В памяти и сердце

Известный живописец Фарид Якупов вспоминает о своём отце, Харисе Абдрахмановиче Якупове.

Болото

Отец как-то писал заболоченное озерцо, расположенное у татарского села Шали. Когда он только начал расставлять этюдник, мимо проходили доярки, направлявшиеся на утреннюю дойку.

— Харис-абый, как ты можешь рисовать это болото, от которого только вонь и комары! — изумились женщины.

Отец усмехнулся и продолжил своё дело. Через некоторое время доярки возвращались с фермы. Этюд был уже готов. Увидев его, они ахнули:

— Какая красотища!!! Жаль, что это не увидят наши односельчане!

Харис Якупов и его модели. 1958 
Фото из архива семьи Якуповы

Папа взял и подарил одной из женщин свою работу. Когда через некоторое время встретил её, она взахлёб благодарила и рассказала, что её семья, соседи и родственники восторгаются и работой, и изображённым на ней чудом. Мимо которого часто проходили и не замечали, как оно прекрасно, их болото!

Ты пишешь как Матисс!

Летом 1946 года отца и ещё двоих казанских художников, Лотфуллу Фаттахова и Гайшу Рахманкулову, направили в Москву в студию Всекохудожника под руководством выдающегося советского живописца Бориса Владимировича Иогансона. Отец опешил от такого счастья, так как очень уважал творчество своего будущего наставника, который был одним из любимых учеников великого Константина Коровина.

Однако первые уроки Иогансона его слегка озадачили.

Борис Владимирович попросил у отца палитру и очень долго замешивал на ней краски. Потом, так и не прикоснувшись к холсту, бросил кисть:

— Что-то у меня не получается!

Отец очень удивился — как у такого выдающегося мастера может что-то не получаться. Однако спустя некоторое время понял, что это был великолепный педагогический приём мастера. Смысл его заключался в том, что нельзя наносить краску на холст, предварительно не поработав с ней на палитре.

Второй раз Иогансон вызвал недоуме­ние отца, бросив по поводу его работы реплику: «Ну, ты пишешь как Матисс!».

Борис Владимирович Иогансон. Фото из архива семьи Якуповых

Отец не мог понять, что за странное слово «матисс»! Отругал его педагог или похвалил? В те годы альбомы о западном искусстве были большой редкостью. Вся библиотека изданий об искусстве моего отца состояла из двух изданий — журнала «Творчество» со статьёй столичного искусствоведа Машковцева, где упоминались с похвалой этюды студента Хариса Якупова, экспонировавшиеся на выставке художников ТАССР, и монографии художника Кацмана, преподнесённой когда-то в качестве приза за победу в конкурсе молодых художников. (Кстати, много лет спустя, когда народный художник РСФСР Евгений Александрович Кацман был у нас дома в гостях, отец показал ему эту старенькую книжку. И маститый художник с  удовольствием её подписал.)

Годами позже, когда издания о художниках появились в широком доступе, отец сделался заядлым книголюбом, денег на альбомы не жалел и вскоре собрал огромную библиотеку по искусству. С 1960-х годов и до конца жизни его особой любовью стали импрессионисты и постимпрессионисты — Моне, Дега, Ренуар, Гоген. Позже он стал фанатичным поклонником Пьера Боннара, несколько альбомов которого приобрёл за немалые деньги. И почему-то называл этого блестящего французского колориста очень «татарским» художником.

Отец и сам является автором нескольких книг. В одной из них — «Путешествие художника вокруг Европы» (Таткнигоиздат, 2009) он так написал о посещении Музея импрессионизма: «Новая живопись французов — светлая, солнечная, воздушная, красочная, необыкновенно торжественная и правдиво жизненная, оказала мощнейшее влияние на развитие всего мирового искусства. И от долгожданной встречи с ней здесь, на её родной земле, я был счастлив как никогда…».

Мужичок в телогрейке

Меня всегда слегка удивляла та разница в отношении к имени моего отца в Казани и за её пределами — в Москве, Ленинграде, в областях, автономиях, союзных республиках страны, на творческих дачах. Вот уж подлинно «нет пророка в своём ­Отечестве».

Хрустальной мечтой отца была постройка в Казани Дома художника, где бок о бок размещались бы мастерские художников, производственные помещения, Выставочный зал, бухгалтерия, правление Союза художников, дирекция и службы Художественного фонда, столярка, склады и прочее. Мечта осуществилась. Обернулось это для отца тем, что он стал лишь крупинкой того большого коллектива, который обитал в этих стенах. За годы обучения в Ленинграде я убедился, что маститые художника имеют там комфортабельные мастерские, оторванные от мест общего скопления мастеров кисти, и поэтому отношение к ним сложилось отдалённо-почтительное. В 1978 году и отцу дали большую мастерскую в новом доме, по соседству с его аспирантами. Он сделал там хороший ремонт, даже перестелил полы, но переезжать туда категорически отказался — предпочёл остаться в мастерской в Доме художника на Большой Красной, который вполне справедливо считал своим детищем. Впрочем, как и тот огромный художественный коллектив, который сформировался здесь из тех трёх десятков людей, составлявших Союз художников в том далёком 1951 году, когда Харис Якупов его возглавил.

С улыбкой вспоминаю одну из поездок в Дом творчества «Академическая дача» в Калининской области. Отец приехал для работы над картиной «Челнинские красавицы», а я писал этюды к своей дип­ломной работе в Институте имени Репина. Отец, приехав на «Академичку», по обыкновению сразу взял на складе телогрейку и резиновые сапоги — «рабочую одежду» большинства здешних художников. Такой «прикид» плюс двухдневная небритость сделали его неотличимым от деревенских рабочих местного совхоза «Пролетарий».

Пошли смотреть мастерскую. В те времена мастерские располагались в длинных деревянных домах-бараках с большими окнами. В каждом помещении работали по четыре‑шесть художников. В углу нашей мастерской уже суетился художник лет тридцати пяти. Увидев отца, он окинул его взглядом с головы до ног и сказал:

— Самое хорошее место не занимайте! Здесь будет Якупов работать!

Отец в ответ молча кивнул. Через некоторое время пошли обедать. Нам достались места за большим столом в центре столовой. Новый сосед по мастерской без особой радости оказался рядом с отцом. Начали стекаться проголодавшиеся художники.

Академическая дача. 1980

Вдруг в дверях столовой появился некто, как будто вышедший из какого-то литературного произведения. Это был очень высокий старец с длинными седыми волосами, спадающими из-под широкого «гольбейновского» берета. На шее — бабочка-бант, красный вельветовый пиджак, массивная трость с серебряным набалдашником. Наш новый сосед, окинув вошедшего восхищённым взглядом, толкнул локтем отца:

— Это Якупов?

Отец оторвал взгляд от тарелки, поче­му‑то внимательно посмотрел на старца и отрицательно замотал головой:

— Нет, это не он.

Обед закончился. Мы совершили «разгрузочную» прогулку по территории творческой дачи и направились в сторону мастерской. Наш сосед был уже там. Не очень довольный тем, какое хорошее место у окна занял человек в телогрейке, он вздохнул и протянул руку:

— Ну что ж, раз устроились здесь, давайте знакомиться. Федосов из Горно‑Алтайска.

Отец ответил крепким рукопожатием:

— Харис Якупов из Казани!

Федосов чуть не присел:

— Харис Абдрахманович! Простите ради бога, я вас не узнал…

Отец похлопал его по плечу:

— Ничего, будем работать вместе.

Тогда шёл 1975 год, до времён Интернета было ещё далеко. Известность и узнаваемость художнику приносил не его облик, а произведения, то есть выставки, публикации репродукций в альбомах и журналах.

Ворона на ветке

Отец писал картину в своей мастерской на улице Большой Красной. Впоследствии это полотно получило название «Мои шалинцы», было признано одним из наиболее важных программных и автобиографических произведений художника и даже попало в Третьяковскую галерею. А пока он, обложившись десятками подготовительных этюдов, с одержимостью работал над холстом. И казалось, ничто не может омрачить этого упоения собственным трудом. Время было обеденное, мама поставила на стол тарелки с супом, приготовленным из пакетиков, и уже в который раз пригласила мужа к столу. Однако отец, казалось, ничего не слышал, утонув в живописном процессе. Вдруг он с яростью швырнул кисти на пол, опустился на стул и, закрыв лицо ладонями, устало проговорил:

— Не выйдет из меня художника…

Мы с мамой в изумлении уставились на него. Ведь к тому времени отец уже был народным художником СССР, лауреатом трёх Государственных премий и обладателем многих других регалий.

Конечно, для окружающих Харис Якупов наверняка представлялся образцом благополучия и носителем творческого везения. И только близкие, особенно жена, догадывались, что за этой видимой безмятежностью скрываются редкостная самокритика и импульсивность.

Подобное я замечал за ним и раньше. Когда он делал картон для картины «Пролог» (картон — это рисунок будущей картины в натуральную величину, сделанный углём), казалось, что работа идёт очень хорошо. Зарождавшаяся композиция была посвящена знаменитой сходке студентов в Казанском университете, и «курировал» её тогдашний ректор КГУ Михаил Тихонович Нужин, которому очень нравилась задумка создававшегося полотна.

Несмотря на это, отец внезапно остыл к своему детищу, и однажды схватил тряпку и стёр угольный рисунок. А затем и вовсе перевернул огромный лист склеенной бумаги и начал работу с абсолютного нуля.

Ещё один показательный случай. В 1980 году готовилось открытие выставки, посвящённой 60-летию Хариса Абдрахмановича Якупова. Экспозиция заняла все три этажа недавно построенного Выставочного зала Союза художников и насчитывала свыше восьмисот произведений живописи и графики. И вот, когда до открытия выставки оставалось совсем немного времени, уже собрались зрители и приглашённые, гости из Москвы и городов Поволжья, уже щёлкали затворами камер фотографы и устанавливали свои треноги кинооператоры, куда-то вдруг пропал юбиляр. Поиски его по этажам Выставочного зала не увенчались успехом.

Я побежал искать его в Дом художника, который в те времена соединялся с залом. И не ошибся. Отец сидел в мастерской в своём лучшем парадном костюме, увешанном орденами, медалями и лауреатскими знаками. На коленях у него стоял рисунок, уже оформленный в пас­парту. Отец старательно что-то дорисовывал в нём шариковой ручкой. Увидев меня, кивнул на рисунок:

— Ну как? Я вот тут ворону на ветке поправил, не вписывалась в рисунок. А сейчас как? Лучше?

Я не выдержал:

— Папа! Там тебя ждёт множество людей! Кому нужна твоя крохотная ворона, которую они и не заметят среди сотен рисунков!

И тут он взорвался:

— Как кому?! Мне это надо! Мне! Мне эта ворона нужна!