Время пеликанов Стихи

Журнал "Казань", № 8, 2014

Алексей Игоревич Остудин родился 27 июня 1962 года. Живёт и работает в Казани. Окончил филфак Казанского государственного университета,

Высшие литературные курсы при Литинституте имени А. М. Горького.

Автор многочисленных публикаций и семи книг стихотворений в издательствах Харькова, Киева, Петербурга, Москвы и Казани.

Лауреат премии имени Геннадия Григорьева (Санкт‑Петербург, 2012).

Участник большого числа международных литературных фестивалей, VI Международного форума переводчиков и издателей «Теория и практика: преодоление разрыва» (Ереван, Армения), поэтической программы «Биеннале искусств» в Венеции.

Один из организаторов Форумов современной поэзии 2004, 2005, 2008 годов и многочисленных поэтических вечеров в Казани, в которых участвовали ведущие российские поэты и видные литераторы из ближнего и дальнего зарубежья.

Радиблага

Нечаянно бегу от женской ласки,

от вермута, и даже от конфет,

упёртый блоггер, пост держу до Пасхи,

со мною Бог и Афанасий Фет.

Пока играть в пинг‑понг хватает прыти,

случайные удачи копит впрок

не жизнь, а бета‑версия событий -

яичница из сковородки вок.

Кому - вопрос одеться по погоде,

тебе - остатки разума сберечь.

Торчит труба в реке на пароходе,

а в ножнах заржавел дымоклов меч.

Пусть в гардеробе этом не оставит

надежду всяк, сюда входящий в раж.

Как ворон на суку, кларнет картавит,

больная скрипка точит карандаш.

Душа болит везде, куда ни тронусь.

Всё - радиблага, даже на столе

оранжевая, как дорожный конус,

креветка задохнулась в янтаре.

До сути не добраться автостопом -

гаишники показывают шиш.

Закусывая удила укропом -

никак на голове не устоишь.

Школа выживания

Подскажешь Гуглу:

под Казанью непроходима глушь лесная,

кусты завязаны узлами,

брусника тянет за язык.

Часы не жарят моментая.

И только сосны, как масаи,

поочерёдно приседают,

взлетая в небо невпротык.

В отеле многозвёздной ночи

соврёшь травинку не краснея:

скрипят сверчки засохшим скотчем,

луна запуталась в песке -

как тетива презерватива,

натянут Млечный путь над нею.

В системе кровеносной ивы

комар висит на голоске.

За поцелуй другой лягушке

в болоте жаба душит принца.

Прохландыши в кульке опушки

благоухать утомлены.

И, по слогам, сплавляясь речью туда,

где водопад клубится,

ты сам себе спешишь навстречу,

не узнавая со спины.

Крапиве надоело жечься.

Песчинка, сорванная с ветра,

под веком превратилась в жемчуг,

что перламутров и медов.

Планшет зарядишь под осиной -

прицел с поправкою на «enter» -

нагрянут волки в мокасинах,

а ты - в фейсбуке до зубов!

Время пеликанов

Попробуй замереть на пике склона лет,

прихлёбывая дым отчизны из бутыли.

Прозрение остро, как будто чёрствый хлеб

натёрли чесноком, а посолить забыли.

Всевышний окулист запишет на приём,

велит набрать очки, перебинтует ранец.

Придётся овладеть английским с вискарём,

пока не запретит какой‑нибудь минздравец.

Душою в зеркалах уже не покривишь -

алмазный стеклорез за роговицей дремлет.

Но грянет глас: восстань и краснокожих виждь,

которые тебе, как Гайавате, внемлят!

Осколками луны обритый рядовой,

сквозь дыры на груди медалями пропорист,

застенчиво стоишь над схваткой родовой,

и праздничный салют гремит, как бронепоезд.

Созвездью Гончих псов кус‑кус не лезет в пасть -

висят погранстолбы обрывками матраса.

Обижен целый мир на воинскую часть,

где спички, керосин и лейтенант запаса.

Чёрная полоса

Икается грех за житьё без забот,

виновен - куда ни копни!

С бутылкой горючего мой антипод,

маячит, как факел, в тени.

Засыплю в рюкзак, отрубями пыля,

пшено или русскую гречь.

Пора, вот и крысы бегут с корабля,

но эта - пытается сжечь.

Припомнился выхлоп походной трубы,

хоть скучно до этого жил -

без устали «рвал в самоволку с губы»

и честь отдавать не спешил.

Заело в пластмассовой пушке пистон,

прикинулись звери людьми.

Давай друг у друга искать под хвостом

причину большой нелюбви.

Луна захлебнулась, как брошенный грош,

на память - зелёный медяк.

Одно утешает, Тайланд не пропьёшь,

и свиньи в Крыму не съедят.

Медсестра

И оно превращается в золото,

если «чёрная касса» пуста.

Кислородная маска проколота,

а на старте считают до ста.

Метеоры в свободном горении -

космонавты на крыльях погон,

мы любви добиваемся трением,

и проходим сквозь этот огонь.

Наши волосы пачкает сепия -

хоть с последнего фото слезай.

В аквапарке медуз милосердия,

ты - моя Марсельеза, в слезах.

Разбери злой будильник на винтики,

в телефоне звонок отключи.

Под наркозом зимы и политики

ты - моя электричка в ночи.

А пока эти звуки заветные

закатает эпоха в цемент,

за спиной не греми инструментами -

испугается твой пациент.

Пугало

Не отступят грабли ни на шаг,

гусли‑робингуды огорода.

Спутником процеживая шлак,

их найдут в осадочных породах.

Зубья разогнут, умерят прыть,

ржавчину сошкурят на заводе.

Мне же - «Яву» явскую курить

и скрипеть костями к непогоде,

улыбаться чучелом с гряды дуракам, пока из телогрейки

пуговиц непуганых ряды

с корнем рвут скворцы и канарейки.

Тьма грибов - в строительных лесах,

в небе - прокламации акаций.

Только ты, со жвачкой в волосах,

сохранишь способность удивляться.

Как башмак, описанный котом,

априори мир вокруг притворен -

феню ли комедии понтов

огребли по полной братья Коен?

Дождь проходит лужи по слогам,

вот и жизнь сочла меня полезным,

пригласила как‑то в свой вигвам -

сунулся, но крылья не пролезли.

Азбука мороза

Яйцо зимы мороз никак не кокнет,

волнуется - опять попал впросак.

Засахарились сотовые окна,

и сумерки сплелись, как доширак.

Срезает каблуки по всей дороге

позёмка на ходу. И ты, присев,

кривишь подошвы, чтоб согрелись ноги,

верней, не отвалились насовсем.

Трещат деревья, словно в гулком зале

аплодисменты выследили моль.

Захочешь, чтоб тебя козлом назвали -

застрять в дверях автобуса изволь,

который отправляется на Углич -

хрипящий юзом порванный баян.

Вот здесь и набубнишь или нагуглишь

рассеянных по свету россиян.

Все «молнии» доставлены досрочно.

Останется лелеять свой бурсит

и буквы пересчитывать на почте,

где карандаш на ниточке висит.

Похмелион

Ни дна ни покрышки горящей

в стакане, ни капли вины.

Сыграешь когда‑нибудь в ящик,

заправив рубашку в штаны.

Причешут и пропуск привяжут,

где ты не по чину воспет.

Пускай она слипнется даже

от патоки этих конфет.

Что может быть слаще рассола!

Зачем, на пороге огня,

дровам в перестрелке весёлой

жалеть, как патроны, меня?

Но будто сквозь щели перрона

увидишь, набрав высоту,

страну сигарет электронных,

румяных чертей суету,

где празднует Пейсах Варавва,

всосался под ложечку быт,

и цадики, ради забавы,

друг друга сбивают с копыт.

Намаз на хлеб

Мама, что там у нас на Тибет?

Возникает, дежурный как «здрасьте»,

вымыть руки бесплатный совет,

а в тарелке дымится борщастье.

Всё, что пахло укропом с утра

и ботвой помидорной немножко,

ждёт летальный исход - кожура,

угодившая в штопор с картошки.

Рибле‑крабле, опять - ни рубля:

настоящее тянет резину.

Заготовим корма корабля

и укатимся с палубы в зиму.

Окончательно сядем на мель,

открывая невольничий рынок:

Наступает за мартом форель

и сосульки летающих рыбок.

А пока, в непролазной ночи,

не болит и живётся, как проще.

Муэдзин с минарета кричит,

словно пробует бриться на ощупь.

Пена для бритья

Будто на окраине судьбы

фонари из лужи прикурили.

Не давите, голуби би‑би,

пешеходов и автомобили.

За хороший почерк и стихи,

нам сыграют в небе шуба‑дуба.

Лишь скворечник, ветками ольхи

исцарапан, сверзился с ютуба…

Из коленной чашечки чайком

отходи от пьянки гоу хоум.

Не даёт без точки в горле ком

исполнять задуманное - хором.

Юность, как болонка с поводка,

сорвалась, и потерялись мы с ней.

Выросли усы от молока -

с бородой на этом коромысле…

Помахав салфеткой над лицом,

девушка с косой «вот раньше,- скажет,-

брили с пальцем или с огурцом,

а теперь не спрашивают даже».

В итоге

В глазах стрекозы воздух теребят,

прессует солнце корку апельсина.

Нечистой силе верится в тебя

поэтому где только не носило,

чтоб выяснилось в юности тупой -

любой порядок гладит против шерсти.

Любимая, не бойся, я с тобой,

хотя мы никогда не будем вместе.

За душу, не ушедшую в печать,

обложит матом облачность литая.

Пришла пора цыплят пересчитать -

но осень так упорно не считает,

проводит жёлтым ногтем по уму

и высадит у мусорного Баха.

По‑русски новый дворник ни му‑му,

одна печаль - кастрюля и собака.

Мы, словно ртуть, гуляем по кривой -

кому сказать, мол, градусник стряхни нам?

Травиться будем осенью - листвой,

что с веток осыпается стрихнином.

Над головою птица ореол

за воротник закладывает галсы.

А я архива так и не завёл -

пытался, только ключик потерялся.

Вопилка

Оглохший, подкрадёшься к ноутбуку:

на крыше под дождём который день

танцуют греки пьяные сепуку,

а может быть, сиртаки - та же хрень.

Прикинешь, как отделаться от штрафа:

повестка в суп, узнаешь, кто ест кто…

А за окном подъёмная жирафа

довязывает блочное пальто.

Опять «Билайн» попасть не может в соты -

такой туман сгустился впереди.

Гудят, чтоб не столкнуться, пароходы -

и ты пустой бутылкой погуди.

Накурено, висит в кольце атолла

топор, как верный признак, что грядёт

пора, когда неправильные пчёлы

отнимут у людей последний мёд.

Новый год

На красной башне бой курантов стих.

Шампанское, проваливаясь, жжётся.

Наш оливье не вынесет двоих

в год лошади, что в яблоках от Джобса.

Над крышами, как резаный, визжал

китайский фейерверк и таял куце.

И понял Жан, который из волжан,

что в прошлое уже не протолкнуться -

ему щебечет с жёрдочки лимон,

палёный спирт разводит футы‑нуты,

плечом прижатый к уху телефон

не позволяет выйти на минуту.

Всё меньше нужно дырок в ремешке.

Заманчивее девушки с ютуба.

И голубь мира - поцелуй в снежке,

летит в лицо и разбивает губы.

Антракт

Ищу зажигалку, позволь же, подружка

тебя беспристрастно похлопать по ляжке -

такую любовь принимают наружно,

но хочется большего с каждой затяжкой.

Чем близость острей, тем встречаемся реже.

«Поразавязатьбы» - прости это слово,

где первые буквы из глыб Стоунхенджа

порхающих, будто чаинки спитого.

Не ты ли на смутное время роптала,

забытый на сайте распаренный баннер,

гусиная кожа и прорубь портала,

где мир параллельный с войной солидарен.

История движется кровью по венам -

так ливень грохочет в трубе водосточной….

Я утром и вечером - ток переменный,

поэтому ночью и днём обесточен!

Что толку на сцене бояться прослушки,

когда накрывает волна перегара,

поскольку расстроенных зрителей ушки

подтянуты, словно колки у гитары.

В театре абсурда качается люстра,

бороться бессмысленно с запахом серы…

Я - первый звонок, обнимающий с хрустом

родную до боли галёрку галеры!

На безрыбье

Глубоко в коробочке для брошек

плавают на привязи язи.

Через гриву жребий переброшен,

и трепещет бабочка в грязи -

ей биноклем выглядеть не скоро,

звёздами сквозь дырочки спита -

эта ночь полна вселенской скорби,

как глаза у срущего кота.

Будущее в ужасе отпрянет -

будто чёрный мрамор вдалеке

утопает в крошках мятный пряник,

тополя - в топлёном молоке.

На безрыбье всяко может статься,

но уверен, будет всё пучком -

продолжай ключи крутить на пальце

звонким полицейским маячком,

с крепким табаком дружить дымами,

зубочисткой ноготь колупать…

Вот дыру заштопаю в кармане,

и пойдём купаты покупать!

Всё отлэ

Картонные разбухшие слова,

как их ни разминай - не лягут гладко…

Натянута, но в колышках слаба

оранжевая польская палатка.

Откуда шар комарьего нытья?

Ведь я откинул полог на минутку:

газетная будёновка - в статьях,

и небо - в васильках и незабудках.

Плетёт учёный кандидат паук

над нами воздух в капельках сосновый.

Расшатывает зубы каждый звук

соединяя флексии с основой…

Любимая, вся мудрость - в шашлыке,

а счастье пахнет ландышем и водкой,

когда невмоготу - щекой к щеке,

и от щетины след на подбородке.

Ещё недолго солнцу и луне

сползать и подниматься по лекалу.

Поэтому не думай обо мне,

ошпарив губы утренним «покао»!