Запах культуры

Фото Юлии Калининой

...— Наша игра, может быть, несколько необычная, — пояснил хозяин с некоторым колебанием. — Она заключается в том, что мы по вечерам играем в наши старые профессии...

(«Авария», Фридрих Дюрренматт)

Однажды, слушая, как Святослав Рихтер играет Clair de Lune Клода Дебюсси, Ким неожиданно встал и заявил, что пианист только что ошибся в сорок третьем такте, «видимо, забыв текст».

— Как можно такое говорить за уважаемого человека? — Лёва укоризненно затряс несуществующими пейсами, — Я, таки, хорошо знаком с Фирой, мы неплохо выпивали накануне его кошерного концерта у меня в «Капакабане», он тогда лабал Скрябина с Лондонским симфоническим, ашоханвей, это мне стоило бешеных денег — привезти в Союз этих шлимазлов английских... Но я заработал гораздо больше! Прошу пардона, отвлёкся, и имею сказать, что я с тебя смеюсь, идише коп, Рихтер и после литра водки ничего бы не забыл...

Боб с Валерой молчали, шокированные замечанием Кима, который подошёл к проигрывателю и вернул иглу на середину пластинки, сделав музыку громче. Снова зазвучала мелодия, она была красива и прозрачна, как самогон у Лёвиной тёти Хавы.

— Вот... Слышали? — Ким смотрел на Валеру, — две ноты в мелодии пропустил... Дело в том, что я недавно сам начал учить Clair de Lune, в сентябре буду играть в Париже... В том месте смена тональностей, и мелодия становится непредсказуемой, это же Дебюсси, можно ошибиться, если не так часто её исполняешь...

— Чувак, если такая глыба, как Рихтер, пропустил пару нот, значит, их надо было пропустить, да, так-то, господин лауреат... — Валера решил высказаться, переживая за гения, — Я слушал, как ты играешь Шопена — просто машинка Зингера... Гениально!.. Но Артур Рубинштейн мне больше по кайфу, да, несмотря что еврей, и часто лажает в пассажах...

— Валерочка, не трогай меня за здесь, ты же никогда не был антисемитом, но, таки, Рубинштейн — это голова, с ним мой покойный папаня имел интересы за Рахманинова, Чайковского, Брамса... Какие были люди, ашоханвей! — Лёва налил себе водки, выпил, помахав перед лицом ладонью, отгоняя бесов. Из коридора раздалась мелодия самбы — кто-то звонил у ворот.

Лёва

Лёва Русин всегда был близок к искусству. Его дядей по материнской линии был знаменитый дирижёр Соломон Бахлин, а по отцовской — джазовый тромбонист Эдик Макашов из оркестра Олега Гольфстрима.

Закончив режиссерский факультет института культуры в годы «перестройки», он по блатному распределению стал директором одного из домов культуры города Москвы. В 1992 году его ДК выставили на аукцион, и Лёва его купил за мешок ваучеров, которые ему дал взаймы Ося Зогот, известный в криминальном мире как «Полковник». Он был любителем музыки и посещал почти все концерты в Лёвином ДК. Какого рода войск он был полковником и был ли Ося им на самом деле, никто не знал, но он вызывал доверие даже у традиционно подозрительных бандитов и запросто мог зайти в любой приличный офис.

С тех пор Лёву можно было видеть на многочисленных "светских" мероприятиях — презентациях, ставших в те годы популярными. В разделе «светская хроника» печатали его фотографии с Аллой Пугачёвой, Арнольдом Шварценеггером, сэром Полом с Раисой Горбачёвой и её мужа с Линдой Маккартни. У Лёвы стали проходить концерты знаменитых музыкантов, оркестров мирового уровня, чередовавшиеся выступлениями популярного политика Эдуарда Веселовского и фокусами Толи Кашпировского, причём иногда они выступали в паре.

В мире музыкального бизнеса Лев Русин стал фигурой значимой и нужной всем. В его ДК выступали практически все известные артисты планеты, а расписанию завидовали директора Карнеги-холла, не понимая, откуда у русских столько бабок на гонорары звёзд.

С деньгами у Лёвы было всё в полном порядке: он отдал долг «Полковнику», вызвав у того сдержанное одобрение, сделал гламурный ремонт в ДК, который теперь назывался Клуб «Капакабана».

Но, по сценарию того времени, в самый неподходящий момент пришли накачанные парни в кожаных куртках и предложили Лёве продать на корню всё своё хозяйство главному московскому бандиту Флинту, на раздумья дали неделю.

В назначенное время Лёва приехал к Флинту с Осей Зоготом, и у них состоялся разговор, после которого стороны договорились, что ДК останется за Лёвой, но он будет платить пять процентов Флинту за «крышевание» и пять Полковнику за организацию. Лёва в разговоре участия не принимал.

После этого инцидента желание работать у Лёвы поубавилось, но проплаченные на год вперёд контракты не позволили ему уйти в депрессию творческого человека, заканчивающуюся, как правило, пошлым запоем. Лёва работал, его фотографии не сходили с полос многочисленных «глянцевых» журналов, появившихся в новой России, и он вскоре снова почувствовал радость от «звёздной пыли».

В 1994 году убили Флинта. Его взорванный «Мерседес» 600 SEL и всё, что осталось в нём, показали по всем телевизионным каналам, и тут уже Лёва не выдержал и продал свой бизнес Полковнику, не желая рисковать и заниматься коммерцией в опасное время накопления капитала.

Лёва отдохнул пару месяцев в Доминикане, затем, вытряхнув из карманов белый песок, устроился музыкальным критиком в звёздный журнал «Джентльмен», подкупив редколлегию байками о похождениях Стинга в Москве.

Имея богатый опыт общения с музыкантами и зная гонорары каждого, Лёва быстро стал авторитетным критиком, и его фотографии снова замелькали на полосах «светской хроники».

Работа критика опасна и требует предельной внимательности к деталям оценки, о чём знали все успешные шуты при королевских особах, говоря им правду в глаза. И однажды, после разгромной статьи о концерте певицы Миляуши в «Олимпийском», к Лёве снова пришли двое здоровяков в кожаном, но теперь один из них держал в руках бейсбольную биту. Пока первый доходчиво объяснял Лёве, что Миляуша — дочь олигарха Тагира Курбангалеева и что акции его компании после Лёвиной неосторожной статьи упали на две целых и шесть десятых процента, чем Тагир Булатович сильно недоволен, второй крушил всё вокруг битой, методично обходя комнаты. Больше всего досталось компьютеру и почему-то пылесосу, стоящему в коридоре. Лёву они трогать не стали, требований никаких не предъявили, а просто попрощались и ушли, захлопнув за собой дверь.

На следующий день Лёва уволился и сменил номер телефона, а через неделю переехал в Поволжск, купив здесь небольшой дом. Накопленных денег ему хватало вести образ жизни зажиточного пенсионера, кроме того, местное издание «Работа-онлайн» публиковало его достаточно ядовитые статьи о местной культуре под псевдонимом Надя Попкова, что приносило Лёве дополнительный доход.

Каждую пятницу, поздним вечером, к нему приходили три музыканта, с которыми он познакомился в баре Jolly Roger, куда Лёва часто захаживал на джем-сейшны джазменов, играя иногда на гитаре, которой неплохо владел.

Боб

Боб Мефодьев, бывший банкир, известный коллекционер старинной мототехники, жил в доме с палисадником в тихом дворике старого города. Дом и любовь к мотоциклам достались Бобу в наследство от бабушки Ривы, чемпионки РСФСР по мотокроссу. В начале девяностых, неожиданно разбогатев, Боб сделал из своего дома клуб для друзей «У бабушки Ривы», где можно было встретить кого угодно — художника, музыканта, бандита, писателя, мэра и даже шофёра госпожи А. А. Там имелась шикарно оборудованная сцена между двумя мотоциклами, на которой часто проходили квартирники. Боб и сам являлся хорошим барабанщиком, засветившись во множестве альбомов местных рок-групп и, даже по слухам, отыграл концерт с группой «Драйв» на рок-фестивале в Камышле.

Валера

Валера Рыков всегда ходил в чёрных очках, интригуя фанатов и ночных прохожих. В своё время он являлся лучшим рок-басистом в городе, но со временем, как он выразился сам, «играть стало не с кем», и он ушёл от концертной деятельности, купил подержанный фотооптический синтезатор ANS и занялся поиском звуковых волн, исцеляющих людей. Поколдовав над прибором пару месяцев, Валера начал продавать аудиокассеты с «исцеляющей практически все известные болезни» музыкой, ставшие сразу бестселлерами. Массовый эффект от прослушивания остался медицине неизвестен, но по слухам, в одном случае у работника культуры с большим стажем исчез рубец от инфаркта, а во втором — абсолютно лысый бухгалтер на работе послушал кассету и пришёл вечером домой с густой рыжей шевелюрой, вызвав у жены истерику.

Ким

Третьим постоянным гостем являлся Ким Мирасин, знаменитый во всём мире пианист, лауреат престижных конкурсов. Внешность была под стать: высокий красивый брюнет с длинными ухоженными волосами, римским профилем и большой чёрной бородой с островками седины. Его исполнение Шопена приводило женщин в экстаз, из-за чего у Кима часто происходили скандальные истории, за которыми гонялись репортёры жёлтой прессы.

Наглее остальных повели себя «папарацци» из газеты The Sun, захватив детскую площадку во дворе его пятиэтажки. С утра они уже поджидали Кима, завтракая вином «Шардоне №3» из местной «Пятёрочки», и несколько раз им удалось застать его выходящим из подъезда с красивой женщиной с рыжими волосами. Несмотря на то что дама была в тёмных очках, профи узнали в ней популярную писательницу Инну Бриск, в глубине глаз которой сгинули множество мужчин.

Вскоре в The Sun вышла довольно посредственная статья о тайном романе пианиста с Бриск, сопровождаемая фотографиями отличного качества, где Ким, сажая писательницу в машину, целует её в губы крупным планом. На следующий день группа поклонниц Кима Мирасина в Амстердаме перед зданием министерства культуры устроила демонстрацию, выкрикивая лозунги: «Руки прочь от Мирасина!», «Книги — яд для народа» и «Искусство — без литературы!»

Скрываясь от журналистов, Ким уехал в марийские леса, купив дом на берегу озера в деревне Памеково. Там он готовился к концертам, занимаясь на рояле Yamaha, доставленным лично губернатором на вертолёте в зелёном ящике из-под крупнокалиберных снарядов, что вызвало множество слухов у местных жителей.

В Поволжск Ким наведывался лишь для того, чтобы послушать джем-сейшены в «Весёлом Роджере» — в то время он готовился исполнить в Берлинской филармонии Rhapsody in Blue Джорджа Гершвина и искал себе ритм-группу для занятий джазом. Там он познакомился с Лёвой, а тот предложил ему Боба Мефодьева в качестве барабанщика, на бас — Валеру Рыкова. Так появилась группа «Бабушка Рива», в которой Лёва стал администратором.

Традиция

На первой репетиции, в пятницу, они завели дискуссию о роли свинга в джазе, затянувшуюся заполночь, и Лёва пригласил всех к себе в дом, который находился недалеко, заявив, что у него «хотя бы есть за что перекусить», и уже там, за накрытым столом, музыканты продолжили беседу. Расходившись, договорились, что в следующую пятницу возобновят дискуссию. Через неделю тема была закрыта, но новую полемику о поп-музыке в тот вечер завершить не удалось, и её снова перенесли. Так появилась традиция "пятниц", аналогично арабской «Тысяче и одной ночи».

Лёва, привыкший к московской богемной жизни, густо накрывал стол в новорусском стиле и в эти дни появлялся исключительно в малиновом пиджаке Versace.

Отсутствие женщин и наличие алкоголя позволяет мужчинам рассуждать о предметах и событиях гораздо глубже, чем обычно, и ночью в доме у Лёвы разворачивались громкие дискуссии о музыке, с обилием еды и водки, подобные тем, что проходили в «Камерате Флорентийской», где, правда, пили вино и у них не было проигрывателя «Электроника Б1-01» с большой коллекцией виниловых пластинок.

Мимохватов

Лёва подошёл к экрану домофона. Качество картинки было так себе, но можно было разглядеть лохматого человека с бородой в футболке и джинсах, на плечи было накинуто пальто, в руке он держал авоську с пачкой журналов и «полторашкой» пива; вид персонажа был неэстетичен и уныл.

— Это же чувак из «Приюта», да, журналюга редкостная, к тому же поэт-графоман, что ему тут надо, Лёва?

— Валерочка, не кипеши, это Мимохватов, ему, таки, какой-то поц рассказал за наши культурные пьянки, и он настойчиво просится в «постоянные»... Я ему объясняю, что за него нам тут не надо, а он аргументирует, что, таки, является доктором культурных наук и украсит нашу синагогу своей немытой физиономией.

— Почему немытой?

— Ко мне вопросов быть не надо, откуда бедный музыкальный критик на пенсии может за это знать?.. Что тебе, Артур? — Лёва включил громкую связь и стал не очень вежлив, — Сколько раз я тебе говорил, что, таки, мест нет, и не надо мне морочить голову своим неожиданным явлением? Здесь тебе не министерство культуры, денег нет. Таки, там, кстати, тоже нет, но премию какую-нибудь найдут для бедного шлимазла...

Было видно, что Мимохватов что-то ответил, но голоса не было слышно; по выражению лица можно было понять, что аргументы у него тоже имеются. Неожиданно включился звук.

— ...недавно получил Пестречинскую премию, комитет одобрил... — голос снова пропал.

Лёва оглянулся на друзей. Боб глумливо улыбался в усы, Ким состроил брезгливую физиономию, Валера показал палец большой руки и, переглянувшись с Лёвой, кивнул головой.

— Заходи, и имей в виду, что ты пришёл в приличный дом, а твоя биография мне, таки, неизвестна, но что делать, не пропадать же вечеру, ашоханвей... — Лёва нажал на кнопку, открыв калитку, и спустился на первый этаж встретить нежданного гостя. Валера, подумав, спустился следом; наверху заиграл оркестр Каунта Бейси.

На пороге стоял Артур Мимохватов, вид его напоминал городских фриков с местного Бродвея на стыке эпох. Их фирменным знаком отличия являлась авоська с прессой и безмятежное выражение лица, свойственное всем жертвам интеллекта. Они, как правило, не скрывали своего безумства и в разговоре бывали иронично-насмешливы. Зимой и летом эти джентльмены ходили в старом пальто и ботинках "прощай молодость", постоянно что-то жуя.

Мимохватов поздоровался, глядя в сторону, и, не дожидаясь ответа, быстро зашёл в дом, озираясь по сторонам. В коридоре вдруг запахло конюшней. Лёва поморщился.

— Имею спросить за твой пахштейн, у тебя в доме нет воды? Таки, твой ответ мне известен... Да, это вполне может быть, но ты сейчас стоишь рядом с картиной уважаемого рабэ Рериха и вообразил себе, что можешь положить на всю культуру в моём лице с пробором таким некошерным образом? — Лёва стоял перед Мимохватовым, невысокий, тучный, в малиновом костюме от Versace, блестели лысина и кремовые лаковые ботинки; очки в металлической оправе делали его похожим на Лаврентия Берию в костюме "нового русского".

Мимохватов, не обратив внимания на Лёвин пассаж, посмотрел на друзей с сарказмом, достал из сетки старый журнал «Котёл», послюнявив пальцы, открыл на нужном месте.

— Вот, тут пишут, что в центре Казани, по адресу Айвазовского, — существует подпольный клуб, где собираются бывшие музыканты и играют в странную игру под названием «Суд над идолами», а также ведут научные дискуссии о музыке...

Валера взял у него журнал, посмотрел на дату издания и запел:

— Чувак, где тебя носило всё это время? Статья написана давно, какой-то... да, журналисткой, ты долго шёл и опоздал, так-то парень...

Мимохватов упрямо поднял подбородок.

— У меня есть сведения, что вы до сих пор собираетесь по пятницам... Ночью. А ещё говорят, что у вас бывает шикарный стол...

Лёва стал терять терпение, что выражалось в лёгком покраснении лысины.

— Я прошу большого пардона, уважаемый культурный доктор, но если вы за интерес похавать, то, как говорил Роман Аркадьевич, это может себе позволить лишь состоятельный человек, а он держал знаменитый кабак на Брайтоне, и зря не скажет... Артурик, ты зачем пришёл? Говори как есть, не тяни кота за Фаберже! — лысина у Лёвы покраснела ещё больше, став одного цвета с костюмом. На улице ветер поднял пыль, которая стучала в окна мелкой дробью; собирался дождь. Со второго этажа доносились звуки джаза и запахи еды; у Мимохватова дёрнулся нос, он посмотрел в окно и вздохнул.

— Я уже вам говорил, Лев Соломонович, что являюсь доктором исторических наук, действительным членом Академии наук, дипломантом премии Национальной ассоциации искателей золота озера Кабан за 2023 год, — у Мимохватова закончилось дыхание, и ему пришлось остановиться; за окном раздался дальний раскат грома. Воспользовавшись возникшей паузой, он продолжил:

— Кроме того, я лауреат международной Волжской премии за исследования в области теории и истории обрядов и обычаев народа водь, а также доцент кафедры национально-глобальной культуры Поволжского университета.

— Чувак, ты свой иконостас особо не свети, да, ты не на приёме у президента... — Валера заржал, — Там бы тебя заставили принять душ, у них горячая вода имеется, даже не сомневайся...

— Валерочка, не делай, таки, хохму из серьёзной головной боли, я извиняюсь прямо здесь, но так сейчас пахнет вся наша культура, ашоханвей... Таки, продолжай, Артурик... — Лёва сделал жест дирижёра. Мимохватов достал из сетки пиво и протянул Валере, но тот убрал руки, и Мимохватов, посмотрев на Лёву, поставил бутылку на подоконник; за окном уверенно шумел ливень. Вслед за пивом он достал пачку исписанной бумаги формата А4.

— Дело в том, что я провожу научное исследование, очень важное в наше время... — Мимохватов сделал многозначительную паузу, но не получив нужной реакции от слушателей, продолжил, — В данный момент я изучаю эффективность публичных дискуссий о музыке в городе, где бы они ни проходили. Тема — «Музыкальная критика и её эффективность в двадцатые годы XXI века». Я провёл глубокий анализ двадцати пяти печатных, семнадцати интернет-изданий, восьми FM-радиостанций и трёх передач местного телевидения, и у меня здесь графики эффективности каждого из них, — он потряс бумагами и засунул их обратно в авоську, — Один мой знакомый, басист из группы «Воробушки», рекомендовал вас как лучших экспертов в этой области культуры...

— Чувак, ты бухой, да?.. Как может серьёзный чел такой базар вести?

— Подожди, Валера, не кипеши, не видишь, очень интересный человек пришёл к нам и имеет что-то сказать... Пойдёмте наверх, к нашим друзьям, которые, наверное, нас заждались и уже выпили бутылку водки, чтобы всем так жилось...

Культурный разговор

Ким и Боб, развалившись в креслах, курили сигары и слушали джаз. Майлз Дэвис тихо играл Blue in Green, ароматный дым неспешно улетал под красный абажур над столом; за открытым окном звучал бэкграунд дождя.

Стол был накрыт чёрной скатертью в стиле известных банкетов девяностых годов прошлого века, когда «новые русские» люди требовали вкусной еды, доставая из карманов пачки зелени и пистолет ТТ одновременно. На углу стола сиротливо стояли бутылки с напитками: Hennessy XO, Remy Martin Louis XIII, Johnnie Walker Blue Label, вино Barolo из Италии; в ведёрке со льдом лежало шампанское Moët & Chandon. Было видно, что это всё не в почёте у гостей; доказательством были две открытые бутылки водки «Столичная», стоящие в самом центре стола.

Из холодных закусок присутствовали устрицы на льду с лимоном и икрой, фуа-гра с трюфельным соусом и тостами из бриоши, копчёный лосось, осетрина с каперсами и лимоном, испанский хамон и пармская ветчина, сырное ассорти с бри, пармезаном и голубым сыром. Выделялись на этом фоне две банки марийской говяжьей тушёнки, одна из которых была открытой.

— Господа, я дико извиняюсь, что ломаю кайф, но нужно приподнять свои задницы и познакомиться с интересным молодым человеком и, киньте брови на лоб, великим учёным в области культуры... — Лёва чуть подтолкнул Мимохватова вперёд, — Артур Мимохватов, доктор истории и, без лишнего трёпа, член Академии наук, прошу знакомиться...

Боб встал с кресла, поздоровался, но тут же принюхался и посмотрел на Лёву. Тот поднял глаза вверх, показывая, что там тоже недовольны, но сделать ничего не могут; подошёл к Мирасину, который, не обращая внимания на происходящее, продолжал слушать джаз.

— Ким, ты же интеллигентный человек, не порти себе воспитание, обрати внимание на академика, таки, шо ты мне начинаешь? Мирасин, затянувшись, выпустил дым, целясь в абажур.

— Не вижу смысла, Лев Соломонович, — он положил сигару на серебряную пепельницу и хрустнул длинными пальцами, — Я слышал, он журналист, а у меня на них аллергия...

— Не морочь мне мэдэбэйцылы, вся аллергия придумана нашими гешефтмахерами в Америке для таких нервных, как ты... Он всё равно уже не уйдёт, дай, таки, человеку сделать мнение!

— Мнение? — Ким встал, подошёл к Мимохватову, — Добрый вечер, господин академик, желаете поучаствовать в нашем споре? У нас тут интересный разговор шёл, пока вы не пришли... Лёва, что за запах?.. — он зажал нос, — Вы что, в своём саквояже килограмм рокфора принесли? Я предпочитаю другие сорта...

Лёва сделал Киму страшные глаза, и компания неспешно расселась за столом. Мимохватову, как гостю, предложили сесть в кресло, стоявшее под лампой с абажуром у противоположного конца стола. Лёва разлил водку по рюмкам, отщипнул винограда.

— Господа, я имею сказать тост за культуру...

— Лёва, не надо, — остановил его Боб, — мы же все свои, зачем сотрясать атмосфэру? Давай просто выпьем...

— Ты, таки, прав...

Майлз продолжал играть соло, безмерно грустя о расовой несправедливости в США. Ким, закусывая, продолжил разговор с Мимохватовым.

— Вы же пришли поучаствовать в нашей беседе? Вот и хорошо, нам сейчас как раз нужен вопрос учёного, специалиста по культуре, так сказать... Незадолго до вашего прихода мы с друзьями разошлись во мнении в изучении вопроса — могут ли музыканты, пускай даже великие, ошибаться? Мы разошлись во мнениях, перешли на личности... Что об этом думают учёные? Рассудите нас, господин академик...

— Мы не говорили за всех музыкантов, мы имели разговор только за шикарное исполнение рабэ Рихтера, шо за дешёвый прогон, Ким?

— Вот видите, мнение специалиста очень важно, вы должны нас рассудить, — Ким незаметно подмигнул Лёве, тот понятливо прикрыл глаза.

— Шо он такое знает, чего я ему ещё не рассказал? Идише коп, Рихтер не мог на записи оставить ошибку, Фима был очень педантичен...

Мимохватов, выпив водки, закусывал холодной осетриной с устричным соусом, стал важен.

— Я польщён доверием такого уважаемого пианиста, как вы, и, несмотря на то что сам пришёл сюда послушать ваши прения, я попытаюсь вас рассудить с помощью науки... Тем более, про ошибки... Вот, — Мимохватов достал из сетки исписанные листы, — это моё исследование, и как раз про то, что ошибки в области культуры также недопустимы, как и в науке. Взять, к примеру, отдел культуры в газете «Вечерний Поволжск»... За прошедший год во всех материалах было допущено тридцать семь недостоверных фактов...

— Артур, угомони свои таланты, мы не ведём беседу за журналистские байки, речь, таки, идёт за «гениальные ошибки» приличных музыкантов, что ты за голем непонятливый?

Ким встал, взял пластинку с Дебюсси, подошёл к проигрывателю.

— Мы сейчас обсуждали игру Святослава Рихтера, я неожиданно услышал, как он ошибся в мелодии... Судите сами, академик, нам интересно, что скажет наука.

Он поставил «Лунный свет», и под шум дождя за окном все стали внимательно слушать игру великого пианиста.

Простая красивая мелодия играла с ним в прятки, то исчезая, то появляясь снова в новом наряде для куража, но пианист всегда узнавал её, откровенно любуясь. Но вот мелодия появилась снова, на этот раз сняв с себя всю одежду и украшения, и пианист на мгновение растерялся, не сразу её узнав...

— Внимание... — Ким погрозил кому-то пальцем, — Вот!.. Слышали? В сорок третьем такте он пропустил две ноты в мелодии!

— Не гони, дай дослушать, да, не ломай кайф, брателло... — Валера снял очки и кулаком вытер глаза, — Как играет, а?

Пианист с мелодией наконец-то встретились и долго о чём-то разговаривали, медленно танцуя, но финальный аккорд, нежно разложенный Рихтером, закончил пьесу, не дав разгореться намеченным страстям.

Ким выключил проигрыватель и смотрел на Мимохватова с насмешливой улыбкой, скрытой бородой. В этот момент он был похож на арабского принца, заехавшего в гости к старому другу поговорить о ценах на нефть, но в разгар беседы его отвлекла кошка, вскочившая на стол и опрокинувшая стакан с водкой.

— Что скажете, профессор? Гений ошибся, это как раз по вашей теме... В области культуры, в сорок третьем такте, — Ким налил себе водки, выпил. Мимохватов, подумав, налил себе тоже, но пить не стал.

— Ошибся в сорок... Я, честно говоря, не заметил, но такому известному пианисту, как вы, верю на слово и ещё раз заявляю, что ошибки в области культуры недопустимы, — Мимохватов начал листать свои бумаги, — Я как раз об этом тут пишу... Журнал «Котёл» во втором номере опубликовал статью некоего Хай-Мирова об истории Алафузовской фабрики, так там сплошные ошибки, порицаемые известными краеведами...

— Чувак, тебя народ спрашивает о Рихтере, да, а не о старых развалинах, где тусуются сатанисты, излагай по делу, как учили, — Валера выпустил кольцо дыма, тягуче-сладкого, как ночь в Тунисе; за окном очень близко раздался гром, мелодично зазвенел хрусталь в «стенке»; где-то на улице закудахтала сигнализация автомобиля.

— Рихтер... Слышал, про него ходили разные слухи, медийный был человек в Союзе, говорят, у него квартира была с двумя концертными залами и тремя роялями... Но даже такому уважаемому музыканту недопустимо совершать ошибки. Композитор... э... Дебюсси не для того писал в творческих муках это замечательное произведение, чтобы какой-то пианист его неправильно сыграл... Я забыл вам сказать, что я, к тому же, ещё и поэт, достаточно известный, поэтому знаю, что будет, если ты в строке перепутаешь пару слов, может поменяться весь смысл стиха...

— Ха! «Какой-то пианист»? — Лёва возмутился, — Господа, не надо линчевать меня за то, что я, таки, пустил сюда этого идиота, который выражает свои мысли не думая, как все поэты в своих стихах, где смысл вкладывают чуть позже другие приличные люди... Он хотел сказать, что гениальный Рихтер, пропустив две ноты, исказил, таки, замысел уважаемого композитора. Это ни в один тухес не лезет, возможно ли такое, Ким?

— Это была «гениальная ошибка», как обычно пишут журналисты; скорее всего Святослав Теофилович от излишней эмоциональности своей натуры немного заблудился в неверном свете луны, в итоге, приведя нас в финале в свой мир, отличный от композитора, вложил свой смысл, как ты говоришь... И вообще, кто такой Дебюсси? Ты его видел, разговаривал с ним? От него остались лишь ноты, безликие знаки на бумаге, или на чём там ещё, послание из прошлого... От других, кстати, тоже... Откуда мне знать, как слышал свою музыку композитор, которого уже нет в живых? Я это должен понять сам, так нас учили...

— Прошу прощения, господин Мирасин, но вас учили играть так, как требует академическая наука, а не делать ошибки в нотах, за это ставят «незачёт».

Тут заговорил Боб, до этого молчавший:

— Это нонсенс, господа, теоретик не в теме... Уважающие себя музыканты не копируют чью-то игру, пусть даже и академиков, запах нафталина губит эстетику звучания... Вот, кстати, говорят, что ты развёлся со своей женой-актрисой, неужели это правда?

— Она увезла меня к себе на родину, в Италию, но пожив там пару месяцев, я понял, что нужен тут, в Поволжске, — Мимохватов с явной неприязнью смотрел на Боба, жуя бутерброд с паштетом, — Какое это имеет отношение к нашей дискуссии?

— А ещё говорят, что она на сорок лет старше вас и снималась с Марчелло Мастрояни?

— Да кто это вам всё говорит? Полная чушь, никогда она не снималась с Мастрояни, а старше всего лишь на тридцать семь, и мы любим... Любили друг друга...

— Вытри сопли, чувак, конечно, любили, это и говорит о том, что вы предпочитаете готовые, устоявшиеся формы, где не дай бог допустить ошибку, которая может стать роковой, так, академик? — Боб не скрывал неприязни к Мимохватову, провоцируя гостя на дискуссию.

— Почему же, новизна в интерпретации произведения поощряется, но не за счёт таких приёмов, как ошибка в тексте, это же ясно.

— Артурик, замолчи свой рот за две ноты, которых там быть не должно... Этот такт уважаемый Дебюсси писал, таки, ночью, после бутылки вина, по куражу две лишние закорючки поставил, а Фима гениально восстановил статус-кво! А может, всё это было не так — что мы можем знать за великих людей...

Мимохватов не ответил, он вспоминал, как они с женой шли на пляж в Мессине, по дороге рвали апельсины; мир был красив и понятен.

Неожиданно у него зазвенел в кармане телефон. Лёва покачал головой и тихо выругался — дресс-код вечеров предписывал «без телефона». Поэт-академик выбежал в коридор, создав небольшой воздушный вихрь.

— Лев Соломонович, от нашего нового друга странный запах, не замечаете? Это мешает рассказать ему историю одной красивой мелодии...

Вернулся Мимохватов, чем-то расстроенный, налил себе водки, выпил, закусывать не стал, сидел, молчал, что-то обдумывая; потом хотел что-то сказать, но только махнул рукой.

— К сожалению, мне надо идти, господа...

Убедившись, что это заявление не вызвало никакой реакции, он ушёл, прихватив с собой бутылку Hennessy.

Через некоторое время Лёва встал и открыл окно. После дождя с улицы доносился аромат яблонь и мокрой пыли, в соседнем дворе залаяла собака.