Счёт

Джем-сейшен

Иллюстрация Лилии Косолаповой

В парк имени Горького с территории соседнего городского кладбища зашёл плохо выбритый человек с большой клетчатой сумкой через плечо. Он уверенно прошёл сквозь толпу празднично одетых людей по главной аллее парка до фонтана и, прогнав со скамейки рыжего мальчика с воздушным шаром, сел, осторожно поставив рядом сумку. Сквозь утренний туман звучал «Марш авиаторов».
Лейтенант милиции Киркин, прохаживающийся рядом, узнал в помятом гражданине Лёню Тритонова по прозвищу «Лёлик», саксофониста из ресторана «Весна», и сочувственно ему кивнул. Тот достал пачку «Родопи» и закурил, пытаясь закутаться в шарф. 
Лёлик ждал своего друга, пианиста Манухина, с которым они вчера в Доме офицеров играли джаз стоматологам, приехавшим на конференцию из Томска — обычная халтура для музыкантов. 
После, на халявном банкете, закусывая кубинский ром пирожками с капустой, коллеги договорились, что, независимо от того, как для каждого из них закончится сегодняшний вечер, они встретятся завтра, в девять тридцать утра, здесь, в парке имени Горького, на скамейке у фонтана. 
Лёлик пришёл к девяти, пробираясь к месту встречи дворами, избегая перекрытых по случаю праздника улиц. «Марш авиаторов» звучал отовсюду.
В павильоне «Мороженое», стоявшем неподалёку, открылась дверь. В ней появился бородатый и не совсем трезвый парень в дутой куртке Parmalat. Он оглянулся по сторонам и вышел, прижимая к груди яркий целлофановый пакет с изображением бутылки «Абрау-Дюрсо», лежащей в корзине с фруктами, из которой бесстыдно свисала гроздь винограда.
Подойдя к скамейке, Манухин (это был он) сел рядом с Лёликом, подвинув сумку, поставил пакет, достал из него бутылку «Рижского», протянул саксофонисту. Тот молча открыл её о скамейку и сделал изрядное количество глотков, наблюдая при этом за лейтенантом Киркиным, который фланировал неподалёку, не собираясь уходить. 
Было утро первого мая 1990 го­да, туман не рассеивался, спиртное начинали продавать с двух часов, и часть населения страны до обеда мучила жажда. Наших героев особенно — как джазовых музыкантов, которые накануне отыграли халтуру.
— Откуда?.. — Лёлик кивнул на пакет с пивом.
— У Геры купил, по рубль пятьдесят... — Манухин достал ещё одну бутылку. 
Гера, бывший контрабасист, служил барменом в уже упомянутом кафе, и все городские лабухи с утра отоваривались у него алкоголем. Как напоминание о прежней жизни, на стене висел контрабас с парой дырок от пуль, почти как в фильме Some Like It Hot. 
Но в отличие от классики, где музыкальный инструмент прошили из «Томми» гангстеры, контрабас Геры был продырявлен пулями из служебного пистолета «Макаров» лейтенантом милиции Киркиным при задержании маньяка, который в конце восьмидесятых под видом музыканта охотился на таксистов...
Сегодня, по случаю праздника, у Геры было только пиво, и Манухину достались последние четыре бутылки.
— Он ещё пару шампанского предлагал по десять, но пить шампанс... 
— Прекрати... — перебил Манухина саксофонист, — нормально сейчас оно бы пошло. Всё, что у нас имеется, это... — он заглянул в пакет — ...две бутылки пива и целая вечность до двух часов... — Лёлик посмотрел на часы, потом на пианиста, — ты вчера забрал наши бабосы?..
Манухин молчал, делая вид, что думает о более важном, чем алкоголь и деньги. Но вопрос повис в тумане, который не рассеивался, и пианисту пришлось рассказать, что гонорар за выступление он получил, это он точно помнит, но как случилось, что утром у него в карманах нашлось всего лишь восемь рублей с мелочью, он не знает. 
— Скорее всего, — рассуждал Манухин, — это связано с русалками, которые встретились мне на каком-то этапе вчерашнего вечера... Они звали меня купаться в городские бани. Дальше не помню... Русалки всегда появляются к неприятностям, сам знаешь... Но у меня есть идея, как компенсировать это недоразумение и провести с пользой праздник труда...
Лёлик допил пиво и неосторожно продолжал молчать, чем воспользовался пианист, начав джем-сейшен в одиночестве. 
— Вчера в консерватории голландцы выступали — играли экспериментальную музыку... «Необоснованную лажу», как выразился один скрипач, сливший мне инфу... Они остановились в гостинице «Булгар», это в двух шагах от­сюда...
— Из Голландии?.. Лучше, если бы ты наличные принёс... — Лёлик затушил сигарету каблуком, подумал и выкинул окурок в урну. 
Манухина вдохновляло по­хмелье, он не был готов к упрощениям и взял сложный аккорд:
— Тема: сейчас мы знакомимся с тёлками, идём к голландцам и разводим их на бухло!
— Они же не пьют... там, — прислушиваясь к аккорду, возразил Лёлик, скептически оглядывая пианиста, — и зачем нам в этот трудный период нужны женщины?
Манухин закурил, ответил рассудительно:
— Без них мы похожи на двух лабухов, желающих похмелиться, а с ними — на представителей творческой интеллигенции, пришедших с утра выразить своё восхищение. 
Оценив гармоническую конструкцию, Лёня Тритонов открыл сумку и достал старый саксофон, в котором клапан си-бемоль открывался с помощью резинки для банкнот, и заиграл в заданной тональности. 
Через час, воспользовавшись необычной доверчивостью советских девушек, они уже вчетвером вошли в гостиницу.
Узнав, к кому они идут, компанию неожиданно пропустил тихий мужчина, сидевший в уголке. Они нашли номер, постучали и, не получив ответа, вошли.
Картина открылась неожиданная — три человека спали на гостиничных койках. Впрочем, один из них смотрел открытым глазом на русскую делегацию. Во взгляде был испуг и та самая непередаваемая боль, что была хорошо известна любому джазовому музыканту на следующий день после концерта. Доказательством тому являлась недопитая бутылка «Столичной» на столе.
— Гуд монинг, товарищи, — начал пианист издалека, в простом фа мажоре. — Рады приветствовать вас в нашем городе! Вчера присутствовали на вашем концерте, — тут он покосился на бутылку: — это был пир духа, как говорят у нас в Союзе!
Продолжая играть мимо нот, пианист заявил, что если у иностранцев имеются какие-то проблемы, то сейчас они будут ре­шены. 
Как известно, похмелье не способствует анализу музыкальных форм, но обостряет чувства. Голландец, открыв второй глаз пальцем, с трудом пояснил, что — да, у них был вчера концерт, но другая, не менее инициативная группа, напоила их до полусмерти, и вот сейчас, с утра, им плохо. 
Проснулись остальные. Второй с интересом смотрел на гостей, третий был чем-то недоволен. Он быстро оделся, бросил на ходу фразу на русском языке, лишённую всякого смысла, и ушёл, держа спинку. Иностранцы пожали плечами.
— Клин клином вышибают, — произнёс Манухин непонятную для иностранцев фразу, — у вас есть водка, надо выпить.
Когда иностранцы поняли, что для того, чтобы стало хорошо, нужно выпить водки, они застонали, но неубедительный бубнёж пианиста про длинный путь в тысячу ли неожиданно сработал — они выпили, и начался джем-сейшен.
В истории джаза были музыканты, которые могли импровизировать бесконечно долго, у Джона Колтрейна, к примеру, количество «квадратов» импровизации доходило до шестидесяти четырёх. У голландцев на двенадцатом кончилась водка — девушки, несмотря на это, продолжали держать ритм.
На три доллара горничная принесла две бутылки водки, банку консервов, буханку хлеба и колбасы, которая была уже кем-то заботливо нарезана толстыми, неровными ломтями. 
Голландцы, растерявшись от недорогого изобилия, тем не менее продолжали солировать. В тот день доллар в СССР стоил дорого.
Наступал вечер, голландцы в своей импровизации подходили к кульминации, и Лёлик с Манухиным понимали, что следующее соло за ними, и нужно сохранить заданный fast, несмотря на отсутствие финансов.
Кто бывал на подобных сейшенах, знает, что именно в такие моменты приходит вдохновение, которое часто заменяет музыкантам нехватку денег.
— Приглашаем всех в ресторан, — неожиданно начал своё соло пианист, — предлагаю поужинать — здесь хорошие повар и оркестр...
Девушки держали ритм, не задавая вопросов.
Ресторан гостиницы был известен горожанам тем, что здесь имелось всё, что мог себе вообразить советский клиент. Манухин, изучив меню и взглянув на разыгрывающихся музыкантов на сцене, вызвал официантку и начал долго рассказывать ей про игру контрабасиста Рона Картера в альбоме «Третье крыло» — там, где он с Херби Хэнкоком и Тони ­Уильямсом. Когда работница общепита уже готова была его послать подальше, пианист сделал заказ, который включал в себя всё, что было в меню. 
Официантка повернулась к Лёлику — в глазах был вопрос, но тот ей тоже взглядом показал на иностранцев, которые продолжали играть в своей тональности, а девушки держали ритм. 
Присутствие иностранцев в компании странных соотечественников успокоило официантку, и она поставила на стол две бутылки армянского коньяка и хлеб, узнаваемо нарезанный, и не спеша удалилась выполнять заказ. 
По мнению Манухина, джем‑сейшен не предполагал пауз, и он решил продолжить импровизацию за роялем, на сцене ресторана. 
Там стоял синтезатор Yamaha — такие только начинали появляться у «упакованных» музыкантов, и хозяин инструмента, Аркаша, ни за что не хотел пускать Манухина за валютный синтезатор, мотивируя это тем, что тот задолжал ему четырнадцать рублей за какую-то прошлогоднюю халтуру. 
Но пианист козырем шепнул Аркаше, что сейчас намечается халявный банкет и что он тоже может в нём поучаствовать. 
Халява для музыкантов священна, ей часто придают гораздо большее значение, чем гонорару, и Манухин продолжил своё соло на сцене, после чего Лёлик вышел из игры — он пил армянские «три звезды». Девушки продолжали держать ритм, несмотря на то, что голландцы пытались применить полиритмию. 
Под горячий свинг, который звучал со сцены, официантка начала выносить блюда холодные и горячие, икру и водку, котлеты по-киевски и салаты столичные, вина сухие и не очень.
К джем-сейшену присоединились не только музыканты, но и посетители ресторана: на сцене пела босса-нову пьяная бабушка, пытаясь подражать Аструд Жильберто; пианист, отняв у музыканта Валеры тромбон, пытался ей аккомпанировать. 
Лёлик давно понял, каким будет заключительный аккорд, и просто наблюдал за этим адским шоу с джазовым саундтреком. 
Неожиданно к микрофону вышел Майлз Дэвис, попросил тишины, и голосом человека, которого душат подушкой, объявил о завершении джем-сейшена. Он строго взглянул на пианиста с саксофонистом и превратился в советского милиционера.
Лёлик проснулся — в ресторане было пусто и тихо. Рядом сидел лейтенант Киркин, смотрел на бумажку и цокал языком, Лёлику показалось, что с восхищением.
— Проснулся? Тогда на... Вместо кофе взбодрит, — офицер протянул ему синий, цвета печали, клочок бумаги. Это был счёт, тот самый финальный аккорд джема, который, как выяснилось, стоил девятьсот девяносто два рубля и двенадцать копеек. Учитывая участие в сейшене Майлза, это было недорого.
Из вестибюля доносились звуки, которые напоминали неритмичное уханье филина. Это пианист и два сержанта беззлобно показывали друг другу приёмы борьбы ушу, устроив спарринг.
Удачливее в тот вечер была советская милиция.