Пиво

Се­го­дня в любом продуктовом магазине можно купить пиво без всяких проблем. Не только в супер‑, но и в минимаркете, не только в городском ларьке, но и в сельском магазинчике. И везде немалый выбор: есть и «Жигулёвское», и «Очаковское» и «Клинское», и «Балтийское», и «Золотая корона». А зарубежных сортов не желаете? Вот «Heineken», вот «Tuborg», вот «Corona» или «Guiness». Хотите японского с привкусом васаби? Или, может быть, с привкусом шоколада? Или чешское предпочитаете? Пожалуйста! Вам в бутылках или в банках? Если в бутылках — пластик или стек­ло? Если берёте много, возьмите лучше бочоночек. Очень удобно!

Молодые люди или сразу берут тот сорт пива, который они знают и любят, или придирчиво выбирают. Спорят, какое пиво лучше взять. Возьмут бутылку, губу оттопырят, ставят назад на полку. Берут другую. Опять не то!

Я же, вспоминая былой пивной дефицит моей юности, им не завидую. Не знают они того счастья, которое переживаешь, делая глоток пива, ради которого отстоял длиннющую очередь. Или вдруг нежданно‑негаданно тебе повезло, ты вошёл в магазин, а там (не поверите!) продают чешское пиво. Да, за ним очередь, и немаленькая, но на тебя точно хватит! И ты предвкушаешь свой приход к друзьям с этим чешским пивом. И уже от этого предвкушения тебя охватывает ощущения счастья.

Всех этих чувств лишены живущие в эпоху пивного изобилия! Для них выпить пива — это так обыденно! Не то, что для меня и моих друзей. Вот несколько эпизодов, связанных с пивом, которые особенно ярко отпечатались в памяти.

Июль 1966 года. Трудовой семестр после первого курса университета. Этот трудовой семестр мы с сокурсниками отбываем на кирпичном заводе в Шеланге. Шеланга — живописное село чуть ниже Казани по течению Волги на высоком правом берегу. Летом здесь много дачников. И не удивительно: это живописнейшее место! С вершины, а правый берег Волги очень высокий, открываются такие дали, что дух захватывает. Вот на самом верху шеланговской горы, по­чти у самого крутого склона к реке, и раскинулся кирпичный завод. Именно, что раскинулся. В его составе подразделение приготовления смеси, из которой потом формируют кирпичи, формовочный цех, сушильня, в которой сформированные, но пока ещё не обожжённые кирпичи сохнут на воздухе, и огромная овальная печь, в которой кирпичи обжигают.

Мы с моим другом и однокурсником Генкой Цветковым работаем в печи — выгружаем из неё обожжённый кирпич. С чего вдруг мы с ним напросились на эту тяжёлую работу — не знаю! Другие ребята работали на формовке, на сушке, а мы — сдуру в печь! Себя, что ли, хотели испытать? Не по­мню. Работа такая: бригада — четыре человека, двое постоянно в печи, перчатками хватают по обожжённому, ещё горячему, кирпичу в каждую руку и передают двоим, которые укладывают кирпичи, по двести пятьдесят штук, на поддон, установленный на вагонетке. Как заполнят — толкают вагонетку по рельсам до поворотного круга, поворачивают её на девяносто градусов и вывозят из печи. Потом цепляют крючья крана к поддону, чтобы кран снял его, укладывают пустой поддон на вагонетку — и опять в печь, грузить следующую. Через каждые две вагонетки члены бригады меняются местами — постоянно торчать в печи трудно, температура высокая, примерно пятьдесят градусов, даже, наверное, выше. Норма за смену — не меньше шестна­дцати вагонеток. Мы выдавали не менее два­дцати.

Нашими с Генкой напарниками в бригаде были два «условника» (услов­но осуждённые) — Коля и Серёга. Парни простые, но добрые. Матерщинники, конечно, но — как же без этого! Мы с ними жили дружно и по утрам, после ночной смены, ходили пить пиво. Вот это и было наслаждением.

Пивной ларёк (единственное место на селе, где можно было разжиться пивом) стоял на холмике, недалеко от дебаркадера — плавучей пристани. Можно только догадываться, почему в этом неказистом ларьке пиво было по­чти постоянно. Возможно, в Шеланге дачу снимал некто, в чей власти было обеспечить бесперебойный подвоз разливного пива в это село? Вполне возможно. Раза два только за месяц мы ушли несолоно хлебавши — пива не подвезли! Но в остальные дни оно было! Холодное!

Именно в ночную смену нам особенно нравилось работать — ночью не так жарко, пока меняешь поддон на вагонетке, успеваешь глотнуть прохлады. И, кроме того, по утрам в пивной ларёк была совсем небольшая очередь, не то, что к вечеру!

Это только надо представить себе то наслаждение, с которым ты, недавно вылезший из пекла печки, делаешь первый, потом второй, третий глоток холодного пива. Солнце ещё невысоко, воздух пока не обдаёт зноем. Доносится лёгкий плеск волжской воды — это она чмокает о борта дебаркадера, а вся поверхность воды — зеркальная гладь. Зарябит она позже, ближе к полудню.

Дачники пока спят, и мы пьём пиво с одними только местными мужиками, которым были представлены нашими соработниками по бригаде как «свои ребята». Кто‑то только что вернулся с рыбалки и решил украсить пригожее утро кружкой‑другой пива. Кто‑то лечит похмелье. Курят, посасывают сухую воблу, беседуют, приправляя речь лёгким незлобливым матерком, прихлёбывают пиво. Между нами крутится местная живая достопримечательность — козёл Коля. Он ничейный, живёт при пивном ларьке — старый козёл весь грязный, в свалявшейся шерсти. Коля постоянно пьяный — глаза красные, стоит нетвёрдо, покачиваясь. Мужики дают ему глотнуть пивка, и он к этому привык. Иногда, забавляясь, мужики в пасть ему суют зажжённую папиросу. Коля пыхает ею несколько раз и выплёвывает. Он — постоянный объект насмешек, объект внимания и является тем субъектом, который сплачивает собравшуюся попить пива толпу в коллектив.

Разумеется, не только пивным ларьком на берегу Волги запо­мнилась Шеланга июля 1966 года. Припоминаются и старые, уже ставшие дикими яблоневые сады, в которые мы уходили выспаться днём после ночной смены в тени яблоневых деревьев, зачем‑то прихватив с собой «Фейнмановские лекции по физике» — как будто читать собирались. Помнится, как следили мы за чем­пио­натом мира по футболу 1966 года, который проходил в Англии: смотрели матчи по телевизору, который по нашей просьбе установили в нашей «спальне» — а спали мы в спортзале здания местной школы. Но это всё воспоминания, которые как бы не имеют запаха и вкуса. А глотки пива, которые прочищали забитое кирпичной пылью горло, гнали прочь её въедливый запах, позволяли отойти от обжигающей жары печки,— это совсем другое воспоминание. Я бы сказал — в 3D, даже — в 4D! С запахом козла!

Мы в архео­логической экспедиции после второго курса университета на раскопках столицы Золотой Орды Сарай‑Берке. Это в степи, у левого берега Ахтубы в Волгоградской области. Экспедиция достаточно многолюдная — в ней студенты из Московского и Казанского университетов. Москвичей возглавляет профессор Фёдоров‑Давыдов, он же — научный руководитель всей экспедиции. Фёдоров‑Давыдов — немногословен, медлителен, худ и высок, очень белокож. Он щеголяет в шортах (ещё большая редкость в 1967 году) и в пробковом шлеме, что вообще невероятно! Во главе казанской части экспедиции стоит Иосиф Семёнович Вайнер — он очень деятелен, суетлив, шумлив. На нём лежат все хозяйственные вопросы обес­пе­чения экспедиции всем необходимым. Но он не зав­хоз. Он энтузиаст архео­логической науки, он, можно сказать, болен ею. Только вот кандидатскую диссертацию никак не может защитить. Он может годами собирать материал, описывать его, но вот с выводами у него туговато получается. Однако Фёдоров‑Давыдов и Вайнер — идеальная пара как руководители экспедиции.

Живём в палаточном лагере. Работаем лопатами, совками, кисточками на раскопах (их два — у москвичей и казанцев по своему раскопу) с шести до одинна­дцати утра, и во второй половине дня с шестна­дцати до девятна­дцати. Днём — «сиеста», длительный перерыв из‑за нестерпимой жары. Иосиф Семёнович подбадривает нас тем, что мы, оказывается, своим раскопом «напали» на двор золотых дел мастера и этим несомненно способствуем появлению выдающегося вклада в науку. Мы ориентированы на поиски тиглей, золотых крупинок и, вполне возможно, золотых колец и прочих изделий ювелирных дел мастера.

Работать на жаре нелегко. Солнце палит нестерпимо. Лёгкий ветерок практически не остужает, он, наоборот, обдаёт жаром, сушит губы так, что они трескаются. Иной раз до крови. Девчонки мажут губы вазелином, какими‑то кремами, но нам, дуракам‑ребятам, такое и в голову не приходит. Зато ветерок вкусно пахнет горечью полыни, сухими кустиками которой усыпана вся степь. Хочется бесконечно вдыхать этот аромат. Вдыхаешь его и думаешь о том, что се­го­дня пятница и тебя ждёт ещё одна радость — пиво!

По пятницам все, кто желает выпить пива, едут на нашем экспедиционном грузовике в райцентр Ленино. Конечно, из‑за такой блажи никто не стал бы гонять машину так далеко, но наши повара всё равно едут туда за продуктами. Нас, жаждущих пива, много. Набиваемся в кузов. Едем минут сорок, нас нещадно трясёт на ухабах. Наконец — приехали! Мы ссыпаемся из кузова грузовика на пыльной площади райцентра и наперегонки бежим к пивной точке, что угнездилась в тенёчке. Это жёлтая цистерна с надписью «Пиво». Мы удваиваем, утраиваем очередь, которая тянется к этой цистерне. Тянутся минуты предвкушения первого глотка. Наконец очередь подходит. Я сразу беру шесть кружек. Пусть они не полные — тут не до «ждите отстоя, требуйте долива». Если будешь качать права — тебя просто выпихнут из очереди. И вот, я беру эти шесть кружек и отхожу с ними к ребятам, которые уже начали впадать в «состояние нирваное». Первые три кружки выпиваю залпом. Остальные три — смакуя, мелкими глотками, присоединившись к беседе, которую ведут друзья. Жаль, что нельзя растягивать это удовольствие до бесконечности! Пиво‑то нагревается! К сожалению!

Февраль 1972 года. Два друга, два аспиранта из Казанского университета, Андрей Бусыгин (то есть я) и Боря Кофман прибыли в Москву поработать в биб­лио­теках дней примерно на десять. Боря пишет диссертацию по международному праву, я по политэкономии, и нам надо в спецхраны. Были такие отделения в биб­лио­теках, где сосредоточивались книги, журналы и газеты из «буржуазных стран», доступ к которым был ограниченным, по особым разрешениям. Мне надо было познакомиться с некоторыми книгами, которых в биб­лио­теке Казанского университета не было. Разумеется, не упускал возможности полистать­ и «глянцевые­ журналы» из ФРГ, Великобритании и Штатов. А Боря целыми днями пропадал в Ассоциации международного права на улице Фрунзе.

По приезде в Москву отправились на Мичуринский проспект, где только что появилась гостиница «Университетская», и получили две койки в трёхместном номере по рубль пятьдесят за ночь. Соседом нашим по комнате оказался толстый дядька, который жутко храпел по ночам. Две ночи мы выдержали соседство с ним и поняли, что надо что‑то делать. Кроме того, платить по полтора рубля за сомнительное удовольствие слушать храп по ночам, нам не хотелось. Мы здраво рассудили, что лучше потратить эти деньги на пиво. Сели на телефоны и стали обзванивать друзей, типа, кто приютит? Нам повезло практически сразу! Один мой друг, с которым я года четыре назад ходил в лыжный поход на Северный Урал, Генка Антипов, даже обрадовался, услышав, что мы ищем приют на несколько дней. Оказывается, мама его уехала в отпуск, сам он, недавно женившись, переехал к жене, и пустует их с мамой комната в коммунальной квартире на Третьей Фрунзенской. И за ней желательно иметь пригляд. И он так рад, что мы сможем в этой комнате немного пожить, так как надо каждый день цветы поливать (мама велела!), и мы здорово облегчим ему жизнь, поскольку ему не надо будет ежедневно туда болтаться.

Уже через пару часов мы были на Третьей Фрунзенской в много­этаж­ном доме эпохи «раннего реабилитанса» в громадной (как нам казалось) Генкиной комнате, где он нам вручил ключи и дал все необходимые инструкции.

В этой комнате мы провели несколько восхитительных дней, точнее — вечеров. С утра мы отправлялись по делам. А каждый вечер к нам приезжали два наших друга. Это мой друг из Горького Володя Пронин, который учился в аспирантуре в Москве. Он лингвист, переводчик с французского, ценитель и знаток живописи и литературы. Второй — наш общий старый друг, казанский журналист Юра Казаков. Он недавно приехал в столицу покорять Москву и с удовольствием ночевал у нас. Квартировал он у родственников, чувствовал себя при этом неудобно и стремился не злоупо­треб­лять их гостеприимством, стараясь появляться у них как можно реже. Часто он вообще не знал, где проведёт следующую ночь, и все­гда таскал в своём портфеле свежую смену белья и чистую рубашку — на всякий случай. И был рад, что на грядущие несколько дней появилась определённость — он знал, что ночует на Третьей Фрунзенской. Впрочем, и Пронина не тянуло уезжать к себе в общежитие, и он на каждую ночь оставался у нас.

Что же было восхитительного в этих вечерах? Это были наши ужины с пивом. Мы установили поочерёдные дежурства. Дежурный обязан был купить пива — бутылок шестна­дцать (не меньше!), болгарское лечо натуральное (пару‑тройку банок), хлеба и сосисок. Это была наша ежевечерняя трапеза. Всё это можно было купить поблизости, без всяких очередей и проблем. Мне, казанскому жителю, это было дивно!

Нико­гда не смогу забыть этих ужинов! Пиво, лечо и сосиски — это изу­ми­тельный букет вкусовых ощущений! И мы, четверо друзей, безумно радостные оттого, что мы встретились, наслаждаемся этим вкусовым букетом за беседой, пересыпаемой шутками и взаимными подкалываниями. Нам никто не мешает! Соседи по коммунальной квартире где‑то далеко, их комнаты в конце длинного коридора, ближе к кухне, и их не слышно. Мы свободны!

Следующий эпизод относится к осени 1973 года. Опять приехал в Москву поработать в биб­лио­теке. Разумеется,­ сразу же нашёл Володю Пронина. Мы встречаемся с ним каждый вечер и разнообразно проводим время или вдвоём, или с друзьями. Не прочь и выпить, что нередко и исполняем. И не только пива. Но сейчас разговор только о пиве.

Моя командировка заканчивается, и в этот день я трачу время на продуктовые магазины, чтобы закупить продукты, которые повезу в Ка­зань на поезде — масло, колбасу, мясо, индейку. В отличие от Казани, в Москве это всё можно более или менее свободно купить. И вот захожу в магазин на улице Дмитрия Ульянова за маслом и вдруг вижу: продаётся чешское пиво. Вот это везенье! Встаю в очередь и покупаю четыре бутылки. То‑то Володя будет рад, ко­гда мы увидимся вечером!

Мы с Володей ещё заранее договорились встретиться у Ленинской биб­лио­теки. Встретились у подъездов Ленинки, там, где сейчас в странной позе сидит бронзовый Достоевский. Я с гордостью, открыв портфель, показал ему содержимое в составе четырёх бутылок дефицитного пива. Чего ждать? Надо открывать, да пить! Мы отошли за колонны портала, что справа от подъезда номер 1. Я достал первые две бутылки и поставил на невысокий выступ стены под окном. Хотелось выпить пива хотя бы с относительным комфортом. Была бы салфетка — точно бы расстелил. Но салфетки не было, как, впрочем, и стаканов. Но хотелось полюбоваться на бутылки. Это была моя ошибка. Немедленно рядом с нами нарисовался милиционер и указал нам на то, что мы нарушаем правительственное постановление, которое регулирует порядок распития спиртных напитков в общественных местах. Действительно, как раз недавно вышло некое постановление, о котором мы с Володей знали. В соответствии с ним ужесточались дисциплинарные меры воздействия на тех несознательных граждан, которые распивали спиртные напитки в общественных местах. Но главным в постановлении было не это, а то, что им ставились задачи по увеличению производства «пива и других безалкогольных напитков» с тем, чтобы население­ постепенно уменьшало употребление водки. Мы попытались вступить с милиционером в дискуссию и начали указывать ему на то, что пиво этим постановлением приравнено к «другим безалкогольным напиткам» и мы ничего не нарушаем. Милиционер же равнодушно поинтересовался, не хотим ли мы продолжить дискуссию в отделении, и если хотим, то он немедленно нас туда сопроводит. Пришлось пойти на попятную, спрятать бутылки в портфель и искать более укромное место для реализации наших планов по опустошению бутылок с чешским пивом.

Приступили к поискам такого места. Надо сказать, что улицы Моховая, Волхонка, Фрунзе (ныне — Знаменка), Калинина (ныне — Воздвиженка) и прилегающие к ним переулки уединённых уголков для неспешной беседы, сопровождающейся распитием пива, не имели. Куда бы мы ни по­шли — нам мерещились милиционеры. В каждом прохожем мы видели добровольного помощника милиции. Мы стали настолько пугливыми, что шарахались в сторону даже от мамашек с колясками или детьми дошкольного возраста. Между тем темнело. Володя мрачно сказал: «Хоть в общественный туалет иди распивать! Но это же как‑то неэстетично, не комильфо»! Да, в общественный туалет нам явно не хотелось!

Постепенно мы удалялись в сторону Арбатской площади. Уже и её перешли, углубились в арбатские переулки. Совсем стемнело. Наконец нашли укромное местечко — скамеечка под раскидистым деревом. Вокруг никого.

— Давай здесь! — это было сов­мест­но принятое решение. Быстро достали по бутылке — и только сделали по первому глотку, скамейка под нами затряслась мелкой дрожью и из‑под неё, как из преисподней, послышался сначала неясный, но всё более набирающий силу гул. Нас сковал мгновенный страх, и сердца наши упали. Но через секунду, ко­гда мы поняли, в чём дело, начали дико хохотать. Оказалось, что мы сели на скамейку, прямо под которой пролегала «Филёвская» ветка метро неглубокого залегания, как раз между станциями «Арбатская» и «Смоленская», по которой проходил поезд. Так под шум проходящих поездов, сидя на регулярно подрагивающей скамейке, мы и прикончили пиво, к смакованию которого так долго и упорно шли, преодолевая трудности.

Зима следующего, 1974 года. Опять Москва. Действующих лиц трое: пишущий эти строки, знакомый по предыдущим эпизодам Володя Пронин и ещё один большой любитель пива, мой и Володин друг Володя Егоров, в то время работавший в ЦК ВЛКСМ. Воскресенье. Договорились встретиться и попить пива. В столице к середине семидесятых годов начали открываться пивные залы, оборудованные автоматами по продаже пива. В них можно было также купить к пиву креветки. Вот в один из таких пивных залов где‑то в районе Останкино мы и отправились примерно в полдень. Зал полон, но нам удаётся встать у маленького круглого столика — пиво в таких залах выпивалось стоя. Автомат, если опустить в него 20 копеек, наливает в подставленную стандартную пол‑литровую кружку пиво. Полная кружка пива стоит 22 копейки, поэтому на 20 копеек автомат наливает кружку неполную. Он отрегулирован так, что недоливает пива не на две копейки, а на все четыре. Но с этим никто и не спорит — должен же обслуживающий пивной зал персонал иметь какой‑то навар! Две копейки навара с кружки пива — это не так уже и мало при том количестве кружек, которое за день выпивалось в нико­гда не пустующем зале.

Берём сразу по три кружки, тарелку креветок, и приступаем. Относительно комфортно, нам никто не мешает. Беседуем. Вскоре идём за следующей порцией пива в тех же количествах. Потом ещё. Интересная беседа идёт своим чередом.

Кто сказал, что за пивом нельзя вести интеллектуальные беседы? Ещё как можно! Пиво — напиток «двойного предназначения». Оно утоляет жажду и способствует общению. Из многих мемуаров известно, что Владимир Ильич Ленин в Цюрихе, Женеве, в Мюнхене и Праге предпочитал обсуждать вопросы стратегии и тактики революции, а также философские проблемы именно за кружкой пива. Кое‑кто чай пил, а он именно пиво!

Мы, три друга, давно не виделись и нам есть о чём поговорить и что обсудить. Вспо­мнить Ка­зань, где мы с Егоровым учились в университете, а с Прониным познакомились летом 1969 года, сов­мест­но работая в советско‑французском лагере. Обменяться свежими анекдотами. Вспо­мнить последние фильмы, в частности, недавно вышедший на экраны фильм «Осень» — его то­гда сразу же окрестили «первым советским секс‑фильмом». Обменяться мнениями о содержании «толстых журналов», прежде всего «Нового мира». Не обходим своим вниманием политическую ситуацию. Говорим о правозащитной деятельности академика Андрея Дмитриевича Сахарова, о письме сорока академиков, направленном против него. Вспоминаем о том, что произошло с хорошо нам знакомым доцентом Казанского университета Агдасом Хусаиновичем Бургановым. А произошло с ним вот что: еще в 1966 году в Казани он защитил докторскую диссертацию в которой на основе анализа документов сделал вывод о том, что в Поволжье основной вклад в революцию 1917 года сделали не большевики, а эсеры. Диссертация долго лежала в ВАКе не утвер­ждённая, а после того, как в 1969 году журнал «Коммунист» в программной статье обвинил Бурганова в ревизионизме, вопрос о присуждении Агдасу Хусаиновичу учёной степени доктора исторических наук вообще отпал. Более того, руководству Казанского университета дали понять, что диссертацию нужно отозвать из ВАКа. Не отзовёте, мол, значит, вы не только­ потворствуете ревизионисту Бурганову, но и сами вы антисоветчики! В конце концов, в 1973 году Агдас Хусаинович, с болью и обидой хлопнув дверью, ушёл из Казанского университета. Вынужден был уйти! Вот мы и обсуждали: можно ли было университету поддержать Бурганова хотя бы тем, что не отзывать его диссертацию из ВАКа?

За разговором время, как говорится, «пролетело незаметно». В седьмом часу вечера мы покинули, наконец, обжитый пивной зал и не раз нахоженную тропу от пивного автомата к столику, от него к туалету, опять к столику, к автомату и так далее по кругу. Так как я в тот день чувствовал себя простуженным, не вполне здоровым, то я выпил всего два­дцать четыре кружки пива, а мои друзья по два­дцать восемь! Получилось, что «пивной мафии» данной пивной точки мы позволили положить в карман один рубль шестьдесят копеек наших кровных денег.

В сентябре 1976 года я попал на работу в Сомали, где местный лидер Мухаммед Сиад Барре, ориентируясь на Советский Союз, охотно принимал не только военную, но и идео­логическую помощь СССР. Я приехал в Могадишо и влился в немногочисленную «группу консультантов», члены которой в политшколе при Сомалийской революционно‑демократической партии (по‑сомалийски: «Хисбигга Хантиваддага Каанка Сомалия») учили членов партии материалистической философии, политэкономии и партстрои­тель­ству. Члены партии — все молодые ребята в военной форме слушали лекции, усердно конспектировали и приобщались к марксизму‑ленинизму. Лекции читались на русском, а переводили их слушателям молодые офицеры сомалийской армии, все выпускники Львовского военно‑политического училища. Приходилось читать лекции и в университете Могадишо, но там уже — на английском языке.

Выходной день в мусульманском государстве Сомали — пятница. В этот день члены группы консультантов, как и все совзагранработники из СССР, отдыхали. Днём — на пляже, вечером в клубе при посольстве, где сначала полагалось послушать лекцию или о международном положении, или о развитии экономики СССР, а потом посмотреть новый советский фильм. Если кто‑то игнорировал посещение клуба,— на него смотрели с подозрением. Да и на пляже желательно было не отрываться от коллектива. Да никто и не пытался увильнуть от этой обязательной программы. Куда ещё идти в Могадишо? В местные киноте­атры на индийские фильмы (реже — на италь­янские) с титрами на сомалийском? Больше и некуда!

Выходные пятницы были настоящими праздниками. На пляже — ослепительно белый, чуть отдающий желтизной песок, очень горячий, такой, что ступать по нему больно. Ласковая морская вода, переливающаяся цветами от голубого к ярко‑изумрудному, от тёмно‑зелёного к светло‑салатовому. Крупных волн нет нико­гда, так как пляж защищён от штормов грядой коралловых рифов. Плавать можно до одури. Если плаваешь в маске — можно наблюдать богатейшие подводные флору и фауну — водоросли, кораллы, разно­цветных рыб. Наплаваешься — и идёшь в нашу «русскую купалку» — сооружение у пляжа с раздевалками и баром. А в баре — пиво! Бельгийское пиво «Бреда». В трёхсотграммовых зелёных толстеньких бутылочках. Все экономят, поэтому берут по одной бутылочке. Да и пиво недешёвое. Но какое же это наслаждение, пить из запотевшей бутылочки мелкими глотками холодное пиво, глядя в морскую даль, ощущая лёгкий ветерок, который приносит запах моря, водорослей, и который лишь чуть‑чуть разгоняет обволакивающий тебя влажный жар. Всё‑таки экватор рядом!

Вскоре, ко­гда работал уже в Эфиопии, преподавая в университетах Аддис‑Абебы и Асмары, в колледжах в Джимме и Бахр‑Даре, доводилось пить неплохое пиво местного производства, и в немалых количествах, но вот эти мелкие глотки всего‑то трёхсот граммов бельгийского пива каждую пятницу в виду синего моря и белого песка вспоминаются особенно ярко.

Начало восьмидесятых годов. Ка­зань. Мой друг Шамиль Агеев купил машину и строит гараж. Разумеется, он просит своих друзей Валеру Горохова, Толю Куршина и меня помочь ему в строи­тель­стве этого сооружения. В одно из жарких летних воскресений мы с утра пораньше собираемся «на стройплощадке» недалеко от Казанского речного вокзала. Кирпич завезён, всё необходимое для приготовления раствора есть, и мы приступаем к кладке стен. У ребят есть стройотрядовский опыт кладки кирпича, и они это делают ловко. Я же кирпичных стен нико­гда не клал, а только выгружал из печки обожжённый кирпич. Поэтому занят подсобной работой — мешаю раствор и подношу кирпичи. За это удостаиваюсь мастер‑класса кирпичной кладки. Стены быстро вырастают, и до четырёх дня, пока не умаялись, мы сделали на удивление много. Наконец Шамиль даёт команду завершать, и мы с Валеркой уверены, что хотя бы на пиво в натуре мы заработали. Куршин ещё с утра сказал, что он будет занят по окончании строи­тель­ных работ, и отваливает. Но тут вдруг оказывается, что и у Шамиля какие‑то планы, какие‑то обязательства, и составить нам с Горохом (Валерку все мы так зовём) компанию в мероприятии «по пивку» он не может! Вот ведь зараза — молчал до самого конца! Понятно, что нас с Горохом это не отвратило от планов глотнуть холодного пива, и мы отправились на поиски его, вожделенно прохладного, способного промыть наши глотки от кирпично‑цементной пыли.

Путь наш был долог и безрадостен. Куда мы ни тыркались — пива нет! Ни в ларьках, ни в магазинах! Мы не увидели ни одной жёлтой цистерны с надписью «Пиво». Мы прошли не менее полгорода, но, наконец, были вознаграждены! На Гвардейской пиво было! То, что ОНО есть, стало понятно ещё издали. Ещё на дальнем подходе к известной нам точке мы узрели огромную толпу, что роилась вокруг окошечка‑амбразуры пивного ларька. В другое время, увидев такую толпу, мы бы развернулись и ушли. Но не в этот день! Мы присоединились к толпе. Сказать, что мы «встали в очередь», было бы неточно. Это была именно волнующаяся толпа, степень волнения которой возрастала по мере приближения к амбразуре, в которую добравшиеся до неё счастливчики всовывали трёх‑ двухлитровые банки. Через некоторое время они получали их наполненные пивом. Здесь в кружках пиво не отпускалось — только «на вынос». Турбуленция у амбразуры была особенно велика, так как нередки были попытки передать в окошечко банки через головы облепивших его людей. Предпринимались также попытки ввинтиться к окошку через толпу. Но те, кто давно и долго пробирался к амбразуре, бдительности не теряли и давали отпор наглым личностям. Полтора часа мы с Горохом продвигались к источнику! И не зря! Трёхлитровой банки у нас не было — мы взяли пиво в пластиковые пакеты. Зато, пока продвигались к окошечку, мы купили у некоей небритой, мучающейся похмельем личности две пол‑литровые банки и вскоре, как персонажи из песни Владимира Высоцкого, сидели «там, где детские грибочки», в тени чахлого деревца, и из этих банок пили пиво! Лето! Детей, которых вывезли на дачи и в пио­нерские лагеря, нет. Никто не мешал нам предаваться наслаждению!

Не раз мне с друзьями приходилось с большими трудностями добираться до начала очереди за пивом. Но тот эпизод, который только что описан мною, запо­мнился почему‑то наиболее ярко.

Лишь только один раз не получил я удовольствия от пива. Было это уже в перестроечные годы, в самом начале набиравшей обороты антиалкогольной кампании. Встретились в Москве с Володей Прониным. Разумеется, отправились на поиски пива. Оно нашлось в пивном зале на Садовом кольце близ метро «Смоленская». В этом заведении ощущался огромный дефицит пивных кружек. С тем, с чем мы сталкивались здесь лет десять назад, увиденное ни в какое сравнение не шло. Бывало, что иной раз приходилось ждать выноса из дверей с надписью «посторонним вход воспрещён» помытых кружек, но именно «иной раз». Здесь же складывалось впечатление, что все кружки проданы «налево». Мы с Володей как‑то раздобыли по кружке, посредством автомата наполнили их пивом и неприкаянно встали друг против друга в окружении гомонящего моря людей. Столиков было мало, все они были окружены счастливчиками, которым было на что поставить пивные кружки. Нам же пришлось торчать с нашим пивом среди толпы. О том, чтобы поговорить, и речи быть не могло. Мгновенно мы оказались окружены жаждущими получить наши кружки в тот момент, ко­гда мы их опустошим. Вокруг нас образовалось плотное кольцо ожидающих. Несколько пар внимательных глаз следили за каждым нашим движением. Того и гляди, кто‑нибудь выхватит у тебя кружку, из которой ты соберёшься сделать последний глоток. Мы сразу же отказались от первоначальной идеи «повторить по кружечке». Молча под угрюмыми взглядами пили пиво, не чувствуя его вкуса. Да и вкус, надо признаться, был так себе. Я выбрал в кольце окруживших нас людей субъекта посимпатичнее и объявил его наследником моей кружки. Володя тоже обозначил того, кому он завещает свою кружку. После этого кольцо вокруг нас стало реже, но не исчезло. Без всякой радости завершили мы процесс, от которого ждали только положительных эмоций, а получили отрицательные. Мы поспешили оставить это негостеприимное заведение. Настроение оказалось испорченным на весь остальной вечер.

Был такой анекдот: вопрос: «Какие сорта пива есть в СССР?» Ответ: «Два сорта: «Пивоесть» и «Пиванет». Если верить информации из сети, то в СССР на самом деле, за всё время существования государства, было выпущено по­чти 370 сортов пива. В их числе было много региональных сортов, о которых знали немногие. Мне посчастливилось познакомиться с превосходным латвийским пивом «Сенчу» потому, что несколько раз бывал на Рижском взморье. А 99,9 процента всего выпитого мною и моими друзьями в советский период пива — это «Жигулёвское». Бывало, конечно, попадалось «Рижское» или «Московское». Но редко. Ещё реже встречалось «Бархатное» или «Двойное золотое». Так что мы не были избалованы разно­образием. «Жигулёвское» пили в Москве и в Казани, в Волгоградской области и на Черноморском побережье Кавказа, на Урале и в городе Горьком — везде и повсюду. И мы действительно различали только два сорта пива — «Пивоесть» и «Пиванет». И были счастливы, если нам доставался сорт «Пивоесть».

Так приятно вспоминать различные эпизоды, связанные с пивом. Их несчётное число было в жизни, а я рассказал всего о нескольких. В этих эпизодах — пиво только часть, хотя и важная, пережитых ощущений. Главное же — богатство этих ощущений, их полнота.

Самое смешное в том, что се­го­дня, ко­гда хоть залейся разными сортами пива, которые можно купить в каждом магазине, се­го­дня, ко­гда я бываю в разных странах мира, где можно попробовать самые экзотические сорта пива — я его не пью. Равнодушен стал к нему. Даже если очень жарко и хочется пить, предпочитаю бокал‑другой белого сухого вина. Желательно, чтобы это был новозеландский «Sauvignon Blanc».