Равиль Бухараев. Бесконечность

Равиль Бухараев — один из редкостных татарских поэтов всех времён, завораживающих и притягивающих меня своей запредельной глубиной и таинственностью, своим умением поэтично соединять автобиографию, географию своей жизни с мировыми мифами, с достижениями различных точных и гуманитарных наук, с эхом исторических событий, с Великими Книгами основных религий. 
Когда я вспоминаю Равиля, уже несколько лет моя рука как‑то сама собой тянется к его книге терцин «Моление о Чаше», изданной «Пушкинским фондом» Санкт‑Петербурга в 2003 году. В воздухе отдельно неосязаемы ­образующие его газы, в воде невозможно разглядеть отдельно ни H2, ни О, а в этой книге зримо различимы и душа, и плоть, и ум, и чувство, «составляющие» суть человека, поэта, мыслителя, татарина, россиянина, гражданина мира, которого мы называем Равиль Бухараев. Эта книга для самого Равиля как ода «Бог» для Державина, как «Фауст» для Гёте, как «Потерянный рай» для Мильтона, как «Божественная комедия» для Данте…
Я всегда задаю себе вопросы: «А зачем Равиль Бухараев написал эту книгу-моление? Что он хотел вымолить?», и не могу на них однозначно ответить. По одной из мусульманских версий, «Молением о Чаше» Иисус Христос избавил себя от мук смерти на кресте… И невольно в памяти восстанавливается надпись на одной из подаренных Равилем мне книг: «…на добрую память от автора и брата, который везде, кроме Казани, живёт на чужбине».
Он при любой возможности, иногда с женой Лидией и сыном, чаще — один, приезжал в Казань и всегда посещал мой дом. За татарским чаепитием (он не употреб­лял спиртных напитков) мы вели долгие философские разговоры. 
Я уверен в том, что Равиля мучило его пребывание вдали от родины, от родителей, от родных и близких, от старых улиц быстро обновляющейся Казани, хотя и осознавал, что именно это делает его уникальным татарским поэтом, принадлежащим мировой литературе. Мне казалось, его беспокоило и то, что он — коммуникабельный человек — в Будапеште легко становился венгром, в Лондоне англичанином, в Стамбуле турком, в Дели индусом, в Москве русским, а вот в Казани требовалось кому-то доказывать свою национальную принадлежность. Он везде искал места для своей души, но душа была так велика и широка, так энциклопедична, что не могла вместиться ни в священную для него Казань, ни в родной Татарстан, ни в дорогую Россию, тем более, когда его поэтическая мысль кипела, клокотала на нескольких языках. И, как мне кажется сейчас, Равиля Бухараева отчасти подтолкнуло к «Молению о Чаше» и это обстоятельство. 
С Равилем Бухараевым по‑на­стоящему меня познакомила казанский поэт Лидия Григорь­ева, и это случилось в Москве. В эти годы талантливый математик Равиль Бухараев, выпускник Казанского университета, учился в аспирантуре мехмата МГУ имени М. В. Ломоносова, и в его душе шла ожесточённая борьба между «физиком» и «лириком». Наука оказалась преодолимой, а «всемирное тяготение поэзии» — непреодолимым.
Потом мы часто встречались с Равилем: и в Казани, и в Москве, и в Лондоне. Во время одной из встреч у нас дома я попросил его перевести на русский язык отрывок из поэмы золотоордынского поэта Саиф Сараи (1321–1396), где задолго до Коперника высказывается мысль о том, что Земля «ходит» вокруг солнца. Он попросил показать этот отрывок. Мы разыскали в «Антологии татарской поэзии» поэму Сараи «Сухаиль и Гульдурсен». Он впился глазами в эти строчки поэмы как пчела хоботом в медоносный цветок. Удивление и восторг Равиля были неописуемы. Он умел и восторгаться, и гордиться, и превращать эти чувства в конкретные дела. Он не только перевёл эти строки Саифа Сараи, он потом создал антологию золотоордынской поэзии на русском языке в своём переводе. 
Первыми гостями из России в лондонском доме, который Равиль и Лида приобрели в 1996 году, оказались мы с моей женой. Дом находился вдали от шума центрального Лондона, на живописном лесистом холме, где прямо по улице бегали белки. Небольшой сад перед домом с классическим английским газоном и кустарниками, покрытыми яркими цветами. Равиль любил свой дом, с рабочим кабинетом на втором этаже, окна которого выходили в этот маленький живописный дворик. Мы были у них почти целый день: вспоминали Казань, Москву, друзей-писателей. Равиль и Лидия читали свои новые стихи. А я в ответ прочитал стихотворение Дэрдменда в переводе Лидии. В это время и Лидия, и Равиль уже активно переводили мои стихи и поэмы, которые входили в ряд моих книг, изданных в Москве и Казани. 
Наши лондонские встречи и беседы продолжались ещё семь дней. Однажды Равиль приехал к нам на автомобиле и повёз меня на радиостанцию Би-би-си, на интервью, сказав, что это согласовано с руководством. В те бурные на разные политические события в СССР годы я был депутатом Верховного Совета Татарстана, главным редактором парламентской газеты республики, поэтом c именем и, наверное, представлял определённый интерес для этой радиостанции. Моим интервьюером был сам Равиль. Мы беседовали о Татарстане и татарском народе, о культуре, литературе, о мирном сосуществовании народов и конфессий… И Равиль не задал мне ни одного провокационного вопроса, наоборот, своими точными, целенаправленными вопросами давал мне возможность гордиться своей республикой, страной, Казанью, историей своего народа.
В один из приездов Равиля и Лидии в Казань мы собрались у родителей поэта — Раис эфенди и Найра ханум — на улице Маяковского. Врезались в мою память слова Раиса Гатича о том, что сначала он не был уверен в писательском пути своего сына, а сейчас они с Найрой ханум гордятся его успехами в литературном творчестве, что им нравится поэтический стиль Равиля, в котором математика и поэзия слились в интересной гармонии.
Равиль Бухараев был во всём логичен, и его шаги по жизни, действия были причинно-обусловленными. Он своей шерлокхолмсовской трубкой, отточенными вопросами, логичной и уверенной речью иногда напоминал мне знаменитого английского детектива из советского киносериала. Но поэт, мыслитель, философ Равиль Бухараев ходил не по следам преступлений, а сам своим огромным творчеством, своей верой в добро, своей надеждой на счастье, своей любовью к человеку прокладывал в душах людей светлую дорогу. А в душе его самого такая дорога уже была.
24 января — 21 февраля 2021
Казань