Страшные рассказы

Журнал "Казань", "№ 2, 2013

Про`клятая верёвка

О том, что я хочу вам рассказать, мне поведала мать.

Во время Второй мировой войны наши войска бесстрашно сражались с немецкой армией и благополучно побеждали. Слово «благополучно» звучит парадоксально, если учесть миллионные жертвы той ужасной войны. Я же была годовалым ребёнком и находилась в счастливом состоянии неведения. Родители жили в свободном браке, зарегистрированном молодой Советской Республикой, о которой, как и о событиях войны, современные читатели знают не больше, чем о Древней Греции. Они уехали от войны в Сибирь.

Наша Сибирь необъятна, и там нашлось место для женщин с детьми и стариков. Отец служил в геодезических отрядах и строил дороги для передвижения военной помощи фронту по этой болотистой и лесистой необъятности. Так что моя мать оказалась в эвакуации фактически одна, если не считать меня в чемодане, где я весьма удобно спала.

Мама получила убежище в небольшой деревне в районе Ишима. Кроме нас там было ещё несколько семей из центральной России. Местные жители приняли нас дружественно, но насторожённо. Местные жители всегда насторожены против пришельцев. Это закон, и надо знать его так же твёрдо, как закон всемирного тяготения. Не следует ожидать любви и расположения со стороны тех, к кому вы непрошенно явились и устраиваетесь жить на их земле или в их доме. Увы, это так же верно, как и то, что не следует ожидать, что яблоко, упавши с дерева, вдруг полетит.

Но страшные и необычные истории именно тогда и происходят, когда это яблоко вдруг не падает на землю. Не падает, и всё. И никто не знает, почему. И вот тогда тот, кто наблюдает данный феномен, удивляется, удивляется и удивляется, а потом рассказывает всем и каждому об этом необычайном событии. Ему не верят, и тогда он пишет страшный рассказ. И он только тогда поистине страшен, когда всё описанное произошло на самом деле.

Если вы своими глазами видели, что яблоко не упало, напишите об этом. У каждого из нас есть опыт такого наблюдения, и каждый знает, как это странно и страшно. Страшно своей необъяснимостью. Совсем не страшно смотреть, как убивают из оружия, как взрываются бомбы. Это не страшно, это ужасно и вызывает гнев. Необъяснимые же явления вызывают страх и интерес одновременно. Террористический акт не может интересовать психически нормального человека, он может только возмущать. Хотя, конечно, всегда возникает вопрос: почему люди так живут, почему так много жестокости? Что есть человеческая психика? И вот в эту область заглядывать жутко, и мы делать этого не будем.

Однажды, как рассказывает моя мама, она вышла вечером на крыльцо дома, в котором нам дали возможность жить. Дом пустовал. По причине того, что все владельцы домов были на фронтах, боевом и трудовом, половина городов и деревень пустовали. После победы над фашистами жителей страны стало на двадцать семь миллионов меньше.

Мама стоит себе на крыльце и грустит по поводу отсутствующего мужа, по поводу войны, по поводу отсутствия еды для маленькой дочки.
Вечера в Сибири прекрасны, как и в других местах, но эти тихие вечера были не только прекрасны, но и тревожны. Значит, не были они уж такими тихими. Иногда выли собаки, можно было увидеть крысу, неспешно куда-то шествующую, услышать или даже наблюдать драку между местными и эвакуированными.

Но в тот вечер было действительно тихо. Закат догорал, меняя краски на небе. Дома вокруг, их было всего несколько, стояли задумчиво и черно. Электричество в деревне отсутствовало, а керосин экономили. Мама смотрела на эти чёрные дома, думала об их обитателях и жалела их. Она была удивительным человеком. О таких Шопенгауэр писал, что они, чувствуя боль другого как свою, могут называться святыми.

Действительно! Вот, например, в доме напротив живёт сейчас одинокая вдова из Киева. Туда война пришла быстро и безжалостно вместе с похоронками. Похоронки - это сообщения о гибели близких. Женщина из дома напротив в первые же дни войны получила две такие бумажки. Одну - о геройской гибели мужа, и другую - о такой же геройской гибели брата. Она, уже совсем бесчувственная к горю и потерявшая способность плакать, видела перед собой лишь одну обязанность: жить ради своих детей и спасти их от бомб, так нещадно падавших на нашу землю. Детей у неё было много по тем временам. Человек пять или семь. Мама никогда не могла их сосчитать, потому что они были погодки и похожи друг на друга.

Итак, стоит мама и сокрушается по поводу бедной многодетной вдовы. Закат догорел, и стало совсем темно. Мама уже хотела вернуться в дом, как вдруг увидела, а вернее, почувствовала чьё-то присутствие в ближайшем окружении. Представьте себе, кромешная тьма - и вдруг вы слышите чьё-то дыхание. Кромешная тьма! И вдруг кто-то сопит! Никого не видно.

Но мама пригляделась и увидела.

Известный ей местный парень старательно отвязывал верёвку, протянутую между двумя деревьями около дома вдовы. Верёвка, как вам может показаться, не бог весть какая ценность. Но если вы умеете представлять себе не известную вам ситуацию, вам придётся пересмотреть некоторые ценности. Веревка во времена полной беспомощности и страданий может многое. Можно привязать собаку, можно вытащить ведро из колодца, можно спуститься в яму за упавшим туда животным и приготовить себе обед, о котором не мечталось… Да мало ли что можно! Мы не будем приводить здесь примеры использования верёвки в насильственных целях. Наш рассказ о страшном, а не об извращённом.

Мама знала, что вдова привезла эту верёвку с собой и очень ценила, поскольку вешала на неё жалкие одежды своих многочисленных детей. Она всегда удивлялась, как эта женщина умудрялась стирать кофточки и штанишки своих детей в реке, и где же сидели голые дети в это время, ведь у них не было сменной одежды. Желая сохранить верёвку для бедной вдовы, мама громко закричала на парня. Тот, однако, не обратил никакого внимания на её крик и на непонятные слова в московском произношении. В деревне, как, впрочем, и в других местах разногласия между местными и приезжими возникали по причине языкового барьера.

И тогда, видя, что интеллигентные уговоры и угрозы не помогают, мама прокричала слова, так часто произносимые разными людьми в её стране: «Хоть бы ты сдох!». Страшные слова! Именно страшные, потому что непонятные. Непонятно, как интеллигентая женщина, кандидат наук, могла произнести такие слова. Может быть, она думала, что это просто звук, что все так говорят. Ничего, мол, особенного! Просто звук и только! На каждом шагу, с детства она могла слышать эти слова от простых людей. Никогда не слышала от культурных людей, а ведь она была культурным человеком. Почему страшные слова слетели с её уст? Думала ли она тогда? Да... думала! Она мне потом говорила, что сразу же опомнилась. «Было такое чувство, будто бы я нажала на курок».

Не расслабляйтесь. Самое страшное впереди. Ночью маме было совсем плохо. Было жутко. Ко всему добавилось неожиданное и необъяснимое событие. Где-то в середине бессонной ночи домик, в котором мы жили, начал шататься. Мама соскочила с постели и застыла. Сначала она думала, что ей показалось. Но нет, всё было на самом деле. Дом шатался. Сидеть и не шевелиться, и ничего не предпринимать, было не в характере моей матери. Она встала, постояла немного и ещё раз убедилась в том, что дом шатается. Кто же толкает дом? Землетрясений в этом районе не бывает. Да и не было похоже на движение пола. Двигались лишь стены. И тогда мама вышла на крыльцо. И что же! Огромная чёрная тень метнулась прочь… Парень! «Пришёл мне мстить!» - не совсем умно подумала мама, хотя тень была намного больше, страшней и черней, чем мог бы быть этот парень. Но это был не парень. Это был огромный медведь, убегавший в просветлённую ранним светом утра гущу леса. «Господи! Этого ещё не хватало»,- подумала мама, облегчённо вздохнула, снова легла и заснула крепким утренним сном. Она тогда была совсем молода.
Спала моя мама безмятежно.

Когда утром она вышла на всё то же крыльцо, услышала крики и рыдания из дальнего дома. Что, опять похоронка? Нет, прокричала ей со своего крыльца многодетная вдова. Нет, всем, кому можно, похоронки прислали уже давно. Нет!

- Знаете, этого парня, его звали, кажется, Ваней, сегодня на рассвете задрал медведь. Просто ужас какой-то. Хотя! Что же это такое происходит? Мою верёвку украли!..
Вдова горько заплакала.


Ирина Дмитриевна Неверова родилась в Новосибирске в 1940 году. С 1947 по 1988 год жила в Москве, окончила Московский лесотехнический институт. С 1988 года живёт в США, куда уехала в поисках свободы и в состоянии полного разочарования в жизни. Сейчас решение покинуть страну, где родилась, она считает для себя роковым: «Американцы научили меня любить Россию».

В молодые годы Ирина начала писать стихи. Подруга настояла на том, чтобы показать их Булату Окуджаве. Он взял меня за руку и привёл на Парнас, говорит Стругова. «Ваши стихи заставляют думать, плакать, они как мешок с гвоздями. Мой друг Назым Хикмет говорил, что стихи должны быть, как мешок с гвоздями: несёшь, и всё время тебя что-то колет. У вас такие стихи»,- впечатались в память слова поэта.

«Страшные рассказы» - большой цикл текстов, многие из которых вовсе не имеют пугающего сюжета, хотя и такие тоже есть. «Страшные» они, может быть, прежде всего потому, что фабулу определяет связующее
все тексты одно слово - «необъяснимость».

Берёзы у дома

Как вы уже, возможно, поняли, я никогда не пишу ничего такого, что бы не было правдой. Не выдумываю, а рассказываю о том, что на самом деле случилось со мною или с кем-то очень мне близким.

Я очень люблю наше знаменитое дерево берёзу. Очень красивое и странное дерево. Белая с чёрными строчками кора, развесистые ветви, тонкие и трепетные листочки. Недаром её всегда сравнивают с красивой девушкой. И, видимо, именно поэтому, именно потому, что в этом дереве очень сильно просматривается женское начало, берёза считается символом России. А почему России? Да потому, что Россия - женская страна.

Эту странную и страшную историю рассказала мне Анна Тимофеевна, или баба Нюша, как все её называли.

Она была нашей соседкой по деревне. Её огород примыкал к нашему, и я часто беседовала с ней через забор на философские и богословские темы. Была Анна Тимофеевна лет восьмидесяти с лишком, невысокая, грузная, с морщинистым лицом, в тёмных складках которого сверкали, будто изумруды, живые зелёные глазки. Одевалась она всегда в длинную до земли чёрную юбку, из-под которой выгладывали другие юбки серых тонов. Сверху на ней бывал неизменный салоп непонятного земляного цвета, а на голове также никогда не снимаемый большой коричневый вязаный платок, накинутый почти небрежно на всё сооружение обряда бабы Нюши, завершая композицию её как настоящей копны. Да, поистине она была ходячей копной прошлогоднего сена с посохом.

Но каким же замечательным человеком она была! Как рассказывала! Как говорила о Боге! Вы только послушайте! «И как это люди могут не верить в Бога, ко­гда даже вот эта морковка не вырастет без его воли»,- говорила баба Нюра, указывая палкой, как жезлом, на свой огород. На мой почему-то не показывала. Но уважала меня за то, что я рисовала. Она наблюдала за моими пленэрными этюдами и говаривала: «Посмотрите! Это вам не навоз лопатой мешать!»

Я часто рисовала её завалившийся бревенчатый домик с двумя роскошными берёзами у крыльца. Она жила одна и зимой, и летом. Было трудно представить, как ей это удавалось. Мы никогда не видели, чтобы к ней кто-то приезжал. Но у неё были какие-то запасы. Кажется, она ничего не ела, но ходила за молоком к Евдокии через ручей. Когда в соседнюю деревню привозили хлеб, местный пастух приносил ей пару буханок. Вот и всё. Мой сын однажды сказал про неё: «Так жить может либо совсем глупый человек, либо мудрец».

Дни свои баба Нюша проводила, в основном сидя на качелях. Качели стояли около её дома почти на краю небольшого склона, спускавшегося к ручью. Если как следует раскачаться, можно полетать над этим ручьем. Но Анна Тимофеевна не раскачивалась сильно, она плавно качалась и всегда пела. Пела тоненьким голоском одну и ту же песню «Потеряла я колечко».

Я подробно описываю, чтобы было понятней то, что баба Нюша рассказала мне однажды, когда мы с ней сидели у нас и пили самогон. Я не выношу этот напиток, но с ней было всё иначе. С ней было интересно, а когда мне интересно, я могу пить то, что трудно пить.

Баба Нюша пила самогон или водку, никогда вино, маленькими стопочками, весьма замечательным путём. Несколько секунд держала стопочку в руке, которая никогда не дрожала, поднимала глаза, широко крестилась и произносила всегда одно и то же: «Бог пил и нам велел». Выпивала рюмку залпом и никогда не запивала водой. Приняв алкоголь, опять крестилась на нашу антикварную икону, опять поднимала глаза к потолку и произносила странные слова: «Как это там мои сыночки? Как это там мои сыночки?». Из той закуски, что мы ей предлагали, она почти ничего не брала, кроме селёдки.

Мы знали, что у Анны Тимофеевны есть три дочери, которые, как видно, совсем про неё забыли. Знали мы и то, что три её сына умерли. Как они умерли? Я стеснялась спрашивать, но однажды после очередной выпивки (не подумайте, что мы были пьяницами, упаси Боже, как говорила баба Нюша, три стопочки - не больше) я решилась и спросила.

Вот, что она мне рассказала.

«Меня, как водится, рано выдали замуж. Тогда всё было не так, как сейчас. Всё не так. Революция, гражданская война. Всё было страшно, но особенно страшной была коллективизация. Пришли и отобрали всё, даже кружки. Ты не удивляйся, что я знаю такие слова. Это правда, что училась я только четыре класса. Но я хорошо училась и знаю наизусть стихотворение про Ивана Сусанина. Ты счастливая, что живешь сейчас и выучилась. Теперь везде школы, и все учёные стали. А раньше было не так. Всё было не так. Пришла Советская власть. Мы с мужем заделались комсомольцами, пошли в колхоз. Вот эту землю, пусть не навсегда, но дали. Стало не так плохо. Я даже один раз видела Сталина. Была на комсомольском съезде. Смотрю, такой маленький, рябой. Говорят, Сталин.

Ну, вот, а когда построили этот дом, колхоз помогал, посадила я у крыльца три берёзы. Одна совсем не принялась. Вон, выросли эти две. Красавицы, правда? Но мне эти берёзы принесли несчастье. И говорили мне тогда: «Не сажай берёзы у дома».

Говорили, если посадить берёзы у дома, то в этом доме не будет мужчин. Ну, говорили и говорили себе. Мало ли чего говорили? Я в комсомоле том ничему уже такому не верила. И иконы мы выбросили.

И вот рожаю я первого - девочка. Рожаю второго - девочка. Рожаю третьего и говорю: «Если опять девочка - головой о печку». Муж смеётся и говорит: опять девочка. Но потом он своего добился - подряд три мальчика. И все умерли, все умерли. Правильно говорили про берёзы. А муж? Он был первым, кто ушёл из дома. На фронте, на фронте сгинул. Почему про него не вспоминаю? А чего вспоминать? Ничего хорошего между нами не было.

Как умерли сыночки мои? Да просто. Один подорвался на старой мине. Вон там в земле была. Дети игрались, и вот... Тогда здесь было больше домов, не так, как сейчас, хотя и тогда это был хутор. Вот и погибли мальчики с хутора, и мой с ними. Второй разбился на мотоцикле. Гоняли по ухабинам, ничего не было, не разгонишься. А потом шоссе вон там на горе сделали. Гонялись, гонялись и разогнались до самой этой Проклятой с Косой.

А третий? Третий пошёл в армию. Он младшенький был. Девки мои не любили его, а мне он был моя кровиночка. И чужие девки больно любили. И вот присылают письмо из флота, он во флоте был, на Севере. Пишут, что заболел мой Васенька воспалением лёгких. Ну, я и стала тогда снова молиться. Иконку батюшка из Исканьской церкви дал. Чуяло моё сердце, заберёт Он и этого. Не надо было иконы тогда выбрасывать».

Анна Тимофеевна заканчивает свой печальный рассказ, крестится и спрашивает: «У тебя есть самогонка?».