Увидев своего недавнего конвоира, кошка нахму­рила брови и воинственно выгнула спину: «Из‑за тебя голодные крысы чуть не разорвали меня!» - ругала она его по‑своему.

В следующий раз Ирис решил действовать строго по науке. Кошки воды боятся, поэтому, если вытряхнуть её на той стороне ручья, то мурлыка там и останется навсегда, и найдёт себе на другом берегу новую хозяйку.

Вышел Ирис на противоположный берег.

Перед тем, как выпустить арестантку, чтобы окон­чательно сбить её со следа, Ирис много‑много раз прокрутил мешок над головой. Яичная гурманша, словно рухнувшие под тяжестью брёвна лесопильные козлы, распласталась на земле, разметав четыре лапы на четыре стороны света. Полежав некоторое время без движения, она, набравшись сил, рванула через ручей домой. С камушка на камушек в пять‑шесть прыжков, как и сам Ирис, одолела ручей и побежала к родному перекрёстку. Парень со злости проскрипел зубами, но рук не опустил, не сдался:

- Всё равно сживу тебя со свету! Мне сегодня нужны деньги! - погрозил он пальцем вслед стреми­тельно удаляющемуся зверю.

Бабушка Регина сама посоветовала Ирису исполь­зовать приманку в этом трудном деле:

- Заберёшь из дома что‑нибудь съестное. Когда заведёшь кошку вглубь леса, то дашь ей покушать, и она решит, что здесь её новый дом, и никуда не по­бежит.

Когда Ирис в третий раз проходил с мешком за пле­чами мимо Энгель‑агая, то услышал:

- Как успехи‑то, киллер?! Она откуда только не возвращалась уже: и с Шихаповской пасеки, и с Журавлиного озера, и с Тугашской трясины… Я даже в Перовский лес её как‑то уводил, всё бес­полезно…

То, что в числе опробованных гибельных мест не был упомянут густой лес на окраине Бимы, только обрадовало Ириса.

Этот лес, угрюмой стеной тянущийся вдоль до­роги на Лаишево, разросся в глубину на пятнадцать километров. В него пастухи никогда не заводят коров, да и грибники‑ягодники обходят эти заросли стороной. Косари избегают косить траву на опушках, а дровосеки найдут сорок всяческих причин, чтобы только им дали делянку поближе. А всё из‑за того, что об этих местах сложилась в народе дурная сла­ва. Раньше туда, говорят, перед грозой спускались грозные зелёные драконы и запускали в воздух ужей. С тех пор двадцать поколений сменилось. В драконов и ведьм никто не верит. И для нашего смельчака Ириса эти предания - пустая сказка. Он бесстрашно в дре­мучий лес зайдёт, оставит соседскую кошку в самой чаще и так же прямёхонько выйдет…

Пока наш смелый паренёк шагал между деревьев, золотой каникулярный денёк превратился в крова­во‑красный вечер. По мере углубления в дебри крас­ный цвет становился всё гуще и гуще. Наверное, уже и до самой середины леса недалеко отсюда… Вытоп­танные лошадьми дороги сменились травянистыми лосиными тропинками, полянки с перепутанными высокими травами сменились почти непролазными зарослями. Когда водружённый на спину мешок с пленницей болезненно натёр шею, Ирис, предвари­тельно вращением туда‑сюда сбив с обратного курса заплечную пассажирку, наконец‑то развязал горлови­ну… Кошку он не прогонял, наоборот, нежно погла­див, ткнул носом в принесённую из дома яичницу. Но, словно догадываясь о назначении приманки, чёрная толстушка бабушки Регины не прикоснулась к еде. Отряхнула от приставшей пищи усы и, собрав лапки под себя, легла на опавшую хвою. Щекочущую кончик ушка стрелку травы кошка ловко вырвала и пожевала.

Ирис, облегчённо вздохнув, засобирался в об­ратный путь и, наверное, чтобы успокоить кошку, всё приговаривал:

- Ничего, ничего… Будешь делать то же, что и ёжики делают. Да и птицы не всё время в гнёз­дах сидят, кладку сторожат, по весне будешь к ним за яйцами наведываться, когда немного похудеешь. С голоду не помрёшь. И ругать здесь тебя никто не бу­дет за проделки.

Полянки с перепутавшимися высокими травами почему‑то не перешли в утрамбованные конскими копытами дороги. Пройденный путь отнял немало сил. Ирис и левее, и правее отклонялся, но ничего обнадёживающего, ничего окрыляюще‑знакомого не увидел. В непроходимом тёмном лесу все ориен­тиры‑горизонты потерялись, куда ни пойдёшь, одна и та же картина: впереди - лесная стена и позади - стеной громоздятся деревья, короче, это называет­ся - заблудился. Тот, кто хотел заблудить другого, сам заблудился…

Ирис со злости размахнулся и хотел было заки­нуть мешок в папоротники - но, немного подумав, не стал этого делать. Скользкая, словно змеиная кожа, холодная, словно лёд, лесная тишина, тревож­ные шорохи, неведомые ночным деревенским улицам лесные голоса - всё это говорило о том, что если здесь заночевать, то, вне всяких сомнений, можно погибнуть, всё это нагоняло в сторублёвую маль­чишескую душу печаль и тоску… Но, в то же самое время, желание вырваться из ночного лесного плена росло с каждой минутой.

Обострившееся чувство насторожённости, помноженное на страх, добавило мальцу ума‑разума. Почувствовав внутри себя какой‑то провидческий голос, Ирис замер и стал к нему прислушиваться. «Мешок не выбрасывай, пригодится ещё - будешь использовать или как подушку, или как подстилку, если на себя накинешь мешок - согреешься, если вовнутрь залезешь - от комаров спасёшься… Найди кошку! Если будешь правильной дорогой идти, то она за тобой увяжется. А если не так, то поворачивай назад и иди вслед за кошкой. Они в лесу не боятся, наверное, не успела она ещё убежать с того места, где ты её оставил. Зови её, зови…»

- Кошечка, где ты, кыс‑кыс‑кыс! Кыс‑кыс! Кыс!

«Ми‑яу‑у!»

Какой же это дорогой сердцу звук! Какая гармо­ния!.. За всю свою жизнь Ирис ни разу так не радо­вался кошачьему мяуканью, никогда так не жаждал услышать его, как сейчас. Страх, только и ждущий того, чтобы Ирис окончательно сдался в этой тём­ной чаще, от этого звука почти весь улетучился. Спасительным, обнадёживающим, торжественным был этот звук! И долгожданный чай с молоком по возвращении, и новый учебный год через три дня, и обещающая много‑много денег работа по окончании школы, и день рождения любимой девчонки, и любовные приключения приближаю­щейся юности, и ещё много‑много того, о чём маль­чик пока и не подозревает, было в этом звуке!..

Оставшийся на полянке в тёмном лесу чёрный клубок не торопился потереться о ноги Ириса. Когда мальчик приблизился на расстояние вытянутой руки, то он смог рассмотреть кошачьи глаза, в которых проглядывало недоверие с насторожённостью впе­ремежку. Значит, она ещё не была готова простить его, ей нужна была ещё одна проверка искренности неожиданной дружбы, уж не двуличествует ли, часом, пришедший с миром мальчик… Ведь, в случае чего, ей, чтобы оставить пацана с глазу на глаз с тёмным лесом, достаточно одного прыжка в сторону!..

Взяв кошку на руки, Ирис ласкал её, словно это был самый дорогой ему человек, самый близкий родственник. А та, почуяв через потную футболку тепло мальчишеского тела, блаженно зажмурилась. Её ровное мурлыканье нужно было понимать как своеобразное «не оставлю в беде». Или, может быть, это означало, «когда мы вместе, то и заблудиться не так уж и страшно».

Мальчик, нарастив поясок от бабкиного халата ремнём от своих брюк, заарканил кошку. Убедившись в прочности поводка, он стал погонять её, похлопы­вая берёзовой веточкой о штанину и не переставая при этом подлизываться:

- Айда, чернявая моя, айда, пушистая моя, ведь ты из таких лесов‑то выбиралась уже. Айда, беги, пока совсем не стемнело, поспешим домой. Нас там уже обыскались, наверное… А я, когда вырасту и новый дом себе построю, то тебя первую в хоромы впущу, вот увидишь…

Кошка, выказывая несогласие, сначала легла на траву, потом незаметно для других стала поводить ушками, туда‑сюда, поглядывая за местным населе­нием и прислушиваясь к обстановке, и вдруг, резко вскочив, развернулась и пустилась бежать. Ирис еле поспевал за ней.

Деревня оказалась совсем в другой стороне…

Когда впереди замелькали деревенские огоньки, когда стали узнаваемы родные места, Ирис отцепил поводок. Но кошка не убежала от мальчика, лишь трусила чуть поодаль, в сторонке, зацепив за кончик чёрного хвоста покрывало ночного неба.

- Ну, где ты ходишь‑то?! - голос сестрёнки вос­торженно грохотал от двойной радости.- Отец твой сразу за три месяца алименты прислал. Мама в мага­зин побежала…

На следующий день мама Ириса спустилась с на­сеста, удивлённо взмахивая пустыми руками.

- Все четыре выпила, окаянная! Хотя, до сих пор наши почему‑то не трогала… Найдётся ли кто‑нибудь, в конце‑то концов, кто проучит этого во­рюгу, или нет?!.

Перевод Наиля ИШМУХАМЕТОВА