Рассказы

Журнал "Казань", № 10, 2012

Раушания Лопушанская (Тухватуллина) родилась и выросла в Башкортостане. Жила в Санкт-Петербурге, Таджикистане, потом переехала в город Кандалакшу Мурманской области. Пишет миниатюры и рассказы.

Ситцевое платье

Всю ночь мама шила Ляле платье. Снимала мерки, строчила на машинке и светилась от счастья, глядя на дочь.
К утру обнова была готова.

- Ну, вот, доченька,- мама встряхнула платье и подала Ляле.- Пойди, погуляй, а мне ещё два наряда надо сшить, твои сёстры тоже хотят быть красивыми.
Ляля покружилась перед зеркалом и выбежала на улицу. Очень хотелось поделиться своей радостью. Аккуратно обходя лужи, она направилась к соседке. Та угостила её карамелькой и похвалила мамины золотые руки. Другая соседка покрутила-повертела девочку и назвала куколкой. Ляля радостно побежала к третьей соседке. Та сидела за огромным самоваром и потягивала, прихлёбывая, чай из блюдца.

- Посмотрите, мне мама платье сшила!

- Так я тебе и поверила. Поди, обноски чьи-то надела, попробуй на такую ораву одёжкой запастись...
Ляля не поняла сказанного, но почувствовала, что её и маму очень сильно обидели. Она грустно вышла на улицу, стала посередине жирной лужи и изо всех сил топнула ногой…


Подруга мамы

Я не могу уехать, не навестив её. Дом стоит на окраине деревни. Открываю знакомую калитку. Ничего не изменилось…

В доме светло и уютно. Опрятная пожилая женщина встречает с улыбкой. Как я соскучилась!.. Молча обнимаемся.

Немного отстранив меня, она тихо произносит:

- Ты становишься всё больше похожей на неё…

Опять обнимаемся. Плачем…

- Целый день кручусь по хозяйству - за стол не садилась, давай-ко со мной…

- Да вы расскажите: как живёте, что нового?

- Всё хорошо, слава богу!.. Дети навещают, внуки тоже не забывают. А что ещё нужно?!

Любуюсь красиво стареющей женщиной. Дорожки подробных морщинок уводят в белые акации, не портят лица.

Долго молчим. Каждая о своём.

Мы частички той далёкой жизни, где две неразлучные подруги молоды. Вот они с мамой идут с работы в цветущем саду, весело щебечут о чём-то. Я хочу туда, в тот мир, где была счастлива…

В глазах пожилой женщины печаль. Жалеет меня, а я жалею её. У неё так и не было больше подруг…

Мешаю ложечкой давно остывший чай. Переглядываемся, плачем…

- Пожалуй, пойду. Думаю, меня заждались…

- Доченька, спасибо, не забываешь!..

Обнимаемся. Мне не хочется уходить… Глажу седую голову в цветастом платке.

- А на следующий год приедешь?
- Постараюсь… Только дождитесь меня!..

Она долго смотрит мне вслед. Оборачиваюсь... Машу рукой. Снова оборачиваюсь и снова машу. Силуэт уже вдалеке… Больше не оглядываюсь…

Плачу неслышно:

- Господи! Я не смогу без неё… Боже!.. Ведь я прошу так мало!..


Дядя Ваня

Посвящается отцам, дедам, прадедам...

Ох, уж этот дядя Ваня! Для кого - дядя, для кого - дед, а для деревенских бабулек всё ещё Ванечка. Весёлый добрый старичок. Сидит себе на лавочке и закручивает табачок в папиросную бумагу. Щурится лукаво.

Никто не знает, сколько ему лет. Кажется, он все­гда здесь сидел и ещё сто лет просидит. Для всех находит приветное слово, напутствует.

Старушку свою год как схоронил. Дочь с сыном в город перебрались, а он - здесь, где же ещё быть?..

Дом у него крепкий, ухоженный, просто загля­денье. Дачники глаз положили, продай да продай… Зачем продавать? Внучок подрастает, пусть ему всего десять, а придёт время, переберётся в дедушкину избу. Бог даст, сюда же молодую жену приведёт. Дядя Ваня всё в аккурат и сохранит для них.

Дети у дяди Вани выросли хорошие, переживают за отца, зовут к себе в город.

- На кой мне ваш город сдался? Сидеть в четырёх стенах и в окно глядеть, разве занятие? - ворчит дядя Ваня.- А здесь - рай!..

Утречком проснётся дядя Ваня, не торопясь обойдёт свои владения. Всё родное, кровное, по этому клочку земли ещё прадед мальцом бегал. Разве дело, на старости лет родные места оставлять?

Так и текут его деньки, как бальзам по сердцу.

Здоровьем дядя Ваня не обижен. С виду хил, а запрятана в нём жилка деревенская крепкая. Всё ладно у него получается: дровишки, и те по сортам уложены. Правда, скотину год как не держит, да много ли надо одному?.. Вон, курочек с десяток бегает, и хватит. Добрые бабуленьки и так что надо принесут. Он у них в особом почёте! Хоть и девятый десяток дяде Ване, до сих пор платочки поправляют, когда к нему заглядывают.

Жену свою, Марью Митрофановну, дядя Ваня холил, жила у него как у Христа за пазухой. Когда все женщины зимой и летом в поле да на ферме гнулись, её туда не отпускал, работать за трудодни запретил. Митрофановна поплакала и согласилась, крепко было слово супружника.

- За хозяйством следи да ребятишек береги, вот весь мой сказ,- повторял он, сидя во главе стола.

Избу построил сам. Потихоньку-полегоньку, брёвнышко за брёвнышком, так и возвысил.

- Дворянский дом!..- хвалили односельчане.

Завистников у дяди Вани нет. Что бы ни сделал, кланяются его золотым рукам. В помощи никому не отказывает. Зовут его всюду, чтобы доброе дело благословил.
Молодёжь в деревне дядю Ваню уважает: на путь истинный направляет. Как иначе? Вот прожил немало, но крепче кваса ничего не пил. А эта шантрапа гадость из железных банок глотает да по деревне слоняется. Пригрозит дядя Ваня крепким кулачком, парни расходятся. Не принято в деревне пренебрегать его мнением.

А останется дед один, окатит волна воспоминаний. И так защемит сердце, спасу нет. И рвётся его молодая душа, и бежит без оглядки туда, в прошлое, где оставил он свою единственную и неповторимую любовь…

Войну дядя Ваня прошёл от начала до конца. Вражий осколок задел лишь раз, глубоко засев в голени. Вот тогда и влюбился дядя Ваня в пригожую медсестру. Да так крепко, что белый свет стал не мил. Сокрушался: «Где это видано, чтобы из-за какой-то девчонки всё нутро горело?» Впервые в жизни ощущал неведомые порывы души. Сердце трепетало от одного шелеста медичкиной юбки, взглянуть ей в глаза и вовсе не смел. А ведь не был робок и опыта по женской части ещё до войны набрался, немало сеновалов умял с крепкотелой Зиной…

Извёл себя дядя Ваня. Девушка, видать было по всему, из городских, с ней заговорить-то не знал как, вдруг деревенскую глупость сморозишь. А имя‑то: Анастасия!.. Это тебе не Маруся, и не Зоя, не Зинка!.. Вон какая хрупкая и нежная. Разве место ей здесь, среди стонов и крика служивых! Эх, нарядить бы в шелка-кружева, да и любоваться с утра до ночи. А как бы жили: Иван да Настя!.. Детишки бы бегали на радость, похожие на неё!..

Так и промучился дядя Ваня, ни разу не заговорил с медсестрой о своём чувстве. А потом его снова на фронт отправили. Когда закончилась война, метнулся за девушкой, да не успел. Сказали, уехала к себе в Ленинград.

Знал ли дядя Ваня, что пронесёт эту любовь через всю свою долгую жизнь? И дочь свою назовёт Анастасией, и любовь свою нерастраченную без остатка отдаст ей…
Курит и курит дядя Ваня, сидя на лавочке, свои папиросы. Сияет от воспоминаний его красивое лицо, и нет моложе и краше души, чем дедова, когда он сладко проживает тревожную фронтовую молодость…