Забава с тесностью мира
Журнал "Казань", № 3, 2012 Исполнилось семьдесят пять лет композитору, поэту, философу и педагогу Лоренсу Ивановичу Блинову Мы говорим: «Мир тесен!», встретив земляка где-нибудь на Арбате. Или, наоборот, мы пересекаемся на Соловках, одновременно разными маршрутами пройдя Арктику, но знакомимся только на туристском кинофестивале уже в Казани: «Так это ваш непотопляемый...
Мы говорим: «Мир тесен!», встретив земляка где-нибудь на Арбате. Или, наоборот, мы пересекаемся на Соловках, одновременно разными маршрутами пройдя Арктику, но знакомимся только на туристском кинофестивале уже в Казани: «Так это ваш непотопляемый шлюп стоял у Монастырского причала!»
Наблюдал недавно, как упражняются философы. Совсем как качок Богатырь из «Реальной сказки»: когда дня три снимался минутный сюжет на дамбе под градом Свияжском, он то и дело отходил за палатку, пока суетились операторы-режиссёры, и отжимался на кулаках от асфальта раз по сорок в каждый подход - при этом стильные белокурые косички, тонко перевитые шнурками, задорно разлетались в такт раздувавшимся мышцам. А наши профессор и доктор философии забавлялись, доказывая постулаты теории небытия: чего нет под рукой на столе - воды или огня, в частности. Это было в антракте после их докладов на семинаре «О влиянии неевклидовой геометрии на художественное сознание» и перед началом вечера поэзии, где им предстояло читать свои стихи, потому что проходил поэтический фестиваль имени Лобачевского, а они к тому же были ещё и поэтами.
Мне достало здравомыслия не подвергать сомнению не то чтобы их доводы, а само существо такой ситуации. Потому, признав безупречную логичность их суждений, я удалился курить и в азарте поисследовал вполне реальный феномен - тесности мира. На многотриллионных территориях среди многомиллиардной популяции людей мы кучкуемся по интересам в определённых местах и, как рыбак завидев рыбака, удивляемся: «Мир тесен!». Но это не то же самое, что разборки уличных попрошаек, которые всё время натыкаются друг на друга, кляня эту тесноту, из-за которой меньше достаётся.
Как-то мой приятель, человек почтенный, зазвал меня на дискуссию философского клуба в казанскую Галерею Константина Васильева. Там большие люди бывают, сказал, есть что послушать и кого пофотографировать. В тот вечер у меня уже была назначена деловая встреча с восходящей звездой русского фольклора, поэтому я поспел лишь к финалу доклада. Публики было с дюжину внимавших, среди них действительно были уже знакомые по телевизионным передачам лица. Горячие, порой до нещадности, обсуждения молодой докладчик в чёрном отчаянно парировал с присущей теологам непреложностью. Поодаль полусидел на стуле то ли смотритель галереи, то ли… Не участвовал он в дискуссии. И только когда оппоненты выдохлись, этот малозаметный человек сбросил куртку и прошёл к докладчику.
Приятель потянул меня за рукав: «Вот этого снимай - это же Блинов!!!» Ну и?.. Мало ли Блиновых в наших краях? (Пару я мог даже с ходу вспомнить. На фестивале новой музыки «Европа - Азия» Виолина Блинова исполняла на рояле небольшие реминисценции композитора Блинова, которго я не видел, но тогда подумал: наверное, жена этого молодого авангардиста.) Средь творений мятущейся души Константина Васильева настала тишина, которую заполнил негромкий голос, переведший ракурс полемики с личностей присутствовавших на сущности философские. И отрезюмировал суть дискуссии.
Потом нас познакомили, и выяснилось, что тот «молодой авангардный композитор» и есть сей муж, вынесший вердикт страстям учёного собрания. Я даже имя его сам вспомнил: такого в России больше не сыскать - Лоренс (в сочетании с фамилией-то!), а за роялем тогда была его старшая дочь, и на тех концертах я проворонил самые любопытные вещи - их записи маэстро мне презентовал на своём диске. У меня тоже нашлось что презентовать: я только завершил полнометражный слайд-проект из пары десятков сюжетов путешествия по Европе с исполненной европейскими музыкантами в казанских залах музыкой, в том числе и на фестивале «Европа - Азия».
Спустя значительное время Лоренс Иванович мне позвонил и сказал, что посмотрел тот проект. А я его пригласил оценить, как уже в новом проекте его фортепианная соната созвучна с процессом воплощения реальности на листе картона художником. То был мастер-класс графического портрета преподавателя Академии художеств Николая Блохина на выставке его живописи.
Участь труда композитора решает, в конечном итоге, исполнитель. Сегодня эту сонату играет другой пианист, она стала мягче, проникновенней, и я бы связывал её с иной темой. А то давнее исполнение гармонировало с динамикой уверенных, точных штрихов мастера и темпераментными до брызг и потёков мазками, наполняющими энергией изящные образы на полотнах. Мне требовалась знать трактовку сонаты самим композитором, чтобы избежать разночтений, в результе я что-то в фильме подправил, и это стало нашей первой совместной работой.
Но пригласил я Лоренса Ивановича ещё и для другого: не раскрывая сути, включаю саунд-трек его «Партиты № 1 для органа» в моей аранжировке и наблюдаю реакцию. А суть в том, что из одной колонки звучит исполнение на чешском органе Рубина Абдуллина, а из другой - Лады Лабзиной на голландском. Голос чешского потяжелей и записи сделаны с дистанцией в четверть века, но звучат одновременно. Такие эксперименты я уж проводил, накладывая друг на друга конкурсные исполнения гитаристов одной и той же фуги Баха - фонограммы студентов почти совпадали, слегка разбредаясь в середине и завершаясь иной раз такт в такт. Но вместе это было несоединимо.
Оставлю тайной, что чувствовал на той импровизированной премьере я и как реагировал автор партиты из пяти раздельных частей, когда музыкальные темы растекались и сплавлялись воедино в пока не оформленном визуально пространстве . Однозначное одобрение - то, без чего фильм о Страсбургском соборе был невозможен - я тогда получил.
Этот замысел возник задолго до моего знакомства с Партитой № 1. Необъятное пространство готического мироздания, залитое светом Священного писания, излучаемого витражами Кафедрального собора в Страсбурге, заполняла музыка, неуловимо меняющаяся, пока проходишь по базилике до следующего органа. Этот орган не торжественно-пышный, как был у портала, а архаично-тусклый и без декора. Музыка медленно, неотвратимо доносится из ниоткуда - органистов за кафедрами инструментов нет. Тогда и подумалось о живом исполнении музыки на двух органах в одном пространстве.
Я отснял фотоматериал и отложил его в «долгий ящик». Лишь когда ко мне попала уже вторая запись Партиты №1 в исполнении ещё молодого Рубина Абдуллина, где последняя нота обрывается как наступившая смерть, что созвучно католическому миропониманию, заложенному в аллегорическом действе древних часов собора, других вариантов звуковой основы фильма мне больше не виделось. Так тесен мир элементами, разбросанными по пространству во времени.
Музыка Лоренса Блинова, как новая музыка вообще - непривычна, потому немногим понятна. Но это с первого взгляда. Вникнув, различаешь, что она менее абстрактна и даже более предметна и осязаема, чем классическая. Живописание звуком. Если живопись красками теряет доступность для масс, отходя от предметности в бесформенность, музыка, принимая цвет и форму, обретает элитность - слышать это доступно не всякому даже музыканту, а если в музыке заложено философское содержание - встаёт ещё барьер интеллектуальный. И не просто бывает найти исполнителя, при всём их обилии в консерваторской Казани, нужного приходится искать по столицам. Вот тут и выручают дочери - Виолина и Юлия, лауреаты конкурсов, и даже международных.
В обиходе музыка другая - как вспомогательный фон при выполнении каких-нибудь дел, а фон и должен быть лёгким, комфортным. Лоренс Иванович пишет самоценную музыку, которая не уживается с параллельным ей занятием, без остатка нагружая все каналы восприятия. Более того, он овеществляет не только музыку, но и время, трактуя его как физическую субстанцию (!). Именно эти работы, посвящённые овеществлению времени, принесли ему учёную степень доктора и признание в философских кругах.
О поэзии Лоренса Блинова надлежит говорить отдельно, и эту тему приберегу на его следующий юбилей. Поэзия по своей природе содержит в себе музыку, и стихи вполне самодостаточны без музыкального оформления. Мне неизвестно, чтобы Лоренс Иванович сочинял музыку к своим стихам - должно быть, чтобы не повторять себя же в другом искусстве, но стихи других поэтов на музыку он кладёт. И православные каноны, и классическую поэзию, и авангардную. Чтобы воплотить в музыке поэзию Велимира Хлебникова, надо самому окунуться в струения мигов - этот поток поэтичнейших миниатюр, и лишь тогда родится та легендарная нота, погружённая в паузу, вмещая в себя весь мир великого футуриста. А для этого необходимо полностью воплотиться в перелагаемого автора или, например, проникнуться духом истинной сакральности, как это звучит в «Духовных песнопениях». Иначе всё будет начисто лишено художественной достоверности.
Вернусь к теме тесности мира: восходящая этно-звезда, с которой я познакомился за час до встречи с Лоренсом Ивановичем, как-то мне призналась, что была его ученицей. А классу композиции Лоренса Блинова скоро полвека. Помножьте на число выпускников - и если кто-нибудь из них встретится на вашем пути, как не воскликнуть: мир тесен!
Между музыкой и словом
Когда я пишу музыку, моей задачей (как и всякого, наверное, музыкального сочинителя) является отыскание звукового эквивалента («О, если б мог выразить в звуке»,- как поётся в романсе) того настроя, того звукового художественного образа, который рождается вместе с замыслом, вместе с темой сочинения.
В стихотворении - иное. Здесь, если и является музыка, то это музыка иного свойства, это - так называемая музыка стиха.
Меня никогда не покидало ощущение, что Слово - даже и в его звучащих составляющих - какими-то непостижимыми узами связано с музыкой. Они сопряжены между собой и движимы каким-то единым дыханием, наподобие сообщающихся сосудов, возникает впечатление, что слово - поэтическое слово - это иной раз просто другая музыка.
Искусство для меня - это своеобразная линза, «увеличительное стекло». И занятие тем или иным видом искусства (музыкой, поэзией ли) - это как бы попытка уловить мгновение, запечатлеть его в звуке, слове ли, усмотреть в жизни постоянно ускользающего от нас мгновения приметы вечности. Они струятся, эти мгновения, рождая целые миры разнообразнейших эмоциональных состояний. И этот поток, все эти «струения мигов», если воспользоваться образным словосочетанием Велимира Хлебникова, в конце концов выносят наше сознание за пределы художественных образов, заставляя по-новому взглянуть на окружающий мир.
Из беседы Рамзии УСЕИНОВОЙ с Лоренсом Блиновым
Следите за самым важным и интересным в Telegram-каналеТатмедиа
Нет комментариев