Радость детства. Сашенька

Журнал "Казань", № 6. 2014

Вам когда‑нибудь случалось чувствовать, будто вы совершенно ясно знаете своё будущее? Со мной это происходило регулярно. Например, в мае 2014 года я точно знала, что увольнение из редакции, безделье и безденежье разрушат мою благополучную семейную жизнь, но вместе с этим понимала, что не уволиться невозможно.

Последние пару месяцев от работы… Нет, давайте уж честно, от пребывания на рабочем месте подташнивало. Сколько времени можно испытывать физическое отвращение к тому, что раньше любил? Из‑за этого ощущения разводятся, переезжают в другие города и, да - оставляют работу. Сначала ты её любишь, потом любовь проходит и начинается унылая тягомотина. Продолжать её можно усилием воли. И при этом понимать, что настоящая сила - не продолжать.

Перескочив майские праздники, я сразу взяла отпуск, чтобы продлить законное и никем не осуждаемое свободное время. Формально я всё ещё была сотрудницей крупного издательского дома и находилась в положении, когда тяготишься своей работой, но на зарплатную карту исправно поступают аванс и зарплата, что даёт ощущение безопасного инерционного движения. Этот отпуск отличался тем, что включать двигатель по окончании двух недель я уже не собиралась.

Я ходила на берег Казанки, устраивая себе небольшие пикники. Грызла яблоки, читала запоем всё, что откладывала до сих пор, наблюдала за гуляющими пожилыми людьми, мамочками, детьми. Всё то, что я пропускала, не видела, не хотела видеть, окружило меня плотным кольцом впечатлений.

Только сейчас я наконец‑то отчётливо поняла, в чём состоит радость детства. В том, что ты не задумываешься, для чего живёшь, никак не оцениваешь свои поступки и не понимаешь, как выглядишь в глазах окружающих. Ты доволен собой, прекрасен и светел. Тебе всё интересно, в голове миллион фантазий, которыми ты живёшь и не знаешь, что они бесплотны, бесполезны и, скорее всего, никогда не станут реальностью. Ты можешь представить себя балериной, пилотом гоночной машины, многодетной мамой, ветеринаром, официантом, учителем. Тебе и в голову не придёт думать, что пилот - это значительнее, чем официант. Важно, что тебе сейчас интересно быть именно им.

Детство проходит в разном возрасте. То есть вот эта радость детства проходит. Человек становится осмотрительным, опытным, умным. Не желает совершать ошибки, не хочет ничего упустить.

Понимает, как надо выстраивать карьеру и вообще - жизнь, и старается всё сделать правильно. Очень скоро выясняется, что ум и воля нужны для борьбы с самим собой: пересилить страх, наплевать на риск, оказаться хитрее, предусмотрительнее, проявить выдержку и хватку. Преуспеть. Но в какой‑то момент амбиции сходят на нет, ты останавливаешься и находишь себя в узкой колее - без вариантов: либо вверх, либо вниз. Тогда тебя накрывает настоящая тоска, осознание утраты радости детства.

Где желания и мечты? Где возможность быть, а не казаться?

Ни надежды, ни веры, ни чуда - ничего. Только то, что сам сделаешь.

Поэтому я точно знала своё ближайшее будущее. Лето будет рваным: со вспышками радости от долгожданных встреч и умиротворённого безделья, с резкими обвалами в краткосрочные депрессии, с осязаемым страхом от совершаемой ошибки, с неконтролируемыми внезапными проблесками приветов из прошлой жизни в виде звонков от коллег, предложений внештатного сотрудничества, редких гонораров и удушающего запаха этих денег, которые нельзя не взять ввиду необходимых трат, и нельзя не чувствовать, что это обшаривание тела, мною же умертвлённого.

Позвонили из журнала в первых числах июня.

- Слушай, все в отпусках, а очень нужно записать интервью с генеральным,- Вика не стала тратить время на дежурные приветственные вопросы и сразу перешла к делу.- У нас контракт с ними подписан ещё в начале года, а до сих пор ни одной публикации не вышло - то пиарщица болела, то генерального не было. Ну, я сейчас уже надавила, у них юбилей в августе, мол, надо подготовить к этой дате интервью с главным. Выручишь?

- Обычный парадный текст нужен? - уточнила я.

- Да,- протянула Вика,- стандартные вопросы про историю, достижения и бла‑бла. Согласование текста беру на себя, тебе только сходить надо.

Я согласилась, задача‑то действительно несложная. Интервью назначили на девять утра.

- Пожалуйста, придите за пятнадцать минут, я встречу вас на проходной,- пиарщица Светлана заметно нервничала.- Понимаете, Александр Михайлович очень не любит, когда опаздывают. Да и времени у нас будет не очень много, примерно полчаса. Вам хватит?

Не дождавшись моего ответа, Светлана принялась рассказывать мне, как проехать к предприятию. Напомнила, что нужно взять с собой документ для оформления пропуска.

- Вы сможете без диктофона работать? - вдруг спросила она в самом конце беседы.

- Нет,- смутилась я,- не могу так быстро от руки записывать. А в чём дело?

- Ну, там…- помялась Светлана.- Понимаете, у нас вообще‑то запрещено проносить записывающие устройства на предприятие. Ну, хорошо, хорошо, давайте с диктофоном.

По тому, какой скороговоркой была названа причина, стало ясно, что дело вовсе не в безопасности. Почему‑то Светлане не хотелось, чтобы я записала на диктофон всё, что скажет мне собеседник.

Странное желание. Не найдя ему объяснения, я решила, что это не моё дело.

Ровно в восемь сорок пять я стояла возле проходной и думала, можно ли закурить. Охранник поглядывал на меня не очень приветливо, хотя я сообщила, что у меня назначена встреча с генеральным директором и я из журнала.

- Корреспондент что ли? - недоверчиво сказал он, глядя на меня чуть брезгливо, будто сам был по крайней мере майором в отставке.- Ладно, ждите Светлану.

Через пару минут в поле зрения возникла тоненькая девушка с прямыми светлыми волосами, которая шла к проходной и говорила по телефону.

- …нет! - ветер доносил только обрывки реплик.- Давай… да, нет же, я тебе говорю… он звонил туда уже…

Встретив мой взгляд, девушка кивнула и отвернулась, чтобы закончить разговор.

- Слушай, я перезвоню,- Светлана закинула свободную руку на макушку и принялась разглаживать волосы.- Ну, не могу сейчас… Да всё бесполезно, ты же знаешь. Давай. Перезвоню.

- Здравствуйте! - обратилась она ко мне.- Наталья, да? Вы оформили пропуск?

- Проходите уже,- хмыкнул охранник.

- Наталья, у нас полчаса времени, давайте строго по тем вопросам, которые вы прислали, я просмотрела, они нормальные,- Светлана быстро шагала чуть впереди.- Я вас очень прошу, давайте строго по вопросам,- повторила она и значительно на меня посмотрела.

Я пожалела, что не успела покурить, нервозное настроение помощницы мигом захватило и меня. Зачем‑то проверила, на месте ли телефон и кошелёк, споткнулась от скорого шага и едва не выронила телефон.

- А у вас на телефоне диктофон, да? - спросила меня Светлана, заметив, что я сжимаю трубку в руке.

- Да. Это важно? - зачем‑то спросила я.

Девушка не ответила. Через полминуты мы уже во­шли в приёмную, где никого не было.

- Ой…- сказала Светлана и слегка сдвинула брови.- Вы пока посидите, я зайду к нему, ладно?

Опять не дождавшись моего ответа, она тихонько постучала в дверь и аккуратно просунула голову.

- Александр Михайлович, мы…

- Да‑да, проходите! - не дослушав, ответил директор.- Давайте…

Он сделал неопределённый жест рукой, указывая на ту часть кабинета, которая предназначалась посетителям. Там был светлый деревянный стол, на нём ноутбук, отодвинутый к середине стола, очевидно, сегодня, а может, и в последние несколько дней им не пользовались. Кресло было развёрнуто к окну, а на подоконнике стояли два цветочных горшка с гортензией и геранью, которые выглядели здесь чем‑то инородным.

Александр Михайлович был высокого роста, седой, с невыразительными каре‑зелёными глазами, уголки рта смотрели вниз, а в жестах ощущалась какая‑то растерянность, будто он сам здесь гость.

Пока мы усаживались, он подвинул своё тяжёлое кресло, сел в него и бегло осмотрел вещи на рабочем столе, будто хотел вспомнить их назначение. Наконец поднял взгляд на меня.

- Вопросы я получил, давайте по ним, давайте…- его рука потянулась к кнопке вызова секретаря, но внезапно он её отдернул и потёр лоб возле виска.- Света, чай сделаешь нам?

Светлана мгновенно вскочила и направилась к двери. Уже на пороге обернулась.

- Чёрный, зелёный? - скороговоркой произнесла девушка.

- Мне…- попыталась было ответить я, но Александр Михайлович поднял два пальца и сказал: «Чёрный».

Мысленно кивнув - именно его и хотелось,- я открыла блокнот, не собираясь, впрочем, ничего в него записывать, включила диктофон и задала вопрос о том, как предприятие готовится к юбилею.

Директор начал отвечать, но не успел закончить и первое предложение, как в дверном проёме показалась голова Светланы.

- Александр Михайлович, простите, я чашки не могу найти.

Директор поднялся, вышел в приёмную. Через минуту послышалось звяканье фарфора. Александр Михайлович вернулся в своё кресло, сказал «кх» и продолжил рассказывать о мероприятии для ветеранов, приуроченном к празднику.

В дверях снова показалась голова Светланы.

- Александр Миха…

- Ну, что ещё? - рявкнул директор.

- Я чай заварила, а ситечко не могу найти.- Светлана смотрела растерянно, в испуганных глазах стояли слёзы.- У Лены же было ситечко такое специальное, чтобы заварку наливать.

- Света, иди на… отсюда,- тихо сказал мужчина.

- Что? - девушка, не расслышав, сделала шаг в кабинет.

- Иди! На…! Отсюда! - проорал директор и чуть привстал в кресле, развернувшись к входной двери.

- Ой! - вскрикнула Света и, зарыдав, скрылась.

Мужчина повернулся к окну, сделал два шага вперёд, потом неожиданно сгорбился и всхлипнул. Я сидела молча, понимая, что в этот момент меня здесь точно не должно быть. Директор взялся за переносицу, будто желая перекрыть этот внезапный поток слёз, но продолжал громко всхлипывать.

Я сидела молча, прикидывая, получится ли сделать вид, что ничего не случилось, и продолжить разговор. Просто исчезнуть, бесшумно выйти из кабинета, мне бы не удалось.

Вдруг дверь снова приоткрылась. Незнакомая женщина помахала мне рукой, настаивая, чтобы я вышла из кабинета.

Поспешно сграбастав блокнот, я бросила ещё один взгляд на директора. Он стоял всё в той же позе, уже не всхлипывая, но вперившись взглядом в один из цветочных горшков. Казалось, он мысленно перебирает пальцами листья растения, гладит их, сосредоточив всё своё внимание на этом процессе. Александр Михайлович не обернулся, когда я аккуратно, но всё‑таки со стуком отодвинула стул и зашагала к выходу. У двери я сказала «до свидания», точно зная, что он меня не слышал.

В приёмной плакала Светлана. Она посмотрела на меня злобным взглядом, будто я была причиной резкости директора, и отвернулась.

- Пойдёмте, пойдёмте,- незнакомая женщина тёплым обнимающим жестом загородила меня и от плачущего в кабинете директора, и от расстроенной Светланы.- У нас тут буфет есть, пойдёмте чаю выпьем.

Мы сели напротив друг друга.

- Меня зовут Марина,- представилась женщина.

- Наталья,- ответила я.

- Давайте мы, Наталья, чаю возьмём. Или кофе хотите?

- Простите, а где у вас можно курить? - спросила я.

- Пойдёмте.

Мы вышли на улицу, прошагали немного и присели на лавочку. Марина отказалась от сигареты нетерпеливым жестом, ей нужно было как можно скорее объяснить мне всё: оправдать и Александра Михайловича, и Свету, и меня, так некстати оказавшуюся здесь.

- Понимаете, Наталья,- начала она, мягко глядя мне прямо в глаза.- Понимаете, две недели назад секретарь генерального директора ушла на больничный.

Это объясняло пустую приёмную и растерянную Свету, которая не могла найти чашки. Но, судя по тону Марины, это была не вся информация.

- Лена с Александром Михайловичем около пятнадцати лет работала. Работает,- поправилась Марина и сделала паузу.- В общем… В общем, у неё рак в последней стадии. Мы все понимаем, что на работу она уже не вернётся.

Я посмотрела на Марину и понимающе покивала головой. Она помолчала.

- Александр Михайлович пытался её спасти, он все свои связи подключил, кому только не звонил, но что поделать, если уже поздно,- затараторила Марина.- Если бы можно было что‑то сделать, он бы сделал обязательно. Всё‑таки она не чужой человек. Всё‑таки…

Марина достала бумажный платочек и тоже расплакалась.

- Мы в управлении знали, конечно, что у них роман. Это настоящая любовь была, не просто секретарша‑любовница. Когда выяснилось, что у Лены рак, он не хотел верить в безысходность положения. Сам возил её по больницам, дежурил там, на работу приходил с красными глазами, во вчерашней рубашке. Домашним соврал, что в командировку уехал, всех предупредил, чтобы так и говорили, если жена или кто‑то из родных будут звонить в офис. Хотел в Израиль лететь с ней, уже договорился с клиникой, но вчера знакомый врач - очень хороший специалист - сказал, что это бесполезно, осталось около месяца, максимум. Тогда Александр Михайлович приехал в офис, перенёс цветы из её кабинета в свой и всю ночь проплакал. Я видела, как он утром умывался в туалете, конечно, не спал всю ночь. И сегодня домой не поедет. Как только придёт в себя, так сразу к ней, в больницу.

Я докурила и молча вертела в руках зажигалку. Марина истолковала моё молчание по‑своему.

- Вы не переживайте по поводу интервью, я Свету попрошу, она текст подготовит,- Марина поправила волосы и сдула с пальцев выпавший волосок, как бы избавляясь вместе с ним от тяжелых обстоятельств, в которые пришлось меня посвятить.

Я угукнула в ответ и вопросительно огляделась в поисках выхода.

- Провожу вас, на территории нельзя быть посторонним без сопровождения.

Деловой походкой Марина зашагала в сторону проходной. Охранник дремал, надвинув фуражку на глаза. Услышав шаги, он неторопливо поднялся и выпустил меня, забрав временный пропуск.

- Записали что ли интервью, журналист? - с нажимом и усмешкой поинтересовался он.

- Да, всё прошло хорошо,- равнодушно ответила я, подумав, что доверие и честность ещё надо заслужить.

Я зашла в ближайший двор и опустилась на скамейку. Дети играли в семью, решали, кто будет мамой, а кто училкой или воспитательницей.

«А можно, я буду секретаршей? - подумала я про себя.- Очень хочется любви».

Сашенька смотрела на всех взглядом опытного психотерапевта. Из‑за врождённой глухоты она не могла слышать и понимать, о чём говорят люди, но жесты, мимику, интонации схватывала сразу и безошибочно ставила «диагноз»: чувство вины, инфантильность, паранойя. То есть это, конечно, на языке взрослых. В сознании отстающей в развитии четырёхлетней девочки таких понятий не было. Она просто знала, почему красивая подруга её мамы поджимает губы, отводит взгляд и теребит ручку сумки - хочет уйти. А мама не понимает этого и продолжает благодарить её за помощь в поиске работы, предлагает пройти и выпить чаю.

Сашенька родилась, когда Эльзе было сорок два. Долгожданный и единственный ребёнок оказался женского пола, да ещё с отклонением. Поэтому через год после появления на свет Сашеньки муж Эльзы, наконец‑то найдя достаточный повод, объявил ей, что всё‑таки не создан для семейной жизни.

- Милая, я тебя очень люблю, очень,- говорил он, держа её ладонь и пытаясь поймать взгляд.- Просто пойми, мне нужно время от времени оставаться одному, мне нужны мой байк и гитара, я не могу взять на себя такую ответственность как жена и больной ребёнок. Вы достойны большего. Я точно знаю, что ты обязательно встретишь нормального человека, а не такого мудака, как я.

Эльза ничего не говорила. Если мужчина решил уйти и даже признал, кто он такой, разве к этому что‑то добавишь?

Она гуляла с Сашенькой во дворе, когда он с двумя сумками вышел из подъезда, погрузил их на мотоцикл, поднял руку и робко помахал. Эльза кивнула и помахала в ответ, но решила не подходить, прощальные объятья значили бы, что она его прощает, а этого не было. Муж постоял минуту у мотоцикла, ожидая, что она всё‑таки приблизится, потом, сморщив лицо, будто от яркого света, секунд десять смотрел в другую сторону, потом сердито отряхнул брючину, чуть покачнувшись, закинул ногу на байк и скрылся из виду.

Эльза никогда не плакала. То есть не то чтобы совсем никогда, конечно, в детстве это случалось из‑за разбитой коленки или мёртвой птички, найденной в лесу. Но когда мама ругала Эльзу за испачканное платье или позднее за несданные экзамены, она только закрывалась, внутреннее сжималась и как бы прекращала дышать. Ей было очень больно, внутренний голос с маминой интонацией говорил ей, что она не должна жить, раз такая плохая. Чтобы не умереть от недостатка воздуха после этих ссор, Эльза ныряла сначала в книги, потом в музыку, а когда встретила Марка - в любовь.

Они познакомились на одной из дачных вечеринок. Эльза в очередной раз провалила сессию и знала, что теперь её точно отчислят.

- Что из тебя выросло? - кричала мама.- Где? Когда? Господи, когда я допустила ошибку в твоём воспитании?

В молодости мама мечтала стать актрисой, она делала причёску, как у Греты Гарбо, и репетировала её томный взгляд. В подростковом возрасте Эльза часто разглядывала фотографии молодой мамы и со злобной радостью отмечала, что до Греты Гарбо ей как до Парижа пешком. Мама была курносой и круглолицей, уложенные волнами волосы только добавляли объёма широким скулам, а сжатые губы выдавали напряжение. На снимках мама была ничуть не красивее своих подруг, но она упрямо располагала свои фотографии в альбоме по соседству со снимками актрисы, и доброжелатели убеждали маму, что сходство поразительное.

Проработав всю жизнь учителем иностранного языка в школе, мама привыкла считать, что имеет доступ к тайным знаниям, открытым далеко не всем. Она свысока смотрела на коллег, преподававших такие обыденные предметы, как литературу, географию или черчение. А учителей младших классов вообще за людей не считала.

- Боже, Гала, они всю жизнь учат этих маленьких придурков складывать два и два, как не деградировать при такой жизни? - жаловалась мама соседке, когда они раз в две недели пили коньяк или ликер на кухне.

Соседка поддакивала, но не слушала маму. Что было не особенно важно, главное, что с ней не спорили.

- А Лизка‑то твоя куда поступать будет? - спрашивала соседка про Эльзу.- Наш Андрюха решил на сварщика пойти. А что? Зато всегда с работой будет.

- Точно, надо мою тоже к сварщикам отправить, пусть поймёт, что такое деньги зарабатывать,- со смешком и нарочито громко, чтобы дочь в соседней комнате услышала, говорила мама.-

Слышишь, Эльза? Пойдёшь на сварщика учиться?

- Пойду, мама,- иронично соглашалась Эльза.- Если тебе так будет спокойнее, конечно, пойду.

Отца Эльза не помнила. Только всё время слышала, что «этот кретин так и не удосужился ничего дать своему ребёнку». Иногда Эльза представляла, что папа однажды приедет и спасёт её, как принцессу, которая живёт в башне, охраняемой драконом. В роли дракона выступала мама, она всё время что‑то запрещала, всем была недовольна, ругала школу, учителей, учеников, соседку, но больше всего саму себя. Уронив что‑то на кухне, восклицала: «Почему я такая неуклюжая?» Примеряя одежду в магазине, с неизменным разочарованием смотрела на своё отражение, поворачивалась направо и налево и вздыхала. Поскольку Эльза была прямым продолжением мамы, весь негатив автоматически перекладывался и на неё. У Эльзы тоже были короткие ноги, она так же не умела разбираться в людях и, конечно, ничего полезного не сделала в жизни.

Эльза, само собой, полностью оправдывала ожидания своей матери. Бросила институт, выскочила замуж в двадцать два года за восемнадцатилетнего бездельника. Жили без детей на съёмной квартире, перебиваясь временными заработками: он играл в какой‑то группе и иногда в переходах, она расклеивала афиши, подрабатывала продавцом и няней. Жить вместе с матерью Эльзы они не хотели, хотя та, скорее всего, была бы не против.

- Приходила сегодня, вся худющая,- рассказывала она про дочь всё той же соседке Галине.- Едва ведь сводят концы с концами, много там он зарабатывает своим бренчанием? И у неё тоже профессии нет, говорила я ей: учи, сдавай, надо получить диплом. Нет! Один раз академку взяла, второй, в итоге бросила на четвёртом курсе. Я знала, что ничего путного из неё не выйдет, вся в отца своего.

Эльза брала у мамы тушёную картошку или макароны с мясом в пластиковом контейнере, салаты, компот и другую еду, которую та раз в неделю готовила на троих, зная, что дочь зайдёт. Мама заранее укладывала всё в пакет, хотя, отдавала приговаривая: «Я вчера наготовила, думала, Гала зайдёт, а она к сестре уехала. Ты уж забери, а то пропадёт, всё равно выбрасывать».

Иногда Эльза скармливала картошку щенкам во дворе, особенно когда было очень плохое настроение и остро требовалось почувствовать свою нужность. Щенки радостно встречали её, обнюхивали, переминаясь с ноги на ногу, подпрыгивали, смешно вздёргивая передние лапы, за минуту съедали угощение и просили ещё. Тогда Эльза отдавала им хлеб, только что купленный в магазине, и ещё долго сидела корточках, гладила их тёплые загривки.

Марк никогда не хотел детей. Он жил увлечённо, беспорядочно, мог исчезнуть на пару недель и вернуться с увядшим букетом альпийских ромашек или связкой сушёной байкальской рыбы. Эльза была так рада его возвращению, что врала, будто ромашки её любимые цветы, немедленно прощала ему отсутствие, не спрашивала, с кем он был в походе и почему не звонил. Она была счастлива лишь от того, что снова может его видеть. За двадцать лет брака Эльза сделала три аборта, скрыв от мужа и беременности, и операции. Она знала, что он не согласится иметь детей и, скорее всего, уйдёт. Как и произошло, когда родилась Сашенька.

О том, что Эльза ждёт ребёнка, Марк узнал от друга Костика, который оказался внимательнее и первым заметил изменения в её фигуре.

- Поздравляю,- сказал Костик, весело глядя на Марка.- Когда валишь?

- В смысле? О чём ты? - не понял Марк.

- Элька беременна, чувак, ты даже не заметил? - Костик рассмеялся.- Ну, ты даёшь! Дома‑то бываешь вообще?

Именно Костик встречал Эльзу из роддома - мама была на занятиях (выпускной класс, подготовка к экзаменам), Марк сказал, что едет на гастроли с коллективом, но друзья говорили, будто видели его в одном из летних кафе.

УЗИ не выявило никаких отклонений в развитии плода, доктор говорила, что девочка родится здоровой. Действительно, в первые полгода никто и не подозревал, что с Сашенькой что‑то не так. Эльза радовалась: малышка была спокойной, крепко спала, даже когда в комнате громко разговаривали или смотрели телевизор.

На очередном осмотре врач заметил, что ребёнок не реагирует на резкий звук. Он хлопнул в ладоши в трёх метрах от неё и, хлопая, стал постепенно приближаться. Когда доктор сомкнул ладони прямо перед лицом Сашеньки, девочка заинтересованно на него посмотрела, но не испугалась и не вздрогнула, явно ничего не услышав.

- Нет реакции на звук,- продиктовал доктор сестре, будто забыв, что мама девочки присутствует в кабинете.- Назначьте через месяц повторный ­осмотр, надо отслеживать динамику.

Но и через месяц, и через год девочка всё так же ничего не слышала.

Став бабушкой, мама Эльзы немного смягчилась. Она навещала дочь два‑три раза в неделю, совершенно вытеснив из дома Марка. Он сторонился тёщи со дня свадьбы, а теперь и вовсе категорически избегал встреч, все эти семейные хлопоты были ему чужды. Кое‑как вытерпев год после рождения ребёнка, он понял, что так и не чувствует ничего к этому существу. Когда Марк объявил Эльзе, что решил уйти, она уже была готова к его решению.

- Да, я понимаю,- утешала его Эльза и гладила по волосам.

- Вы достойны большего,- искренне говорил Марк и действительно в это верил.

- Да, конечно,- повторяла Эльза и изо всех сил старалась не расплакаться от понимания этой правды и собственного бессилия. Просто старалась сжаться, нырнуть, укрыться от этой боли под придуманной толщей воды, затаиться и перестать дышать. Потом, когда он уйдёт, она вынырнет, надышится и наплачется, а сейчас нельзя, нельзя. Это всё равно ничего не изменит.

После того как Марк ушёл, Эльза с Сашенькой переехала к маме. Она была готова к тому, что мать будет постоянно попрекать её неудачным браком, а Сашенька станет обузой, ведь им втроём придётся жить на зарплату мамы. Но та лишь однажды, когда перевезли вещи из съёмной квартиры и, разместив всё в прежней комнате Эльзы, присели отдохнуть, сказала: «Я всегда знала, что у тебя ничего не получится. Хорошо, хоть сама жива. Ничего, пока я работаю, вытяну вас двоих - дурынд».

После этого мать поднялась и уверенно зашагала на кухню. Если бы Сашенька уже тогда, в годовалом возрасте, могла понимать настроение людей, она бы почувствовала, что бабушке очень хорошо: она ощущала не просто свою нужность, а свою незаменимость. Понимала, что без неё дочь с внучкой просто погибнут.

Бабушка умерла, когда Сашеньке исполнилось восемнадцать. Она была в Москве, куда уехала на открытие своей первой персональной выставки. Получив от мамы эсэмэс: «Бабушка скончалась.

Если можешь, приезжай», срочно возвратилась домой.

Сашенька так и не научилась слышать речь, но по‑прежнему могла заглядывать в сердца людям. Минуя запутанные словеса, она схватывала саму суть человеческой природы, облекала её в цвета и формы и переносила на холсты. Научившись читать в шестилетнем возрасте, Сашенька едва ли не каждый день проглатывала по сотне страниц, наполняя свою тихую жизнь яркими художественными образами и переживаниями.

После похорон бабушки Эльза вместе с Сашенькой уехала в Москву, чтобы сменить обстановку. Они не отказывали себе в комфорте: теперь у них было достаточно денег. Одну из работ Сашеньки купил агент состоятельного американского коллекционера, вторая была в процессе продажи. Шестидесятилетняя тонкая и сухая Эльза, с резко очерченными скулами и почти прозрачными запястьями, на выставке привлекала к себе внимание элегантных мужчин. Однако никто не решался заговорить с ней, встретив пронзительный, почти как у дочери, взгляд. Рядом Эльза и Сашенька выглядели как копии разных лет выпуска.

Хозяйка выставки понимала, что в первый день большинство посетителей пришла сюда по обязанности: журналисты, эксперты в области искусства, агенты коллекционеров. Они проходили по залам как по торговому центру, осматриваясь, но не видя того, что хотела сказать им художница своими полотнами.

И вдруг в скучающей толпе Сашенька уловила взгляд с ощущением восторга. Женщина замерла перед полотном «Счастье» и впитывала всем сердцем светлые, радостные тона картины. Сашенька чувствовала, что она видит на этом полотне и лето, и шмеля, и прозрачные капли воды - всё, что здесь изображено. Сашенька улыбнулась, а женщина, будто почувствовав чьё‑то прикосновение, обернулась и посмотрела в её сторону. Но, не заметив художницу, перешла к следующему полотну.

Саша и Эльза обменялись довольными взглядами. Впервые они были абсолютно свободны и счастливы.