Унесённые блогосферой

Журнал "Казань", № 7, 2014

Несмотря на то, что сцены и персонажи этой книги выдуманы, она базируется на научных фактах и реально существующих характерах. В качестве документальной основы использовались материалы сайтов ВКонтакте, Facebook.

Все имена и названия вымышленные, прямое соотнесение персонажей и событий книги с реальностью - личное дело каждого.

Что‑то лёгкое, прерывистое повисло в воздухе, как перья банного дыма над частным сектором, в пятницу вечером. Перья расплывались, накатывали друг на друга, пока не превратились в единую серо‑синюю массу. Я резко выдохнул, сел на кровати и даже помотал головой, силясь стряхнуть остатки этих перьев, которые после пробуждения оказались никакими не перьями, а словами русского языка. Кажется, это называется синестезия - цветной слух. Скрябин и Римский‑Корсаков видели свои симфонии в цвете. А я вот только что увидел в цвете голос какого‑то неизвестного мужика.

- Да ладно, в чём проблема‑то? - отчётливо проговорил голос, ассоциировавшийся с серым и тёмно‑синим.

- Ш‑ш‑ш‑ш,- предупреждающе зашипел женский голос, видимо, моя возня была им слышна.

- …каждый писатель мечтает о большом жанре,- снова загудел мужчина, прилежно прикрутив громкость, но я всё равно различал каждое слово, потому что гипсокартон только создаёт видимость настоящей стены.

- Чукча не писатель, чукча читатель…- недовольным шёпотом ответила Виктория, женский голос, это, само собой, она. А вот что за мужик?

Вдруг Виктория чуть ли не завопила, забыв, что всего пару секунд назад сама выступала за заботу о благе ближнего за стеной: - Чёрт, как много!

- Что случилось‑то? - снова зашептала она, спохватившись.- Три дня назад. Ночью. Мужа и жену. В собственной квартире. Следов взлома нет. Её задушили. Его - вытолкнули из окна,- ровным шёпотом проговорил мужчина, вновь заставив меня усомниться в том, что я слышу всё это наяву.- Прискорбно. Но при чём тут я? - её вопрос звучал неподдельным изумлением.

Значит, всё‑таки это не сон.

- Ты ж филолог,- убеждённо констатировал голос.

- Вот именно! - ахнула она.

Раздался звук отодвигаемого стула. Её шаги - быстрые и уверенные. Хлопнула форточка. Секунда. Щелчок. Так и есть - ничтоже сумняшеся она перечеркнула три дня своего героического воздержания, и я почувствовал запах сигаретного дыма.

- Начальству виднее. Мне было сказано подключить филолога. Я пришёл к тебе.

- Всё в этом мире безумно. Всё. Кроме имени Чакраборти Митхуна! Филолог - это специалист в области русского языка и литературы,- выдохнула она в пустоту, так как вряд ли собеседник оценил цитату. Однако иронию он уловил:

- Виктория Александровна, ты же знаешь, я человек подневольный, так что возьми распечатки.

- Что за распечатки? - с притворной жалобой в голосе отозвалась она.

- Переписка убитых в социальных сетях.

- Да господь с тобой! Филолог‑то вам тут зачем?

- Это по любому лучше, чем следить, кто у кого куплетик или сюжетик свистнул? - как будто с насмешкой в голосе поинтересовался мужчина.

Вопрос сам по себе был поставлен не слабо. Хотя громкоголосый мужик, скорее всего, ткнул пальцем в небо, но выбор между украденным «сюжетиком» и убийством был актуален сейчас как никогда. Я прислушался с бо`льшим усердием.

- Сюжетики - это по моей части, а в убийствах я ничего не понимаю.

Она отреагировала, как я и ожидал, и тишина затопила комнату на несколько секунд.

- Вик, ты так выговариваешь, как будто это я придумал,- наконец выдавил мужчина с явной досадой.- Я как генерал сказал…

- А что генерал сказал? - живо перебила она.

Снова молчание. За мою перегородку проникали только звуки сопения и редкие вздохи раннего гостя.

- Генерал сказал «чёрт ногу сломит»,- выдохнул гость и весомо добавил: - Без поллитры и без филолога не разобрать.

- Именно о филологе шла речь? - с сомнением уточнила она, шумно затягиваясь.- Не о психологе, не о социологе?

- Ещё скажи, о патологоанатоме,- пошутил мужчина, но шутка быстро скисла.

- А это не вы на прошлой неделе назначили сексолого‑лингвистическую экспертизу?

- Сексолого‑лингвистическую?… Это как? - хохотнул голос.

- Вот мне тоже хотелось бы знать,- ехидно отозвалась Виктория.- Журналисты окрестили какого‑то чиновника «лицом с нетрадиционной сексуальной ориентацией». Следователям поручили проверить…

- Это сто процентов прокуратура,- довольно засмеялся голос, который, по методу исключения, принадлежал кому‑то из работников Следственного комитета. Теперь хотя бы стало понятно, почему сонное подсознание выбрало серо‑синюю гамму.

Поняв, что разговор только начался, а выползать пред очи неизвестного мужика в одних трусах не хотелось, я нащупал на своём столе ноутбук. Часы показывали только 6:15. Ничего себе у них там спешка, видать, грохнули каких‑то VIP‑персон! Онлайн, естественно, почти никого не было. Во всяком случае, из значимых. Я открыл фейсбук и посмотрел оставленные сообщения. «Голая Эмма Уотсон, Одетт Энейбл или Скарлетт Йохансон?» - спрашивал один из участников группы «философия эротики». Это закрытая группа только для нескольких друзей. Простой трёп. В опросе вела Скарлетт. Я скинул комментарий: «тройная порция счастья» и улыбнулся, парни опять назовут меня «дипломатичным падонком». На второй вопрос: «Совершал ли кто‑нибудь из нас что‑то по‑настоящему опасное в этой жизни?» уже имелись ответы: «Каждый день добираюсь до универа на маршрутке» и «Ел шаурму на рынке». Парни не слишком откровенничали. Я собирался добавить что‑то в том же духе, но отвлёк разговор за стенкой.

- Ну, может, про сексолого‑лингвистическую - прокуратура. Зато про толкиенистов точно вы! - безапелляционно заверила Вика.

- А с толкиенистами что? - удивился мужчина.

- Являются ли почитатели книг Толкиена социальной группой и можно ли их оскорбить по этому признаку?

- Это кто к тебе направил?

- Эска,- так она сокращала Следственный комитет.

- Социальными группами социолог занимается, даже я знаю.

- Мне разъяснили, что Толкиен - это писатель, а соответственно, и толкиенисты находятся в сфере ведения филолога, а не социолога,- со смехом сказала она, но в голосе её слышалась надежда на то, что товарищ поможет избавится от этой кулебяки, несколько недель уже висевшей на её балансе. Значит, чин у перца не маленький.

- Кто разъяснил? Фамилию под определением посмотри,- озаботился перец.

- Какой‑то Федяков.

- Услышал, ага.

Говоря по правде, понять этого Федякова, который, наверное, попал как минимум на выговор, вполне себе можно. В нашем мире, который кипит словами, как мировой первобытный бульон ко­гда‑то кипел зарождающейся жизнью, языковые путаницы сплошь и рядом. Слово - основа всех отношений, и, как результат,- конфликтов. Путаницы и конфликты, произошедшие при участии слов, разруливала эксперт‑филолог Виктория - молодая женщина по ту строну стены. Клевета, оскорбление, вред деловой репутации, сомнительные журналистские расследования, угрозы и другие проявления речевой агрессии, плагиат - это была её территория. Но каким образом такой специалист мог сгодиться в расследовании убийства?..

Получив свою дозу никотина, она подобрела и не стала продолжать перечисление подвигов славного ведомства на научном поприще.

- Расскажи, уж тогда… раз принёс…- вздохнула она.

- Соседи ничего не слышали,- забубнил мужчина.- Следов взлома не было, то есть убитые сами впустили убийцу. Дело происходило ночью, значит, он не мог представиться газовиком или почтальоном. Скорее всего, жертвы и убийца были знакомы. А дальше начинается мистика. Убийца ничего не взял и следов никаких не оставил.

- Как это никаких?

- Вообще никаких.

- Так не бывает.

- Я же говорю, мистика.

- И ничего необычного в квартире?

- Ничего. Если не считать лобстеров, разбросанных по полу комнаты.

- Кого?

- Не кого, а чего. Лобстеры, их ещё называют омары…

- Я в курсе, кто такие лобстеры. Только они всё‑таки «кто».

- Что? - не понял голос.

- Неважно,- нетерпеливо перебила она.- Откуда лобстеры?

- Молодые люди ужинали. Фото с места преступления позже привезу, посмотришь на этот натюрморт. В службе доставки ресторана есть сведения, что с этого адреса часто заказывали дорогие модные блюда.

- Гурманы что ли?

- Типа того.

- Состоятельные?

- Вполне, но ограбления не было.

Она пробормотала что‑то нечленораздельное и вдруг спросила:

- Ты ел когда‑нибудь лобстеров?

- Нет, у меня на ракообразных аллергия. Горло начинает чесаться, а потом ужасно распухает и дышать не могу. Кстати, я ем что? Я ем лобстеров. Так что лобстеры - это что!

- Нет, лобстеры - это кто,- заупрямилась она.

- Почему?

- Потому что. Давай дальше.

- Нет, ну ты ж филолог, объясни.

- О‑о‑о,- в притворном нетерпении заныла она.- У одушевлённых существительных винительный падеж множественного числа совпадает с родительным падежом - Я ем мужчин. В женской бане нет мужчин. Я ем лобстеров. У нас нет лобстеров. А у неодушевлённых - они не совпадают. Я ем макароны. В доме нет макарон. Ещё в конце прошлого века Антон Павлович Чехов писал, что ел устрицЫ, а не устриц, и лобстерЫ, а не лобстеров. Но сейчас категория одушевлённости этих слов устаканилась. Понятно?

- Нет,- обескураженно отрезал голос, который, видимо, не ожидал таких сложностей.- Зачем это всё?

- Наверное, зачем‑то надо, раз ты ко мне с этой папочкой ни свет ни заря припёрся,- колко заметила она.

Мне стало ясно, что мужчина был знаком с Викой недавно: он пытался продолжать, но её любимая мозоль уже была потревожена. Иногда получалось довольно весело, я затаился

- Ладно, рак. Который к пиву. Это кто или что? - спросила она.

- Рак… наверное, кто,- неуверенно сказал голос.

- Ну вот, а лобстеры - те же раки. Просто с раками русскоговорящие люди давно знакомы, нырни в Волгу, там рак по дну ползает, сразу понятно, что это «кто» ползает. А лобстеры - до сих пор экзотика в виде ресторанного блюда. Поди разбери - кто или что там на тарелке лежит. Отсюда и путаница.

- Верно,- согласился голос, в котором зазвучали радостные нотки понимания.

- И покойник, между прочим,- это тоже кто,- добавила Вика уже дружелюбнее.

- Почему? Покойник - это труп. Другими словами - мёртвое тело,- запротестовал голос.- Тело - это «что», тем более, если тело мёртвое.

- Хорошо, пусть будет так,- на сей раз легко согласилась она, несмотря на то, что мужчина был явно не прав.

На самом деле учитель из Вики никудышный. Эта женщина живёт по принципу «я знаю, и мне этого достаточно», но сомнения в самой природе и пользе знания всегда вызывают в ней желание стоять насмерть. Странное сочетание: красавица, модница, шопоголик, со святой верой в разум и науку. Да ко всему тому Вика блондинка. В общем, она из тех, в ком форма и содержание несколько противоречат друг другу.

А я из тех немногих, кто понимает её. Заведя странный разговор про лобстеров и покойников, она имела в виду, что грамматическая категория одушевлённости / неодушевлённости в языке далеко не всегда совпадает с живым и неживым в природе, и в том все­гда есть какой‑то мистический смысл, потому что таким образом язык как бы отмечает пограничную зону. Например, слово кукла для русского языка живое, микробы и бактерии - могут быть и живыми, и неживыми. Бесспорно живые мертвецы, русалки, лешии, боги всех времён и религий, хотя богословы, религиоведы и философы поломали на эту тему немало копий.

- Всё, кроме шуток,- снова заговорила она.- Убийца проник в квартиру, двоих порешил, ничего не взял, следов не оставил. Из относительно живых свидетелей имеются только лобстеры, и следствие зашло в тупик, то есть оно зашло к филологу. А если совсем серьёзно, то я всё равно не понимаю свою задачу в этом деле. Ты же знаешь, я могу анализировать только текст. А лобстеров я вообще не люблю. Раки вкуснее и дешевле.

- А‑а‑а, не заговаривай зубы! - взмолился голос.- Я тебе текст и принёс! Текст для анализа.

В комнате ухнуло, видимо, мужчина хлопнул о стол чем‑то тяжёлым. Она снова зашипела, и он добавил уже на грани слышимости: - Интернет‑переписка убитых.

- Зачем? - громким шёпотом вопрошала Вика.- Я ж тебе говорю, с моей точки зрения, что твои покойники, что их лобстеры - одно и тоже. Одушевлённые существительные, мужского рода во множественном числе

- Мотив надо найти,- достойно противостоял следователь этой предельно абстрактной логике, за которую многие не любят гуманитариев

- Какой мотив?

- Мог ли у кого‑то из участников переписки быть мотив для убийства

- Бред,- буркнула она.- Выявить мотив, если он выражен словами, может любой носитель русского языка. Или наши следователи разучились читать?

- В том‑то и дело. Это не обычные, как ты говоришь, носители языка. Убитые - сын и невестка известного учёного‑физика Романихина.

Кажется, визит домой к молодой даме в шесть пятнадцать утра начал потихоньку объясняться.

- Германа Романихина?! - переспросила Виктория.- Это который завкафедрой физики твёрдого тела?

- Знаешь его?

- Лично нет, но слышала, конечно. Это ж университет.

- Вот и генерал сказал: «научный мир». Наши следователи с этим народом неуютно себя чувствуют. А ты наш научный авангард и среди учёных человек свой - на их языке говоришь.

Вика сделала вид, что не слышала этого откровенного подхалимажа, но голос её сверкнул подавленной улыбкой.

- Убийца был один? - поинтересовалась она.

- Да, скорее всего был один

- А задушил как? Руками?

- Нет. Молодую женщину её же поясом задушили.

- Пояс нашли?

- На ней.

Виктория даже присвистнула:

- Изящно! А его что? Выбросили, говоришь? Живого?

- Да, скончался от полученных при падении травм.

- Если так, то должны быть следы борьбы.

- Там всё тело - следы борьбы. Десятый этаж.

Она помолчала, видимо, пытаясь представить себе эту картину. И вдруг поинтересовалась:

- Спереди или сзади?

Что спереди или сзади? - не понял мужчина.

- Ну‑у‑у, преступник… где стоял преступник: спереди от женщины или сзади, ко­гда душил её? - пояснила она.

- Женщину задушил спереди. А что?

- Пока просто спрашиваю. А почему ты уверен, что преступник он, а не она?

- Сила сдавливания. Если только не спортсменка‑тяжеловеска какая‑нибудь.

- Мало ли.

- Ты прям как опытный опер вопросы задаёшь,- усмехнулся следователь.

- Учителя хорошие,- в тон ответила она.

На самом деле это было профессиональное кокетство. Виктория искренне полагала, что любой настоящий филолог должен точно знать значение слов вроде КОНВОЛЮ~Т, ДЕРАТИЗА~ЦИЯ или АЛИМЕ~НТАРНЫЙ, по памяти уметь восстанавливать родственную связь слов БЕГАТЬ и ТИКА~ТЬ через польское «uticat se», а также в любое время дня и ночи уметь сочинить историю с любовным треугольником, убийством или потерей родственников, большими деньгами, пальмами и красными авто с открытым верхом, чтобы в случае чего быть в состоянии увлечь собеседников любого нравственного и интеллектуального уровня, будь то школьники престижной гимназии, их высокопоставленные родители или заключённые колонии строгого режима, ибо мало ли в какой жизненной ситуации может оказаться настоящий филолог. Помимо всех этих пунктов настоящий филолог должен активно интересоваться психологией, социологией, юриспруденцией и даже криминалистикой, постоянно совершенствовать хотя бы один иностранный язык (польский, украинский и матерный не в счёт) и мало‑мальски осваивать достижения современной компьютерной мысли, хотя бы на уровне продвинутого пользователя.

«Филология ведёт к преступлению»,- как‑то заявила Виктория, изучая предсмертные записки жертв, написанные под давлением убийц, и сама же пояснила вышедшую двусмысленность: «Текст - это улика. Преступление - один из способов монетизировать филологию в современном мире».

- Да, ещё одно в горле женщины повреждена слизистая и обнаружены остатки ткани,- продолжал мужчина.

- Кляп?

- Видимо, кляп. Горло повреждено. Криков не было, хотя её не сразу убили.

- Ну, вот, видишь. Есть зацепка.

- Если бы! - расстроенно откашлялся мужчина.- Кляп не нашли. Судя по всему, убийца извлёк его и унёс с собой.

- Мерзость.

- Кстати, ты удивишься, но по состоянию гортани и горла медики заключили, что кляп вставляли и вынимали минимум дважды.

- Это все подробности? Или будет ещё? Ёрш в зад­нице, отрубленные пятки?…

- Всё, всё, не нервничай! Хорошо ещё, что я фотографии не принёс,- примирительно проговорил голос, видимо, всё‑таки устыдившись своей неприглядной миссии.

Я представил себе, как она сидит там на кухне на подоконнике, поджав тонкие ноги, в своём розовом халате с короткими, как будто задранными вверх рукавами, в котором она похожа на маленькую девочку, как достаёт тонкими пальцами ещё одну тонкую сигарету, и мне стало жаль её. Но что я мог сделать.

Вдруг она задумчиво проговорила:

- Кто её убил, было совершенно непонятно, но, видимо, это был какой‑то маньяк, потому что во рту у неё нашли белую шахматную пешку.

- При чём тут пешка? - переспросил мужчина с интонацией, которую я уже привык слышать от её коллег из прокуратуры и следственного комитета. Я называю эту интонацию «осторожно, фрик». Она умела говорить красиво, и это настораживало. Несмотря на то, что ораторы древности сравнивали блеск цитаты в речи с сиянием драгоценного камня на шее красавицы, мне иногда казалось, что Вика в этом смысле имела склонность к бижутерии. Стоило ли надеяться, что следователь читал рассказ о двух гомосексуальных парах Виктора Пелевина? Сам я распознал цитату только потому, что пелевинский сборник несколько недель валялся у нас в ванной.

Чтобы в будущем исключить необходимость утомительных флэшбеков, скажу сразу - нет, она не прочитала текст со скоростью три страницы в секунду и не было у неё мистического прозрения, не было и гениального инсайта от взгляда на электронный адрес убитых. Про маньяка и пешку было сказано просто ради красного словца. Как и про Чакработи Митхуна, который также не имеет к этой истории никакого отношения. Возможно, она намекала на то, что все мы пешки в этой жизни. Но и это вряд ли.

Мне уже реально надо было встать, но вчера вечером я забыл в ванной домашние штаны, а шкаф с остальной одеждой стоял по другую сторону от перегородки. Оставалось лежать и тихо ненавидеть раннего гостя. Я уже написал в нашей группе под вопросом о реальных опасностях: «Храню деньги в сбербанке». Подумал, стёр, написал: «Скачал фильм с торрента после подписания закона о пиратах». Подумал, тоже стёр. Делать больше было нечего, только лежать и пялиться на постер со Стивом Джобсом в кислотных тонах, который достался мне после премьеры фильма о великом новаторе IT‑технологий: «Высшее образование не заменит опыт. Лишь безумец верит, что может изменить мир, и потому меняет его».

- Пешки не было. А кляп был, и его зачем‑то вставили, а потом зачем‑то вынули… Слушай, ну, я вам тут точно не помощник. Я покойников вообще до обморока боюсь, они же только в грамматике одушевлённые,- донёсся до меня чересчур ласковый голос Виктории, которая, судя по всему, ещё не теряла надежды отвертеться от задания.

Но собеседник пёр как танк:

- Тебе никто покойников показывать и не собирается. Заключения медэксперта с тебя достаточно,- спокойно ответил мужчина, и стало очевидно, что броня его танка создана официальным определением, личной подписью генерала и официальной ставкой эксперта‑филолога, на которую Вику недавно приняли для решения словесных недоразумений и конфликтов. Она не имела права отказать. Но и браться за новое, да ещё и не по профилю, задание ей сейчас было совершенно не с руки.

Это было типичное проявление закона парных случаев, ко­гда два маловероятных события имеют обыкновение группироваться. Кроме убийства, которое сегодня с утра свалилось по генеральскому капризу, на горизонте у эксперта‑филолога маячило одно совершенно беспрецедентное дело, обещавшее и заработок, и интересную научную проблему. Буквально на днях появился клиент с громким заявлением о плагиате, громким настолько, что звуковые волны от предполагаемого взрыва грозили обогнуть всю нашу грешную землю, возможно, неоднократно.

Мысленно я сейчас был на стороне следователя: мне вдруг нестерпимо захотелось узнать, что это за несчастные люди, которых жестоко убили в собственной квартире, почему это произошло, кому мешала молодая пара гурманов, вечерами баловавшая себя лобстерами, но, само собой, все симпатии Виктории будут на стороне плагиата.

- Жа‑а‑аль,- протянула она, видимо, попутно соображая, что броню надо крушить не столько женским обаянием, сколько правильной стратегией торга.- Давай, говори тогда, что от меня нужно, и всё на сегодня.

- Твоя задача простая,- снова забубнил мужчина.- Тут распечатки всех сообщений убитых из социальных сетей и записи веб‑архивов. Если надо будет что‑то конкретно проследить, обращайся к нашим экспертам‑вирусникам, попробуем вытащить. Смотри на предмет угроз, словесной агрессии, намёков и тому подобное. Сама знаешь эти ваши речевые штучки.

- Да уж, простая задача! Что они там писали в таких количествах?

- Это тебя надо спросить, что вы там пишете в таких количествах. Ей было двадцать шесть, ему - тридцать.

- Generation Пи‑пи‑пи…- заключила Виктория, и в этот раз цитата попала в точку: мужчина прыснул со смеху, несмотря на то, что это снова был Пелевин, известный своей неизвестностью широким читательским массам.

- У меня нет страниц в социальных сетях,- продолжала она как можно безразличнее, заходя на второй виток торга.

- Кстати, придётся завести,- гудел голос уже в коридоре.

- Кстати, мне понадобится время, чтобы освоиться - не меньше месяца на всё про всё.

- Неделя,- коротко ответил голос из танка.

- Месяц,- отчаянно торговалась Вика.

- Генерал сказал…

- Пусть тогда генерал и экспертизу пишет,- теперь она пересела на собственного бронированного конька под названием «штучный специалист».

- Две недели, Вик, максимум. Давай уж, поднатужься, у тебя же другого сейчас ничего нет. А я прослежу, чтобы ни прокуратура, никто больше тебя не трогал всё это время.

- Попробую,- кисло изрекла она, отступая на прежние позиции.

- На,- она швырнула мне за перегородку мои трико.- Ты давно проснулся, я в курсе.

- А что это был за мужик? - спросил я, натягивая штаны.

- Борька из следственного комитета,- крикнула она, включая воду в ванной, и заходила туда‑сюда, громко стуча пятками, будто на них внезапно обрушились десять дополнительных атмосфер. Это был недвусмысленный намёк на окончание моего сегодняшнего свидания с Морфеем.

- Новый? - спросил я, когда она вернулась с полотенцем на голове, имея в виду следователя.

- Это я у них новый - это же следователь по особо важным делам. Совсем с глузду двинулись, не иначе.

- Как думаешь, зачем несколько раз вставлять и вынимать кляп?

Я чувствовал себя взбудораженным этими жуткими подробностями, смутно вспомнился репортаж по городским новостям про двойное убийство в элитном районе, но таких деталей журналистам обычно не сообщают.

- Ну, а ты мозгами пораскинь.

- Не знаю. Кляп не мешает убить человека.

- Нет, не мешает. Но мешает кое‑чему другому.

- Кричать?!

- Теплее.

- Говорить?.. То есть, ты считаешь, что преступнику надо было, чтобы жертва что‑то сказала?

- Вряд ли от неё требовали пения «а капелла»,- ответила она, отжимая волосы в полотенце.

- Она что‑то знала?

- Может, знала, может, наоборот, не знала,- пожала плечами наша русалка. В тусклом утреннем свете её фарфоровая кожа казалась бледной, а синие пейзажно‑васильковые глаза - почти чёрными.

- Здесь интересно, что убийство личное,- продолжала она.- И именно девушка была главным объектом убийцы. Её убили второй, её хотели выслушать. К тому же она не кричала по какой‑то причине, когда кляп вынимали. При этом девушка была жива.

Она выпустила из полотенца отдавшие влагу волосы, которые тут же разлеглись по её плечам слипшимися прядями неясного колера.

- Что это значит? - никак не мог сообразить я.

- Значит, что она говорила с преступником. Только вот, видимо, сказала не то, чего тот ожидал, или, как вариант, не сказала.

- А муж?

- Ну, вот почём я знаю! Если цель преступника была остаться с девушкой и выслушать её, то мужа вообще, может быть, заодно убили. А может быть, он сопротивление оказал…

- Но тогда это точно твоя специализация - речь,- заметил я.

- Это специализация телепата,- иронично сощурилась Вика.- А что там в этой переписке они хотят найти - вообще ума не приложу. Не думают же они всерьёз, что паре кто‑то во ВКонтакте угрожал?

- Не интересно?

- Не особо. Ещё и не вовремя,- отозвалась она уже с кухни.

- А почему согласилась?

- Это жизнь,- театрально вздохнула она.- Если б я могла просочиться в другую реальность, поверь, я бы просочилась.

Пока она готовила завтрак, я своими глазами увидел ту крепкую руку, которая держала её в этой реальности, мешая «просочиться». Это была рука начальника Следственного управления Следственного комитета города, которая размашисто и уверенно вывела на пухлой папке: «ВИКТОРИИ АЛЕКСАНДРОВНЕ БЕРСЕНЬЕВОЙ. СРОЧНО!»

До этого дня я ходил с длинным русым хвостом, который кудрявился и завивался как ему вздумается, но за завтраком Вика вдруг задумчиво намотала прядь моих волос себе на палец и категорично заявила: «Сегодня ты идёшь со мной».

Привыкнув доверять ей, я не повёл ухом, ко­гда она припарковалась возле салона красоты, эффект­но блиставшего идеально чистым керамогранитным крыльцом и сладкой до слипания отдельных частей тела вывеской «Мармелад». Удивиться мне случилось уже в тот момент, когда она попросила посадить нас рядом - без разделения на мужской и женский зал, и тут же, как по мановению волшебной палочки, по соседству с её креслом возникло ещё одно, в которое меня моментально пристроили: «Желание клиента - закон, желание VIP‑клиента - Евангелие». По всему видно, что Вику тут знают и любят. Сколько ж времени на это потрачено? Страшно даже представить. А главное - зачем?

- А смысл? - спросил я как можно более хладнокровно, досадуя на выступивший румянец.

Я не привык к таким местам, и мне казалось, что выгляжу я здесь глупее некуда.

- В хорошей причёске на голове смысла иногда больше, чем в самой голове,- был мне ответ.

- Тебя не смущает, что с живым человеком обращаются как с той‑терьером? - упорствовал я, разглядывая примеры модных, условно, мужских стрижек в рамках над зеркалом.

- Не ворчи,- ответила она, не поднимая головы от каталога разных парикмахерских чудес, и я понял, что коль скоро позволил затащить себя сюда, надо просто не подавать виду и быть начеку.

- Они были больны, по‑моему… на голову,- вдруг сказала Вика.

- Ещё бы!

Я повеселел, думая, что она имеет в виду дизайнеров.

- Я про этих мужа с женой. Про убитых,- уточнила она.- Пока ты собирался, я успела просмотреть переписку.

- И что?

- Представляешь, они всю свою жизнь выкладывали на обозрение в социальных сетях?

- Сейчас многие так делают.

- Я заметила. Как это называется? Навязывание миру своей ничтожной персоны?

- Это называется «дружить» в современном понимании.

- Дружить, дружить,- она несколько раз перекатила слово во рту, словно пробовала его на вкус.

- Нехватка времени,- пояснил я.

- Может быть,- протянула она.- Но зачем писать человеку в социальной сети, если и так живёшь с ним в одной квартире? И это не просто личное сообщение. Это послание на так называемой «стене», то есть там, где послание находится в открытом доступе и может быть просмотрено всеми друзьями и гостями страницы.

«Дорогой, спасибо за вечер!».

И ответ там же, на стене: «Ты была просто восхитительна, любимая!».

Это что такое?

- Тебя это удивляет?

- Да. А тебя нет?

- Нет.

- Удивительно.

- А знаешь, Вика, почему меня это не удивляет?

- Почему?

- Потому что не одни они так себя ведут…

- Вели.

- Ну да…- мне стало не по себе. Всё‑таки молодые люди были мертвы, и это придавало трагическую завершённость даже глупому эксгибиционизму и интернет‑хвастовству.

- И ещё смайлики и сердечки вокруг,- добавила Виктория многозначительно.

- Реально, чтобы разобраться в этом деле, тебе надо завести хотя бы «Контакт» или «Фейсбук»,- проговорил я, удивляясь её совершенной невинности в вопросах интернет‑общения.

- Попробую,- она растянула губы в усмешке, которую я зову железобетонной. Редкое умение, присущее из знакомых мне людей одной Виктории и молодому Арнольду Шварценеггеру времён «Терминатора».

- Только от того, зарегистрируюсь я в сети или нет, правила общения не поменяются,- продолжала она всё с тем же нездешним выражением лица.

- Речевой акт не может произноситься в никуда. Если есть говорящий, должен быть и слушающий. Если есть пишущий, должен быть читающий.

Ответить я не успел. Молодая блондинка мягко распределила мои волосы по плечам и застыла с вопросительно‑милым выражением, ласково перебирая пряди маленькой белой ручкой. Интересно, это тоже была часть программы VIP?

- Как‑то так, я думаю,- сказала Вика, передавая девушке раскрытый журнал.- Только не показывайте! Пусть будет сюрприз,- добавила она, а я, уже успевший кое‑что понять про это царство феминитарного произвола, подумал, что в случае чего всегда можно подстричься под ёжик и переложить вину на ближайший военкомат. Само собой, в нормальном времени и пространстве, без запахов укладок и лаков для волос, разговаривать с Викой придётся серьёзно, но сейчас, как поётся в одной песне Гребенщикова, сила была на её стороне.

Увлекаясь историей, я давно отметил моду на одежду и причёски номером один в ряду необъяснимых исторических странностей. Хотя нет, мода всё‑таки номер два: сразу после той лёгкости, с которой эпохи гуманизма сменяются периодами мракобесия. Но мода тоже нечто: какие‑то чужеродные образования, в отрыве от представлений о физиологии, как будто кутюрье являются на Землю из других галактик. То железными пластинами стягивали грудь, то шнуровали рёбра, то вили причёски‑гнёзда (и ладно бы для птиц). Теперь вот трусы, натирающие анус, каблуки, уродующие ступни… И всё это - женская мода.

Мог ли я надеяться, что представительницы женского племени, веками выбиравшие модную пытку, оставят меня в покое теперь. Теперь, когда я младший, а Вика старшая, я гость, а она - хозяйка, я благодарный ученик, а она уже опытный специалист, целый кандидат наук, я - бедный родственник, а она - благородная тётушка. Да, наверное, надо было сразу сказать, что Вика приходится мне тётей. Разница в возрасте между нами двенадцать лет, и по этой причине наши отношения колышутся как линии фасадов в домах архитектора Хундертвассера: то Вика вела себя как моя подружка, то как старшая, то я сам возводил её в ранг всемогущего гуру и великого мастера, то она вдруг начинала капризничать и облагать меня данью серьёзных мужских решений - это в ней говорила татарская берсеньевская кровь, которая нашёптывала ей, что в нашем доме старший мужчина рода - это я.

Несмотря на родство по материнской линии, фамилия у нас одна - Берсеньевы. Реальная фамилия моего отца обладала только одним преимуществом: кем бы ты ни был и куда бы ты ни пришёл, на тебя обязательно обратят внимание. Отец даже собирал коллекцию забавных сочетаний: хирург Вырвикишкин, учительница математики Монстр, бухгалтер Стырила. Всё это реальные фамилии, но их остаётся всё меньше, как раз по той причине, по какой вышла из обихода фамилия моего отца. Берсеньев - благозвучная фамилия тюркского происхождения с лёгким романтическим ореолом (от татарского «берсень» - шиповник или даже «бер син», что значит «ты один»). Отец взял фамилию жены, но смена фамилии это как смена валентности. Жизнь моего отца с момента росчерка в ЗАГСе разделилась на две неравнозначные части. Новая фамилия как будто переварила его. Отец совершенно опустился и ушёл из семьи. Я появился на свет Берсеньевым и некоторое время оставался единственным мужчиной в этом женском царстве (бабушка, мама и Вика - мамина младшая сестра), пока мама не вышла замуж во второй раз. Но и второй муж тоже задержался недолго. Деда у нас отродясь не было. В общем, я так и остался единственным Берсеньевым, с детства считая себя предводителем этой семьи амазонок.

Итак, дорогой мой читатель, если ты, конечно, существуешь, нагрузил я тебя своей ничтожной биографией с самого начала и по самое пикачу. Прости. Вообще я к тому, что привычка обращать внимание на фамилии стала частью моей натуры. И, кстати, что‑то в этом есть. Впрочем, если тебя, читатель, не существует, то пояснения излишни. Но удалять этот абзац мне уже не хочется: а вдруг ты всё‑таки есть?..

- А что там ещё в этой переписке? - спросил я у Вики, чтобы не думать о свершающемся модном суде над моей головой.

Это было вполне в её духе - обсуждать серьёзное дело об убийстве в парикмахерском салоне.

- Ничего особенного: фотографии съеденных в ресторанах устриц, сообщения о посещениях кино и модных концертов. Фотографии с курортов: «я и пальма», «я пью коктейль», «я сижу на гальке, ножки вбок», «мы у бассейна». Новые юбки, новые шляпки. Мой новый джип и я. По Италии на «ламборджини‑кабриолете». И переписка такая же: ни о чём.

- Ничего особенного?! - воскликнул я, невольно обернувшись в её сторону. Моя голова сразу же была захвачена в мягкие тиски тонких, но сильных ручек и возвращена в исходное положение. В зеркале меня ждала очаровательная VIP‑улыбка моей мучительницы. Я моргнул в знак подчинения и попытался расслабиться.

- Ты хоть в курсе, сколько стоит аренда «ламборджини»?!

- Дорого,- лаконично выдала она.- Но для семьи с их достатком в этом нет ничего особенного.

- Он же преподаватель в вузе, ты сказала! А она вообще домохозяйка.

- Преподавателем он уже два года как не работал. Ушёл из университета в фирму, торговавшую высокоточным оборудованием. Вроде как ушёл по настоянию жены, так как наука денег не даёт. Там зарплата больше, чем в вузе, но не клондайк, конечно. На самом деле их содержат его родители. Отец убитого Герман Романихин - известный учёный, разработчик какого‑то военного аппарата, возглавляет кафедру в университете, каждый год получает серьёзные гранты под военный заказ. Мать - директор стоматологической клиники. В общем, семья обеспеченная.

- Откуда ты всё это знаешь?

- Там материалы дела вообще‑то есть. Ну, а так, Герман Романихин - человек в городе известный, в университете и подавно.

- А с самими убитыми ты не знакома?

- Нет. С ними я бы вряд ли познакомилась.

- Почему?

- Эта парочка живёт как золотая молодёжь. Вряд ли мы могли бы пересечься. Хотя, с другой стороны, в этом‑то и странность.

- В чём?

- В семье. Очень интеллигентные родители, а сын с невесткой мечутся из ресторана в ресторан и устриц там фотографируют.

- Я тебе сколько угодно таких примеров приведу,- ответил я, вспомнив несколько университетских знакомых.

- И всё‑таки есть какое‑то несоответствие.

- Какое?

- Я бы назвала его речевым.

- Речевое несоответствие? - удивился я.- Как это?

- Это тойоточка моего любимого. Это наши айпадики и айфончики в обновочках! А это ручки моей… ну, там было что‑то то ли про пальчики моего зайчика, то ли про шейку моей канарейки,- улыбнулась она, довольная своим матерным каламбуром.

- Что это? - спросил я, хотя уже догадался, что она цитирует подписи к фотографиям, которые убитые размещали на своей странице.

- Кто так выражается? - проигнорировала она мой вопрос.

- Не знаю, кто угодно.

- Кто угодно? - она недоумённо подняла бровь.- Ты так выражаешься?

- Я - нет…

- Я так выражаюсь?

- Ты не в счёт.

- Ладно, а кто‑нибудь из твоих знакомых?

- Как‑то слишком сиропно…

- Вот именно. А это речь сына и снохи одной из самых известных научных семей города. Он, между прочим, был аспирантом университета.

- Мне кажется, ты преувеличиваешь,- возразил я.- В частном общении так может выражаться и доктор наук.

- В постели, да,- моментально отреагировала она.- Но не на обозрении всех своих друзей и коллег по работе. Пусть даже и бывших. Такая семья - это всё‑таки определённый уровень.

- Ну, да, сынок профессора Романихина явно не гик.

- Что? - когда я употреблял такие словечки, она всякий раз требовала расшифровки. Но, в отличие от некоторых рьяных русофилов, хотя бы не пыталась искусственно их запретить. На том спасибо. Кстати, в предыдущей главе я использовал слово флэшбек - «чтобы впоследствии исключить необходимость утомительных флэшбеков…», надо сделать сноску, что это возвращение к событиям, которые происходили ранее.

- От английского geek,- сказал я.- Типа чокнутый на науке.

- Не наш случай,- согласилась тётка.

- Вик, мне кажется, это всё речевые акты демонстрации. Как надпись на открытках из экзотических стран «wish you were here», которая буквально переводится как «смотрите, как мы круто тут без вас отдыхаем».

- Есть такое,- ухмыльнулась она.

В этот момент что‑то пронеслось мимо моего уха, и через секунду я увидел лицо моей прекрасной парикмахерши совсем близко. «Не смешите меня»,- шепнула она, ловко подхватила с пола ножницы и уже через мгновение с сосредоточенным и безукоризненно вежливым выражением лица вновь кромсала мои мокрые пряди. Строгая менеджер зала, которая высунула на звук любопытный нос, так и не поняла, кто из девочек провинился.

- Вот тебе и читатель - подружки, друзья, такая же золотая молодёжь.- Я испытывал гордость за удачную шутку и пытался перехватить в зеркале взгляд девушки, но она нарочно закрылась от меня волосами.

- Ещё не проверила всю их переписку,- с сомнением в голосе проговорила Вика.- Но вряд ли это социальное соревнование стало поводом для убийства.

- А по‑моему, вполне себе мотив. Почему, например, плагиат в учёной среде - повод для убийства, а новая машина соседа - нет? Может быть, они годами копили в себе экзистенциальный ужас перед каждым новым айпадиком, перед каждой съеденной устрицей…

Пахучее бигуди отрикошетило от моей щеки и - при всей неестественности звучания на русском - именно «оно‑моё пахучее бигуди» шлёпнулось мне на колени.

- Что это за истерика? - спросил я, глазами показав на бигуди.

- Я пытаюсь побыстрее разобраться с этим дурацким делом. Иногда я рассуждаю перед зеркалом. Привычка. Можешь не обращать внимания и, ради бога, не сбивай меня! Это раз. И два, зачем ты напомнил про учёных. Мне сегодня на кафедру идти. Ещё какое‑то время могла о них не думать,- раскапризничалась она.

- Подайте, пожалуйста, этот бигудь,- промурлыкала моя милая VIP‑мучительница, и я краем глаза заметил, что Вика едва заметно дёрнула плечом.

Но земля не разверзлась, никого не поглотила, и лицо девушки не превратилось в старое сморщенное яблоко от того, что она не знала об отсутствии у слов вроде «бигуди» единственного числа. Я высвободил руку из‑под накидки и медленно передал бигуди, слегка коснувшись белых прохладных пальцев девушки.

- Пока меня настораживает только одна запись со стены жены: «хождение на лыжах и MacDonald's после них - это очень хорошо для меня!» - продолжала Виктория.- Она выбивается.

Я не отвечал, выполняя просьбу не обращать внимания, однако она уже требовала этого самого внимания с удвоенной силой:

- Выбивается, понимаешь? - метнула она сердитый взгляд в моё отражение.

- Чем же? - вздохнул я, понимая, что обижаться на неё не имеет никакого смысла, как нет смысла обижаться на строптивую кошку. Если кошка решила полежать на ваших коленях, она будет там лежать. Несмотря на то, что пять минут назад она показала вам спектакль, где исполнила роль матроса, а ваши любимые занавески - роль мачтового каната.

Тётка рассмеялась, вернее, сделала что‑то вроде «охо‑хо‑хо» одними губами, поскольку голова её теперь была увешана какими‑то пружинами и спиралями из фольги, а лицо облеплено странно пахнущей субстанцией.

- Ты был в MacDonald's?

- Был,- признался я.- Мы там пару раз после лекций зависали с группой.

- Ну, и как, подавали там устриц да шашлыки из угрей?

Я промолчал и покраснел. Говоря по правде, поход в MacDonald's был для меня событием, которое я мог позволить себе не чаще двух‑трёх раз в месяц. Нельзя сказать, что я пришёл в восторг,- всё‑таки общественное отношение к американскому общепиту хорошо известно. Так же, как и мои друзья, я небрежно заказал свою картонную коробочку и картонный стаканчик, фамильярно развалился на пластмассовом стуле, но в это самое время я втайне наслаждался аппетитным вкусом и запахом, прохладой кондиционеров и чистыми кафельными полами. Мне мало с чем было сравнивать, поэтому элементарный комфорт воспринимался как нечто замечательное. Но я вовсе не имел желания признаваться в этом кому бы то ни было. Вика, конечно, раскусила меня. Она сидела в своей простыне и спиралях на голове, загадочно улыбаясь на манер египетского Сфинкса.

- А ты знаешь, что по‑настоящему характер человека раскрывается в тридцать лет? - внезапно перескочила она, словно моментально забыла о предыдущем разговоре. Она часто так делала, иногда, как сейчас, это получалось кстати, но чаще было похоже на то, что у самосвала посреди дороги, на полном ходу поднялся кузов и оттуда вывалились все камешки‑кирпичики предыдущего разговора вместе с собеседником.

Мама говорила, что это недостаток концентрации. В детстве бабушка даже заставляла сестёр делать какие‑то упражнения на эту тему: стишки учить, всякие ёшки‑матрёшки психологические. Но, по‑моему, всё было наоборот. Не недостаток, а избыток концентрации. Только не на собеседнике, а на себе. Тибетская медицина советует остановить внутренний монолог, чтобы достичь гармонии, моя тётка, уверен на все сто, просто лопнула бы от такой процедуры. Я привык и не обращал внимания.

- Нет, не обязательно в тридцать,- продолжала она как ни в чём ни бывало.- У кого‑то в двадцать семь, у кого‑то в тридцать три. Но возраст Иисуса Христа не случаен. Согласись, было бы гораздо логичнее, если бы Иисусу было лет сорок пять - пятьдесят. В это время уже человек умудрён жизнью, проповедуй, да учи. Но нет! Ему было только тридцать три, ко­гда он, так сказать, закончил свою карьеру. И это не случайно. Потому что решения, которые ты принимаешь в этом возрасте, нельзя списать ни на щенячью неопытность, ни на старческий маразм, ни на кризис среднего возраста. Решения полностью твои, и цели твои, и средства твои, и выбор твой. Страшное и прекрасное время.

На этих словах я вспомнил полку в нашей ванной комнате, которую я про себя называл «старость не радость». С сорочьим упорством Вика вклинивала в частокол всевозможных кремов и мазей очередного собрата. Не уверен, что она точно помнила назначение каждого предмета из этого пахучего легиона, но демонстрировать свой «страшный и прекрасный возраст» тётка точно не стремилась. Ей удавалось, надо сказать. То ли мази помогали, то ли наше семейное узкокостное сложение, но Вика на свои тридцать с хвостиком не выглядела.

- Наши убитые входили в возраст Христа. И вдруг им трагически подвернулась возможность выяснить, действительно ли блажен, кто праздник жизни рано оставил, не допив до дна…

- Ужос,- согласился я, решив, что это жалость.

- Нет, я так вообще,- тут в пьесе стояла бы ремарка «усмехнулась» или «рассмеялась», на самом деле это опять было «хо‑хо‑хо».- Просто мне сегодня тоже предстоит встреча с одним товарищем в этом прекрасном возрасте. Он, в отличие от наших убитых, не лобстерами едиными жив. Он науку движет.

Вика снова куда‑то перескочила, но в этот раз я не удержал нить. Моя парикмахер принялась за чёлку. Нелепо звучит «моя парикмахер». Было бы лучше знать имя этого небесного создания, но я не был настолько удачлив. Она встала так близко, что можно было разглядеть, мелкую ребристую структуру её форменной чёрной водолазки и едва обозначенный под нею контур бюстгальтера.

Вика недоумённо покосилась на меня в зеркале.

- Ты слушаешь?

- Что?

Волевым усилием я перевёл взгляд на парикмахерский столик, отчаянно соображая, о ком говорила тётка. Вчера, пока я готовился к семинару по фонетике, Вика то и дело отвлекала меня вопросами вроде «с каким именем у меня ассоциируется Таня Гроттер» или «кого мне напоминает Чебурашка», это значило только одно: вчера она готовила к публикации свою методику выявления плагиата. А это в свою очередь значило, что методику должен подписать учёный секретарь учёного совета университета.

Учёный секретарь - отдельная тема в нашей маленькой компании.

- Кирилл Михайлович? - уточнил я на всякий пожарный.

- Он‑он.

После того как Вика занялась частной практикой судебной экспертизы, она больше не преподавала и занималась только научной деятельностью. В силу своего физического отсутствия на факультете она давно не подвизалась в местных интригах, и с этой стороной вузовского прошлого её связывала только взаимная ненависть с учёным секретарём факультета, который, как назло, имел непосредственное отношение к работе учёного совета, а через совет велась вся научная деятельность. История эта была запутана, как следы самого чёрта, гонимого отовсюду в ночь перед Рождеством.

Не знаю, что там было раньше, но сейчас учёный секретарь больше расстройства доставлял мне, а не моей родственнице. Если Вика встречалась с ним от случая к случаю, то я, начиная со второго курса, видел господина Сандалетина каждую неделю на лекциях и практике по истории литературы, где Кирилл Михайлович напрочь забывал о том, что семейная вендетта не российский обычай, и племянник за тётю не отвечает.

Да, я тоже учился на филфаке. Парни во дворе прозвали меня ботаном. Но разве был выбор у человека, с детства травмированного самыми разными фрейдистскими комплексами? Я сам себе поставил диагноз и старался бывать почаще во дворе. А ещё я чудовищно много читал. Могли ли чтение и двор заменить отсутствие мужского воспитания? Риторический вопрос. Факт в том, что в результате я выбрал гуманитарные дисциплины, и без труда поступил на филфак с одними из самых высоких баллов ЕГЭ по городу. Я не хвастаюсь, это тёткина работа, которая стоила мне целой кучи нервов: я уже говорил, учитель она ужасный.

Теперь она жаловалась на то, что учёный секретарь ни за что не подпишет к публикации разработанную для судов методику плагиата. Но спрашивать, в чём причина «всего этого безобразия», бессмысленно: даже мои тройбаны в зачётке рядом с кудрявой росписью человека с фамилией от слова «сандал» не разговорили её.

Кстати, по поводу «сандала». Кирилл Михайлович настаивал на этой этимологии и даже проводил на доске загадочную процедуру возведения своей фамилии к индоевропейскому праязыку. Лично я считывал здесь другой корень, но коль уж речь о сандале, то ведическое знание рекомендует видеть в несправедливости волю мироздания. На мой взгляд, воля состояла в том, что, чувствуя вину за необъективные оценки, тётка в качестве извинения разрешала разбирать с нею реальные судебные дела. Иногда, если заседание было открытым, я даже попадал на процесс: оскорбления, клевета, ущерб деловой репутации - всё это увлекательно, но теперь… О, ужас! О, счастье! Настоящее убийство - это уже что‑то действительно важное. Так что нечего жаловаться, госпожа эксперт, сандал цветёт, Ганг течёт.

- VIP‑клиентам у нас всегда скидки,- то ли сказала, то ли пропела на прощание моя прекрасная парикмахер, протягивая беленький батистовый платочек.- И на массаж тоже скидки. В этом месяце - тридцать процентов.

Зачем она сказала про массаж? Я только глупо улыбнулся в ответ и едва выдавил «спасибо».

- О каком массаже она говорила? - спросил я Вику уже на улице.

Тётка скривила губы и больно постучала пальцем мне по лбу: «Головы. Чтобы волосы лучше росли».

Батистовый платочек оказался визитной карточкой прелестной феи: её звали Маргаритой.

Женщины отнимают колоссально много внимания. Даже когда пытаешься сосредоточиться на чём‑то важном, даже ко­гда не думаешь о чьих‑то тонких, словно выточенных искусным ювелиром, мраморных пальцах, даже если не вспоминаешь запах внезапно склонившейся к твоему лицу пряди медовых волос. Даже если настрого запрещаешь себе обо всём этом думать, даже если готов с головой уйти в самые насущные и неотложные проблемы, женщины всё равно отнимают почти всё твоё время, как будто тянут на себя невидимое одеяло. Я не знаю, как у них это выходит, но они всегда тянут одеяло, независимо от того, идёт ли речь о постели или только о походе в парикмахерскую.

Прекрасная Маргарита постригла меня… необычно. Как только я узнал её имя, я начал говорить ей «ты», конечно, только про себя, не «она», а «ты». Осознал я это позже, но начал именно в тот момент, когда прочитал на карточке: «салон Мармелад. Стилист Маргарита». Итак, Маргарита, ты постригла меня необычно. Впрочем, дело было даже не в стрижке. Если учесть мой традиционный хвост, то каре по середину шеи трудно было воспринимать как заявку на кардинальную перемену внешности. Но вот укладка… Разве ты не видишь, Маргарита, я стал похож на древнего рыцаря в шлеме с поднятым забралом? Наверное, тебе тоже смешно, но ты хочешь угодить постоянной клиентке и изо всех сил сдерживаешь смех, ведь это Виктория привела меня, а не наоборот.

- Какое‑то лакированное ведро,- сказал я, оглядев в зеркале результат, но в тот момент в салоне раздался хоровой вздох восхищения, в котором был слышен и голос моей тётки, и твой голос, Маргарита.

Глядя на Вику, которая сидела рядом в новеньких блестящих кудряшках и явно была очень довольна собой, я решил, что тратить нервы на выражение своего сугубого мнения по вопросу стиля я не буду, а тихо‑мирно поправлю дело в другой парикмахерской, менее креативной. Прощай, Маргарита, увидимся ли мы когда‑нибудь?

Под предлогом сживания с новым имиджем, вместо того, чтобы ехать с Викой в университет, я отправился домой.

Как известно, всё, что ни делается, делается если не к лучшему, то, как минимум, с умыслом, и на сей раз народная мудрость не обманула. Уже подходя к нашему подъезду, я заметил на лавочке двух де`виц. Именно это слово де`вицы, не путать с деви`цами. Боясь утомить лингвистическими подробностями, всё‑таки замечу, что ударение здесь принципиально важно. Ударение на суффикс ‑иц‑ придаёт слову какую‑то неряшливость, грубость: «деви`ца‑дьяво-ли`ца‑продавщи`ца» (исключение пушкинские «три деви`цы под окном пряли поздно вечерком», но это норма двухвековой давности).

Де`вица - это от слова «дева», это особое состояние души - целый подвид среди женщин гуманитарных профессий. Девушки вырастают, выучиваются, выходят замуж, превращаются кто в дам, кто в тёток, это уж кому как угодно. А де`вица она так и остаётся де`вицей на протяжении ещё очень и очень долгого времени. Сидевшие на лавочке перед подъездом де`вицы относились к той части сухого остатка от выпуска гуманитарных факультетов, который получается, если вычесть легкомысленных хорошисток, удачно выскочивших замуж на пятом курсе, трезвых троечниц, которые сразу по получении диплома оканчивают курсы бухгалтеров и всех остальных, кто честно идёт тарабанить часы в школах, но лет через десять всё равно обнаруживается на непыльной менеджерской специальности в местном бизнес‑центре. Одним словом, де`вицы были из числа неисправимых отличниц, которые и в сорок, и в пятьдесят с равной степенью одухотворённости лица размышляют о стихах австрийских поэтов или пьесах Чехова в сравнении с современной драматургией. Именно де`вицы обычно оказывают внимание тем немногочисленным представителям сильного пола, которые обучаются гуманитарным профессиям. Чаще всего их внимание остаётся неоценённым, и, получая диплом, они уже твёрдо уверены, что все мужики сволочи (то есть ровно те пять или семь парней, с которыми им удалось пообщаться в пределах студенческой группы, если повезло, то плюсуем туда и пару преподавателей). К окружающим они относятся чуть снисходительно. Де`вицы работают в библиотеках, музеях, занимаются наукой или остаются преподавать на родной кафедре. Нужны очень веские причины, чтобы де`вица обнаружила под своими ногами земную твердь.

Де`вицы сидели ко мне спиной и, увлечённые разговором, не замечали моего приближения. Я остановился.

- Тебе не кажется, что бред - это самая логичная вещь на земле? Я всегда могу железно обосновать любую ахинею, чего не скажешь о хороших вещах,- степенно и громко рассуждала первая де`вица, похожая сзади на пупса огромных размеров.

- Ты права,- отвечала ей вторая, более изящно сделанная де`вица. Голос у неё звучал низко, готически.- У нас в саду в этом году повалился забор. Осталась только калитка,- соблюдая интригующие паузы, трубила более тонкая де`вица.- До этого бабушка приучила собаку входить через калитку и делать свои дела за забором. Картина теперь такова: забора нет, стоит калитка, а собака ждёт, пока ей калитку откроют. Нужно выйти - собака идёт к калитке, ноет и ждёт, пока её не выпустит кто‑нибудь. Вокруг поле… Сделать два шага и обойти собаке страшно. Не то же ли с человеческим мозгом делает воспитание? То, что ты называешь бредом - может быть, это просто альтернатива. Вот какой вопрос меня в последнее время томит.

Да, она так и сказала: «такова», «не то же ли» и «томит». Впрочем, это меня не сильно удивило - де`виц я часто видел в Викиной квартире. «К тебе твои девочки,- объявлял я и уходил за перегородку, пока они пили чай и разговаривали о чём‑то своём. «Твои девочки» - это тоже было условное название. Ко­гда я в первый раз назвал так де`виц, Вика поправила: «Это не мои девочки. Это девочки Миллер». «Кто такой Миллер?» - спросил я и моментально пожалел о своей торопливости, потому что Вика сделала огромные глаза, как у какого‑нибудь кровожадного пирата, чрезмерно хватанувшего рому. «Женские иностранные фамилии не склоняются,- сглотнув «ром», ледяным тоном проговорила она.- Если бы это был «кто такой», как ты изволил выразиться, то я бы сказала «девочки Миллера». Миллер - это она. Боги! Неужели ты так же позоришь меня на семинарах?».

Пережив её бурную реакцию однажды, я избегал произносить фамилию Миллер. Выражение «твои девочки» прижилось, но мы знали его истинный смысл.

Однажды де`вица, которая тоньше, решила вовлечь меня в разговор. Это случилось, когда я вышел из‑за своей гипсокартонной перегородки, чтобы сварить кофе. Де`вица поднялась и, глядя прямо на меня, но обращаясь к Вике проговорила: «А Саша‑то ваш какой импозантный мужчина стал». Она так и сказала: «импозантный». После этого я старался во время их посещений не выходить из‑за перегородки ни за кофе, ни за чем‑либо другим.

Сейчас они сидели спиной, но, как на грех, я поздно спохватился и подошёл уже опасно близко. Застыв на месте, я прикидывал, поздно или нет развернуться и есть ли шанс уйти незамеченным. Я не жаждал, чтобы де`вицы узнали меня: пройти мимо было бы невежливо, а приглашать их в дом мне не хотелось. Видимо, почувствовав чьё‑то внимание, де`вицы развернулись на сто восемьдесят градусов, но секунду назад я сделал то же самое и теперь медленно шёл в противоположную сторону. Они меня не окликнули, наверное,- не узнали из‑за шлема на голове.

На моё счастье, на улице было морозно, и де`вицы быстро освободили проход. Пока Вика не вернулась, я решил потоптаться по виртуальным стенам убитых любителей лобстеров и, возможно, сделать кое‑какие свои записи.

В этом смысле я оказался при Вике, что доктор Ватсон при Шерлоке Холмсе. Доктор вёл дневник. В современной версии я должен был бы пристраститься к интернет‑блогу, но выбрал кое‑что другое. Поскольку то, чем занималась моя тётка, было делом довольно молодым и мало исследованным, я решил подробно записывать ход её экспертиз, чтобы убить сразу двух зайцев: во‑первых, сделать диплом по юридической филологии (тут тебе и готовый материал), во‑вторых, опубликовать монографию в помощь экспертам‑филологам и тем самым сразу обеспечить себе задел на кандидатскую диссертацию. Амбициозно? Само собой, я и не отрицаю. Но очень скоро в моём строго утилитарном замысле обнаружился совершенно непрактичный крен.

Оказалось, то, что делала Вика как профессионал, было в буквальном смысле этого слова связано с тем, как она жила. Как мы с нею жили. Тексты, которые ей приходилось анализировать, влияли на нас, но и мы, со своими мелкими проблемами и мало примечательными событиями жизни, вдруг коренным образом влияли на ход серьёзных расследований. Это представлялось мне сущей мистикой, но Вика только рассмеялась, когда я пришёл к ней с этим «гениальным открытием».

«А как ты хотел, если в начале было Слово?» - лукаво подмигнула она и вручила мне труды нескольких современных философов со странными, но безжалостно врезающимися в память иностранными фамилиями, читать которых оказалось совершенно невозможно. Тем не менее, кое‑какие термины я всё‑таки усвоил: постмодернизм, «весь мир - это текст» (а вовсе не театр, как я полагал раньше), «смерть автора» и «смерть субъекта». Осознать смерть автора труднее всего… представился труп дядьки среднего возраста с окладистой бородой, высоким лбом, чёрными кудрями и эфиопским носом, на котором сидело чеховское пенсне… Но путь был явно неверный. К тому же в нашей квартире так часто появлялись абсолютно живые авторы из плоти и крови, которые гневно пеняли на нечистоплотность других, не менее живых коллег по цеху, что идея «смерти автора» казалась если не вовсе глупой, то точно несвоевременной.

А вот со смертью субъекта разобраться не составило труда, тем более, что именно тут была зарыта собака моего мнимого открытия. Современные философы сообщали, что сознание любого человека состоит из множества цитат, и потому самого субъекта мышления как бы и вовсе нет. Картина, в общем, выходила довольно безрадостная, как будто живём мы все в огромной всемирной библиотеке и каждый - всего лишь высказывание: кто подлиннее, кто покороче, кто вообще какое‑то междометие. В общем, пока я мысленно и физиологически дорастал до вершин современной гуманитарной мысли (всё‑таки постмодернизм изучают только на пятом курсе, когда, как выражалась тётка, «личинка филолога окуклится»), наша жизнь превращалась в сумму текстов, каждый из которых не был сам по себе, а все они были ВМЕСТЕ. Видимо, это и был тот самый мир, который текст.

Поэтому мне пришлось использовать метод тотальной записи всего происходящего, во всяком случае, на первых порах, и так я стал доктором Ватсоном поневоле.

- Пишите, Шура, пишите,- развеселилась Вика, заглянув как‑то в мой ноутбук.- Сейчас все что‑то пишут. Особенно детективы! Да, это хит! «Знать, оттого так хочется и мне, задрав штаны, бежать за комсомолом».

Если оставаться в рамках философских терминов, то я - стоик. Ужиться с моей тёткой не смог бы представитель никакого другого философского течения. Будь я постмодернистом, то устроил бы ей какую‑нибудь тихую и неприметную смерть, позитивист объявил бы Вике пожизненный бойкот по законам объективной реальности. Но я ничего не ответил на «задрав штаны». Я просто продолжил записи.

Несмотря на то, что своим осадным сидением де`вицы украли у меня добрых полтора часа, я всё‑таки надеялся успеть поработать спокойно, без скоростных забегов и кенгуровых прыжков мысли моей родственницы. Скопировав электронный адрес, я открыл странички в социальной сети, с которых покойники красиво улыбались мне и миру. Страницы работали. Кто‑то оставлял соболезнования и слова прощания прямо на стенах. Кто‑то писал сообщения и обращался к ним как к живым, возможно, не все знали. Ещё одна иллюзия Интернета.

Первым делом бросалось в глаза, что записи в основном вела жена Светлана Романихина. Сам сын учёного по имени Валерий Романихин чаще репостил и иногда комментировал её записи. Записи велись ежедневно, и репостил он ежедневно. Соответственно, следил зорко.

Большинство записей на стене Светланы оказались организованы словами со значением «ходить», «быть», «присутствовать». Например, «Были на концерте Баскова. Супер!», или «Ходили на Хор Турецкого. Всем рекомендую!», или «Сегодня были на ледовом шоу, завтра идём на «Вишнёвый сад», «Привет, Франция!», «Как прекрасны белые пески Гоа!», «Завтра идём в ресторан Венеция. Празднуем три года совместной жизни!».

Примеры показались мне очень наглядными, и я немедленно сделал документ под названием «Анализ структуры и содержания страницы в социальной сети». Поскольку научный подход - это в первую очередь систематизация, то документ я разделил на колонки: «стена», «группы», «личные сообщения», «другие записи (музыка, фильмы, заметки)». В графе «стена» появилась первая запись:

«Вася был тут», или check‑in (чекин от англ. «отметка») - тип публичного высказывания, главной целью которого является сообщение о своей причастности к модным и престижным местам и / или событиям. Поскольку подробное расписание жизни и уровня дохода в открытом доступе привлекательны для воров‑домушников, эта версия должна быть проверена первой».

Однако в деле Светланы и Валерия это теоретическое положение не работало: все вещи, по словам следователя, оказались на месте.

Изучив стену, я кликнул на список групп, в которых состояли муж с женой. Молодая женщина и здесь была намного активнее своего мужа. Она украшала свою стену изречениями из групп вроде «Я целуюсь лучше, чем готовлю», «Мои глаза кайфуют, когда твои ревнуют», «Няшки‑киски», «Испания, я от тебя в восторге!» и тому подобные сообщества, которые делают большинство страниц в социальных сетях похожими друг на друга до полного неразличения. Конечно, бессменная тема «мой котэ» также была представлена во всём своём грациозном многообразии. «Надо будет как‑то объяснить Вике наличие этого ритуала, чтобы не смущать её величество рацио»,- сделал я себе пометку. Ничего примечательного в составе групп я не нашёл и графу «группы» оставил пока пустой.

Помимо объявлений с общим содержанием «мы были тут», на стене убитой девушки я заметил многочисленные оценки увиденному: «Восхитил фильм «Высоцкий». Очень проникновенно. Грим бесподобен!», «Выкрутасы» - классный фильм!», «Притворись моей женой» - отличная комедия. Посмеялись от души», «Горько!» - падали с кресел от смеха, мега крутая комедия!».

Особенно бросались в глаза записи вроде: «Были на «Аиде». Это бренд. Всем идти!». Почему оперное искусство вдруг превратилось в бренд, перестав быть частью мировой культуры, и с какой стати идти должны все - не объяснялось, видимо, хозяйка страницы считала это самоочевидным. «Сверхкультовым» фильмом всех времён был назначен сериал «Друзья», а фильм «Жизнь Пи» про мальчика, который пересёк океан в одной лодке с живым тигром, показался молодой даме «волнительным».

После таких записей обычно имелась совместная с мужем фотография: ведро попкорна, картонный динозавр.

В гильдию кинокритиков с такими оценками не попадёшь, но и особенного в них ничего не было. Благо, что писала Светлана хоть и часто, но коротко.

«Урррра! Я в отпуске! Едем на море! Сингапур ждёт меня!»

«Что такое, над чем задумался?» - услышал я голос Вики за спиной. Видимо, я увлёкся и не слышал, как она открыла дверь.

- Решил немного узнать об убитых,- сознался я, машинально отодвигаясь от ноутбука.

- Узнал? Можно?

Она спросила только для проформы, так как уже успела прочитать то немногое, что я внёс в таблицу.

- М‑м‑м,- неопределённо протянула она, вытащила из сумки булку и, как в юности, не в силах дотерпеть до обеда, откусила горбушку. Мне тоже всегда хотелось горбушку, но я никогда не соперничал с ней.

- Пятую коонку гобафь,- жуя, пробубнила она.

- Пятую колонку?

- Мг.

- Зачем?

Наконец она справилась с куском:

- Языковая личность убитого.

- Что это такое?

- Ну, это всё то, о чём тебе скажут остальные колонки. Что это за человек, какой у него пол, образование, социальный статус, интересы, интеллектуальный уровень и так далее. Всё это можно узнать по тому, как человек говорит и пишет.

Это было разумно. Любая систематизация должна закончиться обобщением и выводом. До этого было ещё далеко, но я послушно добавил пятую колонку.

- Она здесь пишет про отпуск,- показал я на пост, на котором тётка меня застала.- Может быть, она работала неофициально?

- Нигде она не работала,- убеждённо отрезала Виктория.- Как говорил один известный лингвист по имени Джорж Серль (вы его ещё не изучали, так что расслабься), при небольшом усилии воображения нетрудно представить себе ситуации, в которых форма высказывания не будет совпадать с его коммуникативной интенцией.

Я особенно и не напрягался, потому что всё равно мало что понял.

- Другими словами,- продолжала Вика,- этот пост, как и в целом их страницы, говорит не совсем о том, о что здесь написано. Понимаешь?

- Нет.

- Не прямое значение.

- А какое?

Она нахмурилась:

- Странно. Это вы уже должны были проходить. Это называется метафора…

- Подожди,- перебил я её.- Я знаю, что такое метафора - это переносное значение «глаз‑алмаз», «железная леди» и тому подобное. При чём здесь…

- Да, молодец,- она по обыкновению не дослушала.- Только переносное значение - понятие широкое. Я говорю о метафоре - как о любом косвенном или образном выражении смысла. В каком‑то смысле мы живём в мире метафор. Ты говоришь: спор - это война, и ты понимаешь, что это не поэтическая фигура речи, а самая близкая реальность. Ты споришь и ведёшь себя как на войне - атаки, контратаки, и это не кажется тебе чем‑то странным. Потому что это же так понятно: спор - это война. Или время. Что такое время?

- Деньги,- машинально отреагировал я.

- В посудной лавке гуляет…

- Слон.

- Тётя, достань…

- Воробушка.

- Всё верно! Мы говорим на языке метафор, потому что не всё в этой жизни можно и нужно выражать прямо. Странички наших убитых - это тоже своего рода метафоры. Вернее, метафора.

- Метафора?

- Ну, да. Одна метафора. Потому что всё написанное тут - это метафора одной‑единственной мысли.

Поверить в то, что под этим безбрежным количеством слов и картинок скрывается только одна мысль, было довольно сложно, но я всё‑таки рискнул предположить:

- Ты считаешь, они транслировали мысль «мы идиоты, у нас ужасный вкус»?

- Нет. Это твоя мысль. Ты основываешься на собственной оценке написанного. А теперь встань на их точку зрения.

- Ну, не знаю. Что‑то из серии «мы крутые», «мы классные».

- Теплее!

- «Вам всем до нас как до Луны, только дороже встанет».

- Отлично. Уже горячо!

Однако, как ни подбадривала меня Вика, дальше этого я уже не продвинулся, и ей пришлось раскрывать метафору самой.

- Эти записи, дорогой мой, демонстрируют одну простую идею: «мы - идеальная семья». Именно ИДЕАЛЬНАЯ. Обрати внимание, в семье есть маленький ребёнок, но мы видим его присутствие только на некоторых фотографиях, и все они совершенно особого типа.

Обычно молодые мамы вступают в группы вроде «Лучшая в мире мамочка» или «Носики‑курносики», обмениваются там рецептами овсяных каш или обсуждают особенности протекания запоров в разных детских возрастах, или весёлые случаи из жизни чада. Зависит от интеллекта и характера самой мамы, но смысл один. Здесь же ничего подобного мы не видим. Бытовая сторона материнства исключена из структуры этих страниц. Если ты посмотришь внимательнее, то поймёшь, что ребёнок в зрительном ряду выполняет ту же функцию, что фата или лимузин на свадебных фотографиях. Он должен быть. Без него картинка рушится, поэтому он есть.

Сказанное Викой звучало абсурдно, но, как ни странно, я действительно не обратил внимания на наличие ребёнка.

- А почему убийца не тронул ребёнка? - спросил я.

- Потому что ребёнка в ту ночь дома не было. Как, впрочем, обычно - на выходные его сдавали бабушке и дедушке. Регулярно.

На удивление быстро Вика разобралась в ритуалах соцсети. Она уже бросалась названиями детских песенок про каких‑то барбариков в огромных башмаках, знала, в какую гавань должны заплывать пираты, и была информирована, что в группе «крошки‑босоножки» дешевле. Не верить её женскому чутью - значило восстать против всей человеческой эволюции. Действительно, в профиле Светланы Романихиной была выложена фотосессия её и ребёнка. Это была серия фотографий, где обнажённая по пояс мама держит хорошего, пухлого карапуза, завёрнутого в мягкое махровое полотенце, которым профессионально прикрывалось ню их обоих.

- Судя по качеству исполнения, это заказанная фотосессия, довольно недешёвая: с выездом на дом,- пояснила Виктория.

Фотографии настолько напоминали рекламу фирмы «Джонсон и Джонсон», что у меня не возникло мысли, что ребёнок настоящий.

- А это точно их ребёнок? - на всякий случай уточнил я.

- Что и требовалось доказать,- откликнулась Вика.- Их, их это ребёнок… во всяком случае, в деле указан как их: Г. В. Романихин, 2 года от роду.

На страницах пары имелись и другие профессионально сделанные снимки: фотографии на природе напоминали рекламу «Домика в деревне», лучисто‑счастливые лица на фоне моря были выполнены в стиле плакатов на стенах центра планирования семьи. Я только хотел ввернуть что‑нибудь о заштампованности сознания, но Вика перемотала ленту фотографий на самое начало и уже увеличила одну из них.

- Вот, смотри, старые фото. Год назад. Торт, одна свечка, Г. В. Романихин в колпаке, шарики, мама в костюме эльфийской королевы, папа - волшебник Гендельф.

- И?

- Тебе не кажется, что этот маскарад годовалому ребёнку не понять?

- Вряд ли годовалый чувак читал Толкиена. Что, снова толкиенисты? - спросил я.

- Не мудри лишнего,- Вика нетерпеливо тряхнула головой.- Обрати внимание на адресата. Этот праздник сделан для родителей, а не для ребёнка. Кстати, посмотри, тут же надпись от мужа жене: «Ты идеальная мамочка для нашего сына!». Вот и слово ключевое прозвучало: «идеальная».

Теперь всё встало на свои места: надписи на стенах о прекрасно проведённом ужине, поцелуи, сердечки, постановочные кадры, и даже Macdonald's оказался при делах, как образец семейного отдыха.

- Кстати, Вика, а ты заметила, что идеальная картинка в американском стиле? - спросил я.

- Скорее в американистом. Но это как раз понятно, если учесть, какие фильмы они смотрели: американская киноиндустрия - лучший мастер по созданию обывательской мечты. И отпуск, на котором ты завис сегодня, тоже часть этой мечты. Мы знаем, что девушка сидит дома, но все должны знать, что семья - это её работа и призвание. И она справляется идеально!.. Кажется, скоро я расквитаюсь с этим дурацким делом,- вдруг заключила Вика.

- Как это? - мне было не ясно, каким образом метафора идеальной семьи может помочь обнаружить преступника.

- Долго объяснять,- отмахнулась она.- Потом.

Сама про себя Вика говорила, что у неё холерический интеллект. Она всегда занималась несколькими делами сразу: читала параллельно (не путать с цезаревским одновременно) несколько книг, писала несколько статей, а чтобы закончить работу, результат которой уже известен, ей требовалось колоссальное напряжение силы воли, которого чаще всего просто не случалось. Даже не представляю, где и кем могла бы работать моя тётка, если бы не экзотическая, но, как оказалось, востребованная современным миром детективная филология. «Потом» - на языке холерического интеллекта могло означать и через десять минут, и нико­гда.

- Да, шестую колонку расчерти: «Анализ визуальных образов»,- сказала она, нацеливаясь схомячить вторую горбушку.

- Что?

- Фотки! Анализ фоток! Тормоз отпусти!

Я изловчился и отломил горбушку раньше, чем она:

- Сама отпусти свой тормоз!

- Ты ж не любишь горбушки,- она посмотрела на меня с удивлением.

- Кто тебе сказал?

- Это было самоочевидно.

- Ты даже не спрашивала!

- Но ты не просил.

- Я профто уфтупал тебе,- ответил я, демонстративно дожёвывая отвоёванную булку.

- Благородно,- сказала она с такой мерзкой интонацией, что я чуть не поперхнулся, а она уже перескочила:

- Сашка! Это неслыханно! - голосила она из кухни, гремя посудой.- Сандалетин не пропускает мою статью. Ни в этот номер, ни в следующий. А моя методика обнаружения плагиата нужна мне к следующему процессу. И он знает об этом. А я вляпалась.

- По‑моему, этот факап случился довольно давно,- ехидно заметил я и тут же отправил ей СМС «fuckup».

- Провал? - переспросила она, загружая телефон обратно в карман джинсов.

- Он самый,- многозначительно кивнул я.

Я помнил Сандалетина, ко­гда он ещё не был ни учёным секретарём, ни даже просто учёным. От городской черты до нашего дома в п. г. т., который теперь включили в границы города, ехать около двадцати минут на электричке - всего ничего, но уже не совсем город, поэтому каждое лето во времена Викиной учёбы к нам наведывалась целая шайка аспирантов, её приятелей. Их давно знали в посёлке, и те две‑три летних недели, что они околачивались в нашем доме, становились настоящим событием для всей местной молодёжи. Однажды приехал и Сандалетин. Сначала он ходил вместе со всеми, потом несколько дней его видели байронически тоскующим на берегу реки, а потом он уехал, не догостив, не дождавшись товарищей, чему, впрочем, никто особенно не расстроился, правда, и не обрадовался. Я с трудом вспомнил его грустную вытянутую физиономию, «парафиновой бледности», сказал бы какой‑нибудь Тургенев, ко­гда Вика однажды вернулась из университета дрожащая, как медуза на блюде, и, адски вращая глазами, прошипела: «Помнишь Сандалетина?.. Кирилл… Михайлович, длинный такой, несчастный?.. Ну и козё‑о‑о‑ол!».

- Разве ты не можешь использовать свою методику без публикации? - поинтересовался я.

- В том‑то и беда - без признания научной общественности, будь ты хоть второй Лотман, хоть первый Лихачёв. Публикуй или заткнись.

- А другой журнал?

Она вдруг перестала греметь и появилась в дверном проёме.

- Во‑первых, публикуясь в своём городе, я поддерживаю нашу научную школу, во‑вторых, здесь быстрее, во всяком случае, до Сандалетина было так, ну, а в‑третьих, и это главное - тут уже дело принципа,- проговорила, и я вдруг увидел, как она на самом деле устала и расстроена.

- Понимаю, только не понимаю, какого принципа. За что он нас так ненавидит? Он же развернул настоящую войну. Напомнить тебе, сколько раз я пересдавал его зачёт?

Она ничего не ответила, прошла в комнату и села рядом на диван. Мы были с нею почти одного роста, наши плечи соприкоснулись и волосы перепутались. Одинаковые костистые плечи, волосы одинакового русого оттенка, только у неё они теперь вились мелкими спиральками. «Да?» - обернулась ко мне тётка, почувствовав мой взгляд. «Подставляю тебе плечо». Она положила ладонь на мою тощую ключицу и усмехнулась: «Не густо».

- Когда‑то давным‑давно, в тридевятом царстве… Короче, было время, ко­гда мы с Сандалетиным были приятелями…- вдруг заговорила она, хотя я уже был уверен, что обороняться от учёного секретаря придётся как от дикого кабана - без выяснения внутренних психологических мотивов.

- А потом его заколдовала злая ведьма и он превратился в козла?

- Нет, Сашка, я ж серьёзно. Неужели ты не помнишь? Мы приезжали на каникулы: Витька, Тёмыч, Марат, Лиля Рыжая, Лиля Чёрная.

- Лиля Рыжая потом стала белой, но так и осталась Рыжей.

- Ну, вот, ты всё помнишь. Удивительно, Лильки были такие талантливые девчонки, а где они сейчас? Понятия не имею. У Лильки Рыжей, которая стала белой, какой‑то цветочный бизнес, кажется. Тёмыч вообще не защитился, бросил, а ведь тоже редкий умница. Жаль.

Пока она не начала вспоминать каждого, я поспешил прервать её.

- А Сандалетин?

- И этот тоже приезжал с остальными,- со вздохом сказала она.

- Только раз.

- Нет, больше.

- Я тебе отвечаю - только раз.

- Да? Ну, может быть. Неважно. Вот он‑то защитился. А потом, уже после защиты, Кирилл пришёл ко мне с предложением по поводу совместной работы. То­гда я уже начала сотрудничать с органами и приносила экспертизы. Мы задумали совместную монографию.

- Совместную монографию? - я не поверил своим ушам.- С Сандалетиным? Совместную монографию? И на какую тему?

- Юридическая филология! Та самая, которую он отрицает и поливает на каждом углу, отнюдь не сандаловым маслом.

Я подумал, порой в подобиях Божиих бывает столько сюрпризов, что невольно задумываешься об истинной идентичности этих самых подобий.

Вика разговорилась:

- Да, представь себе. Мы начали работать… Даже кое‑что вместе написали. Я говорю «даже», потому что ещё каких‑то пять лет назад писать вместе означало совсем не то, что сейчас.

- В смысле?

- В том смысле, что сейчас есть скайп, который решает кучу проблем, и не только проблему расстояния, но и проблему сложных характеров гениальных соавторов. Но то­гда мы вынуждены были физически присутствовать где‑то вместе. Мы писали здесь, у меня. Я даже ключ под ковриком оставляла, если он раньше приходил. Но в итоге мы всё равно не сработались.

- Почему?

- С ним оказалось очень сложно работать,- ответила она и поморщилась от этих слов.

«У конфликта всегда две стороны» - это была её обычная позиция. Если Вика сказала «с ним сложно работать», это могло значить примерно следующее: либо Сандалетин вообще забил на работу болт, либо просто умер. Поскольку Сандалетин был жив‑здоров, я остановился на версии с болтом.

- Нет, работать‑то он работал, но постоянные претензии, обиды, в общем, не знаю…

- Как это не знаю?..- удивился я, почему‑то подумав в этот момент, что, сам мало знаю о своей родственнице за границами той информации, что обсуждалась на семейных сходах.

Она настаивала на слове «коммуникабельность», которое ни в коем случае не позволяла путать с общительностью, и у меня было смутное ощущение, что очарование, лёгкость и непринуждённая болтовня включались и выключались у неё в голове с помощью обычного тумблера, как в какой‑нибудь микроволновке. Она не была человеком широкой души, скорее что‑то среднее между вещью в себе, себе на уме и человеком в футляре. Ну, а в том, что ей повезло с этим самым футляром, который природа выточила со всей любовью и изяществом, большой заслуги Виктории не было. Говорила ли она кому‑нибудь в своих мыслях «ты» вместо «он»? У неё было три романа, о которых известно доподлинно, и ни один из них не завершился ничем хорошим в общечеловеческом понимании этого слова.

Это всё, что я знаю о тебе, дорогая Виктория. Ты приютила меня, потому что так надо, потому что ты Берсеньева и чувство крови в тебе сильнее желания одиночества. Но и этого я не знаю наверняка, ты не из тех, кто говорит по душам.

- Не знаю, потому что трудно что‑то знать про таких, как он. Вот, например, ты знаешь, почему Сандалетин внезапно собрал вещи и уехал тогда из деревни? - брови её встали удивлёнными домиками.

Конечно, я не знал. Также как не знал причины байронической тоски, ради которой мой будущий преподаватель и мучитель каждый вечер ходил на реку. Но я ведь и не называл себя его другом.

В прихожей раздался звонок. Вежливый, аккуратный, короткий. Вика вскочила и бросилась к зеркалу, взбивая свои свежекрученные кудри. «Надень пиджак, это он»,- бросила она, уже у входной двери.

Сегодня всё происходило не вовремя. Едва‑едва я вытянул из Вики немного информации о товарище Сандалетине… Хотя, если разобраться, что я такого вытянул? Могут ли разногласия на почве работы породить ненависть? А Сандалетин именно ненавидит. Причём люто ненавидит, средневеково. Словари говорят, что ненависть - это «сильная нелюбовь к чему‑то», «отвращение», «вражда». Вражда - ключевое слово. Вражда, которая выражается в желании уничтожения. Ведь Сандалетин пытался перекрыть и мне, и Вике все возможные ходы в науку, то есть лишить средств к существованию, предать забвению. Я не удивлюсь, если он мечтает, чтобы нас вовсе не стало на этом свете, но, слава богу, это не опасно - не тот характер, не шекспировский. Слава богу, большинство народу в таких случаях останавливает боязнь наказания.

И всё‑таки что‑то здесь неясно, милая моя тётушка. То ли ты что‑то скрываешь, то ли действительно не знаешь чего‑то. Гнев и ярость - это первые эмоциональные реакции, так называемые аффекты. Можно разозлиться на нерадивого соавтора, накричать, обвинить, даже убить, но чтобы ярость превратилась в ненависть и продолжалась долгие годы - для этого должны быть серьёзные причины.

Не врёт народная мудрость про один шаг от любви до ненависти. Только дело, конечно, не в том, что любил‑любил и вдруг возненавидел, а в том, что связь между заклятыми врагами по силе привязанности такая же, как между любящими. Ненависть как постоянная реакция ярости на кого‑то или что‑то. Такую реакцию надо сначала заслужить, сформировать, выпестовать. А чтобы тебе ещё и физически мстили,- о, это только за особые заслуги! Так что же действительно произошло? На кону стояли как минимум мой красный диплом и Викина работа. Как максимум… кто знает, что может стать максимумом в такого рода делах?

«Им» оказался респектабельный господин, весь какой‑то чересчур для нашей квартиры, живущей по законам функционального минимализма. В тёткиной части стоит диван, оборудованный нишами для чашки кофе, компьютера и разных мелочей, на котором она может поместиться вдоль и поперёк. Диван снабжён кожаными подголовниками, подушками разной формы и упругости и, пожалуй, может называться предметом роскоши, в том смысле, что тётка умеет на нём роскошно устраиваться и работать часами. В остальном всё до предела скупо: журнальный стол, два кожаных кресла, шкаф с книгами,- куда же без него, хотя в последнее время мы начали активно переходить на цифру, но специальные книги всё равно пришлось оставить. Плюс встроенный в стену шкаф для одежды.

Целуя Вике руку, господин вскинул брови над смеющимися глазами:

- Спасибо, божественная Виктория Александровна, что согласились на встречу!

И в самые краснознамённые времена такого господина не пришло бы в голову назвать «товарищем». Он произнёс «божественная», чем вызвал сразу какое‑то смутное подозрение, наверное, классовое.

- Пригласили в дом. Давно изжита эта традиция принимать дома. Всё больше в офисах, в ресторанах. Когда приглашают в дом, даже лестно. Как у вас тут мило!

- Ну, да, это наша Бейкер‑стрит,- с вежливой улыбкой ответила Вика, жестом приглашая в кресло.

- Так всё‑таки вы считаете себя детективом? - живо поинтересовался мужчина.- Мне говорили, что вы эксперт.

- Тексты преподносят самые разные загадки. Эксперт‑филолог вынужден быть немного детективом.

- Детектив с дипломом филолога?

- Можно и так сказать,- церемонно улыбнулась Вика.

Странный человек явно не торопился выкладывать, с чем пришёл.

- Может быть, чаю или кофе? - бодро спросил я.

Теперь господин появился в комнате целиком: он был одет, как говорится, «по всей форме» - белоснежные манжеты выступали из‑под костюма благородного серого цвета ровно на два сантиметра, галстук с едва различимым мелким орнаментом был завязан безукоризненно ровно. Он обернулся ко мне несуетливо и вполне естественно:

- Александр - мой племянник,- представила Вика.- Тоже хочет стать филологом, студент университета.

- Даниил Дмитриевич Орлов,- протянул руку господин, который оказался на редкость понятливым: заказав чаю, он сразу заговорил по существу дела: - Прежде чем я представлю проблему… хочу оговориться, чтобы не ограничивать ваши размышления. Я человек обеспеченный. И если понадобятся какие‑то дорогостоящие экспертные процедуры, то возможно многое. Само собой, ваша работа, уважаемая Виктория Александровна, будет вознаграждена максимально щедро.

- Прежде чем говорить о гонорарах, я хотела бы узнать суть дела,- холодно остановила его Вика.

Я отправился делать чай, всё ещё прислушиваясь и продолжая наблюдать краем глаза - наша планировка позволяла видеть из кухни тот кусок комнаты, где стояли журнальный стол и кресла, в которых сидели собеседники. Но я был заранее разочарован, потому что разговор, начавшийся с уточнения о щедром гонораре, обычно предполагал не столько необходимость установления истины, сколько желание заказчика получить авторитетную подпись под собственной трактовкой слов и событий. На моей памяти ни один такой разговор не закончился положительным ответом со стороны тётки.

- Само собой, я тоже не люблю блуждать во тьме! - с той же лучезарной улыбкой отозвался Даниил Дмитриевич.- Вы знаете такую игру: «Угадай персонаж»? Я называю вам черты персонажа, а вы угадываете, кто это. Речь, кстати, пойдёт о вашем коллеге - о детективе. Итак, молодой, красивый, благородный, нравится девушкам, сейчас бы сказали, секси, одет по моде, впечатлителен, «больно нежен, больно тонкого воспитания», неопытен, но увлечён своим делом, использует новейшие достижения в науке вообще и в криминалистике в частности, от вида трупа падает в обморок, знакомится со своей невестой на своём первом настоящем деле…

- А потом эту невесту убивают непосредственно в день свадьбы в результате неудачного покушения на героя. После чего герой приобретает седые виски и лёгкое заикание,- закончила Вика. Она склонила голову набок и, слегка улыбаясь, ожидала похвалы.

- Угадали,- довольно сощурился мужчина.

- Эраст Петрович Фандорин. Таким он предстаёт перед нами в первом романе Бориса Акунина «Азазель»,- подытожила Вика, очевидно, для меня, хотя я догадался уже на замечании про обмороки

- Угадали‑угадали, Виктория Александровна! - одобряюще протянул господин Орлов, а потом сделал большие глаза и театрально воскликнул: - Но только наполовину! Помимо Эраста Петровича Фандорина есть ещё один персонаж с таким же набором черт…

- Уважаемый, Даниил Дмитриевич,- спокойно остановила его Вика.- Насколько я понимаю, вы хотите предложить дело о плагиате персонажа. Тут надо быть очень аккуратными и понимать, что Эраст Фандорин - это такая своеобразная литературная квинт-эссенция. Это образ всего XIX века, вернее, нашего нынешнего о нём представления. Идеальный аристократ. Он сам по себе - сборная солянка. Не случайно, что этот образ может напоминать ещё кого‑то. Давайте от загадок перейдём к изложению сути дела.

- С удовольствием,- улыбаясь промурлыкал Даниил Дмитриевич, наблюдая, как Вика включает ноутбук. По всему было видно, что это очень уверенный в себе человек, привыкший доверять своему интеллекту и своим знаниям. Он был в меру начитан, хорошо говорил и считал себя прекрасно образованным человеком. Из Викиного окружения так вели себя успешные адвокаты, юристы и банковские служащие, однако гость не назвал своего рода деятельности.

- Подумайте,- продолжал Орлов.- Я настаиваю, что есть ещё один персонаж с точно таким же, я подчёркиваю, с идентичным набором черт. Ещё одна подсказка - он низший полицейский чин, и в силу его молодости все вокруг относятся к нему немного снисходительно, но в то же время его уважают, потому что…

- …«хоть и мелкая сошка, а всё ж из управления»,- прочитала Вика по тексту.- Извините, но, к сожалению, кроме Эраста Фандорина, героя романа «Азазель», первого из серии детективов Бориса Акунина, мне не приходит в голову персонаж с таким же набором черт.

Гость был явно разочарован: «Что ж. Назову имя,- пробормотал он.- Икабод Крейн».

- Икабод Крейн? - воскликнула Вика с явным облегчением.- Из «Легенды о Сонной лощине» Вашингтона Ирвинга? Ради бога, Даниил Дмитриевич! Во‑первых, Икабод Крейн никакой не детектив, а школьный учитель. Во‑вторых, его никак нельзя назвать ни красивым, ни тем более сексуальным. Икабод тощ, у него маленькая голова и огромный нос, как пишет Ирвинг, он «похож на чучело, сбежавшее с кукурузного поля». С аристократическим благородством тоже осечка. Икабод Крейн - это «смесь лукавства и простодушия», он занят зарабатыванием денег. Да, он впечатлителен и любит рассказы о приведениях, но он не падает в обморок, даже когда его настигает всадник без головы и бросает в него тыквой (то есть, как показалось самому Икабоду, своей головой). В любви Икабод Крейн терпит полный крах и несолоно хлебавши уезжает из Сонной лощины в Нью‑Йорк. Где же вы тут нашли сходство?

Пока Вика описывала героя Вашингтона Ирвинга, который, что уж греха таить, никак на героя не тянул, я уже догадался, что имеет в виду наш гость, и, быстро сделав чай, вернулся в комнату.

- Что ж, всё верно,- господин ещё сильнее изогнул густую и без того изогнутую бровь, придававшую его лицу надменное выражение. Кажется, такие брови называют мефистофелевскими. Он взял из моих рук чашку и вдруг обратился ко мне:

- Вы, Александр, догадались.

Я смутился. Догадка была какая‑то слишком яркая и оттого нелепая, высказывать её вслух первым не слишком хотелось. К тому же я просто не ожидал от гостя такой прыти.

- Как вы поняли, что я догадался? - промямлил я.

- Вы ушли из комнаты, когда речь зашла о сумме гонорара. Обычно большие деньги за экспертизу предлагают, если в тексте надо найти то, чего там нет, или не найти то, что в нём есть. Вас такие дела не интересуют. Но вы вернулись, не дождавшись, пока чайник вскипит, значит, вы изменили решение. А изменить решение вы могли только если поняли, что дело стоящее. Но нет другого способа узнать, стоящее ли дело о плагиате, как опознать копию и оригинал.

Я застыл в изумлении, переводя глаза с проницательного гостя на белую плёнку накипи, позорно трепыхавшуюся в чашке Даниила Дмитриевича.

- Извините,- пробормотал я, забирая чашку назад.- Неужели вы заметили это первым? Ведь это кажется совершенно очевидным, когда вы рассказали. Неужели до вас никто…

Я не мог подобрать слово и всё ещё не мог произнести это вслух. Неужели Борис Акунин заимствовал своего персонажа,- любимого всей Россией Эраста Петровича Фандорина - из культового голливудского фильма «Сонная лощина», где констебля Икабода Крейна, да, именно констебля, а уже никакого не учителя, сыграл знаменитый Джонни Депп? Это как‑то даже…

- Что? Что такое? - Вика переводила взгляд то на него, то на меня. Никогда ещё я не видел её такой растерянной, если не считать того случая, ко­гда она вдруг выяснила, что все электронные устройства Apple способны копировать информацию и фото через беспроводное облако и что вовсе не обязательно пересылать всё это самой себе по почте или перетаскивать на флешке. Впрочем, как филологу это ей было простительно. Однако сейчас битва велась на её территории, и потому выражение её лица было совершенно трагическим.

Поняв, что ни от меня, ни от неё он большего всё равно не добьётся, Даниил Дмитриевич начал сам:

- Виктория Александровна, вы совершенно правы насчёт Икабода Крейна из рассказа Вашингтона Ирвинга. Вы не смогли разгадать мою загадку только по одной причине - вы искали параллели в литературе. А в нашем случае идентичный образ создан где? - господин подмигнул мне.

- В кино,- послушно разъяснил я.- Икабод Крейн из фильма режиссёра Тима Бёртона «Сонная лощина» почти ничего не имеет общего с персонажем Вашингтона Ирвинга.

- Потому что Икабод Крейн и Эраст Петрович Фандорин - это один и тот же персонаж! Их можно поменять местами, но ни в романе «Азазель», ни в фильме «Сонная лощина» ничего не поменяется,- торжественно подытожил гость.

Вика уже с сумасшедшей скоростью обозревала видеохостинги. На экране её компьютера возник Икабод Крейн из мрачного, как сказали бы в России, святочного фильма режиссёра Бёртона. Икабод в исполнении Джонни Деппа представал красавцем, который замечательно падал в обмороки, был находчив, удачлив и молод.

- Действительно похож, надо, конечно ещё внимательно перечитать и пересмотреть,- сказала Вика, немало удивлённая поворотом дела.

Она прихлопнула Икабода крышкой ноутбука и обратилась к седовласому господину:

- Итак, вы хотите, чтобы я доказала, что это один и тот же образ. Вы представляете интересы режиссёра Тима Бёртона или актёра Джонни Деппа? Кого? Сценариста фильма? Впрочем, это не суть важно. Вы хотите доказать, что Борис Акунин заимствовал образ, созданный в фильме «Сонная лощина». Так?

Незнакомец даже привстал в кресле, всем своим видом демонстрируя, как он обескуражен. «К сожалению»,- начал он, но запнулся. Когда он совладал со своим голосом, в нём всё же чувствовалось огорчение:

- К сожалению, на том и стоит эта порочная система…

- На чём на том? - не поняла Вика.

- Если ты богат и защищён такой системой, как Голливуд… Впрочем, судите сами: первый роман Акунина «Азазель» вышел в начале 1998 году, а фильм «Сонная лощина» Тима Бёртона вышел в прокат только в конце 1999 года. Не правда ли, времени достаточно.

Мы с тёткой переглянулись, я знал, она подумала то же, что и я: «абсурд крепчал». Но лично мне пока не приходило в голову ни одного аргумента, чтобы возразить странному гостю. Господин тем временем продолжал:

- Только вообразите себе, чем является для американцев эта история про незадачливого учителя Икабода и всадника без головы. Это чуть ли не единственная оригинальная американская сказка. Есть, конечно, ещё «Рип Ван Винкль». А ещё? Филологи, вы можете вспомнить третью американскую сказку? Не может быть, чтобы в великой американской литературе не было третьей!

- Ну, допустим, есть ещё «Одинокий рейнджер», но ваша ирония мне понятна,- меланхолично процедила Вика, хотя я‑то видел, что она напряжённо соображает что‑то. В такие минуты она начинала смотреть в себя: даже если смотрела на собеседника, согласно кивала и улыбалась в нужных местах, глаза её резко темнели и казались непроницаемыми. Это выглядело жутковато. Но, судя по всему, наш гость был хорошим психологом. Он не начал ёрзать и перехватывать её взгляд, не занял выжидательную позицию, когда она «отмёрзнет», а лишь усилил атаку:

- Ценность и целостность Икабода для американской литературы, что для нас ценность и целостность Иванушки‑дурачка. С той лишь разницей, что сказок про Иванушку наберётся на несколько томов, а Икабод - это только одна история. Икабод один‑единственный! Американцы выросли на Икабоде, это часть их самих. И вдруг образ сельского учителя заменяется на столичного детектива. И замена эта происходит не когда‑нибудь, а сразу после оглушительного успеха первого романа Бориса Акунина в России, где появился настоящий герой, полюбившийся миллионам читателей. Кстати, вы сказали «Одинокий рейнджер»? Тот же самый Джонни Депп недавно снялся во франшизе по этой легенде,- Орлов поднёс к носу тётки свой смартфон, на тот случай, если и этот голливудский блокбастер прошёл мимо эксперта по плагиату.- Приветы пиратам Карибского моря, зайцы плотоядные, паровоз братьев Люмьер - полный постмодернизм, как вы говорите, но образы остались целы и стопроцентно идентичны оригинальным. Рейнджер прекрасен и наивен, индеец Тонто - умён, странноват и имеет трагическое прошлое.

Таких персонажей просто так не подменяют!!!

- Это вроде как супермена облачить в красные шаровары и отправить учиться в киевскую бурсу. С панночкой такой Хома Брут пообщается, наверное, более успешно, чем в оригинале, но наследники Гоголя удивятся,- пробормотала Вика.

- Так вы берётесь за это дело, Виктория Александровна? - торжественно спросил Даниил Дмитриевич.

- Да, наверное, стоит,- неожиданно легко согласилась она, всё ещё обозревая какие‑то воображаемые дали, впрочем, это не мешало ей говорить вполне чётко.- Предупреждаю, в процессе исследования могут вскрыться самые неожиданные факты. Возможно, прямо противоположные тем, что вы и ваш клиент ожидаете. И, возможно, потребуются расходы по некоторым экспертным действиям. Запросить сценарий, получить доступ к режиссёрской версии сценария. Вы представляете, какие это расходы?

- Я всё понимаю. Я уже говорил, расходы не проблема. А результат… Важна истина. Кстати, ещё вам один факт на чашу весов со стороны истины. Акунин наш признанный специалист по Японии. Тим Бёртон тоже имел с Японией немало связей - как мультипликатор он некоторое время работал на японское отделение Уолта Диснея. Не правда ли, мир тесен?

К нашему гостю вновь вернулся его спокойно‑вежливый тон. Прежде чем откланяться, а он собирался именно откланяться, а не банально попрощаться, он вынул из кармана запакованную банковскую пачку и положил её на стол.- Контракт я пришлю вам со своим секретарём.

Когда за змеем‑искусителем наконец закрылась дверь, Вика довольно долго сидела, уставившись в одну точку, но вдруг её словно что‑то шарахнуло изнутри, и она трёхэтажно выматерилась. Из песни слова не выкинешь, моя тётка курила и материлась не хуже любого матроса. Кстати, теперь, будучи студентом филологического факультета, я с полной уверенностью могу подтвердить, что ни на каком другом факультете вас не научат материться столь виртуозно и стилистически выверенно,- неоценимый в некоторых жизненных ситуациях навык. Сейчас Вика проматерилась, что называется, для души, после чего дала заключение:

- Срочно необходима публикация методики плагиата! Чёрт, ну, почему нельзя просто взять и спалить напалмом этого Сандалетина?

В общем, выбор у Вики был действительно непростой. Сандалетин или Джонни Депп. Убийство двух мажорных пожирателей лобстеров, которым озадачил Следственный комитет, казалось по сравнению с этим сущим пустяком.

- Слушай, а ведь это мысль,- вдруг воскликнула она.- Смартфон! Занятый работающий человек ведёт свои дела по телефону!

- Ты перескочила,- я обратил её внимание на своё присутствие.- Я не зеркало. Как связаны плагиат и смартфон?

- Никак не связаны, не тормози,- брякнула она, закружилась по комнате, как будто чего‑то искала, и приземлилась в кресле.- Ты видел у Орлова смартфон?

- Ну?!

- Сын профессора Романихина тоже пользовался сотовым телефоном, он же целыми днями был на работе. Он менеджер в торговой фирме, наверняка много ездит по городу, к тому же в таких фирмах обычно установлено ограничение на выход в соцсети. Поэтому он заходил с телефона, отсюда и краткость комментариев, и репосты со стены жены. Так что, судя по всему, это соглашательная речевая стратегия, а не молчаливое потакательство.

- Ты думала про Романихиных? - удивился я.

- С красивыми жёнами так бывает - проще промолчать, чем спорить,- продолжала она, не обращая на меня внимания.- Но тут другой случай. При всей своей занятости на работе Романихин‑младший не забывал появляться в соцсетях, поддерживая свою жену. Так что писанина на стенах друг друга - это их совместное увлечение.

Проверив что‑то в компьютере, она удовлетворённо передала мне ноут:

- Ну, так и есть - на записях, оставленных с мобильного, есть специальный значок. Отсюда и репосты, и небольшое количество его собственных записей. «Согласен с мнением моей жены»,- говорит страница Валерия Романихина.

- И чем ты сейчас будешь заниматься? Плагиатом или убийством? - поинтересовался я.

Она пожала плечами и радостно ответила:

- Плагиатом, само собой, там пока вообще ничего не понятно.

Плагиат - любимая разновидность судебных дел Виктории Берсеньевой. Клевета, оскорбление, вред деловой репутации давно превратились в рутину, так как были непосредственно связаны с деятельностью средств массовой информации. Конечно, среди тёткиных знакомых были и настоящие профессионалы клавиатуры, но у меня сложилось чёткое ощущение, что в основной массе наши журналисты - это люди, очень плохо говорящие по‑русски. Они либо писали не то, что собирались, либо их не так понимали, либо у них в запале вырывались не те слова. Одним словом, мыслительная деятельность многих представителей этой профессии серьёзно расходилась с речепроизводством. Во всяком случае, Вика имела дело только с такими. Как назло, именно журналистская невоздержанность в речи обеспечивала стабильный заработок.

Но вот плагиаторов - если это не банальные воры - она обожает. По её словам, отсутствие творческого начала - это ещё не признак отсутствия интеллекта. Хороший плагиатор маскирует своё воровство, а воровство при участии коры головного мозга - это заявка на соревнование. Я не спорил, хотя, на мой взгляд, спланированное убийство - не просто соревнование, а настоящий бой без правил. Но могли ли любители лобстеров соперничать с Акуниным и Бёртоном? Риторический вопрос. Итак, Виктория бодро ринулась сражаться за авторские права известного писателя, а мне было высочайше разрешено вернуться к страничкам убитых, так как две недели, выторгованные у следственного комитета, тикали неумолимо.

Это был один из тех уютных тихих вечеров, за которые мы оба обожаем нашу профессию: словари, ароматный кофе на журнальном столике, жёлтый свет ламп, отгораживающий от трескучей зимней ночи за окном, и слова, слова, слова.

Я не выдержал первым:

- Повторение! - прошептал я, удивляясь своему внезапному открытию.

Она скосила на меня глаз, нехотя отрываясь от романа про Эраста Фандорина, который бросилась перечитывать после ухода господина Орлова.

- Они постоянно повторяют обращения «любимый» и «любимая». Или их аналоги,- продолжал я, почувствовав её внимание.- «Любимый, это наши выходные!», «Любимый, я заказала нам пиццу», «Любимая, лечу к тебе», «Мой любимый в китайском ресторане», «Любимый, никаких аутлетов, только реальные бренды!», «Дорогой, я купила путёвки в Грецию!», «Сижу в ресторане с моим любимым». Подобные сообщения не несут реальной информации. СМС быстрее оповестит о заказанной пицце, чем надпись на стене в соцсети. Кстати, в СМС обращение «любимый» смотрится уместно, а в соцсети эта информация распространится на всю ленту друзей. Похоже на какую‑то навязчивую трансляцию, и делается она сознательно. Я вот даже не знаю этих людей, а мне почему‑то за них неудобно… И что такое аутлеты?

- Аутлеты - это магазины, где брендовые вещи продают в несколько раз дешевле из‑за мелких дефектов,- меланхолично вздохнула она, но всё‑таки продолжила, видимо, из педагогических соображений: - А неудобно, кстати, не только тебе. Обрати внимание, много ли под этими высказываниями лайков или комментариев?

- Везде по два. Они сами себе лайки ставили,- констатировал я, бегло пролистав страницы.- Изредка три‑четыре.

- Именно. Потому что любая навязчивая демонстрация - это агрессия.

- Почему именно агрессия, а не банальное хвастовство? - уточнил я, хотя, кажется, понял о чём она говорит, но мне хотелось знать точно.

- Хвастовство - это тоже разновидность агрессии. Особенно ко­гда ты всех уже достал, но продолжаешь.

Я решил окончательно прощупать прочность её и своей позиции.

- А такой вариант как желание похвалы?

- Они тебе нравятся? - вдруг спросила она.

- Да как‑то не очень,- признался я.

- Вот именно,- кивнула она.- Вопрос только в том, за это ли их шлёпнули? В Интернете ты обращаешься сразу ко всем в своём ареале сети, но в данном случае, думаю, есть и конкретный адресат.

- Почему? - насторожился я.

- Потому что это не просто хвастовство для всех. Мы имеем дело с целой речевой стратегией, которая называется «неутомимый долдон».

- Так и называется? - удивился я.

- Представь себе. Иными словами, приём концентрированного повторения информации.

- Девушка была более активна, и именно её пытали кляпом…

- Именно,- Вика одобрительно кивнула мне.- Пока только предположение, но если убийство связано с её жизнью в Интернете, а я всё больше убеждаюсь в такой возможности, так как всё, что она делает в реальности предназначено для сети, то скорее всего был один конкретный адресат.

- А если они просто хотели популярности?

- Но ведь популярности не было. Ты сам видишь количество реакций на посты. Неутомимый долдон достигает своей цели только при условии высокого доверия и интереса аудитории. Это Елена Проклова может долдонить с экрана, что она хорошо выглядит из‑за израильской косметики, а не из‑за пластических операций. Кто‑то ей в итоге поверит. Но Проклова известная актриса, у неё есть публика, которая ей верит. А наши Светлана и Валерий Романихины публичными людьми не являются. Своим друзьям они уже приелись, любопытства не вызывают, зависти, наверное, тоже. Так зачем же продолжать долдонить?

- То есть ты думаешь, что вся эта неземная любовь и идеальная семья рассчитаны на адресата, которому убитые были небезразличны?

- Да. И они, или она - допускаю, что мужа использовали втёмную - точно знает, то есть знала, кто это.

- Ты подозреваешь кого‑то?

- Пока нет,- отозвалась она, снова утыкаясь носом в свой ноутбук.

Больше в тот вечер мне не удалось добиться от неё никакого внимания к делу об убийстве. Вика занялась скачиванием фильма Бёртона «Сонная лощина», громко ругаясь на закон о защите интернет‑контента, на страже которого сама же стояла, а я в это время потрясённо просматривал ленту друзей, размышляя, кто из двухсот восьмидесяти семи улыбающихся или дурашливых физиономий мог бы это сделать.

День никак не собирался кончаться. Стоило нам раздобыть бёртоновскую «Сонную лощину», как снова раздался звонок в дверь.

- Это твои девочки,- прошептал я, возвращаясь в комнату на цыпочках в надежде, что она попросит не открывать. Но она выругалась - на сей раз не слишком витиевато - и сама поплелась к двери.

Пока они расшаркивались в коридоре, у меня внезапно возник кое‑какой план, настолько корыстный, что я даже порадовался их позднему приходу. Я собрал волосы хвост, на всякий случай, если они запомнили мою идиотскую причёску, которая благодаря неимоверной крепости профессионального лака всё ещё красовалась эмалированным ведром на моей голове, и вышел на огонёк.

Вика обречённо ковырялась с чайником, а де`вицы были свободны.

Ту, что была похожа на пупса, звали Юля Волобуева. Второй я опасался гораздо сильнее и никогда не обращался к ней по имени, хотя имя у неё было невинное и простое: Надежда Колобкова.

- Привет! - сказал я как можно непринуждённее.- Как дела?

- Были бы прекрасно, но с вашим появлением стали великолепно,- своим низким голосом сказала Надежда Колобкова.

Как джентльмен я должен был ответить, но, посмотрев на её лицо, только обомлел. Если представляете себе макияж Фредди Меркури в клипе «I'm going slyghtly mad», то это был он: напудренная до полной белизны кожа, чёрные обводы глаз и губы цвета клюквы. Давленной клюквы: в нижней губе отчётливо отражались люстра и кухонный гарнитур. Образ дополняли хаотично торчащие волосы a la тропический куст. Совершенно ответственно заявляю, что я обомлел от страха. Надежда, видимо, была довольна произведённым эффектом, она улыбнулась и опустила голову, скрывшись в собственных волосах, как мурена в норе. Вся надежда была на Юлю.

- Юль, я ж с вопросом к тебе…

- Кто бы подумал, что просто так,- кокетничал большеголовый пупс.

- У меня зачёт по Сандалетину. Он вёл же у вас? Говорят, зверь?

- Да какой же он зверь? Он только напускает строгость, а так, он любит пословоблудить, но больше всего он любит восхищение и обожание. Ему даже и троечницы сдают, если в нужный момент замереть с выражением на лице: «какой вы умный».

Как ни крути, но при всех своих странностях в людях Волобуева разбиралась.

- А парням он как ставит? - продолжал я косить под простачка.

Надежда и Юля переглянулись и перевели взгляд на Вику, которая, понятное дело, прислушивалась, хотя и делала вид, что увлечена заботой о чаепитии. Несколько раз рапиры наших взглядов перекрестились где‑то посередине кухни, и снова понеслись молнии и мигающая азбука Морзе.

- Парням нормально ставит,- почти прошептала Надежда.- Но лично у вас, молодой человек, могут быть проблемы.

- Почему? - спросил я, стараясь обращаться к Юле.

- Ну‑у‑у, Вика же с ним…

- Что Вика с ним?

- Что Вика с ним…? - донёсся до меня откуда‑то издалека голос Вики.

С этого момента я ничего не видел перед собой. Надежда зашла со спины и склонилась надо мною так, что её африканские волосы образовали вокруг меня колпак, как мне в ужасе показалось, звуко‑ и светонепроницаемый.

- Каждый человек - дом с садом вокруг него,- горячо зашептала она мне на ухо.- У меня нет дома, я пришелец. У Вики дом - это рационально устроенный английский house с аккуратным садом для прогулок, а у Сандалетина дом - это сундук с двойным дном. Сверху дом как дом: заходите, гости дорогие. А в подземную часть он пускает только избранных. Вика побывала в подземной части. А платы не внесла. Сандалетин требует платы.

Это было выше моих сил, я высвободился и юркнул за свою перегородку. Почему Надежда свободно разгуливает по улицам? Как ей удаётся жить и работать среди нормальных людей? Это чудо в макияже a la Меркури значилось журналистом в одном крупном аналитическом издании о политике и экономике. Вика объяснила это просто: сначала Надежду Колобкову взяли в колонку юмора, потому что она была раскованна в фантазиях и умела сочинять причудливые и забавные прогнозы на будущее, которые нравились читателям. Например, однажды она сочинила историю о том, как случайно кто‑то, перепутав с пьяных глаз, повесил боком российский флаг над мэрией одного провинциального города. Надетый боком, на манер французского берета, наш триколор моментально превратился в триколор свободной республики Франции, и под французским флагом жизнь города чудесным образом начала меняться. Уже открылись знаменитые «буланжери», откуда счастливые горожане несли по вечерам свежие багеты и круассаны, уже вошло в обиход местных красавиц слово «элегант», уже на сайтах госзаказов начали выкладывать заявки, напечатанные исключительно Times New Roman, в строгом соответствии с правилами русского языка, уже чиновники пересели с «Ландкрузеров» и «Мерседесов», конечно, не на «Лады», но на бюджетные «Рено»… Но в этот момент в город, который начал вызывать беспокойство столичного руководства, приехала проверка, в результате которой, конечно же, всё было установлено, флаг перевёрнут, виновные наказаны, и в городе всё встало на свои места.

Воспалённое воображение Надежды выдавало подобные истории тысячами: прессовое производство в условиях марсианского вакуума, чудо‑кастрюля, производящая в качестве выхлопа изысканные духи, изготовление жевательных макарон, которые насыщают организм на целую неделю. Нередко прогнозы Надежды выглядели пророчески, а некоторые и вовсе были неотличимы от реальности. Например, после того, как Жерар Депардье (с французской темой у девушки были какие‑то особые отношения) получил прописку в городе Саранске, главный редактор окончательно уверовал в мистические способности Надежды, которая накануне предсказала, что Антонио Бандерас в ближайшем будущем снимется в рекламе Вяземского кожевенного завода, после чего подаст документы на российское гражданство под предлогом того, что теперь он живёт в русской коже. Редактор объявил Надежду живым талисманом издания, и её опусы перекочевали из колонки юмора на основные полосы газеты.

Однако если в журналистском творчестве Колобковой хоть что‑то было понятно, то зачем Вика пускает эту сумасшедшую в свой дом и какое удовольствие находит от общения с ней, было для меня совершенной загадкой.

Парни сегодня были в ударе: в «философии эротики» появились два новых обсуждения. Во‑первых, кто‑то открыл тему о последних новинках выставки военной техники «МАКС», что само по себе круто, но был и абсолютный эксклюзив. Альберт, который учится на инязе, сделал русские субтитры трансляции с Worldwide Developers Conference (WWDC), то есть с американской выставки новинок компьютерной техники и всевозможных гаджетов. В основном, конечно, были представлены Яблоки¹. «Купертино, что может быть эротичнее?» - так Альберт поставил вопрос перед тем, как выложить видео с переводом.

А, ну да, КупертИно, и надо обязательно добавлять Калифорния, ибо выставка проходит в Калифорнии, в городе КупертИно, а не в КупЕртино каком‑нибудь. Я сразу же скинул этот прикол на стену группы. За две минуты парни покидали туда едких комментариев вроде «КупЕртино Алексеевского района» и наставили лайков.

Честно, я не верю тем, кто утверждает, что ненавидит Apple, Стива Джобса и заодно всю Америку, включая США и Канаду, обычно тут дело не в патриотизме, а в моде. Кто‑то слишком любит быть в моде, а кто‑то слишком рьяно от неё открещивается. И то, и то лицемерие, а эротика и лицемерие несовместимы. Моя мысль понравилась всем, не зря мы ещё со школы одна команда. Короче, утро началось с вертолётов и компьютеров в нашей приватной группе «философия эротики».

Однако именно сегодня, как назло, Вика была не просто заметнее, чем обычно, а заметнее даже, чем в самые свои холерические моменты.

- Пришли мне по факсу… Нет, мне не сложно… Да, я много читаю и прочитаю ещё пару страниц… Нет, мои прекрасные глазки не устанут. И фотографии с места убийства тоже сканируй и тоже - на почту… Ага, спасибо.

Особо не церемонясь, она громко отговаривала кого‑то от приезда к нам, и топала с сумасшедшей силой, как стадо дрессированных ёжиков. На пару минут я оставил парней, которые онлайн смотрели трансляцию с конференции, и вышел к ней с выражением на лице «имей совесть, давай тише»!

- Это Борис! - прошипела она, закрыв трубку рукой, как будто это что‑то меняло.

- И что?

Я мечтал скорее вернуться к себе.

- Собирается приехать с материалами опроса семьи убитых. Категорически отказывается присылать по факсу. Можно, я скажу, что у тебя грипп?

- Бесполезно, он к тебе клинья подбивает, а не ко мне,- сказал я, удаляясь к себе и надевая наушники.

- Про клинья это вопрос или утверждение? - уточнила она, нагло извлекая из моего уха наушник.

- Скорее утверждение,- ответил я, стараясь не раздражаться, и, показав на наушник, заметил: - Есть такое понятие - личное пространство.

- Не замечала,- ответила тётка, видимо, на обе реплики сразу. И если насчёт пренебрежения к моему личному пространству это была её принципиальная убеждённость, то по поводу знаков внимания Бориса она явно слукавила.

Вопрос о Викиных поклонниках был чем‑то вроде моей семейной ответственности. Хотя, если уж откровенно, то никакой такой ответственности я не испытывал. Просто всякий раз, приезжая на побывку домой, я слышал от матери, что наношу непоправимый вред тёткиной личной жизни, потому что она уже не юная девочка, биологический механизм уже запущен и с последним ударом часы превратятся в бомбу. Матушка видела выход в том, что я устроюсь на работу и сниму жильё. Но, обнаружив однажды газеты с объявлениями о работе, Вика просто вышвырнула их в мусорное ведро, категорично заявив, что тогда на факультете я её опозорю раз и навсегда. Почему‑то ей было дорого мнение всех этих провинциальных учёных, которых она сама же критиковала при каждом удобном случае.

Она предложила на свои деньги снимать мне квартиру, но это уже было совершенно из рук вон. В общем, всё осталось по старому: жизнь за гипсокартонной стеной продолжалась, но осадочек остался, вследствие чего я считал своим долгом оценивать Викиных поклонников, чтобы моментально смыться в случае особого цугундера хотя бы в общагу на первое время.

Правда, пока на этом фронте было без перемен: один человеческий мусор, с моей точки зрения. Кажется, она придерживалась того же мнения, если не считать какого‑то испанца, с которым она увлечённо перекидывалась СМС, потому что её до слёз смешило, как он в своих страстных посланиях путает буквы «б» и «в». Обычная, кстати, для испаноязычных история, и потому детский восторг профессионального филолога по этому поводу был мне не очень понятен. Как результат, к испанцу я относился более серьёзно, чем к остальным, но и ему она однажды написала, что ответит «маньяна», и это вечное испанское завтра не наступило нико­гда.

«Замуж выходят от скуки»,- как‑то бросила она в разговоре с девочками Миллер, которые горячо поддержали её. И это понятно, я б на их месте давно подался в феминизм. Но сама Вика скорее всего говорила это искренне.

«Отсутствие концентрации». Даже не представляю, как я умудрился запомнить столь вычурный термин: мне было пять лет, а ей семнадцать. Но я запомнил, и потому это словосочетание смутным отголоском всплыло в моей памяти, когда я много позже случайно нашёл в бабушкиных бумагах, тщательно припрятанных на антресолях, заключение известного столичного профессора‑психиатра.

«Ложная тревога»,- сказала мама и улыбалась спокойно и уверенно, когда я спросил её. «Всё хорошо», означала эта улыбка, и одновременно я читал в глазах матери: «помалкивай». Когда мне было пять, а ей семнадцать, бабушка втайне от родственников и особенно от соседей ездила с результатами Викиных тестов к профессору в Москву, который раз и навсегда запретил вмешиваться и уж тем более лечить.

Бабушку тревожил тот факт, что всем нормальным людям иногда бывает скучно, а Вике не было скучно нико­гда. Если ребёнка ставили в угол, он плакал и просил прощения, но не Вика: она садилась по‑турецки и смотрела в себя своим оборотным тёмным взглядом, до тех пор, пока не затекали суставы.

Я тоже часто забывал, что не один в квартире: если я не заговаривал первым, она молчала и занималась часами. Скучно ей не было, а вот с нею было скучно. Впрочем, кто сказал, что с человеком непременно должно быть весело? Наверное, московский профессор был прав, но всё‑таки одно НО в «отсутствии концентрации», кажется, имелось, и я начал подозревать о его существовании именно сейчас, дорогая моя тётушка, великий гуру и ледяной джентльмен, ко­гда пожил с тобою бок о бок.

«Выставка!» - спохватился я, вспомнив, что парни в группе уже просмотрели, наверное, треть драгоценного ролика и обсуждение грозит просвистеть мимо меня.

Я подключился, когда показывали пробный вариант ноутбука, похожего на полиэтиленовый файл, но, в отличие от файла, на нём даже не оставалось залома при сгибании.

«Перепутали рубрику. Этот ноут должен быть в обзоре на МАКСе»,- написал я.- «Сразу после того самолёта на воздушной подушке»

«???» - ответил Альберт.

«Потому что у этого прозрачного ноута цена должна быть как у истребителя»,- пояснил я.

«Если наладить массовое производство, а потом продать Америку Китаю, то хватит на первый взнос»,- появилось сообщение от Пашки, единственного из нас, кто ушёл в армию. Он писал с телефона, но даже это удавалось ему не часто, поэтому все, кто был онлайн, радостно лайкнули.

- Факс прими,- услышал я прямо у себя над ухом.

- А самой слабо? - неохотно отрываясь, спросил я.

В ответ тётка показала мне руки с только что налакированными ногтями.

Я мысленно выругался. Факс истошно верещал, и я впустил вестника, нажав на кнопку.

Это были те самые протоколы опроса ближайших родственников от Бориса. Она всё‑таки уговорила его. Питая поистине обломовскую любовь к своему дивану, моя тётка всегда находила способ не расставаться с ним слишком часто. На сей раз этим способом стал Борис. И она, видите ли, «не замечала»!?

Надо отдать должное, следователь действовал по процедуре. Эксперт‑филолог не имеет права лично опрашивать родственников, свидетелей или подозреваемых. Всю информацию эксперт запрашивает через органы следствия или суда. Полученный факс означал, что вчера Борис сам съездил к родителям убитых, как только получил Викины вопросы.

- Вика, тут сказано, что старший брат убитого - Вадим Романихин - был против брака убитых,- не без удивления заметил я.

- И что тебя смущает?

- Странно, что человек так легко в этом признаётся.

- Почему? - бросила она, отчаянно перемешивая воздух перед собой.

- Потому что это мотив.

- Да ладно, мало ли кто кому не нравится. Всех убивать что ли?

- Между прочим, он старший, а все деньги отдавались охочему до праздной жизни младшему и его жене. В сущности, младший проматывал семейное наследство.

- Ну, вот это больше похоже на мотив.

Растопырив пальцы, как будто от того, насколько широко они разведены, зависит скорость высыхания лака, Вика зажала между ладонями бумаги и унесла их в коридор. Она куда‑то собиралась.

- Тут ещё фотографии с места убийства,- сказал я, вытягивая из факса очередного ленточного червя.

Она уже стояла сзади и командовала, заглядывая через плечо:

- Скайп включи!

До Бориса мы дозвонились сразу, видимо, тот знал, что она позвонит, получив фотографии.

- Сейчас приеду,- радостно бухнул следователь, разбрызгивая по комнате звуковые помехи.

- Слушай, уже убегаю,- огорошила его тётка.- Давай по скайпу.

Разрываясь между желанием вернуться в «философию эротики» и любопытством по поводу дела, я поздоровался в Борисом и всё‑таки стал рассматривать фотографии места убийства пары.

Квартира на фото была обставлена дорого и модно. «По всей квартире валялись лобстеры» - это Борис, конечно, преувеличил. Наши ресторанные лобстеры, которые постесняются подавать даже в послереволюционном Египте, не то что в Турции или Испании, тем не менее уместились в порцию лишь в количестве четырёх штук. Они окружили журнальный стол, вскинув клешни и тонкие ножки, словно пытались заслониться от увиденного ужаса.

- Видны следы борьбы, во время которой задели стол, в результате чего лобстеры разлетелись,- официально прокомментировал Борис, который, судя по тону, обиделся.

Рядом со столом стоял фотоаппарат, заранее приготовленный для того, чтобы скрупулёзно заснять шикарный ужин и выложить его в сеть.

- Есть фото? - спросила Виктория, не обращая внимания на надувшегося собеседника.

- Нет, плёнка пустая.

- Удалили?

- Нет. Убитые не успели ничего сфотографировать.

- То есть убийца пришёл к началу ужина?

- Да.

- Может быть, убийцу ждали? - спросила Вика.

- Думаешь, знакомый? - уточнил Борис после некоторого молчания.

- Хорошо знакомый. На девяносто девять процентов. Один процент для абсурда жизни, о котором тоже не стоит забывать, но вообще‑то уже тот факт, что в квартиру этот человек проник ночью без каких‑либо препятствий со стороны хозяев, пришёл к ужину…

- Но приборов только два,- возразил следователь, чем сбил Вику с мысли.- Ладно, дальше.

Над столом на стене разместился самодельный плакат, оформленный сердечками и тем, что в молодёжной культуре называется «чмоки»: «С днём рождения, любимый сынок!».

- Ага, а сам сынок у бабушки с дедушкой,- подняла брови Вика.

Они снова замолчали, разглядывая фотографии.

- В этом натюрморте кое‑чего не хватает,- наконец сказала Вика.- Это к вопросу, был ли убийца знаком с жертвами.

- Выкладывай,- завозился на стуле Борис.

- А сами? - лукаво улыбнулась Вика, и от этой улыбки Борис тоже заулыбался и кинулся производить впечатление, забыв о своём официальном тоне.

Мне всегда было интересно, женщины это каждый раз просчитывают, или все эти улыбки, повороты головы и стана совершаются на одних инстинктах? Пока я думал о ерунде, разговор становился всё интереснее и, откровенно говоря, ужаснее.

- Ну, вообще‑то сервировка стандартная ресторанная на две персоны,- заговорил Борис.- В ресторане сообщили, что сервировка стола входит в услугу доставки. Такая сервировка предполагает обязательное наличие тканевых салфеток помимо обычных бумажных. По одной на каждого клиента. Соответственно, раз мы видим два прибора, салфеток тоже должно быть две. Но на столе салфетка только одна.

- Я так понимаю, при обыске вторую салфетку не нашли,- кивнула Вика.

- А горле женщины обнаружены остатки ткани и крахмала,- многозначительно проговорил следователь.

- Значит, вот он, кляп?

- Судя по всему,- подтвердил Борис.- Мы из‑за этой салфетки даже мусоропровод перерыли и урны в округе. Ничего.

- Значит, убийца действительно близкий знакомый,- вдруг заключила тётка.

- Почему?

- Потому что убийца пришёл в квартиру поздно ночью и его впустили, он пришёл без намерения убивать, без оружия, без чёткого плана,- пересказывала Вика книгу о признаках аффективного убийства, которая недавно заняла место на держателе для бумаги у нас туалете, что обеспечило ей стопроцентное читательское внимание.- Но в квартире убийца что‑то увидел или поговорил с жертвами о чём‑то таком, что вызвало в нём реакцию бешенства. Поэтому орудием убийства становится пояс, кляпом - салфетка, а мужа вообще выталкивают из окна, как пьяного жениха на сельской свадьбе. С той лишь разницей, что это не деревенский дом, а элитная многоэтажка и, как назло, десятый этаж. Это спонтанное, а не спланированное убийство. Кстати, неужели никто не слышал криков падающего человека? Никто ничего не видел? Как так?

Борис разминал лоб большим и указательным пальцами, его крупная добрая физиономия выражала восхищение:

- А говорила: филолог‑филолог. Насчёт крика - это народ у нас такой. Видеть‑то не видели - это понятно: ночь, дом в дорогом районе у самой кромки леса стоит - к лесу передом. А вот крик несколько человек слышали, но внимания никто не обратил, списали на наркоманов. Даже на часы не удосужились посмотреть: время указывают с разбегом в полтора часа.

- Это не народ такой, это время такое,- буркнула Вика, что‑то прикидывая.- За полтора часа можно и в квартире прибрать, и все следы стереть, и уйти тихонечко, без суеты. Как же убийца не испугался этого крика? Что, такой хороший психолог?

Последние вопросы были явно из разряда риторических, ни Борис, ни весь следственный комитет пока не могли дать на них ответа.

¹ Компьютеры и техника фирмы Apple