В мартовском номере журнала «Казань» рассказ Зульфии АСАДУЛЛИНОЙ — Парижский этюд

«Да всё нормально, вид приличный, можно сказать «блеск», хотя каракулевая шапочка уже не новая, и сшита была из старой шубы, но новая, норковая, приглянулась моей любимой ученице! Пусть носит, ей, молодой, нужнее, а я и так добегу, живу-то близко к работе! Что все так носятся с этими вещами! Всё моё детство мне пришлось донашивать за старшими сёстрами, при этом ничего плохого из-за этого со мной не произошло. Ну походила пару зим в шубке с короткими рукавами, а сейчас так даже и модно, видимо, всё оттуда взяли, из нашего послевоенного детства! Хочется, конечно, иногда и впечатление произвести, покрасоваться. А, пустое».
Навстречу попалась группа студенток. Весело и заискивающе поздоровались. Их переливчатый смех на высоких звонких нотах ещё долго прорывался сквозь уличный шум, словно стайка свиристелей никак не могла усесться на ветки облюбованного дерева. Мимо проехал троллейбус, гремя рогами, равнодушно обдавая прохожих неприятным душем грязной воды. Утешением от этой экзекуции служило только осознание, что это — примета весны! Пара коричневатых пятен повисла на сумке с нотами.
«Слава богу, на ноты не попало! И мокро, и скользко! Вечером бывшие ученики придут, приехали из Ижевска, увидеться хотят, посидеть за столом, повспоминать, надо успеть чего-то приготовить, или забежать в универсам на Большой Красной, купить что-то! 
Сестре не забыть позвонить! Вчера она рассказывала, что к ней то ли во сне, то ли наяву в гости приходили наши родители, покойные. Вот же игры разума! И ей теперь невдомёк, что всё — просто иллюзии. А может, и не иллюзии! Да кто знает, что иллюзорно, а что реально!? Вот что реально, так это то, что в марте месяце, в самом центре как бы столичного города, невозможно по улицам ходить, улицы не чистят, — ноги разъезжаются, только бы не грохнуться!»
Она потянула на себя тяжёлую дверь. Сквозь дверной проём на улицу вырвался хаос из звуков роялей. Фортепианный факультет консерватории выполнял свою учебную программу: озабоченно и упорно решал малые и большие творческие задачи.
Профессор Эльфия Вафовна Бурнашева, притягиваемая невидимым магнитом, в темпе вальса устремилась на помощь своим студентам.
«Сегодня у меня пятеро, двое из них на конкурс готовятся. У третьего — госэкзамен скоро. Ох, мне же ещё бумаги кафедральные заполнить нужно, совсем из головы вылетело. Сколько бумаг! Да, надо текст для афиши нашего классного концерта подготовить. Может, поручить кому? Нет, лучше самой всё проверить и уточнить. Может, «Французская музыка»? Нет, слишком обобщённо, как глава из хрестоматии. Там, в программе, произведения разных эпох, есть Рамо, есть Шопен, Франк и Дебюсси.
Сколько отпечатков помады было на памятнике Шопена на Пер Лашез! Или это у Оскара Уайлда? Мы уже уходили с кладбища, и вдруг меня словно током: «Там же Шопен! Сердце — в Варшаве, а тело осталось в Париже». Побежали с Зулей снова в гору. Вокруг величественные склепы, изящные скульптуры и знаменитые имена. Миниатюрный город мировых знаменитостей.
Как же назвать концерт?! «Согретые солнцем Парижа»? Нет, слишком напоминает «Под небом Парижа» Ива Монтана. Хотя кто сейчас помнит этот вальс и Монтана? Париж меняется на глазах. Его обаяние покрывается сальным налётом от прикосновения многих рук и губ. Бррр…
Но всё же мы смогли тогда поймать это пресловутое очарование Парижа! Его во многом придумали русские, Хемингуэй, конечно, тоже внёс свою лепту в мировое мнение, отдадим ему должное.
Уф, устала! Хочу в путешествие! А варум бы нихт?! Надо будет на днях посидеть с Женей и Зулей, вспомнить, как ездили в Швецию, как на моей кухне распевали шведские песни! То есть пел-то настоящий швед, Стаффан Альбинссон, устроил наши выступления в Стокгольме и Гётеборге, а потом мы все вместе на моей кухне снова всё переживали под звуки шведского баса! И Женя Михайлов, и Зуля, и Владик Захаров, и Калимуллин был с нами, а, главное, наш вечный весельчак Дима Антонов, царствие ему небесное!»
Навстречу Эльфие Вафовне двигались преподаватели и студенты.
— Здравствуйте! Спасибо! Да, готовим концерт! А как же, приходите! Здесь, на втором этаже, да!
— Привет, Флора, да, это была моя девочка, нет, не заставляла. 
— Да, Мурыся, что хотела? А когда сможешь? Ну, хорошо, приходи, да, надо поиграть.
Она продолжила подниматься по лестнице на второй этаж:
«Какая же была волшебная поездка! Были у Ренэ Герра, знаменитого коллекционера русского искусства и культурного наследия эмиграции. Как он дорожит каждой ниточкой, каждой мелочью своей коллекции: рукописи, автографы, самовары, бутылки! У него огромный и абсолютно бесценный архив роскошных живописных полотен, созданных русскими художниками, покинувшими Россию после пролетарской революции. Вот у кого — именно у Герра нужно учиться ценить и дорожить культурным наследием. Под окнами усадьбы растёт чёрная смородина, её аромат — это один из ароматов, ассоциирующихся с Россией. 
А Рудольф Нуриев! Он тоже был потрясающим коллекционером, и об этом мы тоже узнали тогда в Париже. Здесь все его знали только как премьера Кировского театра, сбежавшего на Запад во время гастролей. Как раз мимо него сейчас проходила. Рядом с театром. Казанским. Как же меняются оценки! Это, конечно, совсем не Рудольф. Тот был весь — огонь и страсть, и утончённость, и коварство, и при этом чуть-чуть деревенщина! Часть его коллекции мы видели в Музее Карнавале в Париже. Забавно, что он коллекционировал предметы роскоши, драгоценный хлам в виде одежды монархов и полуистлевших ковров, и даже водопроводные трубы и плитку с античных вилл. Рудольф Нуриев, одержимый татарин, выросший в постоянной нужде, став «невозвращенцем», танцевал на самых высоких сценах мира и работал до изнеможения, чтобы заработать немыслимые гонорары. Его боготворили, падали в обморок от любви к нему. В вестибюле «Гранд опера» до сих пор повсюду афиши с его эротичными портретами. Нуриев стал неотделим от Парижа. Теперь он спит под роскошным мозаичным ковром на православном кладбище «Сент‑Женевьев‑де-Буа» в обществе своих сооте­чественников, среди них ещё Феликс Юсупов, Иван Бунин, Серж Лифарь, Газданов, Коровин, Сомов и Андрей Тарковский. Неплохая компания, скажу я вам.
Как же назовём концерт?
Мы тогда в Париже, в Институте восточных языков и цивилизаций, устроили концерт. Исполняли с Зулей сонату Прокофьева для виолончели и что-то ещё. Такая русская эпичность и архаика в изысканном парижском интерьере. У них не было в этом роскошном зале рояля! Играла на какой-то электрической доске! Но вытянули! К нам приходил ректор Парижской русской консерватории граф Пётр Петрович Шереметев. Очень приятный господин, настоящий аристократ, простой и общительный! Говорил по‑русски с таким мягким, завораживающим акцентом. У них ведь русский считается восточным языком! Потом был приём в честь русской и татарской культуры. Мы ухитрились и татарских угощений напечь для высоких гостей. Готовили перемячи на кухне молодой французской пары, а потом репетировали на их старом расстроенном пианино.
Да, надо проверить, сказали ли настройщику проверить инструмент перед концертом.
В один из дней мы заглянули в Рахманиновскую консерваторию, оказалось, был выходной. Работал только буфет в полуподвальном этаже, как у нас. В полумраке за столиками обедали симпатичные, интеллигентного вида, немолодые люди. Тихо разговаривали. Мы заказали гречку с бефстроганов и бутылочку Сент-Эмильона. Какое вино! Опьянённые изумительным вином, вдруг ощутили это между ударами сердца — прикосновение Парижа. Париж — клубок звуков, запахов, образов, ощущений, историй, характеров, музыки — был рядом, но неуловим. В этом городе, заражающем страстью и мудростью, простотой и изощрённостью, всё находится в состоянии постоянного перерождения из одного — в другое: новое возникает из древнего, переливаясь, как отблески тусклой лампочки в бокал пурпура старого вина. Да!»
Профессор Эльфия Бурнашева вошла в зал. Высокие окна, выходящие на улицу Пушкина, слегка затянутые акварелью грязи, тихонько дребезжали, подыгрывая пианисту. За роялем занимался один из её учеников из Китая. При появлении педагога он вскочил с места и вежливо поклонился.
— Пожалуйста, Ваня, напечатай программу нашего классного концерта французской музыки.
В дверь заглянула Элина, внучка.
— Здравствуй! Заходи! Сейчас позанимаемся!
— Ваня, там у нас разные эпохи и стили. Думаю, мы назовём концерт «Опьянённые Парижем».
Хотя, погоди, учитывая, что мы всё-таки учебное заведение, правильнее будет назвать «Парижский этюд»!

Эльфия Бурнашева

В оформлении использована фотография Фарита Губаева