Где отечество пилигрима

Счастье оказаться на витке возвращения - удел избранных. Рассуждать об этом, как о некотором справедливом воздаянии за несомый крест - было бы суесловием, ведь даже самым сильным и смиренным жизнь не всегда благоволит.

Её можно отнести к когорте «изгнанников странников» - как назвал однажды своих собратьев по участи эмиграции писатель Василий Аксёнов. Думая об этом, задаёшься вопросом - а не было ли это частью Промысла на витиеватой спирали их пути?..

Судьба Софии Губайдулиной словно вплетена в гигантский «гипертекст» судеб многих её современников, с целой сетью как будто бы случайных «ссылок» - совпадений. Уже более двадцати лет она живёт под Гамбургом, любит уходить в лес и слушать деревья (к слову, её коллега, композитор пан Кшиштов Пендерецкий, деревья коллекционирует!). В немецком Аппене, по её собственному признанию, она обрела столь необходимое ей одиночество.

Одиночество - рифмуется с иночеством. Она - инокиня, странница. Паломница на Земле. Одна из «Пилигримов» Иосифа Бродского, идущих «мимо ристалищ и капищ», «мира и горя мимо…»; упорно идущая, несмотря на то, что «мир остаётся прежним».

Зал Казанской ратуши полон. Среди собравшихся - чиновники, художни¬ки, музыканты. Телевидение и пресса. Ещё бы - такой повод! Ведущая объявляет пьесу «Пилигримы» - камерное сочинение для скрипки, контрабаса, фортепиано и ударных. Его одноимённость стихотворению выдающегося поэта - лишь совпадение, случай. Своих «Пилигримов» София Губайдулина написала в 2015 году, впервые оно было исполнено в университете Чикаго. Один из новейших опусов юбиляра казанской публике представил Ансамбль солистов «Студии новой му-зыки» Московской консерватории.

Двадцатиминутное звучание со сменяющими друг друга монологами солирующих инструментов и имитацией колоколов в кульминации стройностью своей формы отсылает нас к известной поэтической антитезе «алгебра - гармония». Поиск баланса между интуицией и интеллектом - одна из главных проблем, перед которым стоит сегодня человечество, о чём неоднократно говорит сама Губайдулина. На этом пути художник совершает своё внутреннее паломничество, и это - тяжёлый путь.

Пьеса завершается тающей наверху трелью скрипки - «риторическим от¬ветом», вслед за которыми родятся новые вопросы. Вопрос - ответ - вопрос… И так - бесконечно. Ведь мир остаётся прежним.

Вслед за «Пилигримами» звучит сочинение, написанное ещё в 70-е годы прошлого столетия и впервые исполненное в Казани в 1993 году. «По мотивам татарского фольклора» для трёх домр и фортепиано - а на концерте в Ратуше в переложении партии рояля для баяна исполняют студенты консерватории. Прозрачная фактура музыкальной ткани, бисерная трель струнных, прорисованный с декоративной тщательностью рисунок мелодий и архаический наив очень выделяют его в общей панораме произведений композитора.

Сочинений на татарскую тему у Губайдулиной не так много. Об обращении к национальным корням в творчестве её спрашивают постоянно, что с учётом местной конъюнктуры вполне понятно. На один из этой серии вопросов София Асгатовна отвечает парадоксально гениально: «Судьба подарила мне две национальности. Я питалась соками и татарского, и русского фольклора. Но то, что было задано судьбой в дальнейшем - это задача расширить собственное сознание. Над этим я и работала. Моя парадигма в том, что, чем меньше я буду локально привязана к чему либо, тем крепче будет моя внутренняя связь с ним».

К слову, о корнях - текст самого последнего сочинения композитора, оратории «О любви и ненависти», написанный на двадцати языках мира, должен, по её замыслу, включать фрагмент и на татарском. София Асгатовна мечтала, чтобы это монументальное произведение было исполнено в Казани, в дни празднования её юбилея. В силу разных причин эта мечта пока не осуществилась. Премьера оратории прозвучала в Таллине и Дрездене в октябре нынешнего года.

В заключение концерта публика слушает «Fachwerk» для баяна и камерного оркестра. Солирует большой друг и единомышленник Софии Губайдулиной московский баянист Фридрих Липс, сопровождает его - камерный оркестр «Новая музыка». С предыдущим сочинением на татарскую тему «Fachwerk» образовывает метафизическую «арку»: из колыбели малой родины душа пилигрима переносится в место нового обретения и прорастания.

Германия. Кому не знакомы живописные улочки её средневековых городов с перекрещениями тёмных деревянных балок «братьягриммовских» домиков? В архитектуре этот стиль называется «Fachwerk» - «каркасная конструкция». С баяном, по словам композитора, его роднит то, что этот инструмент переключением регистров легко меняет местами «каркас» гармонии произведения с его мелодическим «фасадом». София Губайдулина стала одним из композиторов, которая вывела баян на авансцену высокой музыки. Для неё способность этого инструмента «дышать» - не просто признак одушевлённости, но и знак одуховлённости. И в руках Липса баян действительно дышит, молится и взывает, достигая органных готических высей. И снова вспоминаются строки поэта о том, что «в каждой музыке Бах…» Дирижёр Андрес Мустонен, внешне похожий на средневекового алхимика, творит за пультом оркестра настоящее чародейство, во власти которого оказались и музыканты, и публика, и даже «авангард» репортёров, строем приближающихся к условной сцене зала Ратуши с воздетыми кверху камерами, для того, чтобы запечатлеть магический, вводящий в кульминационный финальный транс жест маэстро.

***

Будучи в Казани и вспоминая о детстве, София Асгатовна прежде всего с большой теплотой говорила о своих первых учителях - Екатерине Павловне Леонтьевой, Рувиме Львовиче Полякове, директоре Первой музыкальной школы имени Чай¬ковского. Именно он когда то внял настойчивости маленькой девочки, приняв её учиться в возрасте пяти лет, что было исключением из общих правил. В каждый свой приезд в Казань София Асгатовна обязательно навещает родную школу.

Небольшой зал в здании на улице Горького переполнен. Здесь с волнением ждут, когда появится она, для многих пришедших - просто Сонечка из их общего музыкального детства. Как приношение гостье звучит её цикл «Фортепианные игрушки» в исполнении юных музыкантов, а воспитанники творческой лаборатории «Альфа» Центра современной музыки играют ей свои собственные сочинения. Затем ребята задают Софии Асгатовне вопросы, на которые она отвечает со всей серьёзностью и искренностью.

«Мне захотелось сочинять музыку в очень раннем возрасте. Сначала это были музыкальные импровизации за роялем. Я поняла, что мне надо обязательно попасть к преподавателю профессионалу. Это стало моей мечтой. Она исполнилась, когда в возрасте тринадцати лет я поступила в класс к Назибу Гаязовичу Жиганову. Началось обучение тому, как овладеть этой звуковой субстанцией. Всю жизнь я занималась этим и до сих пор не пришла к окончательному результату…»

«Во всём, что говорил Назиб Гаязович, была невероятная ценность. Я ждала его уроков с нетерпением. Если вспомнить самое главное из того, что он мне сказал, это - очень простая вещь: «Нужно всё записывать! Всё, о чём думаешь. Ты - писатель!»

«Спасибо за вопрос о «Маугли»! Мультфильм мы делали в течение четырёх лет. Надо сказать, что, сочиняя музыку, я исходила не из собственных фантазий. Мне нужно было создать звуковой образ того, что я вижу. Это совершенно другая позиция композитора. Но она мне очень нравилась. Я с большим удовольствием это делала!»

Гостью приглашают в школьный музей. На стендах фотографии именитых выпускников, афиши, вырезки из прессы. Здесь есть небольшой уголок, посвящённый самой Софии Асгатовне. Она внимательно осматривает экспонаты. Останавливается у фотографии семьи Бренингов музыкантов - Ольги, Арнольда, Рудольфа. Происходит трогательный момент узнавания.

Запись в книге отзывов София Асгатовна делает тщательно и вдумчиво. И затем произносит на прощание: «Меня переполняет чувство благодарности людям, которое это всё творят! По существу, это - творение жизни!»

***

Её уже ждёт дом детства и юности. Деревянное восстановленное здание на улице Тельмана. «Звучащий дом Софии» - как называется фестиваль, ко¬торый проводит расположившийся здесь Центр современной музыки имени Софии Губайдулиной. Дом, действительно,- звучащий, живущий и говорящий. Обходя коридоры, анфиладу комнат, осматривая фотографии на стенах, София Асгатовна сравнивает его с семейным альбомом. Сотрудники центра ведут большую по-стоянную работу по формированию и пополнению его «информационного поля». Общение, которому случилось произойти под сенью «дома Софии» 4 ноября, иначе, чем бесценным делением собой этой удивительной женщины, не назвать. У журнала «Казань» также была возможность участвовать в этой беседе.¹

- Как вы себя ощущаете? Успели ли напитаться энергией родного города?

- Самая сильная эмоция - ощущение контраста от того, что было тогда, и теперь - от того благожелательного отношения, с которым публика воспринимает мою музыку. Когда я начинала сочинять, то мечтала о том, что даже если найдутся три человека, которые прослушают мою вещь, я уже буду счастлива. Но вчера был целый зал, наполненный людьми, втянутыми в ауру звуков, которые я сочинила.

Это что то невероятное! Какой контраст постигает судьбу человека!

- Сложно ли писать живую музыку, обращённую к живой душе, в наш век высоких технологий? Какова теперь миссия композитора? Насколько она изменилась?

- Я думаю, что это решающая трудность будущего всего искусства - поэзии, живописи, музыки. Сейчас, с моей точки зрения, произошёл дисбаланс между высокими технологиями и требованиями нашей души, нашего подсознания. Высокие технологии - очень хорошая вещь. Но они приходят к апогею, начинают доминировать, и наступает момент, когда это следовало бы преодолеть. Это очень сложная задача для следующего поколения. Намного сложнее той, которая стояла перед нами, когда мы страдали от недостатка информации. Сейчас молодёжь страдает от переизбытка информации. Потому что это информация, которая заглушает наше подсознание.

- В мире всё развивается по спирали, и всё новое - это нечто уже сложившееся, но вышедшее на новый качественный уровень. Как вы считаете, на какой основе возникла музыка XX - XXI веков? И ваша музыка - это тоже этап развития чего то, что существовало раньше?

- Я склонна видеть процессы в волновом развитии: зарождение - рост - апогей - спад. С моей точки зрения, XX век был апогеем развития музыки XVII века. До того были нидерландская школа многоголосия, Палестрина, Окегем… Это вершина. Лучше невозможно себе представить.

И вдруг XVIII век, который пришёл к тому, что остались мелодия и аккомпанемент. Казалось бы, упрощение. Но именно в тот момент человек услышал гармонию мира. Это мажорное трезвучие, обертоновый ряд, который к нам спускается с неба. И этот спад привёл к новому подъёму - появлению Гайдна, Моцарта, Бетховена, Брукнера, Малера. Апогей наступил в XX веке. Мы должны признать, что вновь живём в эпоху культурного спада. Для творческого сознания это не так плохо, как кажется. Потому что спад - это задача найти выход к новой волне, что может быть очень продуктивно.

- Вы считаете, что ваша музыка даёт это направление?

- Ну что вы! Я не такая дерзкая. Когда мы рассуждаем об истории, о волновом развитии, то я могу говорить только об общих вопросах. Но смотреть на себя в этот момент мне не хочется. Я не люблю художников, которые смотрят на себя в зеркало.

- На днях состоялась мировая премьера вашего сочинения, Оратории «О люб¬ви и ненависти» в Таллине и Дрездене. В книге «Под знаком любви. Композитор София Губайдулина» есть статья Ганса Ульриах Дуффека, директора издательства «Сикорски». Он пишет о том, что «это сочинение может рассматриваться как сакральный завет, призыв следовать Священным заповедям, творить мир и добро».

- Я думаю, что название «О любви и ненависти» очень подходит к современной ситуации. Потому что мы стоим перед неразрешимой проблемой. Ненависть, которую мы встречаем повсеместно, имеет серьёзные причины. И они существовали всегда. Сочиняя ораторию, я работала с библейскими текстами. Даже тогда, в те времена, которые с нашей точки зрения были всё таки не такими жестокими, как сейчас, было достаточно причин для того, чтобы ненавидеть. Но ведь это ужасно - ненавидеть! Меня потрясли слова молитвы: «Господи, дозволь, чтобы не меня любили, а я любил!»

Моё сочинение поставило вопрос неразрешимого, ужасного противоречия. Попытка его разрешить звучит в его финале, в обращении к Святому Духу: «Помоги нам зажечь огонь твоей любви». Любовь - это единственное, что, быть может, спасёт нас? Но моё сочинение только лишь ставит вопрос. Художник вообще не может разрешить этого вопроса. Попытка сделать это, по существу, есть наш первородный грех.

- В «Записных книжках» Марины Цветаевой есть фрагмент, в котором она удивляется и недоумевает по поводу того, как композитор Сергей Прокофьев говорит в радиоинтервью о планах на ещё не написанную на момент его речи оперу. Откуда у него уверенность в том, что он сумеет осуществить свои замыслы к сроку? - почти возмущается поэт. В завершение звучит её мысль о том, что, вероятно, Сергею Сергеевичу «подаёт сам Бог…» Вы всегда провозглашаете примат интуиции над интеллектом в творческом процессе. В то же время вы вынуждены существовать в рамках обязательств, подчиняться ритму времени. Как вы разрешаете для себя это противоречие?

- Это самый сложный вопрос. Я не разрешаю себе сочинять, если у меня плохое настроение. Я люблю музыку, я люблю поэзию. И я очень хочу, чтобы они оставались чистыми. Для меня, безусловно, существуют такие понятия, как заказ и время сдачи партитуры. Но в то же время я стремлюсь к тому, чтобы не написать ничего в плохом состоянии, и жду момента, чтобы отложить все свои житейские попечения, остаться одной наедине с природой, или с небом. Только эти состояния для меня являются ценными. К вопросу о том, как же я могу успеть к сроку? Очень трудно. Сочинение, о котором я только что говорила, было задумано в августе прошлого года, а закончить его я должна была уже к январю. Но я сделала только финал всей концепции, и просто отказалась от остальной конструкции, которая уже была в голове и даже в черновиках. Финал был исполнен в Дрездене штатскапеллой. Им понравилось, и они согласились дать мне ещё один год для продолжения работы, для того, чтобы я могла сделать вещь без принуждения. Разница между тем случаем с Прокофьевым и мною заключается в том, что он - более сильный человек. Тут нельзя сравнивать мужчину и женщину. Он знал, что он сделает работу хорошо и сильно - без компромиссов! - именно за определённый срок. И он делал это. Но у меня - другая судьба. И я должна считаться с тем, что она мне дала, но я не могу позволить себе пойти на компромисс.

- Известны ваши опыты поиска звучаний в составе творческого союза «Астрея» - круга «идейных непрофессионалов». А что дал вам опыт сотрудничества с теми великими исполнителями - Кремером, Тонхой, Липсом и другими, которым были посвящены многие ваши сочинения, возникали ли какие то находки в этом процессе?

- Да, конечно, была «Астрея»! Это было в семидесятые годы, когда многие из композиторов, в том числе и мы трое, Вячеслав Артёмов, Виктор Суслин и я, ощущали, что наша практика писания сочинений лишает нас ещё какой то необходимой энергетической волны. Мы стали собираться втроём, чтобы вместе импровизировать без участия традиционных инструментов, оставались только народные, привезённые из разных мест. Это было прикосновением к какому то звучащему материалу, которое освобождало нашу душу от давления интеллекта. Водя смычком по струне, временами я чувствовала, что звук, который я произвожу - это и есть моя душа. И именно она в этот момент активна. Наши встречи проходили без публики и без критики, что априори исключало оценку происходящего. Мы пробовали записывать себя на плёнку, прослушивать и обсуждать, что у нас получилось. Одну из этих записей как то послушала композитор Галина Уствольская и сказала: «Так это же профессиональное сочинение!» Видимо, наш опыт в профессиональном деле всё же влияет на нашу интуицию.

Что же касается моих тандемов с исполнителями, самый классический случай - это моё сочинение для Анне Софи Муттер, второй скрипичный концерт «In tempus praesens». Я сочинила вещь, она получила её и исполнила совершенно! Абсолютно точно, с полной самоотдачей, очень выразительно. Такое бывает редко. Другой случай - мои взаимоотношения с норвежским баянистом Гейром Драугсволем, ему посвящён «Fachwerk». Я вручила ему партию, он её разучил, а потом говорит: «Ты знаешь, не хватает солирующих мест, где я бы оставался один». И тогда я её переделала. Мне потребовалось для этого изменить свою концепцию. И он был прав. Потому что там, где он остаётся один, он выдаёт совершенно потрясающие звуки!

Что касается Фридриха Липса и Владимира Тонхи - встретить такую отзывчивость было для меня большим счастьем! Для них я написала своё произведение «Семь слов» для баяна и виолончели. Там есть один фрагмент: виолончель играет глиссандо. Я звоню Фридриху: а нельзя ли на баяне что то подобное сделать? Чтобы получилось перекрещивание, крест - этот символ для меня очень важен! И он нашёл подобный приём на своём инструменте!

- Вас часто представляют в составе известного союза «Московской тройки» - Губайдулина, Шнитке, Денисов. Как вы к этому относитесь? Вдова Альфреда Шнитке, Ирина Шнитке, в одном из интервью подвергла некоторому сомнению значимость такого объединения.

- Мне действительно кажется, что это в некотором роде… рифма! Но я думаю, что наше «объединение» всё таки не случайно. Для меня Эдисон Денисов - это воплощение тончайшего отношения к музыкальной ткани, тонкое проникновение в текстуру. Истина именно в этой ткани. И это - классика. Альфред Шнитке, с моей точки зрения,- истина вне материи. Когда же я обращаюсь к себе, то замечаю в себе очень сильные черты архаики. То есть классицизм Денисова, романтизм Шнитке и моя архаика - это три вершины, три эпохальных состояния в искусстве, объединённые общей судьбой.

Мне кажется, это и есть наша «тройка». Стало ли это штампом? - уже не имеет значения.

- София Асгатовна, что вас поддерживает в этой жизни, подпитывает, даёт силы?

- Вы не поверите, наверное, но это - моё одиночество. Мне очень важно большое количество времени быть одной, в поле или в лесу. Наедине с деревом. Это не метафора. В это время меня подпитывает какая то неведомая мне энергия, которая может прийти, только если я одна.

- Это можно назвать связью с Богом?

- Думаю, что да.