Бегемот или семь рублей за вечер

Фото Евгения Канаева

Предисловие

В 1985 году ресторан «Казань» обзавёлся пивным баром «Бегемот» с невероятным для советских пивнушек интерьером и джазом. Бар расположился через дорогу в старинном здании Гостиного двора.

Джаз там играл пианист Валентин Бакланов со своим квартетом. Однажды его скрипач слился на жирную халтуру, и Валентин позвал меня на замену, зная, что я уже играл в диксиленде на кларнете. Он ­заикался и был убедителен:

— Ле-ле-ле-леди би гу-гуд1 знаешь? Ну и всё, не ссы, да-да-дальше на сцене ра-разберёмся...

Валентин Бакланов среди казанских джазменов постлундстремовского периода считался одним из самых авторитетных и талантливых, в свинге ему не было равных. Валентина всегда можно было услышать в знаменитом ресторане «Казань» — там, где в лихое время молодой студент-медик Василий Аксёнов первый раз услышал Виктора Деринга, Юрия Модина, Георгия Барановича — тех самых таинственных «шанхайцев» и их джаз, который был так не похож на музыку Леонида Утёсова. Через некоторое время, став известным писателем, он рассказал об этом в своём рассказе «Простак в мире джаза, или Баллада о тридцати бегемотах».

Казанский «Бегемот» стал популярен: туристы со всей страны в первую очередь требовали у гидов экскурсии в самую стильную пивнушку в СССР. Только не говорите мне про «Жигули» и «Арбат» — знаем, были — рядом не стояло…

Вход заслоняла очередь, к ней стояла ещё одна очередь, дальше тоже занимали. Я направился к служебному входу, следуя инструкции от Бакланова, но здесь курила ещё одна очередь, в которой я увидел Пашу Сумарокова, тромбониста из джаз-оркестра Виктора Деринга. Он стоял четвёртым — безнадёжным. Среди «деринговцев» Сумароков считался прогрессистом, свои solo пытался играть в стиле хард-боп, время от времени раздражая этим казанскую публику, воспитанную на Гленне Миллере и Дюке Эллингтоне. Музыкальные грехи Паша замаливал в церкви, куда устроился певчим — у него был качественный баритон, и куплеты Мефистофеля он знал наизусть.

В газете «Профсоюзы не дремлют» известный джазовый критик Ваня Шульман сравнил Сумарокова со слоном в посудной лавке, после чего был немедленно проклят по всем канонам РПЦ.

Узнав, что с Баклановым сего­дня буду играть я, а не Рустик, Паша начал меня стращать:

— Это тебе не старпёровский диксиленд, с Баклановым нужно играть в другом стиле... Да ты и не выхиляешь его темпа. Я, конечно, помолюсь за тебя, но без меня ты облажаешься и будешь жалок.

Дальше Сумароков рассказал, что со мной сделает Бакланов на сцене, живописно приведя в пример пару-тройку сцен из чьей‑то сексуальной жизни. В общем, Паша очень хотел пройти в бар, а я не хотел выглядеть на сцене одиноким во всех смыслах пионером джаза, поэтому провёл Сумарокова как участника концерта, надеясь на поддержку профессионала.

Бакланова мы нашли в «служебке» — комнате, где пили пиво «свои». Он был один — грыз рыбу, рядом стояла кружка с пивом.

— П-п-привет служителям ку-культа, — поприветствовал он Сумарокова и без паузы меня:

— Ты ко-кого при-и-вёл? Он же сейчас здесь всех ра-ра-распугает своими авангардом — тут народ пришёл на дд-джаз, а смурятину пусть у Деринга играет. Ладно, шу‑шучу, давайте выпьем, — Валентин кивнул на остатки рыбы без названия, — угощайтесь. Не знаю, как вы, а я люблю пе-пересушенного леща.

Паша открыл футляр, он был заполнен бутылками «Кагора», тромбона там не оказалось.

— Вот, прихожане угостили, может, попьём кровушки?

В конфликтных ситуациях в нём просыпался поэт. Но Бакланов открыл бутылку, налил себе полный стакан с бемолем и, как говорил один гениальный воспеватель алкоголя, «немедленно выпил».

Вошли барабанщик Ахмед и басист Лель, в каждой руке у них было по паре пива, сели за стол. Лель достал из целлофанового пакета рыбу, завёрнутую в газету — она пованивала и была на вид полусырая.

— У себя в Кульсеитово наловил, караси быстрого засола, угощайтесь, под пивко самый то, — себе налил вина и выпил за предстоящее выступление. Карасей трогать не стал — закусил кусочком хлеба.

Сумароков достал ещё бутылку — церковный паёк был обилен, кровь Христа рождала в моей голове мелодии будущих импровизаций.

— Не знаю, как вы, а я люблю полусырого карася и чтобы обязательно с душком, — Бакланов был непоследователен, но я его уже не слушал: мелодии наскакивали с разных сторон, толкались, потом, видимо, договорились между собой и встали в очередь.

Из зала с посетителями послышался шум скандала, мы вышли и увидели: в баре был аншлаг, в середине зала лежал перевёрнутый стол, вокруг — лужа пива и осколки кружек. На фоне этого интерьера, который напомнил мне театральную сцену с декорациями, стояла Татьяна Алексеевна — директор и царица заведения. Хорошо поставленным голосом она произносила гневную речь, которая была адресована четверым хорошо одетым чувакам. Двое из них всё ещё сидели за столом, которого уже не было.

Татьяна Алексеевна обращалась к очкастому — тот стоял в мокрых джинсах Леви Страус и розовом батнике, испачканном горчицей:

— …Что, упыри московские, ввели сухой закон и требуете долива? И это когда пива на всех не хватает? — профессиональный гнев пивной богини был аргументирован. — Фарид, проводи их, пожалуйста, запомни и никогда не пускай сюда, — это она уже обращалась к охраннику Коле, которого все почему-то звали Фарид. Татьяна Алексеевна имела звание «почётный работник советской торговли» и могла уладить любой конфликт.

Через пару минут статус-кво был восстановлен, и мы заиграли Take the «A» Train, начинался вечер пятницы.

Бар представлял собой переплетенье маленьких залов с многочисленными нишами, в которых стояли деревянные столы. Я играл и рассматривал публику: народ был разный, некоторых персонажей я знал. В дальней нише сидели Толик Астраханский и Скорпион — фарцовщики из комсомольских функционеров. Толик был потомственный тамада и изъяснялся прибаутками, после которых хотелось выпить стакан портвейна «Три семёрки», не закусывая. Скорпион был мутный и предпочитал цитировать классиков мировой литературы, чем иногда привлекал студенток журфака, случайно залетевших на огонёк. В девяностые он «поднялся», став местным олигархом, в отличие от Астраханского, который, говорят, сейчас живёт в Лондоне, не имея собственного дела.

У фарцы было заказано по полной программе — стандартный набор цыплёнка табака с пивом дополнился коньяком и раками, которые «Бегемоту» поставлял рыбак Волый с Федосеевской. Коньяк подавали в фарфоровом чайнике.

С ними сидели две девушки. Одну из них звали Наташа, она была женой владельца видеосалона, имела рыжие волосы до ног и римский профиль. Она была балериной в Театре оперы и балета. Вторая, с чёрными кудрявыми волосами, пила коньяк через соломинку и рассуждала о современном искусстве. Её здесь все знали как Марию Анатольевну.

Скорпион встал, отозвав меня в сторону:

— Есть котлы мэйд ин Гонконг, бомба, так — полтос, тебе за сорок пять отдам, — комсомолец, поправив очки на переносице, снял с руки часы и дал мне, — бабосы можешь отдать потом. — И не став дожидаться ответа, пошёл покурить. Часы были, действительно, хороши, несмотря на трещину на стекле.

Ближе к сцене в другой нише сидел художник Али с двумя казанскими неформалами — профессиональным хиппи Фимой Карбаковым и лидером местной панк-группы «Губка» Лёшей Канаевым. Али владел отработанной техникой скандала на ровном месте — разговор у них шёл в режиме forte, солировал Карбаков:

— Али, ты талантливый художник, отвечаю — согласен, но не кажется ли тебе, что твои гениальные натюрморты всех за…бали и что надо переходить на искусство, которое призывает к свободе, миру и прочей такой истории?..

Проработав три года гардеробщиком в музыкальном училище, Фима стал популярным искусствоведом и разговаривал с Али свысока. Художник молча взял кружку с пивом, которую только что принесли Карбакову и, глядя ему в глаза, медленно выпил всю. Приближалась кульминация с генеральной дракой, но тут подлетела худая девушка лет шестнадцати, бросилась на Али и молча боднула его в живот. Это была знаменитая Нюра Иванова, боевая подруга Карбакова. В местной комсомольской прессе она была «звездой отрицательного персонажа», как однажды выразился в своей статье проклятый церковью Ваня Шульман, который по совместительству ещё и «сидел на молодёжке».

При девушке Али раздумал бить «хиппню волосатую» и тут же предложил Нюре выпить шампанского — «тут недалеко, в моей мастерской». Конфликт плавно перешёл в безыдейный разговор за искусство, принесли очередную порцию пива.

За столом в середине зала прямо перед сценой сидел «Башка» с двумя девушками, похожими на манекенщиц из «Лика». Этого мужика с коротким ёжиком на голове всегда можно было встретить в районе казанского Бродвея, и чаще всего — с двумя шикарными тёлками.

Подошёл Астраханский и, дождавшись очередного финального ойес, зашептал на ухо:

— Есть новый диск Бенсона, лицензионный, тебе за чирик отдам — эта пластинка четвертак у комсомольцев стоит, не благодари. Там, правда, есть небольшая царапина, но если у тебя хорошая игла, то звучит нормально, у тебя же Б1012, я помню... В перерыве подходи, посмотришь. Есть просьба — там у нас две соски, а Скорпион спрыгивает, ему в семью пора, помоги? У меня маман уехала на неделю, на базу отдыха — хата пустая, типа, девки в кучу — я вам чучу зах...ючу. Кстати о «чуче» — есть Гленн Миллер, нераспечатанный EMI3, но там дорого.

Этот поток информации попытался вытолкнуть из моей головы всё ещё звучащую в хорошем качестве импровизацию, но пианист, глотнув пива, заиграл вступление к All Of Me, и я успел вступить в теме. Валентин разыгрался, звучал настоящий би-боп, публика притихла — слушали.

У входа раздался шум: в зал, негромко матерясь, зашёл капитан Мусаченко, местный участковый, в руках у него был пистолет ТТ. Капитан был пьян. Бакланов, следуя ещё одной заповеди шоу-бизнеса не прекращать играть ни при каких обстоятельствах, продолжал солировать. Мутный взгляд участкового сфокусировался на нашей джаз-банде, и он, глядя мне в глаза, медленно подошёл, пистолет покачивался на указательном пальце правой руки, Валентин продолжал играть.

— Джаз, значит, лабаешь, Валёк? — голос Мусаченко был ласков, он по-прежнему смотрел мне в глаза, но разговор вёл с Валентином. Тот его не слушал, пе­рейдя на третью цифру в теме. ­Выстрел прозвучал как финальный аккорд — императорский кирпич на потолке пошёл красной крошкой. В наступившей тишине участковый произнёс длинную речь о том, что джаз растлевает советский народ и что в притонах, где его играют, ведут антисоветские разговоры, которые он, как представитель власти, должен выявлять и пресекать. Мы налили ему «Кагора», и Мусаченко подсел к музыкантам, положив оружие на стол.

Выпили. Выяснилось, что вчера его начальству позвонили из обкома, сообщив (будто сами не знали), что в центре Казани появился клуб по типу западных, в котором играют джаз и собираются подозрительные персонажи, чересчур увлечённые «перестройкой» и ведущие праздный образ жизни. Мусаченко закурил «Мальборо»:

— Скажу им, что провёл проверку: джаз играют, но публика — обычные алкаши, околокультурный сброд. Разговоры ведут, в основном, про то, как бы найти денег на выпивку, никакой политики… Валёк, сыграй «Окна», ты знаешь…

— Нет, ты им скажи, что подозрительные персонажи здесь иногда бывают под видом туристов из Москвы. Они ведут антисоветские разговоры в стиле программы «Взгляд» и что «надо валить отсюда туда», — Лель ненавидел москвичей: недавно ему прислали из Москвы бас-гитару Fender, которая оказалась фуфловой подделкой.

— Про москвичей нельзя писать, потому что Москва — это…, — Мусаченко поднял вверх палец и вдруг довольно музыкально запел: — Здесь живут мои друзья, и дыханье затая, в ночные окна вглядываюсь яяя... Сыграйте «Окна», а то, бл…дь, закрою всех на х…й!

Мы играли «Московские окна» в свинге, потом был финальный аккорд, и мы закончили выступление под крики официантов «пиво кончилось».

Подошёл Бакланов, дал семь рублей.

— Это твой парнас4 на сегодня, смотри, не пропей...

И ушёл пить в «служебку».

 Бар закрывался, Татьяна Алексеевна громко просила всех посетителей рассчитаться и покинуть заведение. На скамейке в каменной нише спал Фима Карбаков, ему снился Леонардо да Винчи, играющий на саксофоне «Мурку» с Лондонским симфоническим оркестром.

1 Oh, Lady Be Good — джазовый шлягер.

2 Электроника Б101 — советский усилитель класса Hi-Fi.

3 EMI — британская звукозаписывающая компания.

4 «Парнас» — наличные денежные средства, полученные музыкантами, работающими в заведениях общепита, от посетителей за исполнение той или иной музыкальной композиции». — Из протокола №… РОВД Бауманского р-на г. Казани, найденного однажды под столом скомканной бумажкой в пивном баре «Бегемот» в пять часов утра.