Любовь и свобода пальм

Меня, как фотографа, немного страшила перспектива снимать деревья. Обилие зелёных листьев, из которых фотоаппарату сложно выцепить что-то одно, — не самая заманчивая перспектива, я не умею читать эмоции растений и потому не понимаю, как их снимать.
Попав в закрытую сейчас оранжерею Казанского зооботсада, я поняла, что эта история не про ботанику, не про хлорофилл и тычинки с пестиками, которые я пыталась вбить в голову в школе, и примерно на таком уровне знаний и осталась, это — история про жизнь, которая очень сложна без любви и свободы.

В 1806 году при Казанском университете нашим «казанским всё» — Карлом Фуксом — был ­основан Ботанический сад. Впоследствии он превратился в зооботсад и был единственным учреждением в СССР, который совмещает обе коллекции — и растений, и животных. Впрочем, он и сейчас единственный, уже для России.

На привычной нам территории возле озера Кабан сад был открыт почти на 30 лет позже — в 1834 году. Каменный корпус оранжереи стоит до сих пор, его неоднократно перестраивали, латали, но сильно здание не менялось. В оранжерее до настоящего времени сохранились две пальмы, высаженные в позапрошлом веке, старшей из которых уже 200 лет. Обе наши пальмы — девочки, был и мальчик, но сгорел при пожаре уже довольно давно.
К концу XIX века по обилию растений открытого и закрытого грунтов Ботанический сад был одним из крупнейших в дореволюционной России — в нём насчитывалось более пяти тысяч оранжерейных растений, свыше 300 фруктовых деревьев, 1700 кустарников и трав.

Почти ничего из этих растений мы сейчас не увидим. Страна за двадцатый век потеряла много — не только растений, но и специалистов. Сначала разруха Гражданской войны, когда на территории Ботанического сада был расквартирован кавалерийский полк (от коллекции тогда осталось около 100 экземпляров самых выносливых субтропических растений). Потом был 1921 год, когда из-за топливного кризиса почти все оранжерейные растения замёрзли и погибли. Потом Вторая мировая война, развал Советского Союза — и нынешний 2022 год оранжерея встречает закрытой для посетителей. Когда встал вопрос о съёмке, мне хотели дать каску, так как с потолка могло что-то упасть.

Экскурсию по оранжерее проводила Людмила Павловна НАЗАРОВА, заведующая секцией закрытого грунта, которая работает в зооботсаде 45 лет — с момента окончания кафедры ботаники Казанского университета. 
Всего здесь работают 4 спе­циалиста и 6 рабочих, это и оранжерея, и территория старого и нового зооботсада. Площадь озеленяемой территории — около 3,5 га, а это около 15 тысяч растений. 

Есть и несколько вакансий. По словам Людмилы Павловны, самое главное здесь не образование, а умение любить и видеть растения, и, конечно, трудолюбие.
Собрать живые растения вне их естественной среды в уникальную ботаническую коллекцию — задача непростая. Не менее важно обеспечить растениям комфортные условия и сохранить их для потомков в первозданном виде. А это означает не только полив, но и подкормку органическими и минеральными удобрениями, прополку и рыхление, обрезку, стрижку деревьев и кустарников, обработку биостимуляторами и средствами защиты от болезней и вредителей, подготовку растений к зиме, в том числе, их укрытие. Нужно готовить и новые «школки» для разведения растений из семян и черенков.

Коллекция субтропических растений раньше была побогаче, но оранжерея ветшала, становилось холоднее, к тому же, некоторые растения упирались в крышу и выдавливали стёкла. Наши суровые зимы выдерживают не все, хотя для казанской оранжереи самый главный враг — это затяжные холода и ветер. В суровые зимы бывало, что сотрудники оранжереи дежурили ночью, опасаясь, что трубы замёрзнут. Пальмы, например, выдержали, а замёрз банан, но так как это трава (то, что мы видим над землёй, это ложный стебель, а настоящий — под землёй), то он отрос снова. Для меня банан вполне себе зрелищный, я смотрела на его двухметровые листья со второго яруса и всё равно не могла поверить, что это трава.
«В неволе не всегда растения живут дольше, чем на воле, в отличие от животных. Медведи могут не 20, а 40 лет прожить, а вот для растений это не правило, а скорее, исключения», — говорит Людмила Павловна. Хотя вот араукария сильно выросла, она уже несколько раз упиралась в стекло вершинкой, вершинка мёрзла, а потом отрастала вновь.
А вот секвойя, наоборот, не слишком у нас растёт. В Америке есть специальные заказники, где их охраняют, и они живут до двух тысяч лет. Наше растение молоденькое, лет за 50. Не крупное, и, честно, я бы его даже не заметила. Потому что оно хоть и симпатичное, но, на первый взгляд, не слишком примечательное. Теперь я стала смотреть на него с невольным уважением. Оно — как вынужденный переселенец из своей земли, за которым хоть и хорошо ухаживают, но расти в неволе оно не может. Говорят, секвойя была названа в честь вождя племени чероки, который изобрёл для своего племени слоговую азбуку. Эти деревья вырастают в вышину более 90 метров и более 7 метров в диаметре. Если снимать секвойю в заказнике, то никакой широкоугольный объектив не сможет охватить взрослых гигантов; казанская же секвойя легко умещается на любом фото.
Вот две долгожительницы‑пальмы, в природе они живут и 300 лет. Наши пальмы тоже двухсотлетние — это уже вторая половина жизни, солидный возраст.
Я спрашиваю у Людмилы Павловны про её любимчиков (должны же они появиться за 45 лет), и в ответ получаю довольно строгий взгляд: «Как можно кого-то из них не любить? За что их не любить — за то, что колючие или за то, что не цветут? У меня нет любимцев, и их просто не должно быть».

И, правда, не должно. Мне очень нравится наша оранжерея, и очень жаль, если её не удастся сохранить и снова открыть людям. Она пережила уже столько событий, но пока вопросов о её реконструкции больше, чем ответов. Речь идёт о поднятии крыши и капитальном ремонте, но как при этом будут сохранять растения, ведь они не животные, их не переведёшь временно в другую клетку? Сейчас на зиму крышу дополнительно укрывают плёнкой — так удаётся избежать капели в оттепель и хоть немного прикрыть дыры. Всё остальное делает большой каждодневный труд. И любовь.