Вадим МЕСЯЦ

Родился в 1964 году. Поэт, прозаик, переводчик. Руководитель издательского проекта «Русский Гулливер». Автор романов «Лечение электричеством» (2002) и «Правила Марко Поло» (2006), «Искушение архангела Гройса» (2018) и «Дядя Джо» (2020), сборников стихов, включая «Календарь вспоминальщика» (1992) и «Час приземления птиц» (2000), «Безумный рыбак» (2008) и «Имперский романсеро» (2012), «Норумбега» (2011) и «Мифы о Хельвиге» (2016), «Стихи 14-го года» (2015) и «500 сонетов к Леруа Мерлен» (2019). Лауреат ряда международных литературных премий.

***
В тумане возрастает скорость звука,
поскольку больше не видать ни зги,
нам начинают слышаться шаги
приехавшего на свиданье друга.
Как он, спеша, проходит виадук
и около ларька шуршит деньгами.
И время разбегается кругами,
предвидя сердцем каждый новый звук.
Капель из крана, бабушкин сундук,
скрипящий чешуёй сухого лука...
И только слёзы, музыка и вьюга
способны заглушить такой испуг.
В тумане, как во сне, не счесть разлук.
И тем дороже слушать до рассвета
Какой-то звонкий смех с другого света,
гул поездов, катящихся на Юг.

***
Хлеб упадёт. 
И лампа упадёт.
И запылает ситцевая скатерть.
И полудурок, изгнанный на паперть,
не зная ни о чём откроет рот, 
огромный рот, немой и бесполезный,
И осень глотку листьями забьёт
и смочит губы окисью железной.

И смерть вокруг, и ей не всё равно,
что здесь она — настолько её много,
похлеще, чем в романах и кино,
и ей открыта каждая дорога,
что кружит, уменьшая шар земной 
стремительною ниткой шерстяной.

Дурная весть становится кратка
для разговора, строчки дневника,
нам всё известно и без разговоров.
Растерянность в глазах у билетёров
поникших у киношного ларька.

Её так много, будто мёрзлых ягод
на обнажённых ветках за окном,
не сосчитать убытков или выгод,
настолько мир смыкается в одном.

И солнце стало будто в красной краске,
рассеянной по северным лесам,
И дурачок бежит в рогатой каске,
и нет людей, и воздух дышит сам.

Дети Солнца
Фараон умирает на троне, 
забывая озвучить приказ 
о затмении на небосклоне, 
что явилось толпе напоказ.

Даже звёзды на миг почернели. 
Потерялись пути в темноте.
Мы как девки стоим на панели.
Постарели. Мы больше не те. 

Нас как холод пронзило сиротство. 
В искажённой личине отца 
нету больше родимого сходства, 
совершенства нет, и образца.

Потрошители скоро прибудут, 
сложат в каменный таз потроха,
твоё сердце в груди раздобудут, 
как монету в кармане лоха.

Замурован внутри пирамиды 
ты иголкой в огромном стогу,
ни победы былой, ни обиды  
не отыщешь в бездомном мозгу.

И твой вяленый труп англичане 
через тысячу лет без затей
разместят в цирковом балагане —
арлекин для забавы гостей.

И теперь ты герой Голливуда, 
на экране оживший мертвец.
Ты пришёл неизвестно откуда
и уйдёшь в неизвестный конец.

Солнце глянет на нас из-за тучи,
подивившись на наши дела.
До чего его дети живучи! 
Сколько в них красоты и тепла!

Блюз наступающей ночи
Скажи, что уходишь попудрить нос,
а сама приходи ко мне.
В клёшах, цепляющих лужи,
в голубых деревянных бусах.
Я видел тебя в кино именно такой,
халдой в стиле 60-х.
А мужик твой пускай сидит и пьёт
свой мартини ― или что там он пьёт.
Пусть думает, что ты умерла.
Я позвоню ему и скажу, что ты умерла.
Я ему уже позвонил.
Холодную ночь обещают сегодня,
самую жуткую за последние тридцать лет.
Пора есть персики,
пить алкоголь,
вдыхать аромат духов Lanvin,
от которого в моём сердце
распускается глициния.
В таких случаях лучше думать,
что мы находимся в чужой стране,
и от мороза умрут незнакомые люди,
рептилоиды и репликанты,
инопланетяне, что в этом городе
стали бомжами.
Пусть я тоже нигде не живу,
но у меня отличная тёплая шляпа.
Когда ты придёшь, я напялю её на тебя.
Я дам тебе шарф и перчатки,
пиджак — стопроцентная шерсть.
Я хороший чувак,
но мне не на что выпить.
Приходи.
Хозяин обделается от счастья,
когда увидит тебя.
Простые люди любят киноактрис.
Мы до утра будем пить текилу и пиво.
И переждём эту мрачную ночь вдвоём.
За стеклом,
что уже подёрнулось паутинкой мороза
бёдра женщин мелькают как табуны,
такси принимают на борт семейные пары.
Я пробую танцевать,
но плохо стою на ногах.

Телохранитель
Лене Шварц

Новые книги напоминают о смерти.
В старых ― есть жизнь.
Я пишу только старые книги.

Каждое утро бредя
по Брюсселер-Штрассе,
я завидую воробьям,
пьющим воду из луж.

Я стал телохранителем
пиковой дамы.

Мы искали твой паспорт
в бюро находок
на краю железных дорог.
И нашли, хотя так не бывает.

Ты сказала:
Приезжай меня хоронить.
Когда лет через пять
ты умерла, 
я тут же приехал. 

Книжная ярмарка ―
подготовка к пожару.
Мы здесь не случайно,
но мы не писатели.

Мы оба не знаем,
как с этим жить.