Замысловатая судьба одной повести

От Тулы до Москвы электричкой ехать всего четыре часа. Не знаю, может быть, теперь можно и быстрее, но то­гда, в 1985 году, я ехал четыре часа. Летние гастроли те­атра подходили к концу, стоял тёплый июль, был выходной день - наши артисты по­ехали на экскурсию в Ясную Поляну, а я в Москву на встречу с Евгением Евтушенко. Повод для встречи был самый, что ни на есть литературный - в сумке я вёз рукопись своей повести о съёмках в фильме «Детский сад». Эту повесть я намеревался прочитать своему другу, который однажды так высказался о моём намерении написать о нём и о себе в свободном стиле:

- Дерзай, пиши, но, если напишешь говно, то я тебе об этом скажу - уж не обессудь.

- Не напишу, не надейся,- дерзко ответил я, глядя в смеющиеся глаза Жени.

Собственно, повесть написалась сама собой - вначале я и не думал придавать какую‑то форму своим записям о том, как ездил на съёмки из Казани в Москву. Нет… не сама собой. Это жена заставила меня окончить хронику трёхдневной поездки, она же разделила написанное на главы, исправила орфографию и перепечатала аккуратнейшим образом на нашей пишущей машинке. Время персональных компьютеров и частных принтеров ещё не наступило - власти усердно надзирали над устаревшей множительной техникой, дабы грамотный народ не напечатал каких‑нибудь прокламаций, или - упаси боже! - роман «Доктор Живаго», который никто не читал, но все обязаны были осуждать.

- Надо это напечатать, и непременно,- объявила супруга.- Езжай в Москву, только предварительно созвонись с Евтушенко и попроси помочь.

И вот я трясусь в электричке, еду в Москву.

Мы сошлись в ЦДЛ и по­ехали на Казанский вокзал - встретить знакомую поэтессу Евгения Александровича из Волгограда. Поэтесса оказалась очень молодой длинноногой особой по имени Таня. В машине она молчала и только дивилась на московские широкие проспекты. Заехали на Центральный рынок, что располагался то­гда на Цветном бульваре - и Женя пошёл по торговым рядам. Он опытным взглядом находил прилавки с самой свежей зеленью, овощами и фруктами. Купил куриных потрошков и пообещал приготовить что‑то удивительное.

Мы подъехали к гостинице «Украина», где теперь находилась его городская квартира в жилом отсеке отеля. Больше всего меня пора­зил дверной замок: от поворота ключа он запирал квартиру, словно сейф - выдвигались какие‑то стальные пальцы, штыри, делавшие дверь неприступной.

Здесь, да, было что охранять. Огромный стол из оникса, который Женя привёз из Италии - то ли его вручили в качестве гонорара за выступ­ление, то ли поэт купил это мебельно‑ювелирное чудо. По стенам пятикомнатной квартиры висели картины, целая галерея.

Женя с гордостью вывел нас на балкон - он был огромный, вымощенный каменными плитами.

- Таких балконов в Москве всего два,- сказал он.- У меня и вон тот, напротив.

- А там кто живёт? - спросил я.

- Филипп Бобков,- ответил Женя, понизив голос.

- Кажется, такой поэт есть,- предположил я.

- М‑м‑м‑м… да, в некотором роде,- лукаво улыбнулся Женя.- Он большой начальник в КГБ. Но мужик нормальный, не монстр.

На кухне вскоре закипела работа: Таня мыла овощи и зелень, поэт вдохновенно поджаривал куриную печёнку.

Вскоре стол на балконе был накрыт - помидоры и огурцы на салатных листьях, пучки укропа, петрушки и киндзы соседствовали с крупной розовой редиской и ломтями сулугуни, на широком блюде лежал копчёный омуль, а пышущая жаром сковородка скворчала на деревянной доске. Украшали стол две бутылки «Абрау‑Дюрсо».

Пробка хлопнула, в бокалах потянулись вверх весёлые пузырьки.

Позднее утро сияло, внизу проносились машины по Кутузовскому проспекту, а у нас был этакий завтрак на траве посреди каменного града.

- А вы знаете,- сказал Женя,- у нас се­го­дня самый вкусный завтрак в Москве.

- Может быть, и в мире,- подхватил я.

- Может быть,- улыбнулся поэт. Он был в очень хорошем настроении, том самом состоянии своём, ко­гда окружающим его начинает казаться, что жизнь не только прекрасна, но и бесконечна.

Не успели мы окончить завтрак, как в дверь позвонили - при­шли гости. Это были - известный поэт, один из мастеров, прошедших вой­ну, Александр Межиров, молодой поэт Миша Синельников и оператор с телевидения, имени которого я не запо­мнил.

Компания переместилась с балкона в зал, к ониксовому столу. Как‑то оживлённый разговор плавно перетёк в чтение привезённой мною рукописи. Я читал, а слушатели потягивали шампанское, похрустывали редиской и одобрительно хмыкали, ко­гда какой‑нибудь эпизод им нравился.

Наконец, я окончил чтение и с волнением ждал приговора - а ну, как Евтушенко скажет: «Говно твоя повесть, пой лучше, а за письменный стол не садись больше».

Вместо этого Евтушенко сказал:

- Блестяще! И зачем этому человеку ещё и голос дан?

А Межиров, чуть заикаясь по своему обыкновению, произнёс:

- В любой т‑т‑толстый журнал, я думаю, можно отдавать, уровень с‑с‑соответствует.

- Только ты уж извини,- сказал Женя,- я не могу тебя рекомендовать - там же обо мне написано. Давай сам, я уверен, что не откажут. Отнеси в «Юность» - там заведующий отделом прозы Юрий Зерчанинов, мировой мужик и стихи мои любит.

Стали долго прощаться. Первым ушли оператор и Миша Синельников.

- Замечательный парень,- сказал о нём Межиров.- Такой, знаете ли, из С‑с‑серебряного века.

- А я, по‑твоему, из какого? - с некоторой ревностью спросил Евтушенко.

- Ты, Женя, из своего времени - чик‑в‑чик попал! - засмеялся Межиров.

Я подумал, что и впрямь - из своего, ведь у Евтушенко было своё собственное время, время, в котором он жил и которое со­зда­вал.

Мы разошлись каждый по своим делам - Межиров по­ехал на дачу, я в Тулу на спектакль, а Евгений Александрович с юной поэтессой - на футбол.

В сентябре этого же года я приехал из Казани в Москву и принёс в редакцию журнала «Юность» набело перепечатанный экземпляр повести «Как стать кинозвездой».

Уже через три дня мне позвонил Зерчанинов и сказал, что повесть ему чрезвычайно понравилась, что её непременно напечатают в «Юности».

Я летал, как на крыльях, по городу - шутка ли, дебютировать в «Юности», журнале, любимом с юности.

Но время шло. В ближайшем номере повесть не вышла, в следующем тоже.

Я позвонил Зерчанинову, и он смущённо сказал, что повесть, уже набранную, застопорили. Мол, скрытое воспевание Евтушенко.

- Ничего себе,- возразил я.- Какое же воспевание, да ещё скрытое, по отношению к тому, кого читают десятки миллионов людей во всём мире. Да и не воспеваю я, просто пишу о поэте, временами с иронией, временами с любовью.

- Да я‑то вижу,- сказал Зерчанинов с горечью.- Воюю за повесть. Только вот беда - Андрей Дементьев, наш главный редактор, уехал в командировку, и надолго. А этот, заместитель… не даёт печатать - и крышка.

- Да кто этот‑то?..- взмолился я.- Может, я сам с ним поговорю?

- Ох, не должен бы раскрывать, да скажу - есть такой Натан Злотников, поэт. Вот он и говорит, что ты, того… воспеваешь.

Я понял, что раз против повести о поэте ополчился поэт - толку не будет, не напечатают.

«Ладно, не судьба»,- подумал я и проверил, есть ли у меня ещё голос:

- Гм‑м‑м‑м…

Перестройка была в разгаре, ко­гда повесть всё же опуб­ликовали - правда, в сокращённом виде - в газете «Вечерняя Ка­зань», где редактором был Андрей Гаврилов. А принёс я рукопись к Володе Рощектаеву, который заведовал литературным отделом газеты.

Повесть вышла в двух номерах газеты, и эти потёртые экземпляры хранятся у меня в архиве. Рядом с ними хранится вёрстка ненапечатанной повести в журнале «Юность», которую утешительно подарил мне Юрий Зерчанинов.

Но я то­гда и не предполагал, что в собрание сочинений Евгения Евтушенко будут включены несколько страниц из моей повести «Как стать кинозвездой».