Рамзан САМАТОВ Рассказы

Линар Анасович Ахметянов родился в маленькой деревушке Костино (Кучтаул) Янаульского района Башкирии в 1963 году (его односельчанин — известный татарский писатель Нурихан Фаттах). Окончил военно-медицинский факультет Куйбышевского (Самарского) медицинского института в 1990 году. Служил на различных военных должностях, прошёл путь военного врача от начальника медицинского пункта воинской части, затерянной в лесах Смоленщины, до начальника (главного врача) Казанского военного госпиталя. Военный пенсионер. Продолжает работать в сфере государственной медицины — главным врачом одной из клиник Казани.

Приобщился к писательскому ремеслу, будучи ещё слушателем военно-медицинского факультета, где редактировал стенную газету.

Один из номеров газеты стал победителем всесоюзного конкурса, и редактор был награждён Почётной грамотой ЦК ВЛКСМ.

Прототип первого из публикуемых в номере рассказов — Васса Петровна из Рыбной Слободы.

Есть документальная основа и в двух других рассказах, которые сочинитель называет жизненными.

Автор пишет под псевдонимом Рамзан Саматов.

Кнут не Бог, а правду сыщет.

                                Пословица

Васса «Железная», или Висела плётка на гвозде

Васса прошла от конторы до своего дома, по пути проверяя запертые изнутри двери промысловиков. Опять те же самые бездельники не вышли на работы. Дойдя до дома, Васса поднялась на крыльцо, прошла в сени. Что такое? Дверь заперта изнутри. Ведь она, когда уходила в контору, оставила дверь открытой, растормошив мужа. Тот, правда, выразил недовольство. Оно и понятно — пришёл с промысла поздно. Прошлой ночью снимали сети на Волге — улов был хороший. Пока сдавали рыбу, пока взвешивали, принимали, подписывали накладные — прошло полночи. Потом отметили, как полагается. Но это же не означает, что утром надо дрыхнуть, когда вся Слобода на ногах.

Говорят, немцы уже на подступах к Москве. Но наши войска отчаянно и героически сопротивляются. Стране нужны продукты, хлеб. Уборка в разгаре. А эти спать изволят. Практически с каждого слободского двора мобилизовали мужчин. Остались только дети, старики, да такие, как муж Вассы Петровны,— с бронью. И то только до окончания навигации на Волге.

Васса ещё раз подергала дверь, попинала ногами, обутыми в тяжёлые кирзовые сапоги. Муж не отзывался. Неужели так крепко спит?! Васса постояла в задумчивости несколько секунд, затем окинула взглядом сени, словно в поисках решения. Зацепила взглядом плётку, висящую на большом гвозде, ещё раз пнула сапогом в дверь и вышла во двор.

По левой стороне обошла дом, подхватив по пути старую табуретку, подошла к окну, чтобы заглянуть в комнату. Её рост, хоть и немаленький, не позволял это сделать с земли, поэтому она встала на принесённый стул. Приставив к стеклу ладони лодочкой, прижалась к ним лицом и заглянула внутрь. «Лучше бы я этого не делала». Такая мысль мелькнула тотчас в голове у Вассы. Ей хватило одного взгляда, чтобы понять происходившее внутри.

Тем же путём женщина вернулась в сени. Все это проделала молча, но чувствуя, как внутри у неё вскипают гнев, обида, досада и ярость одновременно. Сдёрнула с гвоздя плётку и пошла обратно к окну.

Плётка, которую держала в руках Васса, была вернее сказать нагайкой. Настоящей донской нагайкой. Дед Вассы был донским казаком. Свою нагайку покойный дед хранил как зеницу ока. Как невозможно представить человека без воздуха, так и казака — без нагайки. Очень любил её и умело пользовался. Внушал внучке, что настоящий казак никогда не станет бить коня нагайкой. Это так, «мухобойка» — мух и слепней от лошадиного крупа отгонять.

Другое дело — в бою или для самозащиты. Учил внучку правильно держать нагайку. Как наносить удары, как обороняться. Со временем Васса научилась неплохо управляться дедовой нагайкой. И уже отличала удар «с отдачей» от удара «с оттягом», не путала «шлепок» и «щелчок». Дед не мог нарадоваться: есть кому передать казацкие знания и традиции. Сын-то пошёл по «партейной» линии, ему эти традиции не нужны, будь он неладен.

— Не напрягай плечо,— кричал дед тонко, но с задором.— Вперёд подавай. Охватывай концом. Вот так…

Они ставили во дворе чучело, набитое соломой, и тренировались на нём.

— Охватила — заваливай! — учил дед. С довольным видом садился на большое полено, закуривал свой пахучий самосад и хитро щурился через дым на внучку.

Особенно удавались Вассе щелчки. От этого громкого звука нагайки пугались куры, деловито разыскивавшие среди камушков и травы только им понятные вещи; громко начинал лаять старый пёс, мирно дремавший рядом со своей конурой. Особенно возбуждался от щелчка крупный индюк. Его красно-синее ожерелье под горлом багровело; пальцевидный нарост, свисавший со лба, подтягивался; перья на хвосте распушивались; крылья расходились чуть в стороны, и не маленький по размеру индюк превращался в огромный шар из перьев. И… как закулдычет!

Больше всего нравился Вассе этот смешной клёкот индюка. И она носилась по двору за индюком, при этом птица возвращала свой обычный вид, догоняла — раздавался щелчок донской нагайки, клёкот, и всё повторялось заново…

Донские нагайки, в отличие от кубанских или уральских, не мастерятся в виде цельного хлыста. Нагайка состоит из двух отдельных частей — рукояти и собственно плети, которые крепятся друг к другу колечками из металла. Такой способ присоединения существенно расширяет возможности нагайки и позволяет наносить ею более мощные удары. Для удобства ношения или крепления плётки к перевязи к оголовку крепится большая петля — темляк. На тонком конце плети крепится округлый кусок кожи — шлепок, предназначенный для смягчения удара. Иногда шлепок изготавливается в виде кожаного мешочка. В этом случае туда можно вкладывать металлический утяжелитель. Тогда уже это будет настоящая боевая нагайка.

— Ну, будя! — не выдерживал дед.— Хватит дразнить бедную птицу. Делом лучше займись!

— Так я и занимаюсь делом, дед! — смеялась Васса.— Тренирую удар со щелчком.

— Баловство это, а не удар! А ну становись к чучелу! Покажи удар с оттягом справа и слева.

— Ну, де-ед, — протянула Васса.— Может, не будем на чучеле?! Опять изрежу с оттягом-то. Мамка ругаться будет. Говорит: «Всю одёжу старую извели на своё чучело».

— Васса! Не нервировай меня! Давай учись. Меня не будет — кто тебя научит? А на чучело мы мешок наденем. Сделаем дырки для головы и рук, и наденем. Покажи удары — порадуй деда. Сто справа, сто слева. Да чередуй: справа-слева, два раза справа, один — слева, два раза слева, один — справа. Справа-слева. Дай щелчок — напужай противника. Справа-слева…

Давно уже нет деда, мамка тоже оставила этот бренный мир. Отец с первых дней на фронте — полковой комиссар.

Замуж вышла Васса перед самой войной. Сергей работал в рыбной артели. Видный, высокий, чернобровый… Васса прибегала на берег, когда артельщики возвращались с уловом. Она любила смотреть, как люди работают: такие сильные, красивые, весёлые. С лёгкостью таскают тяжёлые ящики с рыбой. При этом везде раздаются шутки-прибаутки. Словно не тяжёлый труд выполняют, а в игру какую играют.

Особенно ей нравился Сергей — бригадир артельщиков. От него исходили мужественность, основательность и задор. К нему необъяснимо тянуло молодую девушку. Видимо, и он замечал черноволосую девчонку, которая каждый раз при возвращении бригады с Волги ожидала на берегу, сидя на перевёрнутой лодке. От такого внимания он крякал, крутил свой чёрный ус и весело подмигивал Вассе. Девушка краснела, но не убегала.

— Ты, Васса, совсем из ума выжила?! — предупреж­дали подруги.— Ты на кого глаз положила? Это же Сергей — первый бабник в артели. У него таких, как ты, в каждой деревне по нескольку… Как говорится, поматросит и бросит.

— Да что вы, девчонки?! — отнекивалась Васса.— Я просто… Нравится смотреть, как артельщики работают.

— Знаем мы, кто на кого смотрит! Смотри, Васса, нахлебаешься с ним…

В первый раз поцеловались с Сергеем через месяц — Васса была строга с ним. Близко даже не подпускала. Сергей не то что поцеловать — обнять не мог. Только лишь во время танцев мог касаться девичьего стана. Сергею, привыкшему к постоянному вниманию со стороны женской половины, было досадно от того, что Васса не подпускает к себе близко. Но он терпел, старался угождать упрямой девчонке — уж больно хороша. Даже поспорил с ребятами из своей бригады, что красавица-девушка непременно будет его трофеем. Но время шло, а «воз и ныне там». Артельщики стали даже подтрунивать над ним.

— Не бывать тому, что Васса будет твоей, Сергей! Плакали твои денежки.

Сергей злился, но виду не подавал:

— Ещё не вечер, мужики…

— Осталась неделя до отведённого срока.

— Да знаю я!

Серёжа ужом вертелся перед Вассой, но та была неприступна. Согласилась поцеловаться только тогда, когда Сергей применил последний довод — обещал жениться. Сергей полагая, что дело решённое, в следующую встречу перешёл к более решительным действиям, но тут же получил коленом между ног.

— Ещё раз подобное допустишь, не приду больше на свидание! — сказала Васса и, круто развернувшись на каблуках, побежала к дому.

«Ну что за девка?! Что она кочевряжится? Вижу ведь, что нравлюсь»,— думал Сергей ей вслед, морщась от боли.

Сергей проиграл спор. Через год он женился на Вассе. А ещё через два месяца началась война.

К тому времени Васса как секретарь комсомольской организации включилась в трудовые будни артели. В колхозах не хватало людей — все мужчины ушли на фронт. Ей часто поручали организовать трудовые десанты из числа артельщиков, пока их не мобилизовали.

Только благодаря мужу ей удавалось собирать людей. Бригадира артельщики уважали. А к этой девчонке относились с презрением, если не сказать со злостью, несмотря на то, что она жена бригадира. Оно и понятно: приходишь с Волги уставший, поздно ночью, не успеешь глаз сомкнуть — эта пигалица эта тут как тут. Мол, сети снимать только вечером пойдёте — надо на колхозном току помочь. Вот вместо того, чтобы отдохнуть по‑человечески, по хозяйству дела сделать, приходится ехать с этой комсомолкой.

Васса встала снова на табуретку, открыла окно — оно не было закрыто на щеколду — скинула сапоги и забралась в комнату. На кровати, нагло ухмыляясь в усы, сидел полуодетый муж, а за его спиной, прикрывая груди сорочкой, пряталась Валентина. Валентина не далее как неделю назад получила похоронку на мужа. Не успела вдовьи слёзы утереть, гляди-ка ты, уже в чужую постель прыгнула.

— Ты что так рано пришла? — спросил Сергей развязно. Он так же нагло продолжал смотреть на Вассу. Мол, что ты мне можешь сделать…

Васса ничего не ответила. Лишь коротко взмахнула дедовой нагайкой, и на лице Сергея по диагонали, ото лба — через наглые чёрные усы — к подбородку, проступил кровавый рубец. Сергей вскрикнул, откинул назад голову и, ударившись затылком в глаз Валентины, завалился на кровать. Валентина, схватившись за лицо. упала на него. Второй удар нагайки пришёлся на её округлые плечи и спину. К стону мужчины присоединился вой женщины.

— Вон! — крикнула Васса.— Вон из моего дома!

Валентина, не переставая выть от боли и стыда, вскочила с кровати, схватив свою одежду, выбежала во двор. Васса проводила взглядом её дебелое тело с кровавым подтёком на спине и повернула голову в сторону Сергея.

— Тебя это тоже касается,— тихо сказала она ледяным тоном.— Вон из моего дома! Собери свои вещи и больше не показывайся мне на глаза.

Сергей молча лежал на кровати, держась руками за лицо. Васса хотела ещё что-то добавить, но раздумала. Повернулась к окну и вышла тем же путём, что зашла — к своим сапогам, ожидавшим её на табуретке.

Сергей ушёл на фронт добровольцем. Всеми правдами-неправдами добился снятия брони, и через три дня его бригада уже работала без него. Больше он не появился в здешних краях — то ли погиб в боях, то ли пропал без вести, то ли просто не захотел возвращаться.

Кстати, когда Сергей ушёл на фронт, лихие артельщики решили проучить Вассу и отомстить за своего бригадира. То ли по собственной инициативе, то ли Сергей их надоумил перед отъездом — осталось тайной. Подстерегли как-то вечером у лодочной станции. Трое их было. Давно зарились на эту красавицу.

— Ну, здравствуй, красавица! — сказал один из них.— Что ж ты одна ходишь по вечерам? Теперь тебя некому защищать. Мужа выгнала, да на фронт отправила…

— А нешто мы не защитники?! — воскликнул глумливо второй.— Давай проводим тебя до дому?

— Заодно и заночуем,— хохотнул третий.— Примешь нас, Васса?

Они пружинящими походками приближались к Вассе. И пришлось им испытать на своих шкурах, что такое донская боевая нагайка.

После случая с Сергеем то ли по наитию, то ли по другому промыслу, Васса вложила в шлепок нагайки свинцовую пластину. И вот — пригодилась. Она не дала им подойти близко. Три удара с оттягом, справа-слева-справа — как учил дед — и на земле валяются три извивающихся тела. После этого происшествия к Вассе приклеили прозвище «Железная». Возможно, по аналогии с героиней пьесы Горького «Васса Железнова». Как бы там ни было, артельщики при виде её переходили на другую сторону улицы.

А Васса… Васса Петровна всю жизнь проработала председателем колхоза. Никогда не расставалась со своей нагайкой. Как настоящий казак, носила за голенищем сапога. Ох, и доставалось иной раз некоторым от этой нагайки. Только держись! Но это уже другая история.

Боль

Ильяс не помнил дня, чтобы у него не болела спина. С тех пор, как он сорвал позвоночник во время весенней распутицы, выталкивая застрявший «жигулёнок», прошло уже лет десять. Куда только ни обращался, какие только клиники ни посетил, но всё без толку.

Однажды порекомендовали мануального терапевта, который принимал в одной из клиник. Врач работал в паре с массажистом. Сначала — массаж, затем он проводил свои манипуляции. Ильяс охал и ахал, но терпел. Чего только не вытерпишь ради здоровья. Только всё это было напрасно. Так и жил на уколах, таблетках.

Следующий специалист был китайцем. Открыл свою клинику, приехав из Шанхая. Этот лечил иголками. Лечил долго, приложил все силы и умения, но смог добиться только временного улучшения.

В последнее время стало хуже — боль начала отдавать в ногу. Ходить стало ещё труднее. Со временем состояние только ухудшалось. Начал подволакивать ногу. Вердикт врачей был неумолим: грыжа позвоночника, надо оперировать.

Ильяс категорически отказался. Во-первых, банально боялся. А во-вторых, какая операция, когда горячая пора в бизнесе? Недавно запустили проект, своё производство по насосным установкам для котельных. Надо наверстывать упущенные возможности. Продукция пользуется спросом, особенно когда стали запускать малые газовые котельные. Даже из соседних регионов приезжают с заказами.

Дела пошли в гору, а здоровье под гору... В семье достаток, а в теле боль... Вот, оказывается, когда приходит понимание того, что если нет здоровья, то не интересно ничего. Не радует природа, не видишь красоту, не чувствуешь счастья. Вокруг кипит жизнь, улыбки, смех, веселье, а ты зациклен на боли.

«Когда эта проклятая боль отпустит?» — думал Ильяс, сидя в инвалидном кресле. По-другому передвигаться он уже не мог. Так и возил его на работу водитель.

***

Нейрохирург Шигап Шамильевич сегодня опять задержался на работе. Как оставишь пациентов, если они сидят под дверями кабинета?! Вообще его рабочий день был устроен следующим образом: с восьми утра до девяти — осмотр новых приезжих пациентов, с девяти до десяти — обход своих больных в отделении, в десять — начало первой операции. После окончания последней за день операции — осмотр послеоперационных больных. А когда закончится эта последняя операция, он и сам не знал. Знал только одно: надо всё сделать, чтобы помочь страдающим больным. А он, слава Всевышнему, может.

— Золотые руки,— говорит главврач.

Лучше бы зарплату прибавил, чем расхваливать всем направо-налево. Ну как же, именно в его клинике работает Шигап Шамильевич. Каких только людей не оперировал! Повышает авторитет клиники! А ведь надо и ипотеку выплатить, и очередной взнос внести за учёбу дочери. Нет, он не жалуется. На жизнь хватает. Так уж, про себя подумает про повышение зарплаты. А что на самом деле может главврач? У него же бюджет. Конечно, бывает, что больные суют конверты, но он с возмущением возвращает обратно. Коллеги смеются: мол, жить не умеешь, с такими-то руками.

***

Однажды главврач вызвал его к себе в кабинет, что бывало редко. Шигап Шамильевич попросил коллегу продолжить осмотр очередного больного и с недовольством направился в другой корпус. На улице зима, метёт, надо переобуться, накинуть верхнюю одежду. А всё это отнимает драгоценное время. «Когда уж, наконец, переход построят?!»

— У себя? — спросил секретаршу.

— Да! Давно уже ждёт вас! Второй раз спрашивал: не пришёл ещё? Сейчас доложу.

Секретарша подняла трубку:

— Шигап Шамильевич прибыл!

— Проходите! — кивнула она, положив трубку.

В кабинете, кроме хозяина, был ещё один человек в инвалидной коляске. «Наш пациент»,— резюмировал доктор про себя, увидев гримасу боли на довольно приятном лице.         

— О, Шигап Шамильевич, дорогой, проходи! Чай будешь?

— Нет, спасибо, Борисыч, пациенты ждут.

— Вот такой он у нас, Ильяс Хакимович! Золотые руки! Всё для больных, всё для пациентов! Будьте знакомы! Ильяс Хакимович очень помог, когда была авария в котельной. Без его помощи разморозили бы трубы и оставили бы больницу без тепла.

— Да перестаньте, Владимир Борисович! Наш долг — медицину поддерживать! Вот только сам расхворался, что пришлось в инвалидную коляску сесть... Вот мои снимки, анализы, ка тэ, эм ер тэ...

Доктор забрал документы, мельком взглянул на один из снимков на фоне окна, хмыкнул и повернулся к присутствующим.

— Надо, конечно, изучить и другие снимки, но, я думаю, что можем взяться.

— Ты вот что, Шигап Шамильевич! Подготовь самую лучшую палату, пришли сюда санитаров, пусть перенесут. И сам, сам лично займись дорогим пациентом. Не поймите превратно, Ильяс Хакимович, я это говорю искренне: дорогим для нас человеком не в смысле денег. Слава богу, у нас медицина бесплатная. Всё оплачивается из фонда ОМС.

— Ясно, Борисыч! — прервал главврача нейрохирург.— Только мне нужен срочно невролог для консультации. Скажите ей сами. А то она вечно занята, не дождёшься. Разрешите идти?

— Да, иди! И сделай так, как я прошу! Заведующего неврологией я к тебе направлю...

***

Довольно-таки грузного пациента занесли на носилках в палату и уложили на анатомическую кровать, отрегулировав так, чтобы положение причиняло наименьшую боль. На соседней кровати тоже был пациент. Но его уже завтра выписывали — практически здоров. Весельчак и балагур...

— Меня так же заносили в эту палату. А сейчас, видишь, лезгинку могу танцевать. Это как в том рассказе про Иисуса Христа. Знаешь?

— Нет.

— Ну, значит, решил Христос спуститься с небес и поработать врачом. Принял облик врача, сидит в кабинете, ведёт приём. Заносят к нему такого, как ты, на носилках. Христос, значит, поднимает правую руку и говорит: «Встань и иди!» Тот вскакивает с носилок и выходит. А в холле, значит, другие пациенты, сидящие в очереди, спрашивают: «Ну что? Как новый доктор?» Тот: «Да такой же, как все! Даже давления не измерил!»

Ильяс невольно заулыбался, но лицо снова исказилось от боли. Зашла медицинская сестра, повозилась немного с инструментами, взяла кровь из вены. Зашла другая: «Аллергии на лекарства нет? Повернитесь на бочок!» Сделала укол. Ушла.

— Скоро отпустит боль,— сказал сосед.— Я знаю... Мне тоже такой делали в первый день.

И, действительно, минут через десять Ильясу полегчало так, что показалось, будто во всём целом мире все стало хорошо. Даже позволил себе повернуться на бок, чтобы повнимательнее рассмотреть соседа. А тому хоть бы что — улыбается щербатым ртом во всю оставшуюся половину зубов.

— Ну как?

— Действительно, отпустило. Так хорошо! Может, и операция не нужна?!

Последнюю фразу услышал доктор, входящий в палату с охапкой медицинских документов и снимков.

— Ещё как нужна, Ильяс Хакимович! Ещё полгода в таком состоянии — и вы могли навсегда остаться в инвалидном кресле. Я изучил все ваши снимки, медицинские документы. Завтра посмотрим свежие анализы, а на послезавтра готовьтесь — будем оперировать. От вас требуется только согласие. А чтобы это информированное согласие легче было дать, расскажу, как у вас обстоят дела на наш, врачебный, взгляд. То, что вы много лет страдаете от боли — это один аспект. Это вам организм сигнализирует, кричит: «Помоги!» А вы что? Вздумали запрыгнуть в инвалидное кресло. Так дело не пойдёт. Будем исправлять!

— Да как-то страшно, доктор... Всё-таки позвоночник.

— В том-то и дело, что позвоночник. У вас там две грыжи. Одна давит на нервный корешок, вызывая боль, а вторая растёт в сторону спинного мозга, что более опасно. Поэтому суть операции будет заключаться в том, что мы эти межпозвонковые диски, вот смотрите на снимке, удалим, а соседние позвонки скрепим титановыми пластинками. В гибкости вы чуток потеряете, но зато устраним боль и опасность инвалидизации. Через пару недель выпишем, через месяц вернётесь к обычной жизни, а через четыре‑шесть месяцев позвонки неподвижно срастутся, и вы сможете заниматься даже тяжёлым физическим трудом.

На следующее утро, за день до операции, боль снова вернулась. Наверное, для того, чтобы предупредить малодушие пациента. За этот день Ильяс вспомнил все годы мучений. Сколько можно было дел переделать, сколько радости принести родным и близким... Вместо этого стал обузой им и самому себе. Неужели всё изменится завтра?! Ему верилось и не верилось. Уже настолько крепко сидит эта боль в его теле, что избавление от неё кажется чем-то фантастическим.

Вот сосед собирает свои вещи — его выписывают.

— Слышь, сосед, подойди поближе.

Тот подскочил:

— Что такое? Подать, что ли, чего?

— Нет. Ты это...— замялся Ильяс, не зная, как спросить.— Доктору сколько надо заплатить за операцию?

— Ты что! Даже не вздумай — не возьмёт! Только рассердишь! Все пытались — не берёт, и всё тут! Вроде от чистого сердца предлагаешь. Нет! Не берёт...

Ильяс призадумался: «Ладно. Решим. Главное — на ноги встать!»

***

Операция прошла удачно. На следующий день забежал проведать главврач. Он был доволен даже больше, чем сам пациент. Долго расхваливал клинику и докторов. Ну что ж, у каждого своя работа.

За две недели в отделении Ильяс довольно хорошо сдружился Шигапом Шамильевичем. Пациент, теперь не зацикленный на боли, стал более коммуникабельным и добродушным. Расспросил всё о жизни доктора. Узнал, что две дочери растут, одна из них студентка. Узнал, что живёт в ипотечной квартире. Ещё пять лет платить. Когда разрешили встать, увидел в окно, на какой машине приезжает уважаемый доктор. Это была раздолбанная отечественная модель — ещё, наверное, с советских времен — «шестёрка». «От тестя осталась»,— с гордостью поделился Шигап Шамильевич.

— Ну всё,— сказал доктор утром четырнадцатого дня после операции.— Сегодня, после обеда, вас выписываем. Соблюдайте все написанные рекомендации. Носите корсет. В течение месяца долго не сидеть — только стоять или лежать. Больше трёх килограммов не поднимать. Не делать резких наклонов и потягиваний. Всё остальное написано в выписном эпикризе. Через месяц на осмотр. Желаю не болеть!

— Огромное спасибо, доктор! У меня есть ещё одна просьба к вам.

— Слушаю, Ильяс Хакимович!

— У вас паспорт с собой?

— Да,— ответил удивлённо Шигап Шамильевич.

— А вы не могли бы мне дать его до конца дня? К концу работы мой водитель завезёт. Надеюсь, вы не сомневаетесь в моей порядочности? Ваш документ я не буду использовать во зло — это я вам обещаю.

— Ну, хорошо,— ответил растерявшийся и заинтригованный доктор.— Сейчас медсестра принесёт. А меня извините, скоро начинается операция — надо готовиться. До свидания!

***

По белой от только что выпавшего снега аллее, слегка опираясь на трость, шёл мужчина. Он с удовольствием рассматривал переливающийся всеми цветами радуги иней на деревьях, довольно щурился от яркого солнца, радовался детским крикам впереди.

Вот что значит жить без боли — всё радует. Он впервые за несколько месяцев шагает, чувствуя под ногами упругий снег, совершенно без посторонней помощи. Это ли не счастье?!

В то же время у окна второго этажа клиники стоял усталый доктор и растерянно рассматривал документы в прозрачном фирменном пластиковом файле, которые час назад принёс водитель Ильяса Хакимовича. Там, кроме знакомого паспорта, лежали договор купли-продажи и ПТС автомобиля одной известной японской марки, выписанные на его имя.

За окном хлопьями тихо падал снег. Он ложился на плечи прохожих и машины, стоящие на парковке. Тихо падал, укрывая всё собою, замедляя бег времени. Стало быстро темнеть. Вечер скрыл бредущих в снегу людей. И остался доктор один на один со своим отраженьем в окне. Он долго всматривался в себя, чувствуя, как в душе рождается радость, снимая усталость. Усталость от тяжёлого дня.

Лифт

С лифтом этому подъезду в доме на улице Космонавтов не повезло, несмотря на то, что дом был относительно новый. Это устройство, призванное возить жителей с первого на десятый этаж и обратно, было с самого начала как старичок.

А ведь раньше, когда только въехали в этот подъезд, лифт был как космический корабль — новый, сверкающий, с зеркалами, с большой раздвигающейся дверью. Целая комната. На восемь человек. Стоя.

Но прошло некоторое время, и — всё… Скрипел, шипел, надсадно ныл — будто немощный дед с мешком груза на плечах. А уж сколько раз за пять лет в нём люди застревали — не подлежит подсчёту.

Жители звонили, жаловались на управляющую компанию. Приезжали, проверяли, ремонтировали. Всё отлично работает — претензий нет. Но проходит пара дней — и всё повторяется. Шипит, воет, скрипит, стучит…

Едешь, бывало, в лифте со всеми утренними мыслями и планами на день, но не тут-то было… Нет, лифт не останавливается внезапно. Он сначала предупреждает: «Сейчас это произойдёт!» — и раздаётся такой грохот, будто кувалдой бьют по рельсам.

Всё, народ в лифте встрепенулся, изготовился ко встрече с неизвестным: то ли застрянешь надолго, пока ремонтники не приедут, то ли временно нездоровится старичку. Сейчас постоим минуту-другую в полной темноте, раздастся металлический голос из динамиков: «Вы застряли, что ли, опять?!» — «Да».— «Отойдите от дверей». Что-то пошумит, поотключается-повключается, пощёлкает… Глядишь — поехали…

Жители настолько уже привыкли к непредсказуемому поведению лифта, что только головой покачивают, когда раздается очередной щелчок в «мозгах» у лифта.

Однажды, не выдержав такого произвола со стороны лифта, жильцы квартиры номер тридцать четыре продали квартиру другим людям и переехали в новый дом. Но не о них речь. И даже не о новых жильцах.

Новые жильцы, как полагается перед заселением, затеяли ремонт. Для этих целей наняли ремонтников. Ремонтники работали шустро, практически бесшумно — особо не беспокоили жильцов. Сверлили-долбили только в дневное время, когда другие жители подъезда были ещё на работе. В общем, ремонтники своё дело знали. Только плохо владели русским языком. Можно сказать, что совсем не владели. Ни русским, ни татарским. Только их бригадир и владел, но он приезжал один раз в день. Ну там, продуктов привезёт, материалы недостающие.

В один прекрасный день, когда строители решили в очередной раз вынести из ремонтируемой квартиры мешки с мусором, наш лифт решил показать, «кто в доме хозяин». Ну, мы-то, коренные жители, знали, кто… Чего не скажешь о строителях — гостях нашего города.

Обычно они поступали так: один спускался на первый этаж и ждал там; другой закидывал в лифт мешки с мусором, нажимал кнопку первого этажа и отправлял мусор вниз. Соответственно, первый выгружал и отправлял лифт обратно на восьмой этаж. И так они шустро выносили весь накопившийся за рабочий день строительный мусор.

Надо сказать, что выполняли они это аккуратно — после них не соринки не найдёшь. После очередного рейса-цикла передачи мусора второй ремонтник с восьмого этажа решил проехаться вниз вместе с мусором. Раньше они так не делали. Вот принцип был такой у них. Сколько раз замечал: никогда не ездили с мусором. Сначала выгрузят лифт, только после этого сами спускались.

На этот раз товарищ с Востока решил по-другому. Может, его лифт надоумил?! Или «лифтовой»… А что? Если есть «домовые», наверное, есть и «лифтовые»? Не понравилось ему, что так нещадно лифт эксплуатируют.

Сел товарищ на мешки, нажал кнопку «1» и поехал вниз, напевая под нос восточный мотивчик. Где-то на уровне пятого этажа раздался характерный «удар по рельсе».

— Э!? — сказал мастер по ремонту квартир, нехило испугавшись.

Лифт проехал ещё пол-этажа и остановился.

— Э-е-е! — сказал работник, уже протяжнее.

Потух свет. Стало тихо. И страшно… Вдруг загорелось аварийное освещение. Поморгало и снова потухло. Где-то наверху, над головой несчастного застрявшего, загудело-завыло. И лифт снова пришёл в движение — сорвался вниз… И снова остановился. На этот раз остановка была очень резкая, внезапная — на уровне второго этажа.

Снова потух свет. Загорелась красная лампочка на лифте, ожил динамик и хриплым голосом диспетчера спросил: «Что, застряли?!»

— Э! — сказал, страшно испугавшись, застрявший и начал лихорадочно нажимать на все кнопки пульта управления.

— Прекратите нажимать кнопки! — приказал динамик.— Вы в лифте один? Дети с вами есть?

— Джихангир…— ответили из лифта.

— Что джиханги? Не понял!

— Я Джихангир. Мне пльохо. Я хочу толет. Пусти…

— Ждите мастера! Он к вам выехал. Скоро будет. Отойдите от двери и ничего не нажимайте!

— Э!

Снова стало тихо, темно и страшно. Джихангиру вспомнилось детство. Как-то он с младшим братиком играл во дворе. Игра заключалась в том, чтобы как можно дальше кидать камушки через дувал*. Потом начали соревноваться, кто бросит камень выше. Конечно, у братика получалось хуже. А Джихангир кидал, кидал, всё выше и выше.

В один момент он услышал вскрик. Обернулся, увидел, что братик лежит на земле и держится за глаз. Один из камней, выпущенных в воздух, случайно угодил брату в глаз. Он испугался. И убежал в степь. Бежал долго, размазывая слёзы по лицу — ему было жалко братика и страшно, что отец накажет его. Он бежал, не разбирая дороги, бежал и… угодил в волчью яму. Ему повезло, что не напоролся на острые колья, установленные на дне. Спасло его то, что он по инерции ударился о стенку ямы, даже ухватился за край, но сил удержаться не хватило, и он сполз на дно.

Он долго сидел на дне ямы, кричал, звал на помощь. Вечерело. Было страшно, одиноко и темно, так же как здесь — в лифте. Искали его всем кишлаком, почти до утра. Случайно набрёл на яму один из охотников. К тому времени Джихангир уже спал на дне — сил и голоса кричать уже не было.

Через час вынужденного плена несчастного Джихангира выпустили из лифта. Ещё несколько дней жильцы воротили носы при входе в лифт. Не смог вытерпеть до «толета» пленник. Ну, а сами ремонтники перестали пользоваться этим механизмом — таскали материалы и выносили мешки с мусором на своих плечах.

Лифт продолжает служить жильцам по‑стари­ковски. Кряхтя, стуча, гудя… Говорят, что через два года будет капитальный ремонт дома. Тогда планируют заменить наш старый лифт. Но жильцы уже настолько привыкли к нему, что, наверное, будет грустно расставаться. Потому что он стал членом семьи. Живым организмом. Со своим характером, поведением и только ему понятной лифтовой жизнью…

*Дувал — забор, изготовленный из глины и соломы.