Тайны космоса, проблемы с проституцией и вечный двигатель

Глава из романа

Во двор дома № 5 в Совпарт­школьном переулке заехал тёмный фургончик «Лесснер». Сбив ржавое ведро, автомобиль остановился, двигатель, выстрелив несколько раз, заглох, и стало слышно лай окрестных собак, ещё не привыкших к прогрессу.
В воскресенье, 13 июня 1925 года, в Томске стояла непривычная жара, она согнала с улиц испуганных горожан, и после обеда во дворе никого не было. На скамейке под деревом спал гражданин в костюме от «Мезон де люкс», из окон пахло жареным луком и керосином.
Из машины вышел начальник губернской милиции Иван Семёнович Геловани. Сняв фуражку и вытерев пот со лба, он подошёл к спящему франту, узнав в нём местного поэта-народника Невзора Хлебного. 
Поэт проклинал в своих стихах технический прогресс, но воспевал непаханую ниву с нечёсаными людьми. По вечерам его частенько можно было встретить в чайной Закрамовича «Мёд и хлеб».
От Невзора воняло сивухой и навозом, и Геловани подумал, что эти «писаки» совсем распоясались — «дал им Ленин волю и денег, вот и валяются где попало...»
Он не спеша поднялся по деревянной лестнице единственного подъезда на второй этаж, остановился возле двери с медной табличкой «Слётов Яков Ильич, профессор физики». 
Иван Семёнович Геловани до революции служил слесарем на крахмальном производстве, и однажды, тяготясь условиями труда, решил изобрести вечный двигатель, получить Нобелевскую премию и уволиться.
Когда в Томск пришли большевики, Геловани пришёл к ним с этой идеей, и его тут же назначили начальником губернской милиции, оценив размах мысли пролетария. Но Иван Семёнович задуманное дело не бросил, и вскоре двигатель был в общих чертах готов. 
Бывший слесарь решил показать чертежи светилу физики и космографии профессору Слётову, эвакуированному в Томск из Казани в 1918 году. 
Ходили слухи, что профессор является тайным руководителем космической программы страны и что закрытую кафедру в Томском университете ему дали не случайно. Он имел репутацию авантюриста, бабника и гениального учёного. 
Геловани представлял, как профессор, вникнув в формулы, закурит и будет думать в стену, оклеенную красными обоями. Начнёт заново изучать чертёж, делая на нём пометки. Потом встанет из-за стола, не глядя в глаза пожмёт руку и устало канонизирует. 
После этого — слава, деньги, увольнение со службы и покупка крахмального завода, где рабочих будут заменять машины, работающие на энергии вечного двигателя...
Профессор Слётов встретил начальника Томского окротдела ОГПУ неприветливо, присесть не предложил, бутылку коньяка, стоявшую на подоконнике, прикрыл занавеской. 
Выслушав Геловани, профессор удивился. Взглянув на чертёж, Яков Ильич сходил за рюмками. Настроение у него заметно улучшилось.
— Что ж, Иван Семёнович, могу вас поздравить — очень даже неплохо для инженера-любителя. Вот никто не смог, а вы... — он поднял рюмку: — За вас!
Выпили. Профессор пододвинул к Геловани пепельницу с кедровыми орешками.
— Дак вы даже не посмотрели, товарищ учёный, там...
— Мне, ваше благородие, смотреть не надо. Я вам как профессор физики и космографии скажу, что вы изобрели perpetuum mobile. У вас это на лице написано, — Яков Ильич снова наполнил рюмки, — вы сделали то, что не удавалось никому...
— Я так понимаю, вы шутить изволите...
— Вовсе нет, я лишь хочу спросить, как вам удалось обойти первый, а также второй закон термодинамики?
— Ничего я такого не обходил... — Геловани, обиженный на «благородие», выпил и, не спрашивая разрешения, закурил. — Прямо скажите, зарегистрируют? 
Слётов сделал глоток, поморщился и, взяв чертёж, откинулся на стуле.
— Конечно, зарегистрируют... оригинальная конструкция... но... вот, — он бросил рисунок изобретателю, — цифры не сходятся. Надо слегка доработать, а то в Комитете не примут. И имейте в виду, что для изолированной физической системы может быть введена скалярная физическая величина, являющаяся функцией параметров системы и называемая энергией, которая сохраняется с течением времени...
Профессор выдохнул и допил коньяк.
Геловани оглянулся, понизил голос:
— Яков Ильич, голубчик, помогите мне с расчётами, а я пока почитаю про законы термодинамики. Про первый и про второй. Он и так непременно будет работать, но я понимаю — всё счёт любит. 
Профессор вынул папиросу, с трудом скрывая раздражение.
— Сколько классов гимназии вы закончили, Иван Семёнович? Пять?
— Вы всё обидеть норовите, уважаемый профессор. Восемь... Потом, когда комиссовали после немецкой, слесарем стал работать на крахмальном заводе братьев Соколовых... Известные кровопийцы были, Пётр и Павел. Во время революции успели продать завод Ермолаю Лопахину — был здесь при царском режиме такой приезжий аферист, называл себя на европейский лад брокером, купи-продай, то-сё... Большевики его расстреляли первым, а в помещении сейчас склад продовольствия. Вот дадут «нобелевку» — восстановлю производство... Новое, основанное не на рабском труде людей-человеков, но машин, которые всё будут делать сами с помощью перпетуум мобиле...
Слётов кивнул. Он вспомнил Казанский университет, где он, аспирант кафедры физики, принёс ректору, профессору астрономии Дубяго чертёж космоплана, нарисованный накануне ночью после посещения ресторана «Нате де Кристаль». Правое крыло летательного аппарата было прожжено пеплом от дешёвых папирос «Тары-бары». Дубяго, тем не менее, изучил чертёж, после чего велел аспиранту идти домой проспаться...
— Между нами, у меня к вам ещё одно предложение, в отличие от первого, весьма приятное... — Геловани взглядом показал профессору на бутылку, тот кивнул. Выпили, одновременно закурив папиросы.
— Вы, Яков Ильич, к нам недавно приехали и, наверное, не знаете, что Томск, кроме университета, — он почтительно склонил голову, — знаменит ещё и своеобразными, так сказать, традициями, оставшимися от царского режима... Мы, понимаете, тут живём вдали от столиц и сами, по-семейному, улаживаем пережитки капитализма. Всё сразу запретить нельзя... Шлют и шлют, шлют и... А на что им жить? Что они умеют? 
— Кого, извините, шлют? И почему они ничего не умеют? — Яков Ильич потерял нить разговора, раздумывая, не принести ли с кухни пирожки, приготовленные к ужину Тамарой.
— Ну как же, профессор... Проституток. Жриц любви, по‑культурному если... Там, — он показал на потолок, — создали центральный совет по борьбе с проституцией, ответственный — Семашко, я думал, вы информированы... 
Слётов сходил на кухню за пирожками. 
Геловани вежливо продолжил:
— Сначала, говорят, Ленин предложил расстрелять пару сотен шлюх — ни минуты промедления, говорит... Но Троцкий его отговорил. Их, говорит, самих эксплуа­тировали при царском режиме, лучше, говорит, перевоспитаем в самых, что ни на есть коммунистических идеалах... И вот — они уже комсомолки, работают на швейной фабрике, а на регулярных собраниях-вечёрках после чтения классиков марксизма бесплатно занимаются общественным сексом... Ну, а кто не согласен так жить и продолжает потихоньку приторговывать своим телом, тех высылают в Сибирь, большей частью к нам, в Томск. 
— Шлют и шлют? — профессор развеселился. — Проституток? Вот вам и вечный двигатель, Иван Семёнович. Людские пороки гораздо надёжнее вашей конструкции, а у вас вон — «траектория» да «вращающийся барабан»... В барабане должна находиться безмозглая белка и крутить его... Извините, немного отвлёкся... Но почему вы мне рассказываете эти любопытные истории?
— Да вы не дослушали, Яков Ильич, — Геловани взял пирожок, оказавшийся с капустой, — Томск больше века пользуется пикантной славой на этот счёт, потому что в России и при царях иногда боролись с проституцией, и все­гда шлюх высылали к нам. Здесь им на Бочановской целый квартал выстроили, работай — не хочу, — Геловани наполнил рюмки, — я, знаете ли, по своей службе частенько захаживаю в городской архив, а там иногда встречаются любопытные документы. Вот, к примеру, служебный циркуляр городского полицмейстера Караулова, датированный 1865 годом. В числе прочего, там говорится о гостеприимстве, которое надобно проявлять к известным людям, проездом гостившим в Томске, «из средств полиции обеспечить для них ночлег, предоставить питание и... — здесь Геловани выпил, — организовать экскурсию по городским борделям». Не поверите, у нас сам Чехов бывал, Антон Павлович... Очень уважаю его рассказы, правда, ему наши девки не понравились. Тощие, говорит... Ну, не мне говорит, а пишет какому-то своему другу... Одним словом, так и пошло, традиция прижилась, гости уезжали всегда в приятных впечатлениях...
Иван Семёнович вдруг подмигнул профессору.
— Вы, Яков Ильич, величина российского, а то и мирового масштаба, что мешает нам поддержать городскую традицию и посмотреть на советских жриц любви? Конечно же, приватно, и без старорежимного гусарства. Я полагаю, что после такой экскурсии вы в кратчайшие сроки досчитаете все цифры в моём чертеже.
Заскучавший было во время долгого предисловия профессор удивлённо уставился на начальника милиции, перестав жевать пирожок с грибами.
— Как у вас всё красиво обставлено — исторический экскурс, как взятка за научную экспертизу. Я думаю, Иван Семёнович, вам нужно поступать в университет, я бы вас взял на свой экспериментальный курс... Действительно, что за работа у вас? Но предложение хорошее, почему бы и не прогуляться? 
Геловани обрадовался:
— Я знал, что вы не откажетесь, Яков Ильич... В том смысле, что...
— Ничего больше не говорите, ваше... Иван Семёнович, не то я в вас разочаруюсь! Везите меня, мой новый друг, а по дороге я вам буду рассказывать про закон сохранения энергии...
С речной пристани раздался гудок парохода, у соседей из раскрытого окна часы пробили девять вечера.