Предсказание

Журнал "Казань", № 3, 2015

- Не женись, сынок, прошу тебя,- в трубке шуршало, перекатывалось. Голос матери казался Артёму усталым и бесцветным.- Всё ведь сказали, куда ещё…

- Мам, ну, подумаешь, совпало,- разговор с матерью повторялся не первый раз, успел уже надоесть, взбесить, а теперь, перед самой свадьбой, не хватало сил, чтобы спорить, убеждать, приводить какие‑то аргументы, потому что было понятно - не поможет.

- Нет, не совпало! Не совпало! Ты неужели не видишь, что всё идёт ровно так, как она сказала. Ты же помнишь…

Голос в трубке продолжал говорить, перечисляя события, которые Артём отлично по­мнил и сам: первый брак неудачный, было холодно, тёмные волосы по утрам на белых склонах раковины, после развода, который прошёл как по маслу (они договорились, сидя в кафе, у него был эспрессо, а она пила свой вечный капучино), через год он встретил Наташку - тоже тёмные волосы, только жаркая, жаркая во всём, готовая прижаться к нему на улице, на виду у всех, и целоваться взасос, а у него внутри всё колыхалось…

- …второй брак будет хорошим, двое детей, первый сильно заболеет, выздоровеет. Но потом, она сказала… Сказала…- голос в трубке задребезжал.

- Мам, ну хорош уже! Сколько раз уже это слышу.

- Потому что это правда!

- Да правда‑правда, я и не спорю, но я пока ещё даже первого ребёнка не завёл, не то что второго! Я живой ещё, живой, ты понимаешь! - стрелка на часах переметнулась на новую метку. Надо было закруглять разговор до прихода Наташи.

- Смотри, Тёмочка, может, и в самом деле - пока без детей? - голос матери внезапно стал деловитым.- Она же сказала, что до тридцати лет это всё.

- Я подумаю, мам. Я знаю, ты этому веришь, и вроде всё пока совпадает, но, слушай, это - предсказание. Гадание. Не факт, что всё так и будет. Слушай, мне пора, скоро Наталья придёт.

- Подумай, Тёма, пожалуйста, серьёзно подумай. И с детьми пока не торопитесь, очень тебя прошу…

- Хорошо, всё, мне пора, мам, давай, целую тебя, там, в выходные, может, заедем. Пока! - Артём дождался хоть какой‑то паузы в разговоре и спешно положил трубку, успев словить последнее «могли бы всё‑таки и подождать».

Потёр затёкшее, потное ухо. Домашний телефон он держал только из‑за звонков матери, которая избегала мобильного. В последние пару лет она отказалась от всего, что, по её мнению, могло «излучать» - сотовых, телевизора, Интернета, радиовышек и даже некоторых людей. Зато не избегала своей гадалки - благостного вида тётушки, Веры Павловны, которая раскладывала карты перед матерью раз в неделю.

Три года назад, весной - Артём хорошо помнил, он только начал встречаться со Светой, первой женой,- мать приехала и, искоса глядя на Свету, уже тогда отстранённую, постороннюю, сказала, что должна поговорить с сыном. Наедине.

Они вышли в кухню, и там, озираясь на прикрытую дверь, мать рассказала, о чём услышала в шелесте карт гадалка:

- Первый брак с тёмной - впустую, через год разойдётесь. Ещё через год вторая жена будет, тоже тёмная, но хорошая, хорошо им… вам… вместе будет. Двоих детей увидела. Первый, сын, заболеет сильно, но выздоровеет. А после второго…- тут мама споткнулась в словах, переставила с места на место чашку чая и выпалила: - После дочери ты умрёшь.

Заплакала, дёрнулась на шатком стуле. Рукавом кофты задела чашку, та катнулась, слетела со стола и осколочно зазвенела по полу.

Тогда Артём рассмеялся, взял её руки в свои, долго сидел напротив и что‑то говорил, звал Свету, и она вошла, постояла, прислонясь к косяку, полуулыбаясь, а он продолжал говорить, указывая то на себя, то на невесту - успокаивал мать. В конце концов, она приняла стаканчик с накапанной валерьянкой и ушла.

Через год они со Светой в обед встретились в покинутом посетителями кафе на Чёрном озере и над исцарапанным столиком порешили свой брак. Она пила капучино, он - эспрессо. Оба не допили. Артём расплатился, они вышли из кафе, попрощались и пошли в разные стороны.

В замке что‑то щёлкнуло, но дверь была заперта изнутри, и следом затренькал звонок. Наташка, с работы. Артём распахнул дверь, схватил девушку, буквально втащив внутрь квартиры, целуя куда попало, перебирая руками по телу и припадая губами к волосам цвета вороньего крыла. Она смеялась и в шутку отбивалась, а он думал, что ждать не может, не должен даже ждать, не тот случай, и вот она - его женщина.

Антоха родился слабеньким. Наташку кесарили, а когда мальчика достали, лицо его отливало синевой, дыхание было прерывистым. Второй год мальчика Артёму запомнился белыми халатами, сизыми коридорами больниц, очередями в аптеках. Никто толком не понимал, что происходит. Антон часто кричал, жал кулаки до бордовости, на коже проявлялись красные пятна, температура прыгала к сорока, чтобы через сутки‑двое снова упасть.

Артём потом подсчитал - за год они побывали в пяти больницах, провели там почти девяносто дней, были на приёме у семи врачей. Сколько потратили на лекарства - не считал. Он даже не знал толком, каков его сын - какой у него характер, что он любит, чего боится. К исходу года Артём глядел на выцветшее, усталое лицо Наташки, на давно не крашеные волосы, думал, что это никогда не кончится, они обречены быть прикованными к этому кричащему ребёнку, и если сын в одном из своих кризисов умрёт, то легче будет, наверное, всем.

Лишь один человек не терял душевного покоя - мать Артёма. Она приезжала два‑три раза в неделю, варила, стирала, убиралась, в общем, делала всё, чтобы облегчить жизнь семьи. И, перебирая бельё внука, приговаривала, что ничего‑ничего, скоро‑скоро, уж она‑то знает. Артём всё хотел спросить, где уже её «скоро», но в мороке забывал.

Вскоре после второго дня рождения Наташка подошла к Артёму, прижалась всем телом, обхватив за талию. Футболка под её щекой тут же намокла.

- Я так устала,- шепнула она.- Я больше не могу.

Артём не нашёлся, что сказать.

Прошла неделя, другая. Месяц. Кризисов не случалось. Сын вдруг будто бы понял, что живёт, живёт в полную силу, и начал налегать на каши, на морковь, на молоко, просил, чтобы читали ему «Бременских музыкантов», и незаметно для себя Артём осознал, что у сына тёмно‑русые волосы, и ему нравится, ко­гда домик из кубиков разлетается от резкого удара, но не абы какого, а именно от тычка растопыренными пальцами, и он, Артём, оказывается, любит сына.

Мама стала приходить всё реже и реже. Зайдя к ней однажды вечером, Артем в кухонном тумане из чая‑варенья‑блинов и знакомых интонаций услышал полузабытое:

- Вера Павловна ещё когда говорила - вторая жена, тоже тёмная, с ней ему, тебе, то есть, будет хорошо. Первый сын у них - у вас - будет болеть сильно, но всё выправится. А после второго…- за эти годы мама так и не смогла привыкнуть к слову «умрёт», и Артему впервые в жизни показалось, что он тоже отвык от этого слова, точнее, никогда и не привыкал, а теперь вот услышал, услышал целиком, и оно, слово это, ему не понравилось.

- Слушай, ну это ж гадалка, не факт, что так и будет…

- А вот ты посмотри, посмотри - про твоего отца Вера Павловна ещё за год сказала. Соседке моей, дурочке этой, про кражу сразу, в первый раз сказала, а та не послушалась, и что? Получила! Всю пенсию вытащили! - Мать потянулась к чайнику, вода заплескалась в чашке, пара капель выскочила из краёв.- А тебе? Ведь как говорила, так и есть! Жена - вторая. Сын болел тяжело, сейчас - выздоровел. Чего тебе, какие ещё доказательства нужны?

- Но ведь за два, за три года могло что‑то поменяться? - тепло внутри сгущалось в ком - то ли от блинов, то ли от этих предсказаний, о которых он успел уже позабыть.

- Могло, да не могло! Ни разу у неё ничего не менялось! Она и сама говорит: если что‑то смутно, то и не говорю. А если уж вижу, то говорит без оглядки. Не боится, а прямо говорит: после второго ребёнка умрёт…

Мать осеклась, ухватилась за чашку, покрутила пальцами. Просительно посмотрела на сына:

- Сходи к ней, Артём. Сходи сам. Может, что и переменилось. Дай Бог, если так.

Попасть к гадалке удалось только через три недели. Артём дважды переносил встречу, назначенную по телефону - то Наташке нужно было помочь, то работы подвалило. За неделю договорился на вечер четверга. Девятиэтажка гадалки торчала посреди тёмной поляны панельных хрущёвок. Артём набрал номер на домофоне. Никто не отвечал. Набрал снова. Долгие гудки далеко разносились по морозному пустырю. Снова ничего. Артём потоптался у подъезда, а потом набрал соседский номер. Изнутри чёрной коробки прорезался женский старческий голос:

- Кто?

- Я к Вере Павловне пришёл, она не отвечает, вы…

- Вера Павловна? А она ведь умерла.

- Как…- Артём обернулся, будто бы гадалка могла быть где‑то поблизости и он мог опровергнуть слова из чёрных отверстий.

- Пару дней уж как умерла. Сегодня и хоронили.

- А… Где? - зачем‑то спросил Артём, но понял, что ни к чему это, уже отвернулся, но голос вдогонку спросил:

- А вы не Артём случайно?

Он рванулся к домофону, почти прижался к стылому металла губами:

- Да! Да, это я! Она что‑то говорила?

- Ага, говорила. Что придёте. И просила передать - всё в силе. Не знаю, о чём уж это, только так и сказала. Что придёт Артём. И для него - всё в силе.

- И всё? - Артём так и стоял, прислонившись вплотную к дверям. Отверстия домофона будто всасывали пар изо рта.

- Всё, ничего больше.

Домой приехал поздно. Наташа кивнула в сторону детской, приложила палец к губам - «только что уложила». Артём бесшумно разделся и прошёл в кухню.

- Как на работе? - спросила жена.

- На работе? - он и забыл, что отговорился новым проектом. Почему‑то за все эти годы так и не решился рассказать ей о предсказании.- А, это. Нормально всё. В пробку попал, залип.

- А у меня для тебя новость. Надеюсь, приятная.- Наташка улыбнулась, лицо её высветилось внутренним мягким светом. Над столом протянула к нему руку и вложила в ладонь мужу продолговатый кусочек тёплого пластика. Потом отняла руку и пристально посмотрела на него. Ещё не разжав пальцев, Артём знал, что там внутри, но знал также, что должен посмотреть - посмотреть ради любимой женщины. На ладони голубела коробочка теста на беременность.

- Слушай, ну как гадалка могла не знать про свою смерть? Чего она на этот день‑то назначила?! - Серый, друг Артёма со школы, говорил по‑пьяному громко.

- Да откуда мне знать? Может, она свою смерть и не могла видеть! - Артём, тоже пьяный, ответил ещё громче, не обращая внимания на взгляд барменши.

В баре сидели лишь они двое, да ещё на дальнем краю стойку усталыми локтями протирал белёсый мужик лет сорока. Мужик бухал - за час успел выпить литра полтора пива, перемежая его тремя рюмками водки.

Артём уставился в глубину своего бокала. Со дна подымались пивные пузырьки, как и мысли, которые последние пару недель он пытался не замечать, но они всё же всплывали и лопались в голове.

Он оглядел себя в зеркале за стойкой - короткий бобрик тёмных волос, глаза въедливые, карие, длинные руки, костяшки на кистях выпирают, и Наташке нравятся эти места. И вот это всё - умрёт, а алкаш за стойкой так и будет пить? И стойка эта останется, и Серый придёт, может, помянуть, скажет «вот здесь мы вместе сидели», а он, тело его, разум, что там ещё - это всё перестанет быть?!

- Ну, а Наташке ты что, не говорил разве? - и Серый будет жить, и продолжит задавать дурацкие вопросы сухим голосом.

- Не, не говорил. И не буду.

- Ну зря, зря. Наташка у тебя голова, мозг. Может, что и придумает.

- Да как тут придумывать, если уже всё - беременна! Не скажешь же - делай аборт. Как мы вообще залетели - ума не приложу.

- Бывает‑бывает,- Серый покивал в пивной бокал, потом начал пересказывать несвежие истории об абортах, сделанных его женой и любовницами, а Артём уже не слушал, а лишь кивал в нужных местах, всё пытаясь примерить это новое состояние - человека, у которого вышел срок. Может, сбежать? Бросить семью и так развернуть предсказание? Но что изменится? Или… Мелькнула тёмная, гадкая мысль, что Наталья может и не выносить, и не будет вовсе второго - никто же не сказал, что всё будет хорошо с этим ребёнком, но Артём не хотел об этом думать.

Как это случится? Как у часов, в которых кончается батарейка? Стрелки медлят, шуршат при передвижении. Он тоже так? Будет с каждым днём умирать, сознавая, как рядом растёт новая жизнь, а его

- уходит? Или сразу, резко?.. И кто там, интересно, будет? Гадалка говорила матери, что девочка. А если сын, то может всё измениться? Если девчонка, то, наверное, красивая, в Наташку. А если сын, то он, Артём, останется жив. Может быть.

Он встрепенулся, огляделся. Алкаш исчез, Серый через плечо пялился в телевизор, где зелёно‑белые дрались с красно‑бурыми. Пора домой.

Поздними вечерами он глядел на нарастающий живот жены и всё пытался представить - как и когда он умрёт. Увидит ли своего ребёнка? Или как в кино: в роддоме новый человек издаст первый крик, и тут же сердце сравнительно старого человека остановится? Он не ощущал в себе никаких признаков болезни, но всё же сходил к доктору. Врач сказал, что всё в норме, а вот с курением лучше бы завязать. Или всё будет не так просто? Радостный отец с сыном едут в роддом и попадают в аварию. Нет, нет, не надо думать, надо жить, жить, пока ещё есть это время.

Наверное, из этих же мыслей, из желания поймать последние дни, он завёл любовницу. Обесцвеченная блондинка, Аида, ми­ниа­тюрная татарочка едва за двадцать, которую он увидел голосующей на Горках, отвёз в центр, в какой‑то клуб. Она сама оставила номер. Так и не поняв зачем, Артём позвонил ей через несколько дней.

Лёжа на раздвинутом диване в комнатке, оклеенной жёлтыми выцветшими обоями, заставленной мебелью хозяев квартиры, он спрашивал:

- Зачем тебе всё это?

Аида пожимала плечами:

- Ты такой несчастный был, когда вёз меня.

- А сейчас?

- И сейчас тоже, только другой. Тебя как будто нет. Но ты - вот он, здесь,- она вела тонкими пальцами по его груди, а он всё прислушивался - там ли его смерть, в сердце, или укрылась в иной глубине тела.

На каждом УЗИ Артём тревожно вглядывался в смутные разводы.- Мальчик? Вроде бы мальчик,- облегчённо выдыхал он, зная, что ещё рано, что всё может быть иначе, а Наташка улыбалась, гладила его по руке, говоря, что второй хотела бы девочку - для «комплекта».

На шестом месяце живот у Наташки заострился и высунулся вперёд.

- Похоже, пацан, как ты и заказывал,- сказала она Артёму в расслабленной ночной дрёме. Он в ответ погладил её по натянутой коже живота, ощущая, как приятно шуршит ладонь по этому временному убежищу новой жизни.

Если мальчишка, значит, предсказание не сбылось. Если пацан, то всё иначе, всё по‑другому, и, значит, гадалка ошиблась. Могла ведь ошибиться? Могла, могла, конечно! Так и есть, пацан, думал он, когда вёз Наташку на трёхмерное УЗИ. Вдоль дороги вовсю зеленело, апрельские травы подымались из земли, деревья игриво примеряли новые наряды.

В кабинете, где они уже бывали с первенцем, всё осталось по‑прежнему: аппарат с маслянисто блестящими штангами, репродукции солнечных пейзажей, фотки улыбающихся детишек. Доктор в тёмно‑зелёном халате мускулистыми руками, на которых проступали вены, долго водил прибором по Наташиному животу. На чёрном экране оранжевым проступали черты их ребёнка.

- Ну что, поздравляю, вы прямо в точку! - улыбнулся он будущим родителям.

- Мальчик? - спешно спросил Артём.

- Зачем вам ещё?! У вас же есть один. Девчонка у вас. Хорошенькая, судя по всему,- он развернул экран ближе к Наташе, показал на тёмном фоне пустеющее межножье.- Ножки вот, правда, великоваты…

- Де…- выдохнул Артём.

Доктор продолжал говорить, Наташа мягко улыбалась и ему, и мужу, и всему миру, который в очередной, многомиллиардный, раз совершил чудо. А Артём уже не слышал решительно ничего - в голове шумело, челюсти заклинило бетонной тяжестью, на загривке проступил пот, обжигавший ледяным холодом.

- Имя будем придумывать? Или подождём? - Наташа смотрела на него, и он понял, что вопрос прозвучал не впервые. Они сидели в машине.- Мне Вика нравится, а тебе?

- Да,- он кивнул, справился с внутренней дрожью руки, вставил ключ в замок зажигания и завёл двигатель.

- Что‑то не так? Ты в самом деле хотел мальчика? - рука Наташи легла на его руку и тут же машинально отдёрнулась.- Ух, какая холодная. Всё хорошо, Тёма?

- Да. Хорошо. Просто… Живот заболел. Поехали,- он заставил себя улыбнуться жене.

В конце июня Артём отвёз Наташу в роддом. Она была довольна, немного волновалась, но опыт и сравнительно лёгкая беременность были на её стороне. На прощание Артём долго обнимал её, зная, что, возможно, больше не увидит.

- Не скучай, мы скоро вернёмся,- сказала она с улыбкой и ушла внутрь здания.

- До встречи,- он заставил себя разжать губы и вытолкнуть эти слова наружу.

Ночами не спал. Просто сидел у окна кухни и смотрел, как по‑летнему алый вечер умирает, как темнота густеет, с каждой минутой выгрызая яркие краски дня, а холодок втягивается внутрь комнаты из приоткрытой форточки.

Что он сделал за свою жизнь? Купил квартиру? Работал? Просто жил, никому не мешал? Артём перебирал карточки воспоминаний и не мог остановиться ни на одной - все блёклые, мутные и не привлекают взгляда. Первый брак, никчёмный. Второй… Да, со вторым всё получше сложилось. Артём улыбнулся, вспомнив, как они с Наташкой, ещё неженатые, после ночного клуба приехали домой и, не сумев выдержать сов­местного желания, занялись любовью прямо в подъезде, не дойдя до квартиры всего пары шагов.

Вспомнил ночные дежурства у кровати Антошки. Сейчас казалось, что больничные коридоры, крики уставшего от уколов ребёнка, рабочее безразличие в лицах дежурных врачей - всё это из фильма, кадры на экране, не больше. Прислушался к глубине комнат, но не услышал дыхания сына, сходил и постоял в дверях его комнаты. Спит.

Да, у него был сын и завтра появится дочь. И он любил свою жену. Можно ли считать это итогом жизни? Зачем он вообще рождался? Только лишь для того, чтобы передать мерцающий огонёк вот этому человечку, сопящему в кроватке? И ещё одному, который, дай Бог, через несколько часов впервые увидит свою мать. Сын пошевелился, что‑то пробурчал сонным голосом и снова затих.

Артём вернулся в кухню. Темнота за окном окрасилась в белёсые, сумеречные тона. Какая‑то птица звонко затенькала за окном. Зашуршали утренние машины. Над горизонтом заалело. Солнце, обновлённое за ночь, стало медленно вырываться из‑за угловатых краёв городских многоэтажек.

Сотовый просвистел несколько нот. Эсэмэска. На экране высветилось: «я уже всё: - ) она такая страшненькая!)))» Артём перечитал её, выкурил сигарету, старательно выдыхая дым в форточку.

В конце концов, что такое жизнь, как не постоянное ожидание смерти, подумал он и стал собираться в роддом к своей дочери.