Чудо бывает белым-белым

Журнал "Казань", № 1, 2015

*****

И правда. Желания исполняются. Я это понял позже. Стало не спокойно, и даже удивительно, верю - не верю.

Увидел в журнале «ДИ» («Декоративное искусство) статью с фантастическими проектами Сенежской студии дизайна. Заныло внутри - хочу туда. Не помню, через сколько времени, но приходит в Союз художников заявка с вакансией для одного художника‑проектировщика на творческую дачу, на ту самую экспериментальную студию. И вот я здесь! Ах, какие люди, какие лекции! Главное, методика школ «Баухаус» и ВХУТЕМАС. Знания, которых были лишены студенты советских художественных школ. В виде эксперимента на этой студии, которая так и называлась «Центральная учебно‑экспериментальная студия Союза художников СССР», преподаватели могли использовать запрещённую методику и приобщать к лучшим достижениям в мире дизайна и искусства. Там же видел учебники японские. В Японии детям по этой методике с четырёхлетнего возраста преподают грамоту изобразительного искусства. А наши старые бородатые, заслуженные - слыхом не слыхивали, что нотный стан для художников уже давным‑давно придуман и по нему надо учить детей композиции, цветоведению, грамоте. Учитель мой по Казанскому художественному училищу Рашит Тухватуллин, когда увидел учебные работы моих студентов, сказал горько: «Если б я знал это, как легко было бы мне преподавать композицию».

В журнале «Искусство кино» прочитал статью о том, что Андрей Тарковский ищет актёра на роль Рублёва для нового фильма «Страсти по Андрею».

Это было так далеко, что желать даже грешно, чтобы в кино работать рядом с удивительным, великим Тарковским. Интересно, в чём секрет его невероятного таланта, почему многие как я, такие‑сякие, почему он один особенный такой? В чём секрет?

Прошло несколько лет. Едем по Москве с красивым человеком, художником Тенгизом Мирзашвили, к режиссёру, с которым он готовится ставить спектакль «Гамлет», меня же позвал быть декоратором при нём. Он спрашивает: «А ты знаешь, к какому режиссёру мы едем? К Тарковскому». Как я не сел тут же на дороге, не упал, не знаю. Но чудо очередное произошло. Потом ещё и ещё. Спектакль «Гамлет». Репетиции, где сам Тарковский сыграл по сто раз каждую роль, объясняя, размышляя о Гамлете. Репетиции спектаклей театра, тогда ещё не «Ленком», а Ленинского комсомола, с живыми Чуриковой, Янковским, Караченцовым, с Марком Захаровым.

Потом «Сталкер». Запахи Зоны, живые Тарковский, Кайдановский, Солоницын, Гринько, оператор Рерберг, Фрейндлих и все‑все, кого невозможно не любить и не ловить каждый миг с ними. Чудеса там случались на каждом шагу. Не пересказать.

Сколько раз должны происходить чудеса, чтобы в них уже можно было поверить раз и навсегда, не знаю. Каждый день, наверное, с утра до вечера один за другим, непрерывно. Иначе маловато будет, маловато. Слишком как обычные - чудеса: живые люди, цветные небеса, запахи, звуки разные, солнце уходит и приходит. Вот и Тонино Гуэрра говорил: чудо - падает снег. Ему можно верить. Он знал.

В полудрёме, когда ещё не проснулся или только проснулся, стоит перед глазами готовая картина. Надо срочно встать, рисовать, срочно, иначе исчезнет, потускнеет.

Если долго смотреть на глубокий чёрный фон, проявляются лица, деревья, вода - всё в едином собранном виде. Что интересно: много подтверждений от учёных людей, что в этом пограничном состоянии, когда думать вроде бы не очень думаешь, в нирване почти, подсознание свободно от бытовых забот - может открыться такое, что по сути твоей и есть. Образы явятся. Словно не ты их придумывал, они сами пришли. Что ни на есть самые‑самые интересные, о чём думал давно. Мне иногда удавалось удержать, зафиксировать. К сожалению, я часто отвлекаюсь, увлекаюсь новой «игрушкой». Вот и в театр меня понесло. Новое, неиспробованное. Сегодня увлёкся горячей эмалью. Тут приключений ой‑ёй‑ёй, с каждым обжигом новое, невиданное. Куда выведет эта дорожка, не знаю. Наверное, если говорить образно, мы все топчемся в одном и том же доме желаний. Комнат, чердаков, закоулков здесь так много, что не обойти, везде не пожить и не прожить. А хочется успеть. Желание жгучее такое. Потом обязательно рассказать‑зарисовать о чудесах здешних - своим дорогим, любимым и не очень.

Один из моих коллег, который рисует агрессивные картинки, жаловался: «Вот я «Заслуженный художник», но почему меня никто не любит и не уважает? Я б его тоже спросил: «А ты? Вываливаешь всё дерьмо в красках, что у тебя в душе накопилось, на других, потом ждёшь любви, признания? Тебе вернулось твоё, истинное, суть твоя - отражением твоим, от тех, кто тебя увидел в твоих же картинах. Нарисовал себя, а думал - натуру?»

Красивый эксперимент был проведён в школе «Баухаус». Дали ученикам простое задание, нарисовать букет. Каждый придумал свой, нарисовал. Поставили портреты с картинками авторов рядом с букетиками. Рыжий, весёлый с виду человек нарисовал такой же букет, как он сам, в тёплых золотистых цветах. Строгий с виду, с грустными глазами, такой же, как сам, букет в серых холодных тонах. Что бы ни рисовал автор, он рисует свой автопортрет, говоря другими словами, передаёт своё состояние, рисует свои мысли, даже если этого не хотел в данный момент и совсем не думал раздеваться перед зрителем. Хорошо читаются мотивы и желания авторов во всех их полотнах и даже почеркушках. Голые, как бы ни старались прикрыться особенной техникой живописи или традиционными приёмами.

Художники художникам понятны по стилю, сюжетам, школе, а зрители чувствуют их на подсознательном уровне, понимают, что им впаривают, втюхивают, врисовывают. Любой художник изначально не может быть нечестным, как бы ни старался притвориться кем‑то другим. Известно давно, что рисование - это способ передачи, коммуникации чувств и мыслей. Говорю с самим собой или как с другом своим - о себе и о нём. Но могу и поиграться в краски просто так. Такие картинки - как колыбельные для взрослых и усталых. Ждут‑то чего, откровений или увеселений? Представьте себе, вы хотели поговорить с кем‑то о своих проблемах, по душам, а вам начинают строить рожи, скакать и кривляться. Развлекают вас. Понравилось бы? Так и мне в последнее время - не хочется ходить по выставкам, если с каждой картины мне и другим кричит мой коллега: посмотри на меня, какой я живописный, красивый, полюби меня, полюби. Не люблю скулежа, увеселений тоже не хочется, я пока не устал. Поищу себе интересных собеседников. А их…

Если не полюбить, то хотя бы пожалеть, наверное, можно было бы. Не могу пока, не получается. Есть с кем поговорить по душам, посмотреть. Не успеть со всеми никак. Ни времени, ни сил не хватит даже на мудрых, великих, общепризнанных, неизвестных, малых или старых, например, как баба Люба, взявшая впервые краски в семьдесят лет. Непременно надо смотреть, чтобы не получилось, что вам говорили очень важное, признавались в любви, сопереживали, а вы были не там.

Я совсем не знал Шагала, как я понял, когда вышел с выставки из Пушкинского музея. Бродил по выставке, удивлялся, как ему удавалось синее с красным поженить. А вышел в пасмурный московский день - и снизошло на меня чувство весны, чувство счастья. Что он со мной сделал, как ему такое удалось? Очуметь! Он мне такое что‑то нашептал в своих рисунках, что мне так похорошело… Говорил мне со всех своих рисунков - что я счастлив, что я есть, наверное. Пересматриваю его. Мне кажется, что это признания в любви. В любви к жизни. А Филонова «Святое семейство»? Не видели? Посмотрите. Ох, как он говорит. Не пересказать.

А теперь о моих баранах. Глядя на свои старые работы, которые делались в глухую советскую, а потом в суматошную и голодную перестроечную пору, вижу, как я был расстроен собой и другими, испуган, озадачен всем вокруг. И надеялся, конечно. Поэтому маленький сын обклеил (в инсталляции) цветными этюдами железную дверь, зрительно прорвав её. Мой сосед островитянин где‑то добыл крылья, а дети летят по зеркальному льду вопреки предсказаниям Нострадамуса, что разбитая лодка не сладит с волной.

Удивительно, что живые люди могут восприниматься как фантомы, бесчувственно, а фантомы образов жить каждодневно с тобой и нервировать как живые. Например: врезались в память лица кавказских женщин, детей. Практически становясь близкими, родными, любимыми. Был заказ, делал большой альбом под таким названием «Женщины Кавказа». Надо было реставрировать старые фотографии, вытаскивать лица из паутины царапин. До сих пор они молча смотрят на меня, как смотрели на фотографа, без улыбок, строго. Тень одобрения появилась, казалось, на лицах только после завершения работы. Значит, не зря старался, работа была сделана добротно. Нет, не сумасшедший, просто лица красивые, не забываются. Отпечатались в памяти, одарили собой.

Совсем по‑другому смотрели люди со старой свияжской лестницы. Молча, угрюмо провожали взглядом, чувствовал даже спиной. Не могу рассказать словами. Могу только нарисовать.

Они и сегодня не все оттаяли. Сидят у новых домов молча, провожая взглядом разноцветные колонны туристов и медленно зарастая полынью и крапивой. Кто‑то придёт, подстрижёт вокруг дома, как и дома построил кто‑то. Интересные люди.

Попробуем это описать в красках?

Идут мимо художника, рисующего этюд свияжский, бабка с внучкой. Внучка дёргает за подол бабушку, говорит:

- Баб, смотри, художник красит.

Бабушка идёт, молчит.

- Баб, а баб, смотри, художник красит!

Наконец бабушка раздражённо:

- Красит, красит. И получится красня!