Пока святые маршируют

Из архива журнала "Казань" № 5, 2021 г.

Сценарий фильма

Привокзальная площадь большого города в непросохших лужах. Неподалёку видны вагоны поездов дальнего следования. Несколько зевак лениво слушают играющий на площади джазовый оркестр.

Все музыканты пожилого возраста, однако обращаются друг к другу по кличкам, видимо, ещё с давних лет. Клички джазовые — по именам героев старых вестернов.

Борис Иваныч — Бэшен с видавшим виды рабочим барабаном на подставке и тарелкой‑«чарльстон­кой» даёт счёт.

Стэн — трубач Станислав Николаевич, Морган — басист Николай Петрович с тубой и маленький саксофонист Томаш — дядя Том начинают играть вальс. Фан — Афанасий Герцевич аккомпанирует на банджо. Несколько пар танцуют. Вид у танцующих живописный.

Двое пьяненьких бомжей‑«си­неглазок», благообразная пара интеллигентных пенсионеров, сосредоточенно шепчущих друг другу «раз-два-три, раз-два-три». Двое влюблённых студентов с рюкзачками за спинами и некий ответственный с виду гражданин в плаще и шляпе, который с отсутствующим взглядом медленно и меланхолично поворачивается в такт музыке, прижимая к животу большой пузатый портфель.

Неподалёку на руках у молодой мамы, тревожно высматривающей мужа в толчее у привокзальных киосков, хнычет годовалый ребёнок, требуя, чтобы его опустили наземь. Он тянет руки в сторону музыкантов, ему интересно, как трубач смешно надувает щёки. Чем сильнее кричит малыш, тем больше хмурится трубач. На лбу — крупные капли пота. У него болит сердце.

Трубач Станислав Николаевич — Стэн просыпается от кошмара: ему только что казалось, что он стоит у чёрной двери, и кто-то настойчиво колотит снаружи. Открывает глаза и слышит — в его двери действительно кто-то требовательно стучит. На часах — 4 утра. Кряхтя и держась за сердце, он бредёт в прихожую.

Когда он открывает дверь, ему в глаза ударяет ослепительный свет.

На пороге — чопорный пожилой джентльмен в безупречном чёрном костюме, с вежливой улыбкой на тонких губах и докторским саквояжиком в руке.

— Пора в дорогу, трубач, — говорит он почти сочувственно. — Твой срок пришёл. Ведь ты уже видел меня во сне?

Это — Смерть.

Их взгляды встречаются. Рука Стэна судорожно нащупывает сердце и медленно опускается — оно уже не болит, и хорошо, если всё ещё стучит!

— Так скоро? — горько говорит Стэн, когда проходит первый шок. — Но ведь я… Я ещё не успел уладить все свои дела! Это несправедливо!

Споры со смертью — занятие достойное, но малоэффективное. Смерть только пожимает плечами, отчего в её саквояжике что-то глухо звякает.

— Неужели ничего нельзя сделать? — в отчаянии шепчет Стэн. — Я никак не могу умирать до… До послезавтра, — неожиданно для самого себя выпаливает он.

— Есть проблемы? — сухо говорит Смерть, равнодушно минуя знак вопроса.

— А как же?! — разводит трясущимися мелкой дрожью руками Стэн. И далее говорит всё быстрее, всё больше увлекаясь.

— Послезавтра мы играем на сейшне! В клубе железнодорожников собираются все джазмены! Все старые лабухи и бакланы… Мы с ребятами тоже хотели тряхнуть стариной. Два месяца репетировали…

На последних словах он задыхается и резко умолкает, точно из него выпустили воздух. После чего, опустив голову, с горечью говорит:

— Если у тебя есть сердце…

— Три дня, — перебивает его Смерть. — Как только доиграете. И ни минутой больше.

Бледная кисть скользит в жилетный карман. Тонкие пальцы крутят брегет. Щёлкает крышка с глубокой гравировкой — черепом и костями.

— Швейцарские? — заискивающе спрашивает Стэн.

— Отечественные, — отвечает Смерть. — Сейчас таких не делают.

И нажимает кнопку часов.

Стэн тут же чувствует, как кольнуло в груди — точно сердце завелось снова. Тем временем Смерть внимательным взором обводит комнату. На столе труба в раскрытом футляре, старые ноты, по стульям разбросана одежда. На полу пустые пивные бутылки.

— Можешь начинать прибираться.

— В этой берлоге прописаны мои двоюродные племянницы, — качает головой Стэн. — Девоньки только и ждут — не дождутся, ко­гда ты заглянешь сюда. Вот пусть сами и прибираются. Потом… — тихо добавляет он.

— Тогда заведи часы, — советует Смерть и направляется к выходу. Однако у порога останавливается и говорит, не поворачивая головы:

— И запомни: у меня нет сердца.

После чего выходит, плотно притворив за собой дверь.

А Стэн без сил оседает на стул!

На репетицию Стэн опаздывает — всё-таки подметает комнату. По дороге прихватывает в киоске пива, для отмазки коллегам. Быстро входит в помещение клуба — типового дома культуры, идёт по пустому коридору на звуки саксофона и треск барабанов из дальней комнаты. Открывает дверь. В комнате репетирует его джаз-бэнд.

Стэн увёртывается от шутливых тычков и подзатыльников Моргана с Бэшеном и усаживается на своё привычное место. Но едва вынимает из футляра трубу, как за спиной слышит вежливое покашливание.

— Тут тебя один тип дожидается, — кивает Бэшен, любовно шелестя стальными барабанными щётками по барабанчикам-альтам и дребезжащему «хэту». — Сказал, старый приятель.

Стэн оглядывается — позади, на стуле с высокой спинкой, прямая, словно аршин проглотила, сидит Смерть. На коленях давешний саквояжик. Очевидно, со складной косой.

— Ты чего тут?! — шипит Стэн. — У меня же ещё два с половиной дня!

— А ты думал, теперь можно расслабиться? — усмехается она. — Не выйдет. Все эти дни я буду у тебя за спиной, так и знай. Помни обо мне хоть теперь, если прежде было недосуг.

— Ну? — выжидательно говорит Морган, любовно оглаживая гриф старинного контрабаса. На инструменте живого места нет от наклеек весьма вольного содержания; корпус, подобно стариковским морщинам, избороздили трещины.

— Он с нами посидит, — пожимает плечами Стэн.

Перед его глазами как кинолента проносится череда всех его былых неприятностей: автокатастрофа, падение с дерева в детстве и прочие несчастные случаи из жизни. И крупно — дрожащая рука на сердце.

— Это действительно… старый знакомый.

— Пусть только не храпит слишком уж громко на твоём соло! — подмигивает ему Афанасий Герцевич и пробегает по клавишам корявым, заплетающимся пассажем.

— Веселее, мальчики! — кричит барабанщик Бэшен и ударяет по тарелкам, что называется, от души. — Тутти, вашу мать!

И они выдают тутти — музыкальную фразу, которую все играют в унисон. А потом уже начинаются классный разброд и душевные свинговые шатания. Звучит известная пьеса «Когда святые маршируют».

Крупно — на фоне музыки со стуком и лязгом трогается поезд, и вагоны движутся всё быстрее. Состав уходит из города.

Пока джазмены играют, Смерть смирно сидит на стуле, изредка помаргивая. Наконец барабанщик обрывает своё куцее, скупое соло, и все коллеги вопросительно смотрят на него — никто не знает, что играть дальше.

В наступившем всеобщем молчании Смерть начинает легонько постукивать носком туфли, но только какой-то совершенно иной, сдвинутый ритм.

«Пять четвертей…» — считает Стэн про себя и присвистывает. — «Нехило!» Взгляды всех музыкантов теперь прикованы к чёрной туфле — КРУПНО. Повисает удивлённая пауза, а носок смерти стучит всё громче, отдаваясь эхом в ушах Стэна, подобно стуку идущих вагонов.

Стэн медленно поднимает к губам трубу. И неожиданно для всех и себя самого выдаёт вдохновенное, потрясное соло на пять четвертей, под стук туфли. Сломав к чёртовой матери весь предыдущий рисунок, но зато отор­вавшись сполна!

Все уже давно перестали играть, и только труба Стэна упрямо докручивает истерические рулады. Наконец смолкает её последний визг на умопомрачительно высокой ноте, и наступает ватная тишина. Все старики потрясённо, а кто и возмущённо, смотрят на Стэна, а у того перед глазами лишь одна навязчивая картинка: чёрная, начищенная до блеска туфля, отбивающая ритм для него одного.

Они выходят из клуба вместе. Из проезжающей мимо иномарки их обдаёт волной глухого ритма — в отличие от джаза это эстрадная попса. Смерть озабоченно глядит на часы и зябко поднимает воротник плаща.

— Ты неплохо играл сегодня, — скрипуче говорит она. — Совсем как в молодости.

И не дожидаясь ответа, растворяется в дождливой пелене, затянувшей переулок. Стэн долго смотрит ей вслед.

Дома он допоздна сидит перед проигрывателем, слушая старые пластинки и чаще обычного поглядывая на будильник. Прежде Стэну было плевать на время, но сейчас ему кажется, что оно тикает слишком быстро.

Затем он лежит в постели и вспоминает. Потом, как ни странно, засыпает, но всю дорогу ему по башке колотит пять четвертей чёртова туфля.

На следующую репетицию Смерть приходит опять. Её встречает дружеская рулада саксофона. Смерть кивает Дяде Тому и приветственно машет остальным. Старики важно кивают в ответ и при этом сбиваются с ритма, наломав кучу судорожных сбивок. Стэн возмущённо смотрит на коллег.

— Да ладно тебе, — примирительно машет на него контрабасист Морган. — В конце концов, синкопой больше, синкопой меньше…

— А джаз без синкопы — что рэп из Европы! — поучительно заявляет барабанщик Борис Иваныч.

Однако сегодня у Стэна не ладится. Игра не идёт, соло не получается, вдобавок во рту постоянно сохнет. Смерть тем временем беззаботно перешёптывается с Морганом и Бэшеном; по всей видимости, у них обнаружилась куча общих тем и знакомых.

— Я вижу, твои мысли начинают обретать правильное направление, — замечает Смерть, когда они со Стэном идут по улице. Стэн предпочитает ходить в клуб пешком, бережёт деньги и здоровье. Смерть же сегодня вечером, по её словам, ещё должна успеть в кучу мест, а в такси она не садится из принципа.

— Что ты имеешь в виду? — морщится Стэн.

— Я слышу по твоей сегодняшней игре, что ты наконец-то впервые задумался обо мне, — отвечает Смерть. — Это похвально, хотя спохватился ты поздновато.

— А почему ты вчера сказал про мою молодость? — подозрительно спрашивает Стэн. — Ты что, подсматривал за мной уже тогда?

«Странно… Прежде я всегда считал Смерть костлявой, уродливой старухой с косой», — думает Стэн, глядя Смерти прямо в глаза. — «А вот теперь напротив — уже почти уверился в её мужской сущности. Кто же она на самом деле?»

— Скорее, подслушивал, — ухмыляется Смерть. — В молодости, знаешь ли, все увлекаются джазом. Только не все об этом догадываются.

— Я так понимаю, ты и на сейшн завтра придёшь? — хрипло спрашивает Стэн. — Учти, там будут платные входные.

— У меня контрамарка, — бурк­нула Смерть. — Отыграешь, и пойдём.

— А как это… будет? — Стэн вмиг приуныл. — Далеко… идти?

— Если хорошо сыграете, провожу тебя немножко, — напоследок обещает она и ловко вскакивает в закрывающиеся двери подошедшего автобуса.

А Стэн весь вечер будет пить и последнюю в своей жизни ночь совсем не запомнит. Может, это и к лучшему.

Да и зрителям знать об этом совершенно ни к чему. Поэтому этого эпизода в фильме нет.

Смерть приходит на сейшн, ко­гда весь бэнд отдыхает за столиком, которыми уставлен зал, а Николай Петрович — Морган настраивает на сцене контрабас. Вокруг полно сидящих таких же старых и молодых музыкантов-джазменов.

Смерть усаживается рядом с Борисом Иванычем, выставляет на стол пиво и орешки, и вся компания за исключением Стэна одобрительно хлопает её по спине. Стэн же только косится в её сторону и тут же угрюмо отворачивается.

После вчерашнего у него раскалывается голова, разбито сердце из-за безутешной жалости к себе и, вдобавок, першит в горле. Что для трубача перед концертом, разумеется, совсем беда.

Вдобавок по соседству сидит компания крутых молодых музыкантов, судя по прикиду, «рубящая» авангард и джаз-рок наотмашь. Длинный, бритый наголо юнец-басист ревнивым ухом прислушивается к упражнениям Моргана на сцене. Он указывает на него дружкам пальцем и, видимо, язвительно критикует — в шуме музыкального клуба его слов не слышно, но смысл их понятен по артикуляции и улыбочкам.

Морган же, простая душа и дитя старых и добрых джазовых стандартов, на сцене увлечённо настраивает норовистый контрабас, дёргая струны немудрящими, отрывочными «картошками»:

— Бум-бум! Бум-бум! Бум-бум! Бум… Бум-бум-бум-бум!!!

И так по кругу.

— О-о, слажал! — неожиданно громко кричит юнец-басист, тыча в него пальцем из-за стола и ухахатываясь с соратниками над «старым валенком». — А-а! Опять слажал!!

В зале начинают хихикать и язвительно прихлопывать.

А Морган, глухая тетеря и дубина стоеросовая, воспринимает всё за чистую монету и с удвоенной энергией продолжает дёргать стальные карандаши струн.

Все старики за столом разом приуныли, Стэн с досады даже сплюнул.

И только Смерть поворачивает голову и холодно глядит на горластого юнца. Прикид у неё сегодня что надо: чёрная тройка с круглым белым значком в петлице, похожим на значки распространителей Гербалайфа, белоснежная сорочка с бабочкой и шикарные лаковые штиблеты цвета душной ночи в Каролине.

Поражённый Стэн видит, как на значке Смерти проявляется надпись КРУПНО:

ХОЧЕШЬ УМЕРЕТЬ? СПРОСИ МЕНЯ, КАК!

От Смерти веет могильным холодком, и паренёк, словно ощутив дыхание беды, тут же сникает. Теперь он только шепчется с приятелями, изредка поглядывая на столик с нашими героями.

Тем временем возвращается Морган, крайне довольный собой и свежим пивом за столом.

Следующим на сцену забирается юнец, тут же усевшись прямо на монитор подзвучки. Он с шикарным треском распахивает пластиковый кофр и извлекает оттуда сверкающее чудо гитарной техники — безладовый джаз-бас.

КРУПНО:

«Джек» шнура входит в гнездо с сухим щелчком, ласкающим ухо всякого гитариста. Поворачивается тумблер, и гитара тихонько гудит в динамиках, наливаясь мощью идущего усиления. Затем наводки сходят, всё стихает, и правая рука юнца начинает откалывать на гитаре виртуозные фортели.

Его большой палец резко клюёт с оттягом, точно откупоривает бутылки.

С размаху ударяет по струнам.

Ходит взад и вперёд безумным маятником, как заведённый.

Хлёсткий, упругий, металлический бас ударяет по залу лавиной низких частот. Юнец — мастер слэпа, особого искусства игры на бас-гитаре.

В это же время пальцы его левой руки без устали бродят по безладовому грифу, делая подтяжки и скользящие глиссандо как на контрабасе в руках знающего музыканта, уверенно играющего по уму.

Юнец выдаёт вдохновенный каскад ходов, способных «закопать» любого конкурента, и резко обрывает звук. В зале повисает восхищённая и завистливая тишина.

Слышно только, как Смерть неторопливо закуривает, щёлкая золочёной зажигалкой.

— О-о! Правильно сыграл! — негромко, но звучно произносит она в мёртвой тиши клуба. И со вкусом выдохнув дымную струю в сторону сцены, одобрительно прибавляет:

— А-а! Опять правильно сы-

г­рал!

Зал разражается гомерическим хохотом. Смеются все, но громче всех — старые музыканты, которых тут набралось из разных городов. Народ свистит, топает ногами, ибо только музыкант в состоянии полностью и по достоинству оценить всю соль этой смертельной шутки.

Юнец, пристыженный и сконфуженный, спрыгивает со сцены и раздражённо плюхается за свой столик, запить пивом явно не лучшие времена.

Следующая сцена — весь столик наших героев дружно хлопает этому же басисту и его группе, играющим на сцене. И даже Смерть свистит в знак одобрения хорошему фанки и фьюжн. Ребята эти очень неплохие музыканты, а похвала стариков отныне льёт им бальзам на душу — они радостно переглядываются на сцене, когда Морган одобрительно поднимает им большой палец.

Бэнд Стэна должен играть уже под занавес, и не потому, что они лучшие. Скорее, наоборот. Просто так решил честный жребий — обычай, которого не встретишь на поп-тусовках.

— Ну, как тебе тут? — кричит Стэн Смерти прямо в ухо, поскольку уровень грохота в зале неуклонно возрастает к всеобщему удовольствию.

— Вполне, — кивнула Смерть и пронзительно свистит кому-то на сцене. — Но вообще-то я больше люблю марши.

Наконец их вызывают на сцену. В зале хлопают — их всё еще помнят. Бэнд Стэна играет очень прилично, хотя Борис Иваныч немного тормозит на барабанах. Зато Томаш — Дядя Том поёт прямо в саксофон чёрные блюзовые песни. Добрая треть зала восхищённо шумит, другая одобрительно свистит, третья, где сидят старые лабухи, сдержанно улыбается и качает головами в такт. Остаётся последняя композиция.

Стэн оглядывает зал. Смерть сидит среди десятков других зрителей в полутьме и смотрит на него в упор. Взгляд её как всегда холоден и строг. Стэн вытирает рот платком, массируя губы, и, отстранив Дядю Тома, у которого было первое соло, подходит к микрофону. Старый саксофонист удивлённо смотрит на него и делает руками движение, точно расстреливает Стэна из своего инструмента. Стэну на миг кажется, что из выгнутого раструба сакса веером вырываются раскалённые, шипящие ноты и устремляются к нему. Но это только видение.

Стэн вздыхает и негромко говорит полутьме зала:

— Сейчас мы будем играть последнюю пьесу. Вы все её знаете. «Когда святые маршируют». Не знаю, кому как, а я бы хотел это увидеть.

Зал одобрительно гудит, кто-то свистнул.

— Мы, наверное, уже никогда больше не соберёмся вместе. Годы, дела, заботы… здоровье… В общем, сами понимаете.

Засвистели громче, раздались жидкие хлопки. «Ну, сво-о-олочь…» — протянул чей-то восхищённый пьяный тенорок.

— И я благодарен парням, — Стэн обводит жестом «парней», что улыбаются за его спиной, — но не меньше того благодарен и судьбе. Той, что позволила нам собраться здесь, в этом отличном клубе, и играть для вас. Это просто кайф, уж поверьте.

И он снова смотрит на Смерть. Та медленно и с достоинством наклоняет голову, принимая благодарность. А зал уже шумит, волнуется.

— Мы играем всю жизнь, потому что больше ничего толком и не умеем, — качает головой Стэн. — Что я буду делать потом, когда доиграю свою партию? Кто мне скажет тогда, правильно ли я жил всё это время? Ведь у нас ничего не осталось, кроме музыки. И ту мы сейчас отдадим вам.

КРУПНО: удар палочками по тарелкам и — трогающийся железнодорожный состав.

И они играют.

Труба Стэна творит чудеса: она словно живёт отдельно от пальцев и губ, точно кто-то незримый приказывает ей петь. Она ведёт Стэна за собой, и он, поражённый, тороп­ливо шагает за своей музыкой, как когда-то в детстве, мальчишкой — по перрону, вслед медленно уходящему поезду. А музыка летит впереди и поминутно оглядывается, как шаловливая девчонка, поглядывающая на него из окна поезда, что уже набирает ход.

Стэн, а тогда ещё — пацан Стаська, ещё пока даже не Станислав, смотрит ей вслед, потрясённый внезапно нахлынувшим первым смятением чувств, и на его глаза наворачиваются слёзы.

И вспомнилось прошлое, и плакалось о настоящем, и уже не было будущего. Труба Стэна подняла в клубе волшебный ветер, её звуки плыли, летели всё выше и выше, к самым высотам света и печали. И, возрождаясь, умирали, и ветру не было конца.

Он отнял трубу от дрожащих, натруженных губ.

Вокруг тихо, зал смотрит на него и молчит. На какое-то отчаянное мгновение Стэну даже кажется, что Смерти нет. Как это любят показывать в кино: пустое место за столом, сентиментальная, светлая музыка за кадром и влажные глаза женщин.

Он действительно пуст, её стул за столиком, уставленным пивными банками и дешёвыми фарфоровыми пепельницами. Смерти действительно нет.

«Это оттого, что я уже минут пять, как умер, наверное…» — думает Стэн. «И для меня самое страшное теперь уже позади».

Он кладёт трубу на крышку раздолбанного рояля. Бормочет своим старикам невнятные слова не то извинения, не то прощания, спускается со сцены и идёт по узкому проходу к дверям. Стэн знает, что за ними его уже ждут.

Наверное, ему хлопают, наверное, свистят или кричат. Старики на сцене совершенно потерялись, лишь сакс Дяди Тома тревожно и жалобно гудит ему вслед. Но Стэн уже ничего не слышит. Он открывает двери и выходит из клуба.

Смерть поджидает его на крыльце, скрестив руки на груди. Стэн останавливается в нерешительности.

— Бери, — кивает она на саквояжик у ног. — Три дня ношу, между прочим.

— Что это?

— Пригодится, — заверяет она. — Идём, тут недалеко.

Они идут по городу, знакомому Стэну до боли. Здесь прошла вся его жизнь.

В конце улицы перед ними возникает чёрная дверь, та же, что снилась Стэну в кошмарном сне до прихода Смерти. Смерть жестом велит открыть саквояж. Там лежит ослепительная золотая труба, маленькая и аккуратная; точь-в-точь, как самый первый инструмент Стаськи, на котором он учился извлекать звук и правильно держать дыхалку.

— Дай им знать, что мы уже тут, — советует Смерть. И Стэн, повинуясь, поднимает трубу. У него трясутся руки, прыгает подбородок, и он не сразу ловит губами мундштук.

— Дунь как следует, чтобы эти сони услышали, — кивает Смерть.

Стэн собрался с духом и… дунул. Звука трубы он не слышит, зато дверь тут же бесшумно отворяется, и перед ними — абсолютно чёрный проём. Зловещий и мрачный. Стэн невольно пятится.

— Смелее, — подбадривает его Смерть. — Шагай туда и не оглядывайся. Плохая примета, знаешь ли.

Стэн мысленно шепчет самую короткую молитву, взывая ко всем святым и, зажмурившись, шагает, крепко сжимая в руках трубу.

КРУПНО: рука, медленно опускающая вагонный стоп-кран.

Несколько мгновений тишины и темноты. Стэн открывает глаза.

В ту же секунду, точно только того и ждали, вспыхивают ослепительные прожекторы. Что-то с шипением завертелось над головой, разбрызгивая трескучие искры, и десятки медных труб ударяют разнузданным, хулиганским аккордом прямо ему в лицо.

Стэн орёт от ужаса, но кто-то невидимый, за спиной, повелительно кричит голосом Бориса Иваныча — барабанщика Бэшена:

— Веселее, мальчики! Тутти, вашу мать!

Целый батальон трубачей самого причудливого обличья и прикида тут же надвигается на него и обрушивает на голову Стэну поток сверкающей меди первых четырёх тактов. Крайний в последнем ряду, белобрысый парнишка в большой не по росту солдатской форме делает шаг в сторону и призывно машет Стэну сигнальным рожком.

— Давай сюда, скорее! — весело кричит он. — Мы тебя уже заждались.

Стэн вопросительно указывает на свою трубу, и парень кивает. Тогда Стэн встаёт в строй, слегка потеснив тучного негра с трубой и сурдиной, и батальон трубачей сразу приходит в движение.

Сотня труб слаженно грянула «Святых», и Стэн, очумело вертя головой, зашагал вместе со всеми, подлаживая шаг.

— Куда это мы? — поражённый, спрашивает он.

— Как куда? На парад, конечно! — весело откликается парень. В отличие от других он пока не играет. — Ты что, забыл, что сегодня — канун дня всех святых? Они нынче маршируют, а мы играем. Три дня тебя ждали, между прочим. Боюсь, теперь придётся поторопиться.

Батальон действительно ускоряет шаг. Юный солдатик с минуту одобрительно глядит на семенящего Стэна, а затем подмигивает.

— Ничего, быстро подстроишься. Говорят, здорово дуешь?! Ладно, посмотрим, каков ты в деле… А теперь держи дистанцию, твёрже ставь ноги и ничего не бойся — сейчас будем подниматься!

И он поднимает свой сигнальный рожок к небу.

Ослепительное сияние несколько мгновений.

Голос за кадром:

Никто не знает, какого рода приходит к нам смерть. Иные её движения грубы и сродни мужским, другие проявления — женственны в своём изяществе. Но вряд ли она — Нечто Среднее. Потому что всегда реально смотрит на жизнь.

Да, кстати…

Only the one, who sincerely loved life, can understand battalion, leaving in the sky.

Только тот, кто искренне любил жизнь, поймёт батальон, уходящий в небо.

Лицо Стэна КРУПНО:

— Пожалуй, это можно попробовать на пять четвертей. Пока святые ещё маршируют.

И он берёт на трубе новую ноту.

Новый поезд на перроне с лязгом и стуком трогается.

Позади, на вокзальной площадке играет джаз-бэнд. Уже без Стэна. Несколько пар танцуют. Вид у танцующих живописный.

Двое пьяненьких бомжей‑«си­неглазок», благообразная пара интеллигентных пенсионеров, сосредоточенно шепчущих друг другу «раз-два-три, раз-два-три». Двое влюблённых студентов с рюкзачками за спинами.

Типажи те же, что и в начале фильма, однако актёры — уже другие. Времена меняются, и люди — вместе с ними.

 И только некий ответственный с виду гражданин в плаще и шляпе — всё тот же. Он гротескно дирижирует музыкантами, а его большой пузатый портфель раскрыт, и прохожие бросают туда мелочь для музыкантов. Из портфеля торчит одинокая, осиротевшая труба.

Неподалёку из рук молодой мамы, тревожно высматривающей мужа в толчее у привокзальных киосков, вырывается годовалый ребёнок. Он смеется, делая первые неуклюжие шаги — туда, где возле скамейки, окутанный золочёной дымкой, для него играет призрачный трубач.

Это Стэн.

Он играет «Когда святые маршируют», и ребёнок, толстый краснощёкий и оптимистичный бутуз, пока ещё неуверенно шагает к трубачу. Это — его музыка. Музыка святого и непорочного детства. Будущего этого большого города.

В стороне от ребёнка, поодаль, в замешательстве застыл мужчина — его отец. Он только что вынырнул из толчеи вокзала и, поражённый, смотрит, как его сын делает свои первые самостоятельные шаги на асфальте. Отец не слышит игры Стэна, она звучит только для марширующего по привокзальной площади маленького святого существа. И он судорожно прижимает к груди только что купленную, в разорванной бумажной упаковке складную коляску. Теперь уже, видимо, не очень-то и нужную.

А малыш всё шагает и шагает к призрачному трубачу. Он спотыкается, хмурится, боится, но упрямо идёт и тянет руки к Стэну. Ему необычайно интересно, как трубач смешно надувает щёки.

КРУПНО: щёки трубача. Он подмигивает нам.

Кода. 

Литературной основой сценария послужил одноимённый рассказ, победитель Большого конкурса КЛФ-2003, опубликован в журнале «Полдень ХХI век» №5.

Иллюстрации Сергея Рябинина