Рустем ЯХИН. Европейский Моң

Творческая судьба одного из основоположников татарской профессиональной музыки сложилась, казалось бы, достаточно благополучно. Автор четырёхсот романсов и камерно-инструментальных сочинений, он стал народным артистом СССР, лауреатом Государственной премии им. Габдуллы Тукая. Сочинения Яхина звучали на многих концертах и по радио, их ценили коллеги и любил народ.

Однако личность его стоит в галерее классиков особняком. О загадке «последнего романтика» татарской музыки писали и пишут коллеги и современники.

Леонид ЛЮБОВСКИЙ,

композитор

Среди композиторов Татарстана Рустем Хаджиевич¹ Яхин мне представляется фигурой трагической — наряду с Салихом Сайдашевым. Но в отличие от Сайдашева, Яхин при жизни сполна познал в равной степени признание и рядовых слушателей, и властей. Его любили все — и городские меломаны, посетители концертов, и радиослушатели далёкой глубинки, и артисты — исполнители его музыки, и коллеги — композиторы, и обкомовское начальство, и старые друзья по Московской консерватории, где он когда-то учился.

Наши нечастые встречи и беседы с Яхиным, как правило, касались профессиональных вопросов композиторского творчества. При этом часто Рустем Хаджиевич переводил разговор — а делал он это очень деликатно — на собственную музыку.

Мне представляется, что в последние годы его мучили сомнения и неуверенность в собственном творчестве. Почему? Ведь внешне у него всё складывалось вполне благополучно и счастливо. Я думаю, эти сомнения шли от его удивительной совестливости. «Мне трудно выйти за пределы привычных для меня средств, — жаловался Рустем Хаджиевич, — я вижу ограниченность и бедность этих средств, но ничего не могу с собой поделать», — говорил он, показывая на свои рукописи, стоявшие на пульте рояля в его кабинете.

Поначалу меня шокировало такое довольно редкое для композиторского племени самоедство, и я как мог парировал эту его самокритику. Однако Рустем Хаджиевич настаивал на своём: «Всё, что я делаю, уже было... хотя бы... у Рахманинова». И мне снова и снова приходилось быть оппонентом Яхина — против самого же Яхина.

Действительно, его музыка носит влияние и Рахманинова, и Шопена. Но не есть ли это свидетельство обратного — преемственности прежде всего благотворных традиций великих мастеров прошлого?

Но Яхин не только повторил — он внёс и своё, особое слышание, благодаря которому его музыку уже больше ни с какой другой не спутаешь. И хотя очевидно, что традиции яхинской музыки — это традиции европейской школы письма (её изысканность — изысканность европейского композитора), но сам яхинский интонационный язык с его свежими и удивительно характерными пентатонными оборотами указывает на корни и делает его музыку в высоком смысле истинно народной.

…Не раз в Союзе композиторов раздавались упрёки в адрес Рустема Хаджиевича: пора взяться за крупную форму, оперу или балет. Он, безусловно, и сам чувствовал такую потребность. Но... рядом работал Назиб Гаязович Жиганов — композитор крупных форм. Поневоле сравнивая эти две фигуры, понимаешь, что масштабы и миропонимание у них были разными. Жиганов — общественный деятель, оперный и симфонический композитор, педагог. Он любил всю эту деятельность и во всём, по сути, успевал сказать своё слово, никому не желая отдавать пальму первенства. Не то Яхин, который сторонился большой общественной работы, оберегая свой внутренний творческий мир.

Как-то я спросил у Рустема Хаджиевича почему он не преподаёт в консерватории. Ведь сам он прошёл прекрасную школу как композитор (Яхин был учеником Шапорина). «Я пытался, но, видно, это не для меня. Чужая музыка меня отвлекает, и я понял, что не смогу преподавать успешно. Так что я сам ушёл, причина только во мне…»

Рустем Яхин стал автором лишь одного крупного сочинения — фортепианного концерта, написанного им ещё в годы учёбы в консерватории. Любимый же его жанр — это лирическая вокальная или фортепианная миниатюра. И здесь он достиг высокого совершенства.

Когда и в дальнейших наших беседах Рустем Хаджиевич стал всё больше сетовать на ограниченность и скудость собственных композиторских средств, я привёл последний аргумент: «Представьте себе, что Вы освоили додекафонию, серийную технику, алеаторику, технику коллажа (модного в то время) и так далее, и стали очень сложно и, допустим даже, очень красиво сочинять. Но кто будет тогда писать как Яхин?»

Он понял меня и недоверчиво улыбнулся...²

Шамиль МОНАСЫПОВ,

скрипач, профессор
Казанской государственной консерватории им. Н. Г. Жиганова

Наше знакомство с Рустемом Яхиным состоялось в конце 1960‑х годов, когда я приехал в Казань после окончания Московского музыкально-педагогического института имени Гнесиных и был принят в качестве скрипача-солиста в филармонию. В один из концертных сезонов были организованы авторские вечера Рустема Яхина, в которых мне было предложено принять участие.

…До знакомства с композитором мои впечатления о его музыке были весьма поверхностными. Музыка Яхина казалась мне несколько отставшей от современности, восходящей к рахманиновской стилистике и «наивной простоте» татарского народного мелоса. Но когда скрытая для посторонних глаз творческая лаборатория композитора стала приоткрываться в процессе совместного редактирования его сочинений, у меня по­явилась возможность приблизиться к феномену авторской индивидуальности с иной стороны.

…Бывало, он делился своими творческими проблемами с окружающими, вовлекая их в весьма утомительный поиск ответа на воп­рос, какой же из вариантов лучше. Это были скорее риторические вопросы, не требующие ответа от собеседника. Было очевидно, что автор искал нечто внутри себя, и совет со стороны не мог решить проблемы…

Показательным в этом отношении был эпизод в работе над романсом «Родной край» («Туган ягым») на слова Р. Байтемирова, ставшим впоследствии Государственным гимном Татарстана. Как‑то в перерыве нашей репетиции Яхин взял со стола карандашный набросок нового вокального сочинения и, сидя за фортепиано, начал работать над ним. На вопрос, что это за произведение, он с вдохновенным чувством, с пафосом исполнил его и поинтересовался впечатлением, произведённым музыкой. Здесь же присутствовал певец Эмиль Заляльдинов, который восторженно отозвался о сочинении. Я присоединился к нему, похвалив романс, однако заметил, что начальный мотив произведения, прославляющий родной Татарстан, хотя и звучит жизнеутверждающе, гимнически, уж слишком похож на первую фразу знаменитой арии мистера Икса из оперетты Кальмана. И я, подражая пафосу Рустема Хаджиевича, пропел популярные слова из арии: «Устал я греться у чужого огня!»

Очевидно, это не было неожиданностью для композитора. Хотя он был несколько смущён откровенностью моего высказывания, но тут же наиграл несколько других вариантов начального мотива, по-видимому, опробованных им ранее. Один из вариантов показался всем нам вполне приемлемым. Он был менее патетическим, но уже не напоминал известную арию ни интонационно, ни ритмически. Казалось, что консенсус был найден. Однако композитор в типичной ему манере вновь погрузился в опробование различных вариантов мотива, полностью отрешившись от внешнего мира. На сей раз это длилось сравнительно недолго. Закончив свои экзерсисы, он неожиданно вновь с ещё большим пафосом заиграл первую гимническую версию. И стало ясно, что другого начала быть не может!

Тогда я не предполагал, что слушаю эпохальное сочинение, с которым мне пришлось вновь столкнуться в конце жизненного пути композитора. Через несколько лет, в качестве члена комиссии по выбору Гимна Татарстана, я оказался свидетелем весьма острых споров. На конкурс было представлено большое количество интересных произведений, но в результате отбора осталось лишь несколько из них, причём реально конкурировали упомянутый романс Яхина и народная песня «Тафтиляу» в обработке Ф. Яруллина (из балета «Шурале»). Они олицетворяли собой две различные тенденции. Яхинское сочинение представляло новое европеизированное стилистическое направление, вызывавшее у консервативной части жюри настороженное отношение, другое произведение — милую сердцу старую народную традицию. Во время предварительных обсуждений чаша весов попеременно склонялась то в одну, то в другую сторону. Но на заключительном заседании комиссия подавляющим большинством голосов высказалась именно за музыку Яхина.³

Рустем АБЯЗОВ,

скрипач, дирижёр, композитор

Вернувшись в Казань после ­обучения в Московской консерватории и срочной службы в Ансамбле песни и пляски Внутренних войск МВД СССР, я неожиданно для себя начал работать солистом‑инструменталистом в Татарской государственной филармонии. Неожиданно, поскольку сам себя я готовил в преподаватели. Пришлось много выступать на различных сценах, и через пару лет меня начали воспринимать как серьёзного музыканта.

Подтверждением этому стал один телефонный звонок. Подняв трубку, услышал мягкий интеллигентный голос. Как оказалось, звонил сам (!) Рустем Хазеевич Яхин. Он сказал, что наблюдает за моим творчеством, очень радуется успехам и что у него ко мне просьба. В скором времени в Колонном зале Дома Союзов в Москве у него должен состояться авторский концерт, и он очень просит меня принять в нём участие и исполнить несколько его скрипичных пьес. Думаю, не нужно говорить, что я согласился даже раньше, чем дослушал это предложение. И что я мгновенно на голову, а, может, и на две вырос в своих глазах. Концерт прошёл с большим успехом. В тот год у Рустема Хазеевича было ещё несколько авторских вечеров, творческих встреч, и он повсюду приглашал меня к участию. Так мы подружились. И это при том, что нас разделяли немалые 38 лет. Я стал захаживать к Яхину в гости, меня очень тепло принимала его супруга Халима Закировна, которая обожала своего выдающегося мужа и… кошек. Да, их в квартире было не меньше десятка.

Мы много говорили о музыке, о людях, которые её создают. Рустем Хазеевич показывал мне свои новые работы. Однажды, окончательно осмелев, я признался, что и сам временами балуюсь композицией, а недавно сочинил Импровизацию для скрипки и фортепиано на тему его знаменитого «Соловья». Яхин очень заинтересовался и попросил показать мои творения. Притащился к нему с кипой нот, сел за рояль и, как мог, стал демонстрировать свои достижения. Мэтр очень внимательно всё выслушал, сделал несколько замечаний, но, в целом, довольно высоко оценил мои музыкальные экзерсисы. Дошла очередь до «Соловья». Надо сказать, что сам Яхин пользовался достаточно простым и при этом очень органичным для его творчества гармоническим языком. Я же, как молодой максималист, решил подпустить в его музыку позднейшие достижения постромантической музыки. «Соловей» приобрёл непривычную пряность. Рустем Хазеевич прослушал пьесу, немного помолчал и сказал: «Как красиво! А вот в этом месте может быть так?» Сел за рояль и изобразил такой сочности и красоты аккорд, который мне и не снился. Потом с некоторым сожалением сказал: «Но мне так писать нельзя, это не мой стиль». То есть он прекрасно слышал и даже владел этим музыкальным языком, но добровольно ограничивал себя рамками более традиционного звучания.

Спустя некоторое время состоялся ещё один судьбоносный телефонный звонок. Рустем Хазе­евич просил меня записать вместе с ним его скрипичные сочинения для Центрального радио. Целая бригада мастеров звукозаписи приехала из Москвы, чтобы запечатлеть для истории творчество Яхина. Нужно сказать, что Рустем Хазеевич был не только выдающимся композитором, но и первоклассным пианистом. Недаром он закончил Московскую кон­серваторию по двум этим специальностям. И первые Три пьесы мы записа­ли «на ура». Но нельзя забывать, что всё это происходило на склоне лет Мастера, а время не щадит никого и ничто. Несколько попыток записать сложнейшую «Поэму» не увенчались успехом. И усталость, наверное, давала о себе знать, да и руки были в этом возрасте не столь послушными. Тем не менее, руководитель записывающей группы вышел к нам и бодро заявил, что запись удачно завершена. Рустем Хазеевич усталый, но довольный уехал домой. Ко мне подошёл звукорежиссёр и сказал, что не знает, как быть: ни одного удачного дубля, из которого можно было что-то скроить, нет. Тогда я предложил такой выход. Завтра мы придём с Зельфирой, моей супругой и музыкальным парт­нёром, и запишем эту «Поэму». Так и сделали, но Рустему Хазе­евичу, конечно, ничего об этом не сказали. Он до конца жизни был уверен, что это наше с ним исполнение. Несмотря на эту вполне естественную неудачу, я с огромным удовольствием вспоминаю наше совместное музицирование и очень горд тем, что в двойной компакт-диск яхинских опусов, выпущенный к его юбилею, упоительная «Песня без слов» вошла именно в нашем с Мастером исполнении.

Уже когда Рустем Хазеевич ушёл от нас, я решился прикоснуться к его сочинению, которое обожал с детства — фортепианному концерту, написанному Яхиным в качестве выпускной работы в консерватории. Мне, с одной стороны, захотелось адаптировать эту музыку под состав оркестра La Primavera, а с другой, сжать её максимально по времени, отвечая вызовам более динамичного сего­дняшнего дня. Так возникло новое сочинение: Концерт-рапсодия для фортепиано и струнного оркестра. Оно зажило самостоятельной жизнью, став ещё одним нерукотворным памятником нашему выдающемуся современнику.

1 Сохранена авторская транскрипция отчества композитора, имевшего паспортный вариант Хазеевич. Сам композитор использовал форму Мухамет-Хазеевич по имени отца — Мухамета-Хази. — Прим. ред.

2 Из книги: Рустем Яхин в воспоминаниях современников / Казан. гос. консерватория; АН Татарстан; Союз композиторов Респ. Татарстан. Сост. Ф. И. Хасанова. — Казань, 1996.

3 Печатаются фрагменты книги: Ш. Х. Монасыпов. Портреты выдающихся деятелей искусств Татарстана (в духовно-научном освещении). Казан. гос. консерватория. — Казань, 2014.