Демон третьей категории

Утром, 31 декабря, Яша Веточкин стоял у витрины нового магазина «Дольче энд Габано», откуда на него пялились слепые манекены в одежде мышиных цветов из новой коллекции двух мистификаторов. Рядом с ними рождественские красные розы, украшавшие витрину, удивляли свежестью. Через дорогу военный оркестр играл джингл белс, капельдинер пританцовывал и подпевал тромбонам, которые вели тему.

Третий день шёл снег, и утренний город напоминал картину халтурщика-импрессиониста; из припаркованного джипа диктор какой-то радиостанции рассказывал про выборы в США.

Веточкин, провинциальный графоман, приехал в N неделю назад, путешествуя вдоль Волги, безуспешно надеясь найти материал для нового романа. За месяц поездки стало ясно, что творческий кризис, начавшийся сразу после того, как его рассказ «Идиоты смеются» был забракован журналом «Вестник сюрреализма», не закончился, и что пора уже уходить в журналистику — последнее прибежище писателя.

Накануне Яша напился в баре «Ща», который ему порекомендовал старый приятель художник Чига. В его досье, которое, по слухам, до сих пор лежит в архиве известной конторы, имеется характеристика: «один из лидеров местной богемы, постмодернист с уклоном в сторону эстетического эклектизма».

В «Ща» Чига познакомил Яшу с главным редактором популярного издания «Котёл» Анной Пуришкевич-Заслонской — царицей и богиней местных «акул пера». Она пришла со своей свитой — детским писателем Егором Назибовым, поэтом-романтиком Игорем Бикбамбаевым и виолончелистом Анваром Чардашевым.

— Это очень серьёзные люди, — инструктировал Яшу Чига, пока они сидели за барной стойкой и пили коньяк. — Могут тебя сделать нобелевским лауреатом, а могут... — Чига сделал известное движение руками. — Столько карьер поломали... но некоторым иногда везло... Мафия не мафия, но люди авторитетные, рецензии пишут... Вон тот, с улыбкой кота, у них по музыке главный — весь в медалях, говорят, ему сам Путин вио­лончель от Страдивари прислал... Тролль с приблудами — этот по художке, выставки там, то сё... У него три музея и связи с Сотбис. Косит под детского писателя, чтобы налоги не платить... Правильный поц — две мои картины в Англию отправил на пополаме...

Чига уважительно выпил и заказал ещё две порции, закурил.

— Анна мочит поэтов с писателями, в основном поэтов, потому что сама пишет... тоже вся на тэффи и букерах... Волосатый с гитарой не при делах, он им песенки поёт и на шарманке играет... Ну, там, крышует оставшихся бардов. В общем, расклад такой: Пуришкевич у них, типа, дон Карлеоне, троица — палачи, а «Котёл» — место казни...

На сцене играли джаз, две порции коньяка были выпиты, и Веточкин решился:

— Мне кажется, вчерашние три страницы неплохо написаны, и в принципе...

— Тебе кажется? Она сечёт, не читая... Ладно, по­шли... — Чига затушил сигарету.

Анна Пуришкевич-Заслонская улыбалась. Веточкин вдруг понял, что в этой улыбке легко пропасть, а появиться вновь уже в качестве заведующего руб­рикой объявлений в газете «Вечерний Шадринск». У него дёрнулся глаз.

Чига поздоровался с «палачами» за руку, с Анной — расцеловался по-русски.

— Вот, Анна Павловна, знакомьтесь — Яков Веточкин, начинающий прозаик из Томска. Узнал, что вы тут, и принёс на ваш суд... Яша, что ты принёс?

— Главу из романа «Кукушки молчат»... Небольшую, четыре тысячи знаков.

Чига тихо удивился:

— Не моё, конечно, дело, но почему они молчат?.. Хотя, амбивалентно... Итак, он принёс на ваш объективный суд отрывок из романа «Кукушки молчат».

Анна смотрела на Веточкина, не переставая улыбаться. На сцене Глюкоза пела «А снег идёт...»

— Наша редакция не рецензирует главы из ненаписанных романов и обрывки гениальных мыслей. Даже если мы и прочитаем ваши две страницы, мы не сможем понять, почему кукушки у вас молчат.

— Анна Павловна, мы же сейчас не в редакции, куда, говорят, попасть нереально... — настаивал Чига. — Не линчуйте гостя раньше времени, целую главу человек написал о птицах... Не боитесь про…рать нового Пелевина? — Чига считался свободным художником и время от времени позволял себе разговаривать с государством попросту.

Анна Павловна махнула ему рукой:

— Подожди... Посиди пока с мальчиками, мы сегодня пьём «бурбон»... Ладно, присылайте вашу главу, — из большой сумки LV она вынула «Котёл» и протянула Веточкину, — там адрес почты, посмотрю ваш шедевр.

Всё произошло за минуту. Взглянув на текст, Анна Павловна перестала улыбаться:

— Вы что, до этого в жёлтой прессе работали? Что за пошлый сюжетик? Знаменитую поэтессу бросил замминистра, и она в отместку написала лонгрид про то, какое он говно... Что за бред? И причём здесь кукушки?

— Согласен, я уже чиновника поменял на музыканта, и не успел поправить... Там сразу заиграл подтекст, в котором уже видно, что кукушки скоро появятся.

Пуришкевич-Заслонская что-то сказала на ухо Бикбамбаеву, тот кивнул, и она продолжила:

— А язык? Это что за фраза: «Аэропорт обессамолётел»? Где вы нашли это слово?

— Сам придумал. Ну как же, по сюжету закрыли ­аэропорт, и самолётов не стало. И он обессамолётел... Ну, типа, город обезлюдел, а аэропорт — обессамолётел.

— Да, это понятно... Дорога — обезмашинела, а полка обескнижела... Гениальная схема... В общем, я бы не советовала вам писать книги, — троица важно закивала головами. — У вас же есть, наверное, другая профессия?

— Не ваше дело... — Веточкин встал и направился к бару. Заказал бутылку водки и стакан томатного сока. Подошёл Чига.

— Ну, ты, чувак, жжёшь! Она же сама стихи пишет, а ты ей про брошенную поэтессу... Другого ничего не было? Разливай... И не расстраивайся, пиши письма...

На следующее утро Яша Веточкин стоял у витрины магазина «Дольче энд Габано», и его мучала жажда. Город занесло снегом, красно-синяя толпа Санта-Клау­сов брела по сугробам, выискивая жертвы праздника.

Из соседней подворотни вышел местный бомж по прозвищу Композитор, он был похож на спившегося Элтона Джона. Увидев Веточкина, Композитор хрипло запел, подражая Армстронгу:

— Хелло, Долли, велл, хеллооу, Долли!.. Чувак, дай сто рублей бывшему солисту симфонического оркестра!

Не получив ответа, бомж заглянул Яше в глаза и обнаружил в них печаль, которая присутствует у некоторой категории граждан по утрам, и поменял тактику:

— Что за день такой? За два часа ни копейки не заработал — эти клоуны всю клиентуру распугали, — он кивнул на Санта-Клаусов. — Вырядились, дешёвки... Профессионал должен работать в одежде, вызывающей доверие клиента...

Композитор был одет в женскую шубу из искусственной лисы, вязаную ушанку с надписью «СССР» и ботинки «прощай, молодость». Вокруг шеи был намотан зелёный шарф.

Он заговорил душевно, внимательно наблюдая за Веточкиным:

— Хороший человек, угости пивом — вчера выпил с приличными людьми, голова болит...

Услышав про «вчера», Яша открыл сумку и показал Композитору бутылку бурбона, которую ему перед уходом из бара прислал с официантом детский писатель.

— Пойдём куда-нибудь, ты лучше знаешь... Только скажи мне, почему после попойки с «приличными людьми» всегда болит голова?

Композитор засуетился — почувствовав выпивку, организм пульнул эндорфинами.

— Не знаю, хороший человек, — она у меня с утра болит всегда. Тут есть столовая недалеко — там будет удобно, — уже на ходу ответил он. Снег продолжал идти.

«Столовой» оказалось заведение в переулке под названием «Бистро № 2».

Дверь была занесена снегом, и прежде чем войти, пришлось поработать лопатой, стоявшей у двери. Войдя, отряхнули себя веником, висевшим у гардероба, в котором никого не было. Не раздеваясь, прошли в пустой зал.

В наличии имелись винегрет с селёдкой и сосиски с зелёным горошком — всё это подавалось на тарелках из фольги.

Выпив коньяка и закурив сигарету без фильтра, Композитор протянул руку:

— Владимир Семёнов, из бывших...

Произнесено это было с интонациями белого офицера, который с 1917 года в глубоком подполье несёт свою службу делу контрреволюции.

— А ты, я вижу, писатель? — Семёнов пододвинул Яше пустой стакан. Веточкин удивился и, подумав, налил ему совсем немного. Клошар задумчиво посмотрел на него и пить не стал. Писатель не обратил на это внимание.

— У меня что, на лбу написано? Как догадался, святой человек?

Семёнов ответил не сразу, он смотрел на стакан, размышляя.

— Нас этому учили на первом курсе... Я — бывший демон на договоре, работал в Москве. Среди людей был известен как музыкант театра оперы и балета. Был послан на планету Земля, будоражить людские души игрой на альте...

Яша читал в юности роман Владимира Орлова «Альтист Данилов». Это были два журнала «Новый мир», серо-голубые, с завитыми, как на бигуди, углами обложки, которые стали вдвое толще от многократного чтения. Прочитав роман, он случайно оставил его в кафе «Отдых» в Совпартшкольном переулке.

Композитор продолжал рассказывать:

— Командировка оказалась изначально провальной — наверху не учли, что близкий контакт с человеческой музыкой негативно отражался на демонах. Вот и я в результате запутался в алгоритмах человеческих коммуникаций, начал пить и завалил участок… Из демонов меня разжаловали в «жители планеты Земля плюс» — с возможностями демона третьей категории. Гражданство, ясно, оставили наше.

Семёнов поднял стакан, продолжая:

— С работы попёрли, халтур было мало, пришлось продать квартиру в Москве, в надежде уехать в провинцию и устроиться там каким-нибудь учителем в музыкальной школе. Но мне не повезло — все деньги проиграл в казино, глупо понадеявшись на остатки демонических фокусов — в запое был.

Семёнов наконец-то выпил коньяк и стал закусывать, забрав тарелку с винегретом у Веточкина.

— Что, не помогла магия? — мстительно спросил Яша?

— Не помогла, — жуя, ответил Семёнов, — все казино в Москве в тот год вдруг одновременно стали использовать очень эффективные технологии защиты от демонов. Я подозреваю, что наши их сами и поставили.

Вытерев губы салфеткой, демон стрельнул сигарету, за окном шёл снег.

— Получается, в тебе ещё что-то осталось от мага?

Семёнов удивился:

— Какого мага? Говорю же, я — демон. Маги — это которые фокусы в домах культуры показывают... Мессинги, Акопяны... Но, в целом, так, по мелочи… — в смятение привести кого-нибудь, или там, в душу влезть. Иногда беру такие заказы от клиентов за небольшой гонорар, признаю... Но финансирования я теперь лишён, как «бывший», вот и приходится брать халтуры…

Он изрядно затянулся и затушил сигарету в пепельницу, сделанную из пластиковой бутылки:

— Ни тебе в будущее заглянуть, ни в Анды слетать, зарядившись энергией грозовых туч...

— Меня, как писателя, заинтересовала методика вашего доктора по совращению душ, не могли бы поделиться по дружбе? — Яша поднял бутылку. Семёнов кивнул, разрешая писателю налить, теперь он был похож на профессора, читающего лекцию любимым студентам:

— Метод простой, знаете ли — дать жертве денег. Я думаю, вы тоже этим пользовались — распространённый древний обычай, но этот аферюга умудрился написать докторскую, и в учебники она вошла как «методика доктора Мола».

Семёнов выпил и на выдохе быстро заговорил:

— Идёт снег, писатель... Я хочу в четвёртый слой, к своим, мне здесь надоело... Вокруг остались тени, лживые люди, командировка затянулась... А снег идёт уже третий день, так бывает редко... По контракту, начиная с первой секунды четвёртого — можно подать заявление на восстановление... Условия, — он вытер рот салфеткой и стал загибать пальцы: — Шесть душ загубить, три — совратить, используя методику доктора Мола, и организовать потоп — один. Какого масштаба потоп — не уточняется, поэтому тут просто... А вот с душами проблема — их ещё в девственном состоянии перекупают конкуренты различных конфессий, а нам остаётся лишь испорченный материал, губить который запрещено по трудовому кодексу... На подачу заявлений даётся ещё четыре дня, после этого похолодает, и снегопад прекратится. Он должен идти семь дней, не переставая... Если снег перестанет раньше, — все поданные заявления рассматриваться не будут.

— Успеешь? За четыре-то дня?..

Демон задумался.

— Если с завтрашнего дня уйду в завязку, то должен успеть. Задачка из учебника... Лишь бы Канцелярия на связь вышла... И снег...

Демон устало кивнул, он думал о том, что обязательно бросит пить с первого января.

На следующий день Яков Веточкин вернулся в Томск, а в городе N снег шёл ровно семь дней, пока не наступили морозы.