Мама

«Вскоре родители уехали в Западную Сибирь на заработки, поэтому огромное влияние на формирование личности сыграла моя бабушка Антонина Николаевна Евдокимова. Она была потомком большого вятского рода Репиных, состоявшего в родстве с великим художником Ильёй Ефимовичем Репиным. Наверное, поэтому с детства я полюбила искусство, литературу, историю и родной город: одним из желанных занятий детства были прогулки по казанским улицам, где бабушка рассказывала «про старину». Окончила Казанский университет с дипломом журналиста. Долго работала на различных студиях телевидения в области рекламы, сейчас считаю себя свободным журналистом: пишу о том, что хочу, и туда, куда хочу. Самым значимым событием последнего времени стало для меня знакомство с жительницей посёлка Кильмезь Малмыжского района Кировской области Ниной Фёдоровной Брызгаловой, которая оказалась моей родственницей. Она показала семейные ценности: шали, подаренные Фёдором Ивановичем Шаляпиным своим двоюродным тётям - бабушке и сестре бабушки Нины Фёдоровны. Она же рассказала о том, что в родстве с нами также Михаил Евдокимов, Василий Шукшин.

Стараюсь быть достойной памяти славных предков».

Мама умерла в канун Нового года.

В Сибири, где она прожила пятьдесят лет, в это время стояли сильные морозы, но в день похорон температура смягчилась на одинна­дцать градусов - как будто сама природа выполнила последнюю волю покойной - чтобы провожающие её в последний путь не замёрзли,- даже после смерти она подумала о других, так, как и при всей своей жизни.

К своим восьмидесяти восьми годам она пережила всех своих по­друг, поэтому для нас, её детей, было не­ожи­данным, ко­гда дома начали раздаваться звонки с соболезнованиями от совершенно незнакомых нам людей: кто‑то ко­гда‑то жил с нею на одной улице, кто‑то встречался по работе, кого‑то свёл с нею случай.

- Хорошая была женщина,- говорили звонившие, и каждый вспоминал свою историю, ко­гда Надежда Николаевна Дресвянникова пришла на помощь в трудную минуту: кому‑то одолжила денег, кому‑то дала приют, кого‑то поддержала добрым словом…

- Мы с мужем только приехали в Урай,- рассказала Галина,- я только устроилась на работу в котельную на промбазе, как попала в больницу. Никто ко мне не приходил, муж меня бросил, а по­другами обзавеститсь не успела - словом, жить не хотелось… Но вот однажды санитарка принесла мне передачу со вкусностями и запиской от Надежды Николаевны. «…Скорее поправляйся, на работе тебя все ждут». А я ведь успела проработать там всего неделю и ни с кем ещё толком не познакомилась! Потом мне рассказали, что заменить меня на суточном дежурстве поставили Дресвянникову,- так она узнала, что я в больнице. По окончании смены сразу же пошла ко мне. И потом навещала. Приносила продукты, утешала… Наверное, благодаря её участию я пошла на поправку, но, главное, она вернула мне веру в людей.

Осиротевшей почувствовала себя и Лидия - семидесятилетняя женщина также со сложной судьбой. Мама часто зазывала её в гости, чтобы накормить повскуснее и дать с собой продуктов, ведь у Лиды пенсия маленькая, а помочь некому… Она даже наказала ей не тратиться на цветы, если придёт на похороны,- мол, она их не любит…

Это было неправдой,- на самом деле мама все­гда очень любила живые цветы, и где бы ни жила, обязательно разводила их в большом количестве. В шестидесятые, семидесятые годы полюбоваться её клумбой сюда, в пригородный район Урая, названный Первомайским, приходили люди не только с Первомайки, но и с другого конца города. И каждого мама одаривала маленьким букетиком цветов.

В тот поминальный вечер мы достали семейный фотоальбом. Рассматривая фотографии, пролистали её жизнь.

Репина‑Евдокимова

Надя была вторым ребёнком в семье­ Николая Георгиевича и Антонины Николаевны Евдокимовых. В селе Слудка Вятско‑Полянского района Кировской области проходило её детство. Дед был партийным, поэтому редко бывал дома - приходилось ездить по командировкам. Бабушку также, как образованную женщину, Советская власть привлекала к различным заданиям, например, она занималась переписью населения в Малмыжском крае. Мама была не старшей из детей, но самой тихой и работящей, поэтому вся забота о доме, по уходу за младшими сёстрами и брать­ями падала на её плечи. Неудивительно, что из всех пятерых детей только она осталась с восьмиклассным образованием,- в то время как остальные, подрастая, устраивали свою личную жизнь, выбирались в город и получали хорошее образование, она продолжала заботиться о семье­.

Не только покладистым характером отличалась Надежда среди братьев и сестёр, но и редкой белокуростью,- у остальных членов семьи, включая бабушку и деда, волосы были либо кудрявые чёрные, либо тёмно‑русые волнистые, а у мамы прямые ярко‑платинового цвета. Откуда взялся белый ген? Ответ на этот вопрос я узнала лишь в прошлом году, ко­гда нашла свою родственницу в Кильмези. Нина Фёдоровна Брызгалова, в девичестве Лялина, рассказывая о нашей родословной, обмолвилась об одной сестре моей пра‑пра‑бабушки, которая была яркой блондинкой. Но об этом мама, конечно, даже не догадывалась, так же, как и не задумывалась о том, кем были её предки, а ведь она была потомком двух славных вятских родов Репиных и Евдокимовых, давших Родине незаурядных предпринимателей, священнослужителей, врачей, военнослужащих, учёных, артистов, и наследницей не только их духовных традиций,- переправа через Вятку в районе Гоньбы (федеральная трасса), например, принадлежала одному из самых богатых людей Кильмезского края Николаю Михайловичу Репину, её деду.

- А кто то­гда об этом рассказывал? - удивилась она, ко­гда я однажды спросила её о нашей родословной, и вспо­мнила о том, как арестовывали её дядю - доброго, весёлого человека, которого любили все дети. Этот рассказ - иллюстрация к истории становления Советского государства, основанного на тотальном человеческом страхе. Маме было то­гда восемь лет.

- Несколько вооружённых мужчин вывели дядю Ваню из дома. Папа рубил в это время во дворе дрова. Я закричала: «Зачем вы уводите нашего дядю Ваню? Он хороший!» И бросилась к нему, но конвоир так швырнул меня в сторону, что я больно ударилась о землю: «Не сметь подходить к врагу народа!» А папа даже не посмотрел в его сторону,- так и не оторвался от дров…

Дядя Ваня не вернулся, пропали в сталинских лагерях и другие предки.

Страшные испытания постигли то­гда Вятский край. Ещё недавно его земли полнились многозвучьем знаменитых вятских колоколов, славивших Создателя с колоколен величественных храмов сёл и городов. Истерзанная коллективизацией, экспроприацией, мобилизацией и другими жесточайшими репрессиями, стонала и Слудка… Но, видимо, вместе с другими святыми, молил о ней Бога и мой прадед Георгий Дио­нисьевич Евдокимов, служивший в слудской церкви во имя Успения Пресвятой Богородицы до Октябрьского переворота и умерший там в разгар Первой мировой вой­ны. Каково было ему видеть, как в неко­гда процветавшем селе голодали дети, а величественную церковь, поражавшую любого на неё смотрящего великолепием внутреннего и внешнего убранства, её же прихожане сквернили и разоряли. Мама вспоминала: храм закрыли, но мы с подружками Женей и Оксей частенько заглядывали в его окно. Все иконы, хоругви, церковная утварь и сундуки со священническим облачением были свалены в кучу прямо на полу. Вещей было так много и всё было таким красивым, богатым, сверкающим золотом, серебром, каменьями, что у нас захватывало дух.

Однажды девочки обнаружили, что окно разбито. Надя попросила подружек помочь ей подняться и пролезть в оконный проём. Оказавшись внутри, она ахнула: кто‑то устроил в храме святотатство - разорвал рясы, опорожнился прямо на иконы. Девочка стала вытаскивать из храма иконы, которые могла поднять и протиснуть в сломанное окно. Потом церковь стали рушить, иконы растаскивать на починку заборов, выстилать пол в скотном дворе… Яркими пятнами они плыли по Вятке… А Надя вытаскивала иконы из грязи, выпрашивала их у тех односельчан, которые ещё не отважились пустить святыни в хозяйство, и приносила коке (на Вятке так называют крёстную мать). Антонина Гергиевна Евдокимова - сестра моего деда и дочь псаломщика Георгия, собирала в своей маленькой избушке принесённые племянницей святыни, отмывала их, складывала вдоль стен, так, что, кроме стола и кровати, в её доме больше ничего не помещалось. Вместе они вытащили из поруганного храма и крест. Антонина Георгиевна стала оплотом православия не только в Слудке, но и во всей округе - в богоборческие времена в её избушку, наполненную церковными святынями, приезжали верующие, чтобы молиться Богу.

Всего благодаря подвигу моей двоюродной бабушки и мамы было спасено от гибели не менее семидесяти икон слудской церкви. Часть их, а также крест, находятся се­го­дня в Никольском храме города Вятские Поляны.

Дядина помощница

В 1945 году маме исполнилось восемна­дцать лет - она стала взрослой девушкой, но по своему мировоззрению оставалась совсем девочкой - на­ив­ной и доверчивой. Не стал твёрже и её характер - всё так же она бросалась на помощь любому, кому была нужна. Неожиданно ей представилась возможность отправиться не только в большой город, но и на другой конец страны: в Днепропетровске жил бабушкин брат Анатолий Николаевич Репин. Он был учёным, занимался выведением новых сельскохозяйственных культур, впоследствии стал академиком и Героем Труда. Неоднократно за выведение новых, устойчивых к болезням и российским климатическим условиям, сортов кукурузы, пшеницы получал государственные награды. Но в то время заниматься наукой ему не давали семейные проблемы: заболела жена, и мальчик, взятый им из детского дома, оставался без присмотра. Анатолий Николаевич написал письмо своей сестре - моей бабушке с просьбой о помощи. Бабушка отправила на Украину свою вторую дочь…

Итак, вскоре вятская девушка, нико­гда до сего времени не покидавшая своего села, прямо с поезда окунулась в жизнь большого города. Вагон, чем‑то похожий на вагон поезда, но без паровоза и с железными рогами над головой, с оглушительным звоном подкатил к вокзальной площади - девушка впервые в жизни увидела трамвай. Следуя дядиным указаниям, данным в письме, она села в вагон нужного маршрута и по­ехала «до конечной остановки». Но трамвай почему‑то всё не доезжал до конца, а кондуктор через некоторое время брала с пассажирки новую плату. Через несколько часов, ко­гда у девушки кончились практически все деньги, выяснилось: маршрут трамвая кольцевой, и она проезжала нужную остановку уже много раз…

Потрясённая такой не­удачей, Надя, выйдя из трамвая, пошла куда глаза глядят, уже не надеясь на дядино письмо. Добрела до огромного каменного дома с лепниной на стенах. Она очень устала и совершенно была сбита с толку. Решила присесть на лавочке, чтобы отдохнуть и собраться с мыслями - спрашивать что‑то ещё у прохожих, выдавая своё колхозное происхождение, не решилась. Минут через пять массивная дверь одного из подъездов отворилась, и из него вышел… дядя.

Через полгода Анатолий Николаевич плакал, провожая Наденьку домой - как он будет без неё управляться с хозяйством, больной женой и приёмным сыном? Но делать нечего, сестра, то есть моя бабушка Антонина, затребовала дочь обратно - в Слудке она заведовала колхозными складами, а значит, постоянно «горела на работе».

А вскоре маму вновь «выписал» другой дядя, казанский, теперь уже папин брат Алексей Георгиевич Евдокимов. Он был известным в Казани врачом. Занимался наукой, преподавал в университете, служил в Железнодорожной больнице, был главным врачом‑эпидемиологом Горьковской железной дороги, вёл частную практику на дому. Как и днепропетровский дядя, был бездетен, но на его попечении, кроме больной жены, была её престарелая няня. Нина Константиновна происходила родом из вятской священнической семьи Сырневых. Её няня - то­гда уже девяностолетняя бабушка Екатерина Кожевникова, всю жизнь прослужившая в семье­ её отца, теперь сама была прикована к инвалидному креслу.

Позже Алексей Георгиевич оставил свою квартиру любимой племяннице. Туда после службы в армии приехал её жених Саша Дресвянников, будущий мой папа, с которым она дружила в Слудке ещё в детстве. Там родилась и я. А в середине шестидесятых родители по­ехали на заработки в Западную Сибирь.

Среди первопроходцев

В середине шестидесятых в Тюменской области нашли нефть. На её освоение съезжались добровольцы, прежде всего из нефтяных районов страны: Башкирии, Татарии. Они ехали не только за романтикой,- по‑настоящему длинный рубль мог спасти от полунищенского существования, в котором пребывало большинство советских простых тружеников.

Папа работал в то время в механических мастерских при Казанской железной дороге. Мама - горничной в единственной международной гостинице города. Несмотря на то, что они оба брались за всевозможные подработки - папа столярничал и плотничал на заказ, а мама стирала чужое бельё,- нашей семье­ из шести человек денег катастрофически не хватало. Муж маминой старшей сестры предложил папе выход: съездить с ним за компанию «на Севера». Через год компаньон вернулся - не выдержал сибирских трудностей, а папа вызвал к себе маму вместе со старшим моим братом, только что окончившим первый класс. Мы с сестрой остались на попечении бабушки.

Так моё детство разделилось на казанское и урайское. Эти части представляли собой два противоположных мира. Символом одного был наш старинный каменный дом в центре тысячелетнего города с полутораметровыми в ширину стенами, такой же вечный, какими то­гда казались и сама старая Ка­зань, раздольная Волга и яблоки на даче. Другого - ярко‑малиновое зимнее солнце, замороженное над тайгой, что начиналась метрах в пяти от нашего балка, тучи звенящего гнуса и грибы, растущие прямо на городских улицах. Правда, городом Урай можно было назвать то­гда с большой натяжкой - дома - сплошь деревянные, улицы - песчаные. Наверное, для того, чтобы я не забывала родителей, меня во­зили в Урай при каждом удобном случае по два‑три раза в год. «На постоянку» забрали после второго класса и вернули бабушке после восьмого.

Это были годы моего взросления, обретения себя и собственного места в жизни. Правда, с родителей то­гда хотелось брать пример не во всём. Например, я совсем не понимала маму: зачем ей надо помогать всем подряд, даже пьяницам, а от того, что родители пытались привить мне свою привычку к крестьянскому труду, и вовсе чувствовала себя несчастной: другие‑то подружки гуляют на улице в то время, как я копаю картошку на огороде, рву для кроликов траву. В Сибири они развили большое хозяйство: завели поросят, кроликов, кур, на отвоёванных у тайги огородах выращивали не только картошку и лук, как это было принято здесь до них, но и тыкву, капусту, репу, а в построенных папой теп­лице и парниках огурцы и даже томаты, что при тамошнем климате считалось чудом.

Краснеющие помидоры стали той ценностью, за которой однажды осенью повадился вор. Несмотря на папину охрану, драгоценный урожай уплывал ночь за ночью.

- Завтра же сломаю теп­лицу,- в сердцах сказал папа,- что толку от неё?

Но мама руки не опустила. Взяв на работе отгулы, она, вооружившись палкой, уже не одну ночь проводила в компании тепличных растений. И вот однажды нас разбудили крики: один торжествующий - мамин, другой - отчаянный - чей‑то. Вскоре мама появилась дома с мужской курткой в руках.

- Ушёл,- победно объявила она,- но я его держала крепко - вот оставил на память.

В другой руке она держала спасённый помидор. Осмотрев трофей, родители при­шли к выводу, что вор, однако, ростом невелик. И не ошиблись: вечером следующего дня к нам пришла делегация из подростков просить за своего друга,- мол, его родители за «потерянную» новую куртку прибьют. Мама согласилась расстаться с трофеем лишь при личном знакомстве с вором… Каково же было её удивление, ко­гда пришёл друг брата, один из тех, кто столовался вкусненьким у нас дома.

Но такие примеры, похоже, ничему маму не учили, и всё такие же ватаги ребятишек, а также взрослых гостей из различных, как это принято говорить се­го­дня, социальных групп не переводились в нашем доме.

Всех накормить

В нашем классе училась девочка, родители которой постоянно уходили в запои. Лишённая родительской заботы, она росла ослаб­ленной, подолгу лежала в больнице. Там при осмотре каждый раз находили у неё вшей и брили наголо, так что Аурика после поправки несколько месяцев ходила в школе в шапке. Однажды этими насекомыми заразилась от неё и я. Но мама, долгими вечерами выводившая у меня паразитов ручным способом, что было совсем не просто, ведь я то­гда носила длинные толстые косы, не только не запретила дружить с неблагополучной девочкой, но и одобряла мои решения позвать её поиграть к нам с ночёвкой. А ко­гда Аурика в очередной раз попадала в больницу, отправляла меня к ней с кошелём гостинцев.

Сама испытавшая голод в детстве, мама словно пыталась накормить всех подряд. Помню её большие квашни - что бы она ни готовила: пироги, хворост, печенье,- всего напекала по нескольку тазов, так, чтобы хватило всем: и моим по­другам, и друзьям брата, и соседям, и поселковым полубродягам. Маму нередко осуждали: приличная во всех отношениях женщина, примерная мать, жена, на работе не раз отмеченная,- её порт­рет не сходил с Доски почёта - и как ей не противно общаться с такими личностями? Это правда - многих наших гостей‑угощенцев в других приличных домах не принимали. Таковой была и одинокая женщина, ходившая на двух протезах вместо ног. Однажды напилась до такой степени, что не дошла до дому и решила переночевать в… собачьей будке. Поместилась в ней, разумеется, не вся - ноги в мороз остались ночевать на улице… Но мама на её отмороженное прошлое не обращала внимания - относилась к ней так же, как и к другим своим знакомым.

В историю жизни бабушки Наташи я, разумеется, не вдавалась. Все называли её просто бабка‑нытик. Такое неуважительное прозвище было дано ей не случайно,- она всё время жаловалась на жизнь и на сына, мол, выгнал мать из дома и знаться не желает. Её сын, сорокалетний мужчина, жил тут же на соседней улице вместе с женою и сыном. Ко­гда‑то частью его семьи была и мать - взял её, отправляясь на Север. Неизвестно, какая кошка пробежала между свекровью и невесткой, но молодая поставила сына перед выбором: или я, или она. В результате матери срочно нашли избушку подальше и забыли. Она была неграмотная и неумная, так как никакого занятия, кроме обхода соседей, найти себе не могла. Вскоре её стали сторониться - надоели повторявшиеся рассказы о собственной жизни в прошлом и настоящем. Так что вволю поныть бабушка Наташа могла только в нашем доме. «Она мне не мешает,- пожимала плечами мама на замечания соседей,- пусть говорит…».

По соседству жила удмуртская семья, где родители постоянно пили, поэтому их сын - ровесник моего старшего брата, частенько, спасаясь от пьяного угара, царившего дома, ночевал у нас, а потом и вовсе поселился, став для нашей мамы приёмным сыном. Она помогала ему и после окончания школы: посылала деньги, ко­гда Витя по­ехал на Большую землю учиться в училище, сделала хороший подарок на свадьбу и потом поддерживала его молодую семью продуктами и советами.

Кто‑то оставался благодарным Надежде Николаевне всю жизнь, кто‑то считал её помощь чем‑то само собою разумеющимся, но самыми благодарными её подопечными были те, кто не мог сказать «спасибо» словами.

Блажен тот, кто тварь презирает…

Машка, несчастная и беременная, с округлившимися от ужаса глазами бежала по улице. За нею гналась свора собак - пьянея от собственного превосходства, они хватали её за бока острыми зубами, всё дальше загоняя в угол, вернее, в проход одного из частных домов, закрытый калиткой. Ещё мгновение - и некуда будет бежать, и она, забившись в сугроб, сметённый у забора, ощетинилась в последний раз в жизни, представляя, как рванёт когтями хоть одну оскалившуюся морду перед тем, как её разорвут насмерть. Но калитка вдруг отворилась, и в про­свете появилась женщина с метлою в руках. Машка, забыв о предсмертном бое, инстинктивно сжалась - сейчас эта метла, как бывало не раз, обрушится на неё, но женщина замахнулась на кошкиных преследователей, а её, как ни странно, пропустила за себя. Уговаривать Машку не пришлось: живо перемахнув крыльцо, она вбежала в сени, проскочила их и, ещё ожидая подвоха, влетела по приставленной к отверстию в потолке лестнице, оказалась на чердаке дома. Хотела сначала забиться в угол, но тепло, шедшее от печной трубы, поманило к себе. Только тут Машка почувствовала, как от усталости у неё подкашиваются лапы… Впрочем, о том, что она Машка, бедолага ещё не знала, это имя дала ей спасительница - моя мама. Она не только не выгнала бедное животное, но и устроила постель - вскоре у кошки начались роды, и не только кормила, но и лечила отмороженный хвост и разорванные собаками уши. Не поднялась рука у мамы и утопить котят.

- Ко­гда я подошла к ней и взяла первого котёнка,- объяснила,- Машка всё поняла, и из её глаз выкатилась настоящая слеза. Я вернула его…

Машка отблагодарила спасительницу сторицей. Была в мамином доме давняя проблема: крысы. Как только не боролись с ними, каких только капканов не расставляли - всё было напрасно: умные твари, выудив приманку, избегали кары и плодились дальше, воруя корм у скотины и кур. Мамина же кошка - красавица, жившая в доме, о своих прямых обязанностях и слышать не хотела,- вырывалась и убегала на крышу, едва её подносили к месту крысиного обитания. Машка же, едва оправившись от болезни и родов, пошла на охоту и в скором времени переловила не только хозяйских, но и соседских крыс, так что вскоре стала любимицей всей улицы.

К животным мама относилась действительно как к меньшим братьям. Сколько себя по­мню, в нашем доме все­гда жили кошки, собаки. Нико­гда мама не выставляла нас, детей, с принесёнными в дом бездомными животными, раненными птицами - единственным условием было: ухаживайте сами. Сначала накорми животных, а потом ешь сам - это правило соблюдалось строго.

Мама не только кормила, но и лечила несчастных. Нашего пса Димку спасла от смертельной раны. В него стреляли, видимо, из‑за роскошной каштановой шкуры. В роковой момент пёс повернул голову, поэтому пуля выбила лишь глаз. Мама нашла его на дороге умирающим. Выходила народными средствами, и другого пёсика, ко­гда тот заболел чумкой, не отдала ветеринарам на усыпление, а вылечила сама.

В последний раз мы были у мамы в прошлом ноябре, и то­гда казалось, что она поживёт ещё. Отмечали день рождения сестры. Сидя за празднично накрытым столом, мама была в прекрасном настроении, вспоминала своё вятское детство, юность, по­друг, с которыми с малолетства работала в колхозе, крёстную, отца, мать, других односельчан.

Утопленные вёдра, кружка молока

Травы для колхозного стада на слудской сельскохозяйственной стороне не хватало, поэтому ещё по ледоставу скотину перегоняли на противоположную, лесную сторону Вятки. В так называемых Сушинских лугах она паслась до глубокой осени, так что дояркам на смену и со смены приходилось переплавляться самостоятельно на лодочке.

Река в районе Слудки, надо сказать, коварна своим быстрым течением, неровным дном. Однажды Надя и Женя плыли с вёдрами, полными надоенного молока, на слудский берег. Надя гребла вёслами, Женя удерживала в равновесии вёдра, следя, чтобы их содержимое не проливалось - председатель, высокая мужиковатая женщина, за крутой нрав прозванная Катюркой Ивановичем, зорко следила, чтобы ничего из социалистической собственности не пропадало, а потому юным дояркам крепко доставалась от неё за пролитое молоко.

Неожиданно налетел ветер - и лодка перевернулась. Была ранняя весна. У мамы, одной из девочек‑подростков была именно она, сразу намокли валенки - и потянули под проплывавшую льдину. Женя барахталась у тонущей лодки. Односельчане, оказавшиеся на берегу, завидя разыгравшуюся трагедию, тут же отправились на помощь. Вытащили одну девочку и долго искали другую: Надя от холода потеряла голос. Однако каким‑то чудом ей удалось удержаться на плаву, хватаясь за край льдины, она сумела подплыть к подоспевшей лодке и ухватиться за задний борт.

- Надя! - кричали наверху и рассуждали: - Если под льдину затянуло, значит, утащило далеко. Вот горе‑то матери…

Лодка поплыла к берегу. И только там обнаружили подростка в полуобморочном состоянии. Все, кто оказался свидетелем происшествия, бросились растирать и согревать девочку. Только одному человеку не было дела до её здоровья.

- Где вёдра? - резко спросила председатель.- Утопила?! За них будешь неделю отрабатывать без пайка!

Поток нищих бродяг, проходивших через Слудку в поисках лучшей доли, во время вой­ны усилился - к раскулаченным крестьянам, обнищавшим в годы становления Советского государства, прибавились беженцы из оккупированных областей страны. Кто‑то, насобирав подаяний от сердобольных слудчан, проходил дальше, а кто‑то оставался. Среди них была старая женщина, появившаяся в селе вместе с двумя малыми внуками. Одетые в лохмотья, худые, беспомощные, они вызывали сочувствие. Сельчане старались помочь - выделили жильё в брошенной хозяином хибаре, поделились вещами. Помочь несчастным захотели и Надя с Женей,- упросили председателя взять мальчика‑беженца в пастухи. Сами они были не намного старше него. Так восьмилетний Ванюша стал кормильцем своей семьи и помощником юным дояркам.

За вполне взрослую работу от зари до зари Катюрка распорядилась платить ребёнку не больше кружки молока в день и лично это проверяла, прибывая к вечерней дойке. Но девочки ухитрялись её обманывать, украдкой надаивая кружку в неурочный час. Ванюша её выпивал, а вторую меру, которую уносил домой, они наливали в присутствии председателя. Делились девочки с пастушком и куском хлеба - всем своим обедом.

Запо­мнилась история, которую можно считать девизом всей маминой жизни.

Всё возвращается

Была поздняя военная осень. Весь день переправляли скот с Сушинских лугов на зимовку в колхозные хлева. Много времени ушло на то, чтобы собрать и отправить всю колхозную утварь, собственные вещи, так что ко­гда Надя, наконец, собралась, в лугах совсем стемнело. Вдобавок началась гроза. Стало страшно: она осталась одна, но, как назло, куда‑то пропал Дружок - пёсик, всё лето помогавший пасти коров. Девочка долго искала лохматого друга, но так и не нашла. В слезах вышла к своей лодке на берегу Вятки. «Надя! Плыви немедленно!» - доносились с того берега крики, перекрываемые свистом разыгравшейся стихии. Села в лодку, поплыла, успокаивая себя, что вернётся за Дружком, как только наладится погода, но получалось плохо: в воображении стояла остренькая мордочка пса, растерянно метавшегося где‑то на берегу в поисках хозяйки.

Отвлекла от грустных мыслей лишь сцена, разыгрывавшаяся на берегу. Немолодая супружеская пара молила о чём‑то колхозного лодочника, бакенщика. Тот мотал головами, показывая то на покрытое свинцовыми тучами небо, то на бурлящую воду. Женщина плакала. Опустившись было на колени, вдруг повернула голову в Надину сторону и впилась взглядом в её лодку, потом, поднявшись, бросилась к ней, торопливо объясняя:

- Дочка наша лежит в больнице в Сосновке. Передали, что умирает… Просит повидаться перед смертью…

Сосновкой называется большое село, расположенное на лесистом берегу Вятки.

Надя, стараясь не обращать внимания на крики остававшихся на берегу людей о том, что и себя погубит, и этих двух несчастных, указала пассажирам на дно лодки:

- Ложитесь и не вставайте!

Повторять не пришлось,- мужчина и женщина легли на дно и закрыли головы руками. А Надя направила свою маленькую лодочку прямо в царство разгулявшейся стихии. Поразительно, как изменилась Вятка - днём она манила к себе, серебрясь под лучами солнца, но сейчас её почерневшие и потяжелевшие волны пытались укусить возницу вместе с пассажирами и утащить на дно. Огромных усилий стоило проталкивать судёнышко вперёд, но сил придавала мысль, что вскоре она увидит лохматого друга.

- Мне собачку стало жалко,- пожала плечами мама в ответ на моё замечание, что совершила она то­гда христианский подвиг ради ближних.- Какой уж там подвиг - перетряслась вся от страха…

Но вот лодка коснулась песчаного дна. Пассажиры лежали, кажется, не дыша. Очнулись только то­гда, ко­гда Надя тронула их за плечи: приехали. Некоторое время смотрели по сторонам, а потом, поняв, что опасность миновала, кинулись обнимать лодочницу. Не пришлось долго звать и Дружка: собачонка с радостным визгом уже прыгала в лодку.

***

День выдался морозным и ветреным. Антонина Николаевна Евдокимова, заведующая слудскими колхозными складами, вместе с возницей возвращалась домой - товары, которыми она заведовала, ей же приходилось и добывать, переезжая от одного населённого пункта к другому. В тот день были добыты несколько килограммов соли - настоящее, по военному времени, богатство, но настроение испортила погода. Метель, начавшаяся ещё днём, к вечеру совсем разыгралась, перегораживая дороги перемётами. Двигаться по открытому полю, через которое лежал их путь домой, было равно гибели, поэтому Антонина Николаевна решила переночевать в близлежащей деревушке, но ни одна дверь, в которую они постучали, не открылась,- ночью люди боялись пускать чужаков. Совершенно выбившись из сил, отчаявшись, путники остановились прямо посреди деревенской дороги, не зная, что предпринять дальше… Вдруг где‑то на краю деревни засветился фонарь, и через минуту в снеговых клубах показалась мужская фигура с поднятой рукой. Боясь обмануться, гости продолжали стоять, но мужчина действительно шёл навстречу, приглашая к себе: растворил ворота, подойдя, взял под уздцы их лошадь, помог завести в собственный сарай, дал сена. А дома захлопотала хозяйка. На столе появились горячая похлёбка и бутыль с самогонкой - настоящая роскошь. Хранилась на крайний случай, но была поставлена для отогрева гостей. Хозяева уступили им и свои тёплые постели.

За ужином разговорились.

- Одиноки мы,- вздохнули пожилые супруги. Была единственная дочь, да умерла нонешней осенью. Долго хворала, лежала в больнице в Сосновке. Передали нам, что умирает, хочет с нами проститься. Но пока мы до переправы добирались - буря разыгралась,- никто на ту сторону не везёт. Если б не девочка‑доярка, мы бы к нашей доченьке не успели… То­гда поклялись Богу, что тоже никого в беде не оставим. Был я у кума се­го­дня. Слышал, как вы на постой просились…

Дома бабушка, потрясённая новой чертой, открытой ею в собственной дочери - отважностью, всё же укорила:

- Ты же могла погибнуть…

- Я как‑то о себе не подумала,- призналась мама.

Ей то­гда было четырна­дцать лет…

Помяните рабу Божию Надежду - простую русскую женщину, которая жила, не думая о себе.