Вместе физики и лирики

Однако непонятным образом письма терялись, таинственно исчезали, и требовалось их отыскивать или писать новые. По словам Вилоры Чернышёвой, заведующей отделом русского искусства музея, жены, друга и музы Николая Беляева, мы действовали «как партизаны», а ей приходилось неусыпно следить за сохранностью наших обращений в музее, где должна была располагаться экспозиция.

После появления сти­хо­творения Бориса Слуцкого «Физики и лирики» со строками «Что‑то физики в почёте, что‑то лирики в загоне…» в прессе, передачах радио и телевидения без устали обсуждалась эта ситуация. Нас это очень веселило, поскольку мы, все - физики (сейчас нас назвали бы инициативной группой), то­гда были просто сотрудниками институтов Казанского филиала Академии наук СССР, а наш единственный «лирик» Николай Беляев вовсе не прибывал «в загоне». Мы знали, что он - замечательный поэт, друг Алексея Аникеенка, посвятивший ему прекрасные проникновенные строки. Для обсуждения наших «партизанских» планов мы собирались у старинной приятельницы Коли - доктора физико‑математических наук Галины Петровны Вишневской в лаборатории члена‑корреспондента Академии наук СССР Бориса Михайловича Козырева. Всегда, ко­гда Коля приходил, его встречали с большой радостью. Удивительная мягкость в общении, доброжелательность, присущее ему чувство юмора не давали разгораться бурным спорам между весьма амбициозными участниками нашего сборища и со­зда­вали спокойную дружескую атмо­сферу. Обсуждали не только выставочные дела, но и всё на свете, начиная с космоса и кончая новинками литературы и искусства. В этих областях Коля обладал широким кругом знаний и зачастую служил нашим лоцманом в море издаваемых новинок. Меня все­гда поражала его необычайная память на стихи, не только собственные, но и других поэтов, и редкостная для творческого человека способность восхищаться чужими достижениями больше, чем своими.

Мы отмечали общие дни рождения, ино­гда навещали Колю в доме на Габишева, где нас все­гда радушно принимала Вилора Касимовна. Самой большой радостью были новые стихи, которые Коля читал замечательно, и ещё долгое время, встречая их напечатанными в книге, я воскрешала в памяти интонации и голос автора. Коля Беляев стал нашим духовным лидером. Сам он не любил высоких слов и наверняка не одобрил бы эту фразу, но его влияние на наше мировосприятие и миропонимание было именно таким.

В сти­хо­творении «Попытка ответа на вечный вопрос» он написал:

«Смысла жизни -

кто мы и зачем -

ищем в безднах книжек и систем,

маемся, самих себя не помним…

А ведь Жизнь - сосуд, и важно - чем? -

мы его в трудах своих наполним».

Сосуд Жизни Николая Николаевича Беляева был наполнен добротой, любовью и творчеством. Мне кажется, что лучшее подтверждение этому можно увидеть в письмах, полученных мною из Ворши:

«Жизнь на земле имеет массу своих прелестей - здесь много неба; много воздуха и всё это иное, чем в Казани. Каждый день наблюдаем закаты, часто удивительно яркие, но не такие как на Волге, хотя именно Волги нам и не хватает. Мы, сами того не зная, оказались в Мещере, в краю болот, лесов, малых речек, бегущих в Оку. Влажность воздуха смягчает краски земли и неба, но весна всё равно пронзительно‑зелена, особенно се­го­дня, после дождя, грома и молний. Сознаюсь, временами я берусь за краски и малюю на кусках картона пейзажи - поле, лес, видимые из моего окна, и деревья, которые, как мне кажется, начинаю понимать. Часто совсем иными глазами смотрю на Лёшины работы - и в непогоду - пробовал даже копировать их со слайдов, но копии получаются у меня слишком вольными, ибо я не умею и не владею мастерством, а всё тянет…»

Вот отрывок из другого письма:

«Подумать только - уже шестой год я живу в деревне, лишённый удовольствия видеть стольких дорогих мне людей, которые почему‑то не забыли, что вообще был такой какой‑то стихоплёт Колька Беляев, странный, лохматый тип с явными заскоками… Уехал. Почему? Неизвестно. Гадают люди, догадки строят. А он сидит в своей деревенской «вилле», посмеивается… И продолжает писать стихи. Например:

- О чём лопочешь, улыбаясь, старичок,

подставив ласковому солнышку бочок?

- Атласной ласточки блистательный лучок,

стрелы личинка, цвирк живолетящий,

ты, душу эллина уластивший звучок,

столь властный в русской речи,

сладостно звучащей.

Черкни лазурь мою, распахнутую настежь,

пронзи слабеющего зрения зрачок!...

Вот такая картинка. Может, это и не я сижу на завалинке, а кто‑то совсем другой (Мандельштам, например). Важно, что сидит, бормочет! И это - неистребимо! Ради этого я и уехал, будучи в здравом уме и трезвой памяти. Ибо чувствовал, что должен это написать, как и многое другое. А Ка­зань измучила меня «Казанской тетрадью», стихами совсем другими и о другом, чаще - лукавомудрыми, запрессованными в четверостишия, где я уже задыхался от недостатка кислорода. Но всё равно - благодарен судьбе за всё, что случилось - и в Казани, и всюду! И благодарен всем хорошим людям, встреченным на всех дорогах мира! И тебе, Ира, и твоим домашним. Счастья вам и радости! Привет всем, кто по­мнит! Обнимаю. Ваш воршавянин - Колька Беляев.»

Морозова Ирина Дмитриевна - кандидат химических наук, старший научный сотрудник.