На "квартире" — Арсений Курченков и все СВОИ...

Неожиданная новость о кончине во время спектакля актёра Казанского ТЮЗа Арсения Курченкова оглушила. Ему было 42, да он в своих сорока двух-то толком не успел пожить, отметил день рождения недели за две до случившейся трагедии. Незадолго до этого мы, наконец, «зафрендились» с Сеней в соцсетях, и 1 октября я его поздравлял, желал хорошего. А уже 10-го его не стало.

Я написал что-то вроде небольшого некролога на своей страничке, но не как «друг», конечно, в эту стадию наше с ним общение ещё не успело перейти, но, безусловно, обещало перейти! Я любовался Арсением, как и все зрители, наверно, его романтическим образом, его молодостью, по паспорту он старше меня на несколько лет, но всегда Сеня казался младше, не только конкретно меня, но и вообще — он был со взором горящим среди многих других, давно или недавно потухших и потупивших свои взоры.

Но я писал некролог не как друг, а как журна­лист‑«культурник». Я торопился сказать, что Арсений не просто актёр, он стал выразителем поколения, и он сам — был настоящим культурным явлением для нашего города, да и для всего Татарстана. И, пожалуй, даже хорошо, в этом смысле, что мы с ним, хотя и сблизились, но не до конца, что сохранилась между нами некоторая дистанция, позволяющая мне говорить о нём более-менее отстранённо, без довлеющих в таких случаях уз дружбы и духовного сродства. И я — вполне объективно и свободно могу утверждать: да, Арсений был явлением и голосом поколения… но, правда, я должен был бы прибавить «потерянного поколения», их взросление пришлось на те самые «лихие 90-е», их юность — на то время, которое в нашем городе было ознаменовано так называемым «казанским феноменом», расцветом молодёжной орг­преступности.

Голос молодёжи, пытающейся выкарабкаться из этой среды, из затхлой атмосферы, молодёжи, которая хотела реализовать себя в творчестве или в чём-то ином — был плохо расслышан, или не слышан вовсе в то время. Да и не до «голосов» тогда было. И вот Арсений — не просто состоялся как артист, он стал тем самым голосом, который, наконец, расслышали!

Проект «квартирник» Казанского ТЮЗа, которого Арсений был душой, стал уникальным событием казанской театральной жизни, многие зрители успели уже оценить его по достоинству, а вот журналисты и критики, кажется, не очень спешили дать ему адекватную оценку и привлечь внимание к проекту широкой публики. Но я, посетивший несколько таких театральных «квартирников», был абсолютно уверен — в летопись театральной жизни Казани прямо сейчас вписывается новая интересная глава. И так уж получилось, что проект «квартирник» вышел очень поколенческим (я думаю, ребята об этом не думали специально), просто Павел Густов и Арсений Курченков (инициаторы проекта, а между собой — ближайшие друзья, и оба — коллеги-актёры Казанского ТЮЗа) — люди этого поколения, и на «квартирниках» они заговорили о себе и о своих. И вот вышло вдруг, что целое поколение заговорило!

Квартирник «Снова годное настроение»

Прежде молчащее, «потерянное», да как угодно называйте! Но оно заговорило! И оказалось, голос у него есть! Да ещё какой! И ценности есть, и благородство! И эстетика, и поэты свои. Например, уральский поэт Борис Рыжий. Он покончил с собой ещё очень молодым, но тоже сумел выразить в своих стихах это поколение, как никто, может быть. Ну вот, у них, на Урале — был Боря, а у нас зато — свой Сенька! Актёр, а ещё певец и поэт!

И я спешил в некрологе сказать об этом, потому что многие другие журналисты не поспешили, или не знали, не посещали этих «квартирников», а я спешил, чтобы снова ни их поколение, ни сам Сеня не сделались бы для нас «потерянными». Вот что я написал у себя на страничке в соцсетях:

Есть актёры... и актёры. Есть такие, даже талантливые, чья жизнь и творчество накрепко связаны с театром, и там же и остаётся, внутри, в горизонтах театра. А есть те, кому мало этого пространства, они выходят к людям, в город, иногда — в целый мир со своим посланием. Арсения, конечно, не успел узнать целый мир — но это минус миру, для Казани же Арсений Курченков был явление! Был нам послание! Был голосом целого поколения, если хотите, и если это выражение не совсем ещё оштампилось... а уж вот что — Арсений и штампы — несовместимо донельзя.

Арсений весь — как название музыкальной группы, одним из создателей которой он был: «С.В.О.И» — «Содружество Вольных Оптимистических Импрессионистов». Он — свой парень на районе, как поэт Борис Рыжий, любимый поэт его ближайшего друга и по театру, и в жизни Павла Густова. И он — да, наш вольный импрессионист! Рыцарь нашей свободы творчества в обществе, в котором свобода эта часто попирается. И чаще в последнее время.

Арсений был абсолютно знаковой фигурой для Казани, её интеллигенции, всего содружества авторов, читателей, зрителей, слушающих, совершающих творческие усилия души, «вылазки в красоту» (не совсем удачное выражение, но какое уж пришлось), во имя того, чтобы мир вокруг нас делался добрее и нежнее. Мы любовались Арсением, вдохновлялись им, и всегда он будет вдохновлять нас, его идеалы вошли в наши, и стали нашими, они бьются в наших сердцах и нашими сердцами.

Спасибо тебе, брат, Арсений! Люблю тебя, ещё обнимемся.

   ***

Я написал несколько очерков о тюзовских «квартирниках», для будущей книги об этом театре. Журнальный (сокращённый) вариант моей книги о ТЮЗе выходил в журнале «Казань» в 2017 году, очерки о «квартирниках» туда не вошли. Сейчас — предлагаю их читателям. Посвящаю публикацию памяти Арсения Курченкова.

1.

<…>Вчера был «квартирник» в ТЮЗе. Отличный вообще квартирник. Вот, кажется, нашёл театр (или нащупывает?) свою форму неформального общения со зрителем. Нужны такие точки сближения, когда помимо спектакля — мы можем побыть с актёрами и театральными работниками в одном пространстве и как бы вперемежку, чтобы мы не делились уже строго на зрителей и актёров, но любовь к театру общая у нас — рождала бы чувство соборности, содружества, сопричастности хорошему. И если, скажем, в театре Камала — таким проектом сейчас стала школа театрального зрителя, с дискуссиями, когда в зале сидят вместе и простые зрители, и актёры, и театроведы, то в ТЮЗе — квартирник!

Арсений Курченков

ТЮЗ — молодёжный театр. Молодёжный театр, по‑моему, и должен быть театром романтики, открытых чувств, любви, веры... Дискуссии дискуссиями (их, конечно, тоже можно здесь организовать!), но вот эту атмосферу искренности, рыцарства (на фоне тех нынешних пошлости, цинизма и прагматизма, которые столь обильно вываливают на нас и наше телевидение, и разные конторы и учреждения со своими официозными правилами и праздниками) лучше всего могут создать, подарить нам именно молодёжные театры! Эта атмосфера любви — сама становится посланием молодёжного театра!

«Наступает ночь. Город засыпает. Просыпается мафия!» Все мы помним вступительные слова весёлой игры эпохи пионерлагерей. Вот и квартирник кажется — той же эпохи! Это второе за последние месяцы «ночное» мероприятие ТЮЗа. Начало в 20.00, после окончания спектаклей. Первое событие этого цикла прошло недавно — прогулка по театру на «Ночь искусств», разные закоулки, песни, стихи Бориса Рыжего...

Мне вообще кажется, что можно устроить такой проект — «ночной театр», и даже иногда такие неформатные спектакли ставить. В официальное время сцена театра подчас кажется слишком классической, ложи, что называется, блещут... Ночью — иное! Сама площадка квартирника — не на основной сцене, а в зеркальном зале, туда надо идти коридорами, полумрак, два прожекторных фонаря на высоких стойках...

Одна из замечательных, но вынужденных сторон советских квартирников 1970–1980‑х — момент тайны (в те времена: если узнают о концерте лишние люди — неприятностей не оберёшься, в милицию можно загреметь). Я оказался на квартирнике впервые уже совсем в другую эпоху. Но в тот раз в «падике» («подъезд» на неформальном сленге) не горел свет, и чтобы найти нужную квартиру — пришлось чиркать зажигалкой. Тоже как будто конспирация! В квартире мы тогда сидели на досках, которые поставили на три держащих табуретки...

В тюзовском квартирнике тоже постарались, чтобы все сидели кто во что горазд. Были тут и кубы, и маты, и столы, и бывшие большие колонки с вынутыми динамиками, ну и обычные стулья уж тоже были, конечно. Но самое главное не мебель. Были зрители, и были артисты, и в первую очередь — главный солист квартирника Арсений Курченков, актёр театра и один из создателей рок-группы «СВОИ». Песни что надо! Стилистикой своей как раз напоминают привычный репертуар позднесоветских рок-бардовских квартирников от Саши Башлачёва до Чижа. То есть то, что нам и надо, по чему мы и истосковались в последние годы! Периодически на помощь Сене выходили петь дуэтом другие молодые артисты театра, а один раз даже брат вышел!

А в зале можно было видеть (хочется сказать не «зал», а «квартира») и главрежа Туфана Имамутдинова, и режиссёра и сценариста Ильгиза Зайни, и директора Айгуль Горнышеву, и актёров старшего поколения, прекрасного Александра Купцова и других. Мы узнавали актёров запанибрата, слушали их байки про белую ласточку медсестру Альбину или про то, как Арсений на «фабрику звёзд» не попал... Они ещё все поют здорово! Иногда запинаются, что тоже здорово, ибо напоминает, что концерт-то — для своих (вольных импрессионистов!). Ещё и чай можно было попить со всякими коржиками (от одноимённого кафе)... в общем, хорошо было! Настолько хорошо, что одна девушка спросила:

— А стихи будут?

— Стихи сегодня не предусмотрены! — сказал в ответ Сеня! Сказал, как отрезал! Приходите на следующий квартирник, говорят, будет ещё!

Квартирник «Полёты во сне и наяву»

2. <Парни с рабочих окраин… ТЮЗовские восьмидесятники и их квартирник как «иммерсивный сторителлинг»>

Я и не собирался быть постоянным летописцем ТЮЗа, думал, «ну сдал материал, и всё! Хваток! Заказ выполнен!» Заказ-то давно выполнен, но сердце куда денешь? Ну и потом — то, что сейчас происходит в ТЮЗе — очень важная вещь!

На глазах театр начинает жить! Начинает заново обживать своё пространство! Вот появившийся этот проект, который теперь официально называют «квартирник», а я ещё про себя — «ночной театр» (то есть театральные действа, начинающиеся тогда, когда официальные спектакли в ТЮЗе заканчиваются) — не просто уже стал счастливой находкой, но и завоевал любовь зрителей, и главное: перестал быть «мероприятием на случай», приуроченным к какому-то празднику (как было с первым событием этого цикла), а прямо-таки вошёл в жизнь, в тело театра, стал его форматом и классной фишкой.

Сегодня это был не просто квартирник, а практи­чески настоящий спектакль-погружение, причём время/место действия были выбраны очень точно: время — советские 80-е; место — казанские окраины, рабочие посёлки (конкретно: Левченко и Дербышки) как замкнутые миры, с центрующими элементами — заводом, двором и железной дорогой! Миры, в которых живут дети, школьники и пэтэушники.

Спектакль-погружение — это русская калька нового термина, который сейчас очень в ходу у театроведов — «иммерсивный театр». Когда мне про этот термин рассказали, и ещё я прочитал немножко, то понял, что да: новый проект ТЮЗа — это именно иммерсивный театр, причём, видимо, долгоиграющий, разнообразный (на каждую встречу придумывается своя концепция, своя история). Поскольку нынешняя встреча в Казани — уже третья в этом цикле, то рискну сказать: Казаннский ТЮЗ из всех наших театров сейчас наиболее плотно развивает этот жанр — иммерсивных спектаклей.

Но чтобы не верить мне на слово, а попробовать проверить, вот вам некоторые размышления про иммерсивность, которые я нашёл на просторах интернета, а потом — я опишу, что же происходило в ТЮЗе, и вы уж сами решите, похоже или нет.

Из статьи Маргариты Лялинской: «Как только не называют это популярное нынче направление: променад‑театр, спектакль-квест, site-specific театр. В народе такие спектакли нередко именуют «бродилками», по аналогии с соответствующим жанром компьютерных игр. В них и правда много схожего: ты как участник существуешь в рамках определённого художественного мира с заданным сюжетом, но обладаешь свободой действий и перемещений. Сегодня всё чаще можно услышать, как подобные постановки называют иммерсивными, от английского to immerse — «погружать». Именно так характеризуют свои спектакли члены британской театральной компании Punchdrunk, которых считают пионерами жанра. Свою первую постановку они сделали по «Войцеку» Георга Бюхнера в 2000 году, а на весь мир прославились в 2009-м спектаклем «Sleep no more» — интерпретацией «Макбета» в стилистике триллеров Хичкока. <…> Сохраняется только граница между внешним, привычным миром и игровым художественным пространством. Переступив её, ты оказываешься погружён в иную реальность, где тебя захватывает продуманная до мелочей атмосфера, время движется циклично, и невозможно предугадать, что ждёт за поворотом. Нужно следовать правилам этого пространства: скрыть лицо за маской, не произносить ни звука, но разрешено активно исследовать окружающие интерьеры и предметы в них и, если повезёт, даже принимать участие в перформансах с актёрами — при условии, что вас пригласят это сделать. Впрочем, никто не принуждает к прямому контакту: можно остаться и в роли пассивного наблюдателя, хотя это гораздо менее интересно».

Из пояснений театроведа Павла Руднева: «Иммерсивный театр — это не синоним спектакля с интерактивом, то есть с включением зрителя в игру. Иммерсивный театр — это не спектакль, предполагающий перемещение зрителя вместе со сценическим действием, не синоним променад-театра. Интерактив, как и променад, могут быть в иммерсивном театре, но этого может и не быть в иммерсивном спектакле. Равным образом, интерактив и променад могут быть вообще без всякой иммерсивности. Иммерсивный театр — это от английского слова immerse, то есть погружение. Родовой признак иммерсивности — это существование зрителя в тех же самых предлагаемых обстоятельствах, что и артист. Зрителя в иммерсивном театре наделяют ролью, он более не наблюдатель, не соглядатай, он смотрит спектакль под каким-то (возможно, постоянно меняющимся) углом зрения, с каким-то фильтром восприятия. Он уже не Вася, а Вася плюс кто-то ещё. Зритель оказывается в иммерсивном спектакле частью сценического действия, по сути, действующим лицом этого спектакля. От него, в том числе, что-то может зависеть. Зритель сам становится спектаклем. В иммерсивном театре зритель ощущает присутствие, ощущение реальности происходящего, что осуществляется через погружение зрителя в какую-то особую атмосферу: в традиционном театре зритель воспринимает театр глазами, ушами и мозгом, в иммерсивном театре — всем телом, особливым расположением (перемещением) организма в пространстве и времени».

Классической «бродилкой» была только первая из трёх встреч нового тюзовского цикла, а в этот раз — нас просто провели в дубовый зал, который находится в недрах ТЮЗа. Особое дело! Впервые после долгого перерыва именно в рамках проекта «Квартирник» уже были использованы «внутренние» залы театра — дубовый, мавританский и зеркальный. Дубовый зал — больше всего пострадал при пожаре, и это была главная боль многих актёров-старожилов, ибо этот зал был любимый, здесь шли и спектакли (что-то вроде «малой сцены»), и после основной реставрации зал десятилетия оставался в плачевном состоянии, и вот — на глазах: ожил!

Квартирник «Снова годное настроение» 

Актёры — Павел Густов, Арсений Курченков и Камиль Гатауллин (впрочем, главные герои сегодняшнего «квартиника», парни с окраин — это Паша и Сеня, Камиль же — видимо, человек другого поколения, выбивался из ряда, держался особняком, хотя и помогал подыгрывать на песенках, пожалуй, его участие в сегодняшнем вечере — единственное, что смотрелось не оч. органично и вызывало некоторое недоумение) — принесли в зал свои вещи из 80-х, начала 90-х… нелепо-прекрасных жёлтых и коричневых советских медвежат, сифон для газировки, фотку с «учительница первая моя», часы на комод, первые аудиокассеты, пионергалстуки, маленькие «пришибленные» вазочки для соломенных цветов…

Всё это лежало на подоконниках, на зрительских пуфиках, кубиках и матах, всё можно было трогать, брать, мять, просили только: не забирать, вещи-то — личные! (Ещё один намёк, что тут нет чужих, пригласили — своих, и зрители все свои. У меня ещё наложилось впечатление от прошедшей накануне в Казани презентации книги Сергея Шаргунова «Свои», с тем же самым пафосом. Шаргунов этот — того же поколения, что Паша с Сеней, что и я (старше меня на месяц). Он сын священника, но вспоминал, например, такой момент: как какая-то девочка подарила ему красный флажок, и он хотел этот флажок, но сам-то — попович (и стеснялся этого тогда), домой нельзя принести, и он прятал флажок в какой-то игрушечный самосвал… Я ещё подумал: забавно это, небось чуть раньше так детки прятали свои крестики, чтобы в школе активисты, будущие коммунисты, не прочухали, а Шергунов вон — красный флажок прятал от отца-священника!

Какой-то разнесчастный флажок! Вот Сеня — например, прятал целый танк в подвале! Это когда он подсмотрел, куда родители положили 15 рублей (ему на подарок), взял их, и купил на все деньги танк, о котором всегда мечтал. А Паша с друзьями — ходил на железную дорогу, поезда на этом участке шли медленно, и они умудрялись забираться в них, выбивать стёкла в тракторах, которые тогда перевозили на поездах, и воровать аптечки оттуда, которые мальчишкам, конечно, были совершенно не нужны… я помню интервью одного казанского экстремальщика (экстремальные виды спорта), из тех же казанских окраин парнишка, который в те же 80-е тоже ходил с ребятами на железную дорогу, только тибрили они не аптечки, а импортные магнитофоны, кто-то из ребят погиб, герой интервью (мой коллега его снимал) говорил тогда, что вообще многие из его друзей детства погибли или канули, его — спас спорт.

Рассказ Паши Густова был очень похож. И одному парню — переехало ногу. И два мальчика сгорело, видимо, тронув провода. И родители даже водили их на похороны этих ребят, смотрите, мол, чтобы не повадно… и они смотрели, но им было повадно, и они шли забираться на поезда… А Сеня, после музыкалки, клал скрипочку и шёл на точку сбора местной конторы (группировки). И потом только счастьем вырвался из лапок юношеской ОПГ. «И всем нам показывали, например, в школе фильм «Страшные игры молодых» про казанские группировки, и мы смотрели, но это не производило на нас действия, многие смотрели, но всё равно потом шли в группировки»…

Воспоминания давно уже ерошат мою голову, ведь это же и мой мир, и я каким-то чудом избежал… все мы помним, что территории районов были почти поделены, меня как-то остановили, начали эти поганые разговоры, забрали шапку, сказали, что вернут на сборе, куда я должен прийти… ну я не пошёл. А через много лет познакомился с Робертом Хисамовым, режиссёром того самого фильма «Страшные игры молодых», он рассказывал, как они с оператором ходили на места этих сходок группировщиков, как боялись за свою жизнь…

Мир рабочих посёлков, рабочих городских окраин — особенный, замкнутый такой космос, хорошей метафорой стал рассказ о девочке, Пашиной сестре, в третьем классе она услышала, что земля круглая и она крутится, и на следующий день — пошла противоположной от школы дорогой, прямиком в лес, земля же крутится! Значит, школа там теперь! Маленькая планета Левченко сделала оборот вокруг своей оси…

Всё узнаётся, и с пионергалстуком было так же у меня, как рассказывали Паша и Сеня: сначала, как приняли, в первые дни — особенный трепет, а в последние годы носили галстук уже больше в кармане, Шергунов вспоминал, что в дни, когда развалился Советский Союз — он выбросил в окно портрет Ленина, уже расписанного его одноклассниками (подрисовавшими всякие усики и рожки), выбросил на свалку истории!

И наше детство — превратилось если не в свалку, то в такое ретро, такое иномирие… оно стало поэтикой, и потребовало своего поэта. Им мог бы быть Башлачёв, а если смотреть ближайших предшественников по поэтической генеалогии — то это, пожалуй, Высоцкий и Дидуров, лучше других описавшие жизнь городских дворов, один — 1950-х, другой — 1960-х годов. Но главным певцом советских рабочих окраин 1980-х стал безусловно Борис Рыжий, любимый поэт Павла Густова (заслуженного артиста Татарстана), не зря на двух из трёх прошедших квартирников звучали стихи Бориса Рыжего в исполнении Павла...

Мы выросли, кого-то спас спорт, меня вытащил колледж, ребят — театральное училище. Они так и сказали: «Мы вырвались!» И тут у них уже — был театр, братство! «В каморке за актовым залом», и своя первая музыкальная группа «Дилижанс»… а там — вышли из училища пообедать, и три раза по пути остановили гопники! Трижды!

Мы сидим в дубовом зале. На потолке лепнина и люстра, но от люстры — тянется чёрный одинокий самопальный провод, и на нём болтается лампочка. Деревянная фанерная перегородка, советские обои, рукомойник, вода есть: Паша включает кран и пьёт из крана! Пространство намекает на советские коммуналки, в которые переделывали в т. ч. бывшие усадьбы… тут тебе лепнины и плафоны, тут — одинокая лампочка, советские обои и рукомойник…

Кипятят чайник, воткнув какой-то провод в стеклянную банку. Можете попробовать! Получится чай с металлическим привкусом, который мы пили когда‑то, а теперь — будут пить нынешние 16–19-летние (на квартирнике нынче много совсем молодых ребят, видимо, студентов училища). Интересно, кто мы для них? Совсем ретро или всё-таки «свои»? Вот они выпьют этот самопальный чай, и уж тогда — сбудется «иммерсивность». Случится это погружение, как духовно-экзистенциальный опыт…

Впрочем, ко вчерашнему «квартирнику» подходит ещё один модный западный термин «сторителлинг», да, это был рассказ истории, истории про наши восьмидесятые, в диапазоне от «как хорошо мы «плохо жили» до — «мы вырвались!»… «Мои 80-е кончились, бро! А твои-то ещё идут!» — писал я в одном стихотворении, как раз, пожалуй, об этом.

Говорят, что тема дворов и дворовых детей будет тюзовцами продолжена, и будет где-то в мае у них не «квартирник», а целый «дворник», и можно будет сыграть в дворовые игры нашего детства, например, в великие «палки-банки», наверное, если там случайно окажутся какие-нибудь умные театральные критики, они снова вам расскажут в своих рецензиях о всяческой «иммерсивности» и «сторителлингах», но главное тут в другом: ТЮЗ собирает своих друзей, ТЮЗ предложил, и опробовал, и ввёл у себя такой прекрасный, объединяющий людей, и со своим неповторимым лицом театральный формат, ТЮЗ «оживил» свои старые залы, и сам — так прекрасно ожил, «породнел» благодаря этим квартирникам! Это — радостная радость.

 ***

Что теперь будет с проектом «квартирник» после смерти Сени Курченкова — трудно даже предположить, но очень хочется, чтобы проект продолжился, и как память о большом артисте, и как живой голос людей, и даже не одного, а самых разных поколений, желающих сделать родную Казань добрее и лучше. И пусть ни одно из этих поколений не окажется никогда потерянным.

Арсений Курченков, Раб Божий, Вечную память тебе поём!