МУНИРА

- Дау-ани2, смотри, что у меня есть!

Протерев руки, я, поправляя очки, аккуратно беру бело-коричневую фотографию. С неё на меня глядят четыре пары детских глаз.

- Ты где это взял, улым3?

Я с трудом сдерживаю подступившие слёзы.

- В книжках нашёл, а что? Ты плачешь?

- Нет, нет…

Смахиваю со щеки пробившуюся слезу.

- А кто это?

- Это я и мои братья.

- Здорово! А, они мои дедушки?

Он залезает ко мне на колени.

- Нет, это мои братья: Мухамат, Сафа и Нурияздан.

Адель внимательно смотрит на фото.

- Дау-ани, ты такая маленькая, а сколько тебе тут лет?

На обратной стороне карточки поблёкший штамп:

«Фотограф А. Соловьёв, Большая Проломная 15, Казань».

Чуть ниже написан год, одна тысяча девятьсот двадцать шестой.

- Здесь мне уже десять.

- А почему вы одни, где ваши мама и папа?

- Мама умерла намного раньше, а папа…

- Дау-ани, ну, ты чего?

Адель в нетерпении трясёт меня за руку. Не дождавшись ответа, он спрыгивает на пол и убегает в коридор.

Снова вглядываюсь в детские лица. У каждого взрослый взгляд. Я в платке, сделанном из маминого покрывала. Сафа в пиджаке учителя. Были непростые времена. Это единственная фотография, где я вместе с братьями, как хорошо, что она нашлась.

Разглаживаю сломанный уголок карточки. Давно это было. С тех пор прошла целая жизнь.

Закрыв глаза, вспоминаю школу при детдоме. После были медицинское училище и первая работа. Тихая советская свадьба и рождение старшей дочери. Мы с мужем, одетым в офицерскую форму, гуляем по многолюдной набережной в центре Казани. Война. Я в госпитале, еле тащу тяжёлые носилки с кричащим от боли раненым.

Нури и Сафа в новых солдатских шинелях стоят у теплушки навсегда уходящего на фронт состава. Долгожданный май и возвращение мужа.

А до всего этого - детство.

Мама прядёт шерсть. С Мухаматом мы гоняем курочек по двору. Осенним вечером бежим с папой от колодца домой. Он держит меня за руку и, смеясь, тянет вперёд, чтобы я бежала быстрее. Именно в тот вечер, когда мы уехали. В тот самый день, когда всё изменилось…

***

Утро. Скрипит колесо телеги. Дорога идёт вдоль поля. Размытая осенним дождём колея немного раскачивает нас из стороны в сторону. Мне хорошо, я удобно лежу и слушаю, как топает лошадь. Яркое солнце постепенно согрело схватившееся ночным заморозком покрывало. Я проснулась раньше всех, а братья ещё спят, прижавшись, друг к другу. Нури, Мухамат и Сафа. Рядом, свесив ноги, сидит папа. Атием4… Это он укрыл меня и, наверное, вообще не спал. Я вглядываюсь в его озабоченное лицо, он смотрит вдаль, и глаза его словно из мутного стекла. Я не буду говорить ему, что уже не сплю. Может быть, сейчас он думает о чём-то важном и его нельзя отвлекать. Дома, при молитве, он всегда сначала целует меня в лоб и просит просто молча смотреть, пока не закончит. Атием каждый раз объяснял, что он так говорит со Всевышним, хотя в комнате мы были всегда только вдвоём. И всегда добавлял, что Всевышний везде вокруг нас и увидеть его нельзя, но он всё замечает и слышит. Он, наверное, очень добрый и теперь заботится об ани5. Она ведь где-то там… рядом с ним. Ати в тот день, когда мама ушла, сказал, что ей теперь будет всегда хорошо. И чтобы маме было ещё лучше, я должна быть послушной.

Я всегда делаю то, что атием просит. Я думаю, что у нас в деревне все так поступают. Он уважаемый человек. Многие приходят к нему за советом или просто поговорить. Ещё он учит читать и писать всех детей в деревне. Всех, кто хочет учиться.

«Хы-ырт, хырт»,- тяжёлое колесо разломило тонкий утренний лед, с чавканьем проваливаясь в грязь. Телегу сильно качнуло, но братья не проснулись. Вчера был очень трудный день. Устали. Особенно старший брат Сафа. Он долго нёс меня на руках, пока мы ночью шли в соседнюю деревню, где живёт наш дядя Ибрагим. Сейчас дядя с нами и держит в руках вожжи.

Мне было страшно, когда ати вечером вернулся домой, велел быстро собраться и одеться в зимние вещи. Он почему-то сказал, что скоро зима, поэтому мы должны сделать это заранее и скорее уходить к Ибрагиму-абы6, где нас уже ждут. После ати достал хлеб из сундука, схватил какие-то вещи и сложил всё это на саке7. Собрав скатерть, он завязал её уголки как мешок и накинул его на плечо. Мы послушно достали шапки, тулупы и оделись. Я, надев мамин платок и ичиги, стояла в углу, обняв её любимое покрывало, пока ати суетливо ходил по дому и мы не вышли в темноту. Раньше я никогда не гуляла так поздно. Но на прогулку мы не пошли, а сразу, свернув за дом, побежали прямо через брошенное поле, высушенное засухой. Прошлым летом совсем не было дождей8, земля была вся в трещинах, и было трудно идти. Ати попросил молчать и не отставать. Мне было интересно, во что же мы играем. Даже если это секрет, я надеялась, что всё равно узнаю про это позже от Мухамата. Он мне всегда всё рассказывал. Позади бежал Сафа, и поэтому я не боялась. Бежать было тяжело, ноги болтались в больших ичигах9, которые цеплялись за сухую траву. Я быстро устала. Ати повернулся и сказал, что на холме мы отдохнём, а пока терпите.

Я обернулась уже на горке. Запыхавшись, мы уселись прямо на землю. Перед нами была наша деревня Асянь.

Яркая луна. Хорошо видно минарет мечети, который выше всех домов. Почему-то в его маленьком верхнем окошке мерцает свет. Вдруг из крыши вырвалось сильное пламя, освещая всё вокруг. Минарет стал похож на яркую лучину, которая осветила убегающих людей. Я поворачиваюсь к ати, он смотрит в сторону, но заметно, что он плачет. Где-то рядом с мечетью наш дом. Вытянув руку, я пальцем считаю крыши. Раз, два, три... Он тоже горит!

Я хотела спросить, почему всё так, но не успела. Ати резко встал и, сжав мою ладонь, сказал, что надо идти. Я долго почти бежала за ним, а когда устала, Сафа поднял меня на руки.

Ибрагим-абы был тоже сильно напуган. Тихо разговаривая с ати, он постоянно вскакивал с лавки и смотрел в окно. Тусклый огонёк лучины почти не освещал комнату. Мы лежали вчетвером на широком саке. Спать мне совсем не хотелось, и я тихонько смотрела на дядю. Мухамат стонал во сне, он так и не рассказал мне, зачем мы пришли сюда и почему горел наш дом. Я слышала, как ати несколько раз сказал, что нам нужно успеть утром уехать в город, иначе… Он что-то прошептал дяде на ухо. Ибрагим-абы кивнул и обнял ати, хлопая его по спине.

После того как анием ушла, я старалась быть хорошей, как меня просили. Я подолгу училась и могу читать и писать. Мне нравится писать. Буквы получаются очень красивые. Некоторые из них с точками, другие волнистые. А когда ати читал, получалась песня. Алиф, ля, мим - это первые буквы, которые я выучила. Атием рассказывал, что в городе образованные русские люди пишут по‑другому. В другую сторону. Я лежала, думая о том, что скоро это узнаю сама, потому что мы теперь поедем туда. Скорей бы наступило утро. Атием недавно был в городе и знает, куда мы пойдём. Он ещё сказал дяде, что сейчас самое главное спасти нас.

Спасти, от чего спасти?

День. Я всё ещё еду в телеге и смотрю на папу. Я точно знаю, что он спасёт, хотя и не понимаю, от чего. Пока...

Я совсем не помню, как мы уезжали. Кто-то принёс меня сюда рано утром. Ехать нам ещё долго, впереди весь день. Ати скоро разбудит братьев, и мы слезем на землю. Пойдём немного пешком, чтобы лошадь отдохнула и после снова повезла нас.

Вечер. Лошадь мотает головой. Ибрагим-абы приготовил ей мешок с перемолотой травой и прощается с нами. Он говорит, что с ним мы уже проехали через городскую окраину, и здесь он оставляет нас. Мы все по очереди обнимаем его. Дольше всех он прощается с ати.

Ати подзывает нас к себе. Мы все садимся на корточки, он обеими руками обнимает нас за шеи. Он говорит, что сейчас мы должны запомнить что-то очень важное. Теперь у нас, у каждого, будет другое второе имя, и оно будет звучать как его первое. Вафа, так зовут папу, значит, мы Вафины, и что родители наши - крестьяне. Мы должны это запомнить на всю жизнь. Я хочу сказать ему, что это обман. Он же сам учил... Но ати прижимает свой указательный палец к моим губам и говорит, что просто так надо, пока его не будет с нами.

Мы идём мимо высоких домов около речки, вдоль железной ограды с толстыми столбиками, каждый из них украшен маленькими шарами. Я снова, хлопая ичигами, бегу за Нури, обняв свёрнутое покрывало. Впереди ати, он несёт завязанный им ещё дома мешок. Улицы здесь не такие тёмные, как в деревне. На высоких брёвнах тускло горят стеклянные бутылки, они освещают нам путь. Ветер раскачивает их, и свет лучами расплывается в глазах, от чего мне становится грустно. Я снова вспоминаю ани. Она, наверное, тоже бы поехала с нами и сейчас шла бы рядом со мной.

- Куда мы идём?

Мухамат поворачивается ко мне и пожимает плечами. Но мне спокойно, я знаю, что мои братья никогда не бросят меня.

На улице кроме нас никого нет. На каменных заборах приклеено много разных бумажек, они шелестят на ветру. Интересно, что на них написано? Вдруг ати останавливается у железного крыльца с резной крышей и передаёт мешок Нури. На огромной деревянной двери висит лист бумаги. Что-то написано крупными буквами, есть цифры: один, девять, два, два. Ати постучал. Внутри со звоном что-то упало, и загрохотали засовы. Тяжёлая дверь приоткрылась, и он по-русски что-то сказал в темноту. Атием просит нас подождать и исчезает внутри. Я прижалась к Сафе, и он крепко держит меня за руку. Дверь снова открылась, и мы гуськом, поднимаясь по ступенькам, заходим в дом. Здесь очень тепло. В просторной прихожей гладкие полы из белого камня и светло как днём. Наверное, в городе везде так. Перед нами стоит высокая женщина в платке. Она закрывает за нами дверь на тяжёлый засов и длинный крючок, который идёт от стены, и жестом показывает идти за ней. Ати кивает головой, и мы проходим по длинному коридору к комнате с открытой дверью. Ати сказал, что если мы подождём здесь на лавке, то нас накормят. Это хорошо, мы очень давно не ели. Я сажусь первая, ближе к двери. Наконец‑то можно отпустить тяжёлое покрывало. Оно согрело меня на улице, но его было так трудно нести. Услышав, что ати зовёт меня, я спрыгиваю с лавки и бегу к нему. В комнате опять та самая женщина. Она сидит за большим столом без платка, одетая как солдат, и строго глядит на нас. Солдатка что-то говорит мне по-русски, но я не понимаю и смотрю на ати. Он пытается сказать за меня, но она останавливает его и спрашивает снова:

- Син… кем… кызым, исем?10

Неправильно она говорит, но мне понятно, и я отвечаю:

- Мунира, Атинен исем Вафа.11

- Нища ящ синга, кызым?12

- Олты,- я показываю ей шесть пальцев.

Женщина поворачивается к ати и что-то говорит ему, но он мотает головой. Они начинают говорить друг с другом громче и громче. Спорят и ругаются. Замолчали. Атием снимает шапку и, двумя руками прижимая её к груди, умоляюще смотрит на строгую тётю. Поглядев на меня, она вздыхает и машет рукой. Ати просит меня выйти.

Братья спрашивают меня, что там было, но я не успеваю ответить. Хозяйка уже вышла в коридор и снова зовёт нас с собой. Мы вместе заходим в другую комнату. Это большой зал. Сафа сказал мне, что он такой же, как в мечети. Неужели так же просторно? На стене висит большая картинка с каким-то дядей в белом халате и белой шапке. Он держит большую ложку и улыбается. Наверное, сейчас мы будем есть. Нам принесли чайник, четыре железных кружки и ложки. Здесь нет саке, и мы раскладываем всё это на широком столе. Посмотрев на нас, тётя вздыхает и, коротко сказав что-то ати, оставляет нас.

Мы снова, как всегда, все вместе. Нет с нами только ани. Ати разливает нам по кружкам горячую воду. Развернув мешок, он достаёт подсохший хлеб, отламывая каждому по куску. Если бросить хлеб в кипяток, будет вкусная похлебка. Как горячо! Сейчас немного остынет и…

Мы сложили кружки и ложки на столе. Оставшийся хлеб ати завернул и отдал Сафе.

Он что-то тихо и долго говорит ему, Сафа слушает и всё время кивает. После ати обнимает, целует каждого из нас и говорит, что он должен идти. Сейчас трудное время, и нам придётся пока пожить здесь.

А как же он?

Он сказал, что когда-нибудь вернётся.

Уходя, атием снова подошёл ко мне, присел и, погладив меня по голове, сказал, что надо быть терпеливой, что бы ни случилось, и слушаться братьев, особенно Сафу. И если мы будем вместе, то всё будет хорошо, потому что семья - это главное. Я знаю, что он всегда всё делает правильно, поэтому не спрашиваю, куда он уходит.

Провожая его взглядом, я вижу через открытую дверь, как он быстро идёт по коридору, прижав ладонь к лицу. Его уже ждёт женщина-солдат, и они исчезают за углом. Громко хлопнула дверь, звякнул крючок.

Сафа подошёл ко мне и, прижавшись к моему уху, прошептал:

- Ты помнишь, что тебе говорил ати?

- Да,- тоже шёпотом ответила я.

- Никогда, никому не говори про него и кто ты.

- Хорошо, а мы когда-нибудь вернёмся домой, в деревню?

- Никогда! - сказал Сафа.

- Но почему? - вскрикнула я и залилась слезами.

Сафа ещё сильней прижал меня к себе:

- Потому, сестра, что ты дочь муллы…

***

Адель трясёт меня за руку. Я и не заметила, когда он вернулся.

- Дау-ани, ты так и не сказала, куда делся твой папа.

- Когда-то он спас нас и ушёл.

- Куда?

- Не знаю, Адель. Мы его больше не видели.

- А зачем спас?

Я нежно обняла внука.

- Ради тебя, улым.