Блюз на погосте

Из архива журнала "Казань" №8, 2021 г.

Где это всё происходило, неизвестно. Но я слышал эту историю, по крайней мере, от двух знакомых. Они, правда, никогда не вызывали у меня доверия как источники информации, но не могут же двое врать одинаково!

Трубач явно фальшивил. Аккомпанировал ему человек с большим барабаном на ремне через плечо, он топал ногой, пытаясь попасть в ритм. Играли Шопена. Публика была так себе — небольшая компания людей разного возраста, одетых в чёрное, почти все были в тёмных очках. Прошёл снег, сделав свежую могилу неуютной как неубранный номер в гостинице. В стороне стояли парень и старушка интеллигентного вида и тихо о чём-то спорили, не обращая внимания на процедуру прощания с покойным, который был то ли известным писателем, то ли членом Академии наук на пенсии. Бабулька что-то беззвучно доказывала молодому человеку, показывая рукой на музыкантов, но тот смотрел на памятник с соседней могилы. С него улыбался мужчина с букетом цветов, под ним надпись с глумливой благодарностью: «Спасибо, что помните!» Даты смерти не было. Парень что-то сердито ответил и направился к музыкантам, бабка побежала за ним.

Началась процедура бросания трёх горсток земли, музыка стихла. Парень спросил бойкую старушку, кивнув на трубача:

— Этот, Жанна Васильевна?

Та махнула на парня рукой:

— Подожди, Виктор...

Широко улыбнулась трубачу новыми зубами:

— Доброе утро, Эдуард Альбертович! Не буду отвлекать вас по пустякам, поэтому перехожу сразу к делу. Вас мне порекомендовала общая знакомая из министерства культуры; говорят, вы помогаете одиноким людям, которые хотят быть уверены в том, что их могила будет достойно выглядеть, не надеясь на вкус и, так сказать, цвет своих родственников, которых может и вовсе не быть...

Трубач покосился на Виктора.

— Мне кажется, молодой человек имеет мне что-то такое сказать? И я, таки, даже знаю что. Вы, простите, кем доводитесь эээ... уважаемой даме?

— Это мой дальний родственник, возможно будущий наследник, — Жанна Васильевна посмотрела на Виктора, — и сказать он вам ничего не имеет...

Родственник, не обращая на неё внимания, заговорил:

— Слушайте, Эдуард... Альбертович... Вам не кажется, что зарабатывать на умственных расстройствах пожилых людей как-то неэстетично? А для артиста вроде вас эстетика должна быть критерием принятия решений, нет?

— Что значит «на умственных расстройствах»? — возмутилась Жанна Васильевна. — А за «пожилых», между прочим, в приличных семьях вообще лишают наследства.

— Это наезд или предъява? — барабанщик достал фляжку, отхлебнул. Трубач велел тому за­ткнуться. Вынул сигарету, закурил. Его лицо выражало высшую степень брезгливости.

Эдуард Альбертович был родом из потомственных чиновников от культуры — говорят, ещё во времена Ивана Грозного его предки создали сетевую артель «Палач и кол», которая занималась продажей жетонов на пытки и казни лихих людей на площадях городов от Москвы до Урала. Эти мероприятия всегда сопровождались песнями и танцами нанятых по контракту скоморохов, проводились народные гуляния с продажей спиртного — зарождалась культура будущей Империи.

Не обращая внимания на Виктора, трубач отвёл Жанну за чей-то семейный склеп, и там они продолжили разговор.

Проходившая мимо девушка остановилась, подумав, обратилась к Виктору:

— Здравствуйте... Знаете, я обожаю гулять по старым кладбищам и давно хотела узнать у людей вашей профессии, много ли вы находите артефактов в могилах, которые роете?

Она была похожа на профессиональную туристку, которая задаёт гиду заранее подготовленные вопросы.

Виктор удивлённо оглянулся:

— Люди моей профессии не роют могилы, я художник.

— Художник? Простите, но вы же весь в чёрном, и лопата рядом с вами вон стоит.

Он внимательно посмотрел на неё. Девушка была блондинкой, в голубом пальто Escada и модной юбке радужной расцветки.

— В чёрном? А в чём, по-вашему, надо приходить на кладбище? Хотя, судя по вашей юбке, в чём угодно... А лопата...

Музыканты заиграли на уход, речи были произнесены, венки разложены в нужном порядке, и через пять минут у могилы академика никого не было. Подошёл барабанщик, за плечом у него висел инструмент. Он забрал лопату и, погрозив Виктору пальцем, удалился.

Подбежала Жанна Васильевна, взяла художника за рукав, тихо заговорила:

— Сейчас Эдуард Альбертович поведёт меня к витрине, так сказать... Будет показывать уже готовые надгробия, можем пойти вместе, чтобы ты знал предмет дискуссии. Он просил немного подождать, у него сейчас начнётся получасовой музыкальный приступ.

Виктор с досадой посмотрел на девушку, которая навострила уши и не собиралась уходить.

— Между прочим, в толковом словаре русского языка слово «надгробие» трактуется как «сооружение на могиле для увековечения памяти умершего». Умершего! — он тихо выругался. А предмет дискуссии заключается не в красоте камней, а в ваших ощущениях. Как вы собираетесь жить дальше, зная, что памятник уже стоит, могила вам приготовлена и рано или поздно надо будет туда лечь? По-моему, это отвратительно.

Он закурил.

Бабушку неожиданно поддержала незнакомка:

— А мне кажется, это романтично — приходить к себе на могилу и думать о вечном.

Жанна Васильевна обрадовалась:

— Да! Может быть, не совсем так, но ход мысли правильный...

Недалеко труба заиграла Round Midnight. Виктор удивился.

— Наверное, джазового музыканта хоронят... или еврея.

— Нет, Эдуард здесь часто играет для души. Говорят, он был великим музыкантом, работал в оркестре самого Олега. В импровизации он достиг совершенства, якобы сам Фредди Хаббард приезжал к нему брать уроки, — бабушка с удовольствием щеголяла знанием темы. — На пике славы и мастерства бедолага тронулся рассудком, публика стала ему неприятна — Эдик пришёл к выводу, что она не в состоянии постичь глубины его гениальности — разочаровался в профессии, устроился на кладбище. Говорит, что лучше играть для мёртвых, их ответные эмоции, говорит, ему ближе, чем восторженные статьи музыкальных критиков, которые ничего не понимают в джазе.

Девушка внимательно слушала Жанну Васильевну, пару раз понимающе кивнула, резюмировав:

— Вот! Позиция. Жертва профессии, тоже хороший материал для...

Бабка вдруг стала подозрительной.

— А вы, барышня, что на кладбище делаете — туристка или пришли к кому?

— Я здесь по работе.

Виктор мстительно спросил:

— Тоже здесь работаете?

Девушка не заметила иронии художника.

— Нет, я журналистка, мы готовим номер про кладбища. И ещё я пишу стихи. Сегодня мне повезло, я встретила вас, и сразу же появились интересные истории. Одна меня заинтересовала как журналистку, вторая как поэта.

Жанна Васильевна не унималась.

— Кто это мы? Номер они делают... Что за издание? Жёлтая пресса, наверное, раз про кладбища...

Художник перебил её:

— И что такого, как поэт, вы увидели в этом гламурно-коррупционном цирке с памятниками? Тщеславие и страх смерти одновременно? Тем более, мода на кладбищенскую лирику прошла ещё во времена королевы Виктории.

Девушка улыбнулась.

— Не ищите музыку там, где её нет, как любил говорить один дирижёр своему оркестру. О живых мертвецах можно сделать хороший материал, да и поэма про музыканта, который разочаровался в публике и на этой почве сошёл с ума, может стать бомбой...

Мелодия сменилась. Теперь трубач играл какой-то невыносимо безнадёжный блюз. Виктор недовольно заметил:

— Мы уже полчаса стоим и разговариваем среди могил, а до сих пор не познакомились.

— Ася, — журналистка протянула руку художнику и одновременно сделала книксен Жанне Васильевне.

Та, забыв про опасность инсайда, продолжила рассказ о трубаче.

— Слушайте дальше. Эдуард поселился в старой сторожке на кладбище, так как свою квартиру он проиграл в карты, и судьба, таким образом, дала ему шанс всё начать с нуля. Но прожив двадцать лет у могил, он одичал и уподобился Маугли, став своим среди мертвецов, забыв язык людей. В последнее время он разговаривал исключительно с одесским акцентом, который выплыл у него из потока детских страхов и множественного просмотра сериала «Ликвидация». Возможно причина другая, но все помнят, что до схимы он разговаривал на приятном слуху волжском диалекте.

За музыку клиенты платили мало, несмотря на то, что Эдуард расширил коллектив, позвав барабанщика Валеру. Вместе они образовали уникальный по составу дуэт, но платить стали ещё меньше, вдобавок «парнас» теперь приходилось делить на двоих.

Эдик стал подрабатывать — рыл могилы, подметал аллеи. Теперь, вот за долю малую работает на перезахоронениях. Мы все к нему и ходим...

— Звучит, как синопсис к хорошему рассказу, — Ася задумалась, — но откуда такие подробности? Кто вам всё это рассказал?

Жанна Васильевна достала «Мальборо», прикурила у Виктора. Снова пошёл снег.

— У меня есть подруга, пианистка, заслуженный работник культуры ещё со времён Сталина, Софья Марковна Люцидова, старая, но бойкая кляча, ей уже под девяносто, а она всё ещё... Не важно... Эдик её бывший ученик, она у него вела общее фортепиано или что-то такое... Следила за его судьбой, поддерживала связь. Недавно у неё умер муж, и Софа через Эдуарда сделала себе надгробие рядом с мужем, без даты смерти, но с шикарным портретом. Местные дилеры показывают его как образец... Сейчас, Эдик наиграется и поведёт меня показывать этот шедевр, который я, между нами говоря, уже видела.

Труба смолкла, из-за дерева появился Эдуард Альбертович, он молча поманил старуху пальцем и не торопясь пошёл, держа в руках трубу. Обернулся, ещё раз поманил пальцем, сыграл туш.

— Ладно, можешь не ходить со мной, но обязательно дождись, а я побежала.

Жанна Васильевна стряхнула с себя снег, хотела ещё что-то сказать, но ушла, быстро скрывшись за деревьями.

Художник с поэтессой стояли и думали о разном. Где-то недалеко трубач заиграл похоронный марш, он немного фальшивил.

Иллюстрации Сергея РЯБИНИНА