Алёша и перламутровые пуговицы

Серёжкины рассказы

Казань, 1965 год

— Екатеринсанна, я завтра после дежурства в «центр» хотела съездить, пока Серёжа в школе, а Вы утром дома будете?
— Нет, Люся, я завтра в издательство, потом в институт… Ты, если поедешь, смотри, Алёшу дома одного не оставляй.
— Да, хорошо, тогда я его с собой возьму, заодно в «Игрушки» зайдём.
Алёша — это мой младший брат. Мы жили на улице Достоевского в старинном деревянном доме вместе с бабушкой Екатериной Александровной. Братишка рос тихим послушным ребёнком и был безусловным объектом всеобщего женского внимания и обожания, но однажды, сам того не сознавая, стал причиной ужасного маминого расстройства. А виной всему — «шопинг», будь он неладен!
В шестидесятые мы ещё не вступили в эпоху всеобщего потребления, но, тем не менее, как‑то жили и совсем не бедствовали, большую часть необходимых вещей делали своими руками. Мама, например, могла из ничего создавать совершеннейшие модные шедевры. И платья, и кофточки, и детские костюмчики… Но всё же, без магазинов ни одна женщина обойтись не могла. В «центре» нет-нет, да и «выбрасывали» что‑нибудь из ширпотреба местного производства, а иногда даже случался импорт из Болгарии или ГДР, и нужно было ловить удачу, чтобы оказаться там именно в это время.
Прибежав с ночного дежурства, мама, в предвкушении удачи, быстро собрала Алёшеньку, и они отправились в поход. От Парка Горького несколько остановок на трамвае, и вот он, самый что ни на есть «центр» Казани, который из-за круговой разворотной площади называли «Кольцо». В шестидесятые здесь открылся шикарный четырёхэтажный «Универмаг», воздвигнутый в стиле конструктивизма из стекла и бетона. На первом этаже у отдела игрушек — крик и стенания юных эгоистов, самого привилегированного слоя советского общества: 
— Аааааааа, нет, мне не нужны никакие сандалии!.. Да, буду ходить босиком! Ты понимаешь, это же пожааарная! Ну пожалуйста, пожалуйста, ма-ши-нуу по‑жар‑нууу-ююю!!! — вопил толстячок лет шести в смешных круг­лых очках, уцепившись одной рукой за край массивного прилавка, с явным намерением отдать все силы в этой борьбе интересов и нужд детей с прагматичными взрослыми циниками…
— Мамочка моя, мамочка, дорогая, любимая, я, когда вырасту, тебе всё что захочешь покупать буду! — сразу попыталось зайти с козырей маленькое чудо с косичками. — Ты не понимаешь, ­вооот иии-ме-ннооо, именно эту кук­лу… — переходя с крика на шёпот, обречённо вертя головой в разные стороны и размазывая слёзы по щекам, увещевала взрослый мир дитя малое…

Алёша с мамой.
Наш Алёша — ребёнок совсем не такой; он рос неизбалованным, истерик не закатывал и был счастлив любой мелочи. Пробравшись к прилавку между рыдающих и страждущих детей, мама купила ему здесь маленькую плюшевую обезьянку с ключиком в боку, которая непрерывно могла сделать кувырков тридцать, пока не заканчивался завод пружины, а потом ещё два контрольных кувырка, уже ко­гда её поднимали с пола. Алёша, одной рукой прижимая обезь­янку к груди, другой держась за нежную мамину руку, весь светился счастьем от нового механического брата‑акробата. Так, дружной компанией, они совершили ритуальный обход ещё трёх этажей универмага, и через полчаса, не встретив на пути никаких признаков выброса дефицита, снова оказались в исходной точке на выходе.
— Сейчас зайдём ещё в один «взрослый» магазин, а потом поедем домой, — сказала мама. 
Алёша не возражал, он был готов с новой обезьянкой и мамой ходить хоть целый день, да хоть целую неделю. 
От «Кольца» начинается самая центральная и самая сумасбродная магазинная улица — Баумана, бывшая Проломная, на стиляжьем сленге называемая «Бродом». Сегодня она пешеходная, а тогда по ней было двухстороннее движение: там и машины, и переполненные троллейбусы с висящими на подножках экстремальными пассажирами, и сумасшедшие пешеходы с авоськами, перебегающие перед машинами с чётной стороны улицы на нечётную, от одного магазина к другому, потом к следующему. И так — с утра до вечера. 
«Шопинг»… Смешно сказать, а ведь «Правила дорожного движения», официально существующие у нас более ста лет, для пешеходов как будто бы и не существовали. Правила были, но их никто и не думал соблюдать. Останови какого-нибудь остолопа, перебегающего улицу под носом у троллейбуса, и спроси его вежливо: «куда прёшь, уважаемый?», он посмотрит на тебя ошалевшим взглядом и помчит дальше, бросив на лету: «Сам такой!» Как сказали бы физики — «броуновское движение», как добавили бы социологи — «саморегулируемая система». Короче говоря, — береги себя сам!
В начале улицы сразу за красной Богоявленской колокольней — жёлтый «шершавый» гастроном, откуда всегда пахло копчёной селёдкой и ещё много чем ароматным. Длинный хвост очереди выползал из открытых дверей и тянулся аж до будочки «Ремонт обуви» у колокольни — явный признак того, что, кроме селёдки, на прилавки там «выбросили» какой-то дефицит, может быть, сардельки или шпроты в масле, а возможно, даже сгущённое молоко… (Для юных читателей, рождённых в ХХI веке, нужно дать пояснение, что слово «выбросили» означало не «выбросили за ненадобностью», а наоборот, — из-за великой социальной надобности «ограниченная партия товара поступила в продажу» и на короткое время стала доступна обычным гражданам.)
Мама никак не среагировала на длинный хвост из гастронома, потому что сегодня её интересовала непродовольственная тема — тряпочки, занавесочки, шляпки и прочие бюстгальтеры и чулочки. Да, и обязательно не забыть разного вида ниточки, пуговички, пряжки и молнии, — без этого добра уж совсем никак нельзя обойтись моднице-рукодельнице! 
И вот, наконец, он — первый на пути тряпочный магазин. Заходят они внутрь, а там народу, как в муравейнике. Пять отделов, и в каждый — извивающаяся, как змея, очередь длиной в километр! Ну, не километр, конечно, но метров двадцать, точно, есть. Когда такое дело, главное — не суетиться и вовремя сориентироваться, где и что дают. Знающие люди поступают максимально рационально: сначала занимают очереди во все отделы, а потом уже разбираются, что к чему, по мере продвижения очередей, поочерёдно перебегая от одного прилавка к другому. Мама, наученная не только в казанских магазинах, но и имеющая солидный стаж московских шопинг-марафонов, пробежалась по хвостам всех пяти очередей, не выпуская Алёшину руку. Алёша другой рукой крепко сжимал маленькую обезьянку.
— Кто крайний? Я за вами буду. А не знаете, что дают? Скажете, что я за вами, я пока в другой займу. Спасибо!
Теперь нужно было постараться пробраться как можно ближе к прилавку и узнать, что «дают». Не желая мучить ребёнка такой толкотнёй, мама отвела Алёшу в сторону, отыскала самое спокойное место рядом с манекеном в модном костюме.
— Сынок, пока постой здесь, никуда не отходи, а то тебя затолкают. Я посмотрю, что там продают сегодня. Это всё взрослые вещи, тебе всё равно не интересно будет. Хорошо? — спросила мама. 
— Хорошо, — ответил Алёша и посмотрел на маму своими большими глазами.
Глубоко вздохнув, она, как ныряльщик за раковинами, погрузилась в бурное людское море. 
— Женщина, женщина, вас тут не стояло! — завопила мерзким фальцетом дама в розовом платке. Очередь зароптала и пришла в волнение.
— Я только взглянуть!
— Лезут тут всякие фунти­фрыж­ки, мы с семи утра стоим, всем надо только взглянуть, — послышалось из тёмных людских глубин. 

Алёша собирается в Москву.

С большим трудом маме всё‑таки удалось подобраться к прилавку на расстоянии визуального контакта и оценить необходимость стояния до победного… В четырёх отделах «давали» очень нужные и вполне себе симпатичные вещи, но, трезво оценив, что имеем и что теряем, решила время на очередь не тратить. Однако соблазн пятого отдела был настолько велик, что тут она решила задержаться. Но, как назло, когда цель была уже совсем близка, дефицит иссяк. То есть, закончился совсем. 
В расстроенных чувствах вынырнув из водоворота людских тел, мама решила утешиться в другом магазине. И что бы вы думали? Ей повезло! Она смогла прикупить комплект невероятно красивых перламутровых пуговиц, как раз именно таких, какие были нужны для нового костюма. Радость, как и печаль, не приходит одна. В соседнем магазине ей опять повезло. На сей раз с поплином, — почти без очереди удалось купить приличный отрез на летнее платье: и дёшево, и стильно, и практично! Потом ещё и ещё…
Когда она примеряла лёгкие босоножки в обувном, на пересечении с улицей Чернышевского, на соседней табуретке дородная тётя неловко пыталась застегнуть пряжку на новых сандалиях пионера с красным галстуком на шее. 
— Серёжа уже, наверное, из школы вернулся, — подумала мама, — Алёша, наверное, голодный сидит…
И тут у мамы пересохло во рту, на лбу выступил пот и тяжело застучало в висках… «Алёша… Алёша!» — она с ужасом посмотрела по сторонам и почувствовала, что сейчас потеряет сознание… «Где Алёша?»
— Сколько сейчас времени? — то ли подумала, то ли вслух спросила мама.
— Половина второго, — неожиданно ответила дородная тётя, а пионер отчего-то добавил: — Ого!
…Летя на обратном пути по Большой Проломной, как героиня из «Мастера и Маргариты», только иногда чуть-чуть касаясь поверхности асфальта, обогнав по пути два рейсовых автобуса, через несколько мгновений она уже была у дверей магазина с манекеном…
Алёша стоял на том же самом месте, прислонив голову к искусственной женщине, нежно прижимая к себе заводную обезьянку.
— Ты почему так долго? — печально спросил он голосом, идущим откуда-то из глубины, но в следующее мгновение уже расплылся в счастливой улыбке. 
Мама, без сил, опустилась на колени, обняла Алёшу, прижавшись лицом к его груди, и принялась громко рыдать… Вокруг стали собираться люди…
— Никогда, никогда я больше тебя не оставлю, ты меня слышишь? — только и смогла вымолвить мама, ещё крепче прижимая его к себе…
— Что случилось? — забеспокоился народ.
— Мальчик потерялся? — спрашивали друг друга удивлённые покупатели.
— Нет, это мама нашлась! — тихо сказала, а, может быть, подумала дама-манекен. 
Обезьянка выскочила из Алёшиных рук и начала весело кувыркаться у ног…

Послесловие
Когда Алёша собирался в Москву поступать в институт и укладывал вещи в мамин чемодан, из внутреннего кармана неожиданно выпала вязанка красивых перламутровых пуговиц. 
— Мам, это твои пуговицы? — спросил Алёша. Мама улыбнулась, потом, задумавшись, посмотрела куда-то вдаль и неожиданно произнесла:
— А поплин ведь так и не нашёлся.