Дар видеть чудеса
Самое первое в жизни воспоминание: уходящие куда‑то вверх, в бесконечность деревянные рейки кроватки - и оттуда, сверху, приближается необъятно огромная добрая родная борода… Папа.
Конечно, для меня Николай Беляев в первую очередь папа, отец и только потом поэт. Вместе с тем, мне трудно разделить эти понятия, отец и его стихи были всегда - и были неотделимы. Я росла не столько на них, сколько посреди них. (Недаром до сих пор жива у меня фраза: «Это что‑то то ли папино, то ли из классики».) И стихи вообще тоже присутствовали всегда, как естественная стихия. Они звучали дома - много, разные и детские тоже, но больше взрослые. Не то чтобы я думала, что пишут все - я об этом не думала. Но и мои первые стихи записывал папа, я была слишком мала и даже не помню этого.
Зато хорошо, на всю жизнь запомнилось, как он учил работать со стихом - без дидактики, спокойно, к слову показывая «внутреннюю механику и метафизику», предлагая попробовать то одно, то другое, в меру одобряя и отмечая слабые места.
А теперь уже моя дочь вовсю играет словами и рифмует как дышит. И не так уж важно, останется ли это с ней на всю жизнь - важно, что оно есть сейчас.
С родителями мне повезло необыкновенно. Во‑первых, они очень меня любили и запас этой любви неиссякаем. Во‑вторых, папе тоже необыкновенно повезло с мамой - в ней уникально сочетаются мудрость и юность души. Авантюризм - это у нас вообще семейное, но я не представляю, что было бы с отцом (не говоря уже обо мне) без её любви и поддержки, бесстрашия и лёгкого отношения к трудностям, без её тёплого чувства юмора. Вместе они создавали вокруг себя удивительную атмосферу.
…Детское ощущение дома, где тебя безусловно принимают, где умеют шутить совсем необидно, где часто‑часто гости и это всегда праздник, где бесконечные разговоры. Ощущение осталось со мной на всю жизнь - и гораздо позже пришло понимание того, как много дали совсем ещё малой мне эти разговоры, за поворотами которых так здорово наблюдать, хотя тогда понятна была то малая их часть, то совсем чуть‑чуть, то ничего уже не понятно - лишь интуитивно угадывалось что‑то зыбко знакомое…
В детстве я была уверена, что папа знает всё на свете. Половину всего он знал как геолог, а остальное - как поэт.
Николай Беляев очень хороший поэт - и это много. Когда он умер, кто‑то сказал даже: «Он был великий поэт». Преувеличение это совершенно искреннее (папа посмеялся бы, он умел над собой смеяться), но я с осторожностью отношусь к таким вещам. Мне думается, что дорогие нам люди не станут хуже, просто оставаясь собой.
Иначе получается как в мемуарах штурмана у Стругацких: «Почему они у вас все такие милейшие и превосходнейшие? Нет, они действительно, наверное, хорошие люди, но у вас их совершенно нельзя отличить друг от друга.»
Отцу и самому свойственно было такое отношение. В 1981 году в рецензии на «Казанскую тетрадь» Давид Самойлов пишет: «Николай Беляев любит людей «зрячей любовью», он знает их пороки, но не они окрашивают для него человеческую личность. Он не судья, он - собеседник, он в «таинстве общенья» постигает природу поступков и идей.»
И я ни в коей мере не идеализирую отца - да и незачем. Как у всякого, у него были свои недостатки, да и вся та авторитарность, которой совершенно не ощущали АРСовцы, досталась нам с братом. И в некоторых вопросах - в том числе поэтических - мы категорически не сходились; некоторые стороны меня он упрямо отказывался признавать существенными… Главное не это.
Для меня главным остаётся та его доброта и любовь, которыми пропитано было всё моё детство, то ощущение надёжности, когда я ехала на его плечах - и мир был незыблем. Тот Пушкинский день, 6 июня - мой День Рождения,- когда, выступая, он вынес меня на руках к микрофону и сказал: «Вот лучшее моё произведение!»
Для него главным всегда была Поэзия. (Он часто говорил, что поэзия и любовь - одно.) Я не встречала человека, настолько влюблённого в поэтическое слово, как отец, так щедро готового делиться этим сокровищем и так умевшего показать красоту его граней. И - особый талант - обо всём на свете он умел говорить стихами и через стихи.
Особенно мне запомнился случай: уже в Ворше он повёл в маленький поход на одну ночёвку небольшую компанию из моего класса. Ночь была холодная, и большую её часть мы все просидели у костра. И вот тогда я поразилась, насколько легко и свободно он мог поддержать любой разговор поэтически, вне зависимости от того, насколько близки или чужды поэзии его собеседники. Легко говорить с людьми заинтересованными. У моих одноклассников, прямо сказать, стихи ассоциировались исключительно со школьной зубрёжкой. Однако отец совершенно естественно общался на их темы своим языком, глубоко и неожиданно эти темы развивая и поворачивая - что произвело, конечно, сильное впечатление, и не только на меня.
Если говорить о поэтической судьбе отца, то не без сложностей, но в целом её можно назвать вполне благополучной. Его достаточно много печатали, его публикации получали благожелательные отзывы таких поэтов, как Марк Соболь, Константин Симонов, Давид Самойлов, Евгений Евтушенко, Александр Межиров, Александр Кушнер и других. И вот что важно - многие отмечали именно человечность его и его стихов.
«Он сам занятнее и мудрее своей книги»,- говорит Марк Соболь в 1968 году в «Комсомольской правде». Через год Евгений Евтушенко почти повторяет его слова: «Человеческая зрелость Беляева иногда выше его художественной зрелости».
В это время уже написаны и «Сосна», и прекрасная миниатюра:
***
Над площадью звезда ночная зажжена.
Как пусто, холодно, как ветрено и сыро!
Лишь на вокзалах так обнажена
трагическая бесприютность мира.
Однако зрелость поэтическая растёт, и тридцать с лишним лет спустя литературный обозреватель журнала «Октябрь» и сотрудник «Литературной газеты» Александр Яковлев пишет: «Стихотворения Николая Беляева - редкий в наши дни пример согласия слова и человеческого сердца, этого тихого диалога, на котором изначально строилась русская поэзия».
Рискну сказать, что был у него талант больше поэтического - дар огромной человеческой доброжелательности. Николай Беляев, как никто другой, умел сказать необидно вещи, казалось бы, беспощадные в своей честности. Доброжелательность, искренний живой интерес к людям, широкая эрудиция, отсутствие жадности к благам или славе, готовность выслушать и помочь - вот составляющие его личного обаяния. (Наверное, оттого он был таким замечательным переводчиком - ему интересно было почувствовать другого в слове и выразить его душу.) При этом в отце причудливо сочетались одновременно проницательность, глубокое видение человека и удивительная наивность.
Именно поэтому тянулись к нему самые разные люди и так ценили и любили его АРСовцы. Именно поэтому Казань помнила и ждала, что он вернётся - хотя сам он и не думал об этом. Иногда мне кажется, что именно упорная вера друзей и читателей Беляева в его возвращение неявно подтолкнула обстоятельства, сделавшие это возвращение возможным - благодаря вице‑президенту Академии наук Татарстана Наилю Валееву, искавшему материалы об Алексее Аникеенке и узнавшему про папину книгу. И всё завертелось: Валеев связался с Беляевым, издал книгу - а в итоге добился выдачи поэту квартиры. Папа вернулся в Казань.
В последней книге стихов Беляева есть написанные в 2006 году строки:
Счастье - было, но за жизнь - минуты.
Чуда не случилось почему‑то…
Горькое признание - однако я с уверенностью могу сказать, что горечь эта, порождённая усталостью лет и болезнью, есть лишь временная слабость, призма, искажающая взгляд назад, в прошлое. Она решительно не была свойственна отцу.
Николай БЕЛЯЕВ
***
Ю. В. Казакову
Прекрасна жизнь! - пока она в запасе,
как зимний, солнцем ослеплённый день.
Дыши, броди по снегу, удивляйся.
Прекрасен труд. Благословенна лень.
Не в прошлом веке, не в грядущем - счастье.
Оно - в тебе.
Но - ощути, посмей!
Прекрасна жизнь! - и тёмный голос страсти,
и голоса играющих детей.
Мы ничему цены не знаем сами.
Что было, будет - до и после нас?
Смотри весёлыми, голодными глазами -
всё это в первый и последний раз.
В тебе самом и мера, и сознанье,
и вера в чудеса, и знанье - без прикрас.
Беляев умел быть счастливым, видеть сложность жизни - и всё‑таки радоваться ей, людям, книгам и музыке, миру вокруг. И видеть чудеса. Своё возвращение, кстати, он тоже считал чудом.
Эти радость и восхищение миром на протяжении всего творческого пути светятся в папиных стихах.
Очень больно и очень не хватает его.
***
Н. Н. Беляеву
Беззаветно влюблённые в слово
до поры позабудут о том,
как молчанье карает сурово,
как надломлен заброшенный дом.
Им любые мученья - ступени,
и любая отрава - питьё.
Что ж подкашиваются колени,
нарастает в груди колотьё?
Ты постой, не казни осужденьем!
Свято слово - ему не перечь.
Только снова грешит повтореньем
Моя косноязыкая речь.
Этот мир, бесконечно звучащий,
весь объять не дано, не дано…
Но - синонимы, скрытые в чаще!
Но подтексты, угрюмо молчащие,
но созвучия… Но… Но…
Беззаветно влюблённые в звуки
Разливаются как соловьи,
Протянув к остающимся руки,
Уходя по дорогам любви.
Следите за самым важным и интересным в Telegram-каналеТатмедиа
Нет комментариев