Бобка — друг геологов

Казалось бы, жизнь человека, занимающегося преподаванием и наукой, должна быть спокойной и размеренной. Но жизнь Эдварда Хакимова, выбравшего своей профессией геологию, опровергает такое представление.

Отработав положенные три года в Западной Сибири и защитив кандидатскую диссертацию по геологии, он поступает на работу в Казанский государственный педагогический институт. Читает курсы лекций по геологии и физической географии, проводит практические занятия и полевые практики.

Одновременно со студенческих лет Хакимов профессионально занимается репортажной и социальной фотографией, вместе с такими же увлечёнными людьми осваивает основы художественной фотографии, сначала в Казанском фотоклубе, а затем в творческой группе «Тасма». Участвует в фотовыставках, публикуется в республиканских и союзных газетах и журналах, организует студенческий фотоклуб, персональные выставки, создаёт фотоархив, состоящий из десятков тысяч сканированных чёрно-белых и цветных негативов и многих десятков тысяч фотографий, снятых на цифровую камеру.  

Защитив докторскую диссертацию по философии, Эдвард Муратович получает звание профессора, заведует кафедрой. Разработанная им теория многоуровневого строения систем получает признание коллег-учёных.

Кажется, что всего этого хватило бы человеку для спокойной жизни. Но выясняется, что много лет учёный и фотограф пишет рассказы, очерки, заметки о природе и даже замахнулся на повесть о жизни фотографа, пересматривающего своё творческое кредо. Публикуемый рассказ позволяет оценить творчество автора и в этой области, о которой он не любит распространяться.

С некоторых пор мимо забора в одно и то же время стали проходить какие-то люди. Один из них, чёрный как цыган, щёлкал языком и ударял по доске костяшками пальцев. Бобка прыгал на забор, лаял, гремя цепью. Лаял без злобы, просто так. А человек улыбался и говорил другим: «Смотрите, пупсик, а лает, как большой».

Люди эти появились недавно и поселились в большом доме, который стоял во дворе бабки Лукьянихи. Взвывая мотором, туда то и дело заезжали машины. Из раскрытых окон дома часто слышались музыка и звуки разбиваемых молотком камней. Постояльцы были геологами. Забравшись на пологую крышу сарая, насколько позволяла цепь, Бобка подолгу смотрел туда и прислушивался к новым звукам.

Однажды, когда он залаял на чёрного человека, тот рассмеялся и кинул ему кусочек печенья. Это было так неожиданно и против всех правил, что Бобка замолк и съел лакомство только после того, как человек ушёл. С тех пор он часто вспоминал смех того человека.

С хозяином отношения у Бобки были плохие. Хромой, вечно злой на людей, Прохор нещадно бил Бобку, а когда напивался, ему в голову приходила блажь — учить свою собаку цирковому искусству. Сняв с Бобки цепь, он заставлял пса крутиться на задних лапах, прыгать через палку и лаять. За каждую провинность Прохор бил бедного артиста тонким прутом. Когда это занятие ему надоедало, он давал Бобке кость, обмазанную горчицей, и наслаждался мучениями голодной собаки. Бобка убегал в конуру, а когда Прохор уходил спать, забирался на крышу сарая и наблюдал за двором Лукьянихи, надеясь услышать голоса новых людей.

По утрам не похожий на других человек снова смеялся и кидал Бобке то печенье, то кусочек сахара. Однажды он увидел, как Прохор, загнав Бобку в угол, бил его старым сапогом. Толкнув калитку, человек подошёл к Прохору: «Слушай, мужик, если тронешь собаку ещё раз, я сделаю из тебя форшмак, понял?»

Прохор посмотрел в пронзительные глаза геолога, перевёл взгляд на кобуру его пистолета и пробормотал: «Закон на моей стороне». Швырнул сапог и заковылял в дом. Человек наклонился над Бобкой и погладил его. Это была первая ласка в жизни деревенской собаки, и он осторожно лизнул шершавую мужскую ладонь.

Через день у его цепи, возле ошейника, расклепалось одно звено, и он, выскочив из калитки, побежал во двор Лукьянихи. Там несколько мужчин и женщин разбирали камни. Его защитник стоял возле деревянной коробки. Бобка подошёл к нему и ткнулся холодным носом в голенище сапога. Одна из женщин засмеялась: «Дима, смотри, твой пупсик пришёл!» Женщину звали Ниной.

Это был удивительный день. С Бобкой ласково разговаривали, его кормили, гладили. В обед все пошли в избу. Бобка чинно ждал у дверей своих новых знакомых, не вступая в перебранку с Шавкой, которая пришла в надежде подобрать объедки и рычала на него, считая конкурентом. Каковы были её удивление и зависть, когда Бобке вынесли на бумажной салфетке целую котлету и несколько куриных косточек.

А вечером во двор Лукьянихи пришёл Прохор и поднялся к начальнику партии. Помяв фуражку с рваным козырьком, он сказал: «Ваши того, собаку мою портют, меня самого чуть не избили. Сегодня собаку увели — я в суд подавать буду». И, крякнув, пошёл, оступаясь хромой ногой по лестнице. Начальник вызвал к себе Диму: «Дмитрий Фёдорович, у вас что, много времени? Завтра едем в Гадылах, а вы собачьими делами занимаетесь. Немедленно верните собаку хозяину и готовьте вещи». Дима ответил: «Слушаюсь»,— и вышел. Во дворе он сказал женщине: «Жалко, а ничего не поделаешь»,— и, позвав Бобку, пошёл с ним к хозяину. Зайдя во двор Прохора, он спросил его: «Может, продашь собаку?» Тот злорадно усмехнулся: «Ишь, чего захотел!» «Ну ладно,— сжал зубы Дима,— я уезжаю, но чтобы я не слышал, что ты бил собаку». Прохор молча взял Бобку за ошейник и потащил к конуре. Когда Дима ушёл, он крепко избил собаку и, заклепав цепь, поддал Бобке ногой. «Это тебе, чтобы не путался со всеми».

Утром Бобка снова залез на крышу сарая. Двор Лукьянихи наполнился шумом. В кузов грузовика складывали ящики, кидали вещи, слышались громкие голоса. Его новые друзья уезжали. У Бобки тоскливо сжалось сердце, и он заметался по крыше. А когда машина выехала за ворота, Бобка прыгнул за ней, и, хрипя, повис на заборе. К счастью, сделанный из старого ремня ошейник не выдержал, Бобка шлёпнулся на землю и помчался за машиной, которая уже подъезжала к лесу.

Километра через четыре Бобка нагнал её. Увидев его, Дима застучал по кабине. Машина стала. Дима кинулся к Бобке, но начальник сказал по-военному: «Отставить!» Объяснил: «Нельзя его, ребята, брать. Я сам хотел, да хозяин посулил — судиться будет. Поехали!»

Машина тронулась, но Бобка снова кинулся за ней — раз не берут его на машину, значит, так надо. У людей свои законы. Все, кто сидел в кузове, повернулись и с жалостью следили за собакой.

На пятнадцатом километре Бобка начал сдавать. Судорога сводила его кривые лапы, не хватало воздуха. Секундами он врывался в колею, полную мутной воды, делал несколько глотков и мчался дальше. За Кряжьим увалом пошла отвратительная дорога — стлань по болоту. Здесь Бобка немного отдохнул и почти нагнал машину. Но вскоре она снова вползла на увал и исчезла за поворотом среди лиственниц.

Нина закрыла глаза, чтобы не видеть мучений собаки. Дима ругал начальника, хозяина Бобки и деревню, где так сильны права собственника на собаку.

Бобка задыхался, силы кончались. Разве сравнишь живое сердце с автомобильным мотором? Он замедлил бег, остановился и, подняв морду, завыл. Назад Бобка всё равно не пошёл, передохнул и заковылял дальше. Через два километра он услышал завывание мотора. Звук то усиливался, то ослабевал. Бобка снова побежал, хромая и спотыкаясь.

На этот раз начальник ничего не сказал. Он был строгим человеком, но уважал мужество в любом виде. Бобка выдержал экзамен на любовь и привязанность. Оставшуюся часть пути он проделал в машине на коленях у Нины.

К обеду добрались до перевалочного пункта. Пока с машины сгружали вещи, Бобка лежал под кустом. На него не обращали внимания, но он не обижался на людей, чувствовал, что у них важное дело. Геологи вьючили на лошадей ящики с оборудованием, обвязывали верёвками спальные мешки, ящики, привязывая их к сёдлам.

Вскоре машина отправилась назад, а небольшой караван двинулся дальше, по узкой, едва заметной лесной тропе. Впереди шёл Дима, за ним лошади с грузом, в конце — люди с ружьями и рюкзаками. Бобка уже отдышался и храбро трусил за своим другом. Дима часто оборачивался и подмигивал ему: «Однако ты храбрый и упорный малый». В ответ Бобка радостно вилял хвостом.

Когда пришли на место, уже начало темнеть. Никто не ложился спать, пока не поставили палатки, не разложили вещи. Тем временем повар Ефимыч сварил ужин. Поев, люди забрались в спальные мешки и тут же уснули.

Скрипели стволы кедров, ветер качал верхушки деревьев, ворошил золу. Бобка слушал лесные шумы и вспоминал прошедший день.

Неожиданно под чьими-то лапами хрустнула ветка. Заржав, прибежали встревоженные лошади и окружили потухший костёр. И Бобка среди запахов таёжных трав, смоляного духа пихт, елей и лошадиного пота ощутил запах, от которого его охватил страх. Мотнув головой, он стряхнул ужасное наваждение и отчаянно залаял. Первым из палатки выскочил Дима. Посмотрев на сбившихся в кучу лошадей и заливающуюся лаем собаку, выстрелил из ракетницы. Красное сияние, шипя, пробило ветви над головой и потухло наверху. В ответ послышался рёв, от которого задрожали лошади. Тайга огласилась грохотом выстрелов.

Часа через два все снова улеглись, оставив у костра дежурного. Бобка уснул, свернувшись калачиком в ногах у Димы. Во сне он ворочался и рычал на невидимого страшного врага.

Утром, позавтракав и отметив на картах маршруты, геологи разошлись по разным направлениям. А маршруты их пролегали через непролазную тайгу с упавшими деревьями, горными речками, низинными болотами и скалистыми склонами увалов. Бобка не отставал от Димы. Он был счастлив. До чего же интересно было шагать по тайге, вздрагивать, когда из-под ног вспархивали птицы, и мчаться за ними сломя голову! На цветах копошились неуклюжие шмели, над ними порхали яркие бабочки. В жарком и влажном воздухе стоял звон комариных крыльев, мелкий гнус пробивался через сетки накомарника и лез в глаза. Воздух был пропитан запахом хвойных деревьев, слышались голоса птиц. Бобка перекатывался через валежины, карабкался по крутым склонам. На обнажениях он отдыхал, наблюдая, как Дима что-то измерял, раскалывал молотком камни и складывал их в рюкзак.

После полудня они пообедали. Дима отрезал Бобке половину своего хлеба и, сорвав большой лопух, вылил на него треть банки сгущённого молока. Потом снова начались чащобы, подъёмы, спуски.

К вечеру, с тяжёлыми рюкзаками и пустыми желудками, вернулись геологи в лагерь. На костре уже кипели вёдра с супом и кашей. Ефимыч раскладывал на ящиках тарелки. Наевшись до отвала, Бобка уснул тут же возле своей миски.

Дни летели. По вечерам геологи засиживались у костра, пели песни, писали домой письма, надеясь отправить их с иногда прилетавшим вертолётом. В один из таких вечеров раскрылся талант Бобки. Дима решил научить его служить. Каково же было удивление всех, когда Бобка сразу же закружился на задних лапах. На его голову повязали платочек, и пёс под гармошку Ефимыча, стараясь порадовать зрителей, кружился, прыгал, лаял — ведь делал он это не для пьяного хозяина, а для своих друзей. Лошади подошли к лагерю, чтобы посмотреть на эту странную собаку.

— Вот бы в цирк его! — восхищённо вздыхал Ефимыч.

А Дима заглядывал в Бобкины глаза и говорил: «Цирк не цирк, а с собой я его возьму. Будешь, Бобка, жить со мной на Кельбесе?» От ласковых слов у Бобки замирало сердце.

Подошла середина лета. Было счастьем жить в этом мире, ходить на задних лапах и лаять по ночам, ощущая неведомые запахи. Будущее представлялось ему туманными образами знакомых людей, запахами вкусной еды и звуками гармошки Ефимыча.

Было Бобке о чём вспомнить. Однажды, когда они с Димой переходили по стволу поваленного дерева через горную речку, Бобка свалился вниз. Ледяная вода закружила и понесла его, швыряя на валуны. Дима бросил молоток, рюкзак с камнями и кинулся за ним. Только метров через тридцать он поймал Бобку. Отогревались уже в лагере.

Бобка был счастлив. Он кочевал со своими друзьями из лагеря в лагерь, мок под дождём, палил у костра шерсть и гонялся за бурундуками. Эти ехидные твари буквально изводили его. Стоило им заметить Бобку, как они, цокнув, застывали на месте, а потом убегали из-под самого носа. Бобка с визгом мчался за ними, но бурундуки взлетали на дерево и долго издевались над его охотничьим азартом, что-то бормоча на своём языке.

Однажды, когда Бобка помчался за очередным бурундуком, вдруг в нос ему ударил знакомый страшный запах. Взвизгнув, Бобка кинулся к лагерю и, дрожа, запутался в ногах у Димы, спускавшегося к реке.

Взглянув на него, Дима нахмурился, сделал несколько шагов и остановился перед большими следами на влажной земле.

«Да, опять появился косолапый. Надо будет сказать ребятам. Пойдём, Бобка, сегодня у нас с тобой последний маршрут. А если тот зверь всё-таки встретится, мы ему спуску не дадим»,— и он похлопал по кобуре. Бобка заторопился за своим другом. Куда спокойнее шагать по тропе, внюхиваясь в рыбий жир Диминых сапог. Этот запах действовал успокаивающе.

Тропа пошла по склону. Ветер стал сильнее. Кончились высокие травы, исчезли поляны с цветами. Везде был камень, покрытый мхом. Корни деревьев широко раскинулись по сторонам, но не могли найти опоры, кроме мелких расщелин. Дима всё чаще поглядывал вверх.

Внезапно послышался треск. Дима рванулся вперёд, но огромная ветка падающего дерева ударила его по голове. Бобка не видел этого, его откинуло волной воздуха. Вскочив, он подбежал к Диме и понюхал его лицо. Димина голова качнулась, и из‑под кепки вытекла струйка крови. От этого запаха Бобку замутило, ведь это была кровь его друга, и он тихонько заскулил. Вдруг ветер снова донёс до него ужасный запах, который так пугал его. Дима лежал непо­движно. Бобка услышал, как из-под лап страшного зверя осыпаются мелкие обломки камней. Его била дрожь, хотелось бежать отсюда, бежать с визгливым лаем, оповещающим всех об этом ужасе. Но его лапы словно приросли к земле. Бобка отполз под ветви упавшего дерева и замер.

Выйдя на тропу, медведь остановился и долго не решался приблизиться к лежавшему человеку. Запахи железа от прибора, дыма, пропитавшего одежду геолога, и собака остановили его. Правда, собака была одна, и такая маленькая, что ему ничего не стоило накрыть её лапой.

Осмелев от того, что человек лежал неподвижно, медведь пошёл в его сторону. Страх накатывал на Бобку волной, но когда расстояние между Димой и медведем сократилось до нескольких метров, Бобку охватил ещё больший страх за беспомощного человека, который выручал его из всех бед, ласкал, приносил ему котлеты на бумажной салфетке. И сейчас к нему подбиралось то страшное, чего Бобка боялся больше всего на свете.

Когда медведь наклонился над Димой, Бобка вскочил на дрожащие лапы и вцепился в его толстую задницу. Сердце готово было выскочить из груди, вонючая шерсть забила пасть. Он успел отскочить, когда медведь начал поворачиваться, и только услышал, как рявкнул зверь и мимо просвистела огромная лапа. Ещё прыжок на врага. На третий раз Бобка не увернулся, ведь он не был охотничьей собакой, натасканной по такому зверю. Оглушённый, он отлетел в сторону и упал в кусты, но, очнувшись, снова пополз к медведю. У него всё смешалось в глазах, он почти перестал ощущать запахи. Но там лежал его друг, и долгом маленькой собаки было не допустить до него медведя.

На вершине перевала зашумели камни. Медведь поднял голову. В ту же секунду раздались выстрелы, и зверь упал, уронив голову на Димину грудь. Но Бобка не слышал выстрела. Вцепившись в последний раз во врага, он всё крепче сжимал свои челюсти.

Бобку хоронили как героя, над его могилой с холмиком из камней раздался залп из пяти ружей, ракетницы и двух пистолетов. Сверху на огромном обломке диорита геологи выбили молотками: «Бобка — друг геологов». Через полчаса с перевала тронулся маленький караван. Покачиваясь, на лошади сидел обвязанный бинтами Дима и шептал разбитыми губами: «Ах, Бобка, Бобка, не удалось нам с тобой пожить на Кельбесе».