Дом улыбок

Автор многих книг для взрослых и детей, пьес и песен, заслуженный деятель искусств Татарстана, лауреат Государственной премии РТ им. Г. Державина, литературных премий им. М. Горького и С. Сулеймановой, а также международной премии «Золотое перо Руси».
В Татьянин день, 25 января, — 75-й день рождения Бориса Григорьевича.

Дом улыбок

Он только кажется обыкновенным, этот старый дом на углу.
Коридоры, и лестницы, и лестничные площадки, и стены с облупившейся краской, и дверные звонки и ручки, и сами двери с подозрительно взирающими на гостей глазками — всё это только для случайного взгляда.
На самом деле там нет ничего, кроме затемнённого зрительного зала с потёртым красным плюшем на креслах и пёстрым занавесом перед маленькой сценой.
И никого кроме Улыбок, что давным-давно живут за этим занавесом, за малиновыми кулисами, в крошечных комнатках, которые называются «артистические».
Они ждут дождя. Как только на дворе начинается дождь, в доме начинается концерт, о чём и объявляет Улыбка-До-Ушей. И Улыбки одна за другой выплывают на сцену, где немедленно расцветают яблони и груши и сквозь туман над рекой всё же видно, как на высокий берег выходит девушка Катя. Река под луной серебрится, и не вполне ясно, движется вода или нет; тихо так, что не слышны даже шорохи, и это не потому, что звуковая плата не тянет. И уже заметен рассвет, и всё вокруг становится голубым и зелёным, и небесного цвета шар крутится-вертится над головой и хочет упасть, как письмо, но не по электронному, а по городскому адресу. И вот она улица, и вот он дом, где резной палисад с прибитым у калитки почтовым ящиком, и бедолага чёрный кот, которого все так не любят, и пожилой клён, что стучит веткой в стекло и приглашает погулять. Погулять под уже оранжевым небом, от которого сами того не желая рыжеют, и море неподалёку, и невесть откуда взявшийся верблюд, и мамы с ребятишками, и каштан, что цветёт на бульваре, и полные кефали шаланды у причала. А по соседству, в городском саду, вовсю играет духовой оркестр, и на скамейках полный аншлаг, и лает на проходящую цирковую труппу Моська, и ворона на еловой ветке что-то держит в клюве, и вряд ли это «сникерс». Затем небеса темнеют и в сумерках зажигаются окна, под которыми хорошо мечтать и которые можно читать как книги — особенно если ваши глаза ещё не разучились видеть сквозь слова, как через стекло. И через невидимую форточку на ладонь к клоуну в чёрном трико слетает невидимый голубь, и рвутся, оставаясь целыми, газетные листы, и вполне может быть, что из волшебного цилиндра на столике вслед за канарейкой выпорхнет чемпион по борьбе сумо...
А когда наконец дождь кончается, то заканчивается и концерт, и Улыбки покидают маленькую сцену.
Ужасно жаль, что зрители здесь редкость.
Для случайного прохожего старый дом неотличим от прочих и необитаем, как одинокий остров в океане. И прохожий плывёт мимо, держа курс на одному ему видный маяк, и не бросает якорей, и не глядит в бинокль, и не отмечает дом-остров точкой в своей лоции, и даже не оборачивается.
Хотя если бы оглянулся, то увидел бы в окнах столько дружеских Улыбок сразу, сколько ему, может быть, уже никогда не встретить.

Дни и свершения Бульки Великодушного

...И был когда-то Булька маленьким, и не находили в нём ничего удивительного, ибо щенок был как щенок — только белой отметиной на лбу от других отличался да нравом кротким: к прохожим не приставал, с товарищами по школе дворовой ладил, болонок за хвостики не дёргал и даже с котами не дрался и не то что за ногу Ваську или Мурзика цапнуть — ни на тополь во дворе, ни в подъезд, ни в окошко подвальное не загнал ни разу.
А когда сенбернар чужой, в две дворняги ростом, разре­шенья не испросив во двор заскочил, не стал Булька кидаться на него пустобрёхом, как всякий бы на его месте сделал, а в сторонку отведя потолковал с чужаком по-хорошему. И хоть глядел пришлый поначалу зверем и пасть щерил, а только проговорили они час без малого, и покинул чужак двор невредимым, без клочка шерсти выдранного, без уха порванного, без царапины единой и с полным к Бульке уважением; да и свои во дворе все целы остались. А сенбернар этот многажды потом Бульку на иные улицы соседей мирить звал, и всякий раз ходил с ним Булька, поелику никому в добром деле отказать не мог — не то что сенбернару или мастифу, но даже и волчаре залётному.
И явились к Бульке однажды водолаз Кусто, из пруда не выгонишь, и боксёр Клей, прицепится — не оторвёшь, и заспорили чуть не до драки, кому самая ранняя косточка, что дворничиха по утрам выносит, доставаться должна, ибо в равной мере преданно оберегали они двор свой. И сказал им Булька: а что бы вам в очередь, на чёт и нечет дни поделивши, этой косточкою не владеть? И то­гда боксёр, на число дней в году указав, возразил, что одному из них при таком раскладе на косточку менее достанется. И молвил Булька мудрый: да разве жизнь у нас на Новый год заканчивается? Пусть будет нечётный из вас чётным в году бу­дущем… И ушли от Бульки друзь­ями былые недруги, и кабы были бы у них акваланг да перчатки боксёрские, то без слов дали бы друг другу попользоваться; и разнеслась весть об этом по домам и дворам, квартирам и дачам, пустырям и подвалам, и умножилась слава Булькина.

Иллюстрация Ксении Власовой
И было так, что три дня во рту у Бульки росинки маковой не водилось, и подошла к нему девочка Люся Тузикова, что из гимназии своей номер сорок восемь через магазин шла с рюкзачком заплечным и сумкою тяжёлой, и сказала: постереги, пёсик, сумку мою, а я к подружке на седьмой этаж за учебниками сгоняю. И не час не два ждал её голодный Булька, и кружилась голова его от ароматов, что из сумки приоткрытой шли, но сжал он зубы, и терпел, и поста своего не покидал. И ко­гда вернулась Люся, то лежала на месте своём вся до единого грамма колбаса ея. И взяла девочка сумку, и ушла спасибо не сказав и не поняла даже, дитя рослое, да несмышлёное, что чудо ей подлинное явлено было.
И взялась на улице невесть откуда машина душегубская, и громом из палок железных поражён был люд собачий, а кто не поражён, тот убегал и в страхе жестоком сидел в овраге под кустом или в сарае заброшенном. И на целый день пропал тогда со двора Булька, и не ведал никто где он: слово ли заветное заступникам небесным творит или слёзы роняет об участи сотоварищей своих, а только как вернулся он к вечеру, то раздал всем знакомым и незнакомым, на сколько хватило, нашейники железные с буковками, и стали разом домашними все псы уличные до последней шавки, и машина судьбы, нос отворотив, с той поры мимо проскакивала.
И оставила где-то соседка Булькина, старушка старая Евдокия Ивановна, пакет целлофановый с рыбою копчёной, и вспомнила о том только к дому подходя, и заплакала горько на скамейке у палисадника, ибо не по силам было ей возвращаться в такую даль. И услышал Булька, и спросил: о чём плачешь ты, почтенная женщина? И поведала ему старушка о своей беде, и сказал ей Булька: не плачь, бабушка, горю твоему помочь можно. И пошёл на запах от рук её, точь-в-точь овчарка пограничная, и отыскал потерю в магазине гастрономическом на подоконнике, куда кошка местная жадным глазом уже целилась, и доставил назад владелице пакет целлофановый. И возрадовалась та, и отдала в знак благодарности Бульке рыбку одну, и вкуснее яств заморских показалась та рыбка Бульке щедрому и товарищам его, ибо за благое дело и от чистого сердца подарена была.
А когда приходилось Бульке пропитания ради в сторожа на склад наниматься, то учили его бывалые псы: вот уйдёт хозяин, а ты найди себе местечко поукромнее, ложись да и дремли себе спокойно, потому не зря говорят исстари, что солдат спит, а служба идёт. Но не таков был Булька, чтобы дело своё не на совесть исполнять, и глаз до утра ни разу не сомкнул, а после услыхал рядом шорох да стук — и вора, что за добычей лёгкой в окошко лез, узрел. И говорил ему вор ласкательные слова, и ругательные тоже, и банку с ветчиной консервированной сулил, а только не шелохнулся в ответ Булька — лишь глядел с укоризной да улыбался слегка во все зубы острастки ради. И устыдился вор, и отправился несолоно хлебавши восвояси, а допрежь того ещё и стекло выставленное самолично на место возвернул.
Скромен же Булька был без меры, и уже сед и всюду славен будучи, ни перед пекинесами, ни перед дворнягами не задирал носа своего, и не то что носа, а и ноги где попало не задирал, и ни одного столба придорожного от него не подвяло, а только кустики сорняковые от дороги вдали, да и тем всякий раз шепнуть не забывал в утешение, что ни корысти какой, ни вражды к ним не имеет.
А когда наступил день урочный и исчез старый Булька со двора насовсем, никого не упредив, то долго ещё в переулках осиротелых пересуды шли: бродит ли он теперь по степям южным, отшельником ли живёт в краях суровых, летает ли в космосах далёких… А коли уж летает, на что многое показывает, то, конечно, не в корабле междупланетном, а сам по себе исключительно, ибо ангелам хитромудрости наши земные ни к чему.
О лучезарный Булька! Помяни меня в своих молитвах!

Шляпа и невидимки

Вокруг Степана Степаныча Шляпы полно невидимок.
Будильник Степана Степаныча завёл привычку делаться невидимым по утрам, когда его пытаются прихлопнуть ладонью, чтобы не верещал.
Невидимые тапочки заставляют Степана Степаныча шлёпать на кухню босиком. Что летом ещё куда ни шло, а зимой — прямиком к насморку.
Завтрак он ест безо всякого удовольствия, потому что солонка невидима.
Накормить кота обычно не удаётся, поскольку его нигде нет. Ко­гда же кот вдруг возникает в комнате — пропадает предназначенный ему кусок колбасы. Галстук невидим всегда; впрочем, это не слишком важно. Хуже с брюками. Степан Степаныч полагает, что выйти без них на улицу было бы с его стороны самонадеянно.
Его детей-невидимок почти никогда не видно дома, частенько — во дворе, а во время контрольных — и в школе.
На работе он часами ищет невидимые очки и авторучки. А также невидимые документы — слава богу ничего секретного.
Приглашать его в гости бесполезно. Потому что улица, которую он вознамерится найти, невидима. А если видима улица, то невидим дом. А если видим дом, то невидима квартира. А если видима и она, то невидим дверной звонок. А если звонок налицо и дверь открывается, то квартира за ней не та.
У Шляпы нет автомобиля, и Степану Степанычу даже не хочется его иметь. Но иногда, на автобусной остановке по пути домой, он завидует обладателям собственной машины. Потому что пешком далеко, а автобус Степана Степаныча — невидимка.
В магазинах он долго роется в портфеле в поисках невидимого кошелька. А когда наконец находит, то не меньше минуты таращит глаза, не видя купюры, которая только что была на месте.
Вечером он берётся за детектив и выясняет, что именно та страница, на которой он вчера остановился, бесследно исчезла.
Из-за пульта-невидимки он вынужден постоянно бегать от кресла к телевизору и обратно.
Засыпает Степан Степаныч поздно и сквозь дрёму слышит, как где-то на ветке всю ночь тенькает невидимая птица.
Сны Шляпе не снятся. А может быть, снятся, но невидимые.

Краткая история табуретки

— В незапамятные времена, когда табуретки были ещё дикими и обитали в лесах, ни одна из них и представить себе не могла, что когда-нибудь на неё будут запросто присаживаться. Случалось, конечно, что на зазевавшуюся табуретку слетала по пути с дуба на осину прапрабабушка нынешней белки или шлёпался, оступившись, прапрадедушка медведя, — но, согласитесь, это совсем не то, что сидеть постоянно. Табуретка бродила со своей стаей по потайным тропам, по полянам и оврагам, по берегам полноводных рек, и полностью зависела от себя самой, да ещё от того, удачно ли стая выбрала вожака. Наводнений она не боялась, так как неплохо держалась на воде, быстрые ноги уносили её от врагов и пожаров; вполне возможно, что табуретки так и не ушли бы из леса, если бы не затянувшееся на много лет нашествие жуков-древоточцев.
— На равнине табуретки подались к людям. Они бодрствовали день и ночь, оберегая древние стойбища, и легко управлялись с овцами, пока те вели себя пристойно. Когда же глупая овца предпринимала попытку удрать, табуретка быстро нагоняла её. Однако если к лагерю подкрадывался неприятель, табуретки только и могли что пинаться и ставить подножки; естественно, люди в конце концов предпочли собак.

Иллюстрация Ксении Власовой
— Когда человек изобрёл колесо, а затем повозку, табуретки не выдержали соперничества и с лошадьми, поскольку поднять могли гораздо меньше. Что касается скачек, то бега самих табуреток, которых из-за пыли почти не было видно, привлекали внимание привередливых зрителей недолго. А на спине скачущей табуретки не мог усидеть даже самый умелый наездник — он в конце концов приходил к финишу своим ходом и много позже скакуна. Но даже если жокей — или ковбой, объезжавший табуретку как мустанга, — всё же удерживался верхом, то приобретал такое количество синяков и шишек, что непременно пропускал следующие состязания.
— Древние греки, а вслед за ними и другие народы, весьма ценили незаурядные скоростные качества табуреток и использовали их как гонцов и почтальонов. Это было славное время. Благодарное человечество не раз запечатлевало образ стремительной табуретки в произведениях искусства. Обращаясь к ней, известный японский поэт эпохи Хэйан писал: «К милой моей // В хижину у заводи // Быстрее ветра неси // Слова любви // О легконогая!». Однако и из этой области табуретки были в конечном счёте вытеснены почтовыми голубями.
— Довольно долго они продержались вышибалами при трактирах, ярмарках и прочих местах массового увеселения людей. Но сюда в конце концов пришёл сам человек, располагавший не только нижними, но и верхними конечностями.
— Небольшая часть табуреток обратилась к другим редким специальностям — поводыря, барабанщика, артиста цирка, спарринг-партнёра для бегунов, исполнителя чечётки и цоканья копыт за сценой. Разумеется, полностью удовлетворить многочисленное племя всякого рода штучная работа не могла. Большая его часть снова одичала и, как в давние годы, бродила по полям и дорогам, вытаптывая посевы и пугая громким топотом путников. 
— Когда в Англии наконец появился футбол, табуретки возликовали. И действительно, поначалу футбольные матчи с их участием привлекли всеобщее внимание. Бегали они быстро, имели отличный дриблинг и точный пас, наконец, они превосходно выполняли штрафные удары. Однако соперники быстро нащупали их уязвимое место: табуретки начисто проигрывали борьбу за верховые мячи. Ко­гда противник стал чаще играть головой, табуреткам пришлось снова прибегнуть к подножкам. Которые приводили не только к срыву атаки, но и к резкому росту числа удалений. В конце концов табуреткам пришлось уйти и из футбола.
— Возможно, они, подобно многим обитателям Красной книги, исчезли бы совсем, но однажды юная табуретка подружилась с пожилой домохозяйкой. И обнаружила, что жить в доме у старушки совсем неплохо.
Конечно, и здесь имелись соперники в лице кошек, канареек и тех же собак, но табуретки проявили упорство и постепенно завоевали своё собственное место в человеческом жилище. В конце концов ни на ком другом люди не могли сидеть; попробуйте представить себе в этой роли кота или морскую свинку. Табуретки не царапаются, не делают луж, не точат когти о мебель и не устраивают концертов по ночам. Они не дерутся со стульями и шезлонгами, не лают по любому пустяку, не разносят блох и даже не просятся гулять. Они не будят вас чуть свет и не капают на вас сверху. Они ласковые, совершенно ручные и к тому же оказывают на хозяев целебное воздействие — спросите-ка самих себя, кто лучше всех помогает вам снять усталость!