Калягин, Эфрос, Стуруа et cetera

11-13 июня на сцене Камаловского театра в Казани с большим успехом прошли гастроли Московского театра Et Cetera. Художественный руководитель ­театра — народный артист Российской Федерации Александр КАЛЯГИН. Он же с 1996 года является председателем Союза театральных деятелей РФ. 12 июня Александр Александрович (а для коллег — обожаемый Сан Саныч) ответил на вопросы татарстанской театральной общественности и журнала «Казань».

О сказочной Казани
Поделюсь впечатлениями о Казани. Я в изумлении! В восторге от того, как изменился город за последние двадцать лет. Мечтаю привезти сюда своих родных. Это — сказка. Счастье здесь жить. Понимаю, что без проблем не обойтись, но сказка всё перекрывает — и решения находятся!

О балансе между 
работой в театре и СТД
Разделять эти ипостаси бесполезно. Есть такая байка — внучка спросила дедушку: «Когда ты засыпаешь, бороду кладёшь на одеяло или под него?» После этого дед потерял сон: и в самом деле, что делать с бородой?! Раньше-то он об этом не задумывался, всё происходило естественно, само собой… Так и у меня: втягиваешься в работу, и если она тебя увлекает, времени хватает на всё.

О постановках 
на злобу дня
В театре должно быть всё, но главное — не просто отразить те или иные события или процессы, важно сделать это талантливо. Театр не требует немедленного отклика — нужно время, чтобы пришло осознание, чтобы остыло, чтобы заработала фантазия писателя, режиссёра, актёра. 
Это может занять и три года, и пять, и десять. Константин Симонов писал про Отечественную войну мгновенно, но он и был в гуще событий, «с лейкой и с блокнотом…»
Не так давно СТД объявил конкурс патриотической пьесы, пришло очень много заявок, скоро начнём читать. Возможно, там отыщется шедевр…

О театре Et Cetera, которому, 
как и журналу «Казань», тридцать лет!

В 1987 году МХАТ, где я служил с 1971 года, раскололся на две части. Я остался с Олегом Ефремовым («ефремовский» театр стал называться МХАТом им. Чехова. — Ред.). К тому времени — за почти тридцать лет активной работы —  в кино и театре у меня было сыграно множество ролей, я бы и дальше катался, как сыр в масле, но тут наш новый театр накрыла волна кризиса. Ушли Олег Борисов, мой близкий друг Анастасия Вертинская… Я называю актёров, которые несли на себе репертуар. И я тоже оказался в кризисе.
При этом я уверен, что как раз в такие периоды и вершатся многие великие дела. На курсе, которым я руководил в Школе-студии МХАТ, учились отличные ребята — Саша Лазарев, Андрюша Панин, Юля Меньшова, и я подумал — зачем тонуть, можно создать свой собственный театр! 
Не то что взять и с нуля построить здание, а хотя бы организовать процесс, чтобы люди хоть как-то жили… Это было самое начало девяностых, нужно было пройти миллион инстанций — тогда все были равны, и никого особо не интересовали твои звание или известность. 
Что касается идеи… Что-то изобретать после Станиславского? Я не занимаюсь этим мазохизмом, всё уже есть! При этом на тот момент у меня не было опыта ни в режиссуре, ни в руководстве театром, я всего лишь вёл курс! Я это очень хорошо понимал и не морочил людям голову, просто хотел сделать так, чтобы людям было удобней! 
Отправной точкой стал, пожалуй, момент, когда мои ребята собрались и сказали: «Мы собрали кое-какие произведения, рассказики, нам надо заработать деньги, мы поедем в Сибирь, в Красноярск, в Омск, можно поставить на афишу вашу фамилию?» Я удивился: «Стоп, стоп, стоп, фамилию поставить? Давайте, покажите, что вы делаете!» И так втянулся — нужно ведь было отвечать за фамилию! — мы начали репетировать, и дело пошло… Горжусь, что за эти годы дал работу очень многим хорошим актёрам. 
Начались поиски режиссёра. И судьба оказалась благосклонной: мой друг, театральный продюсер Давид Смелянский, привёл ко мне Роберта Стуруа. Те, кто плотно занимаются театром, знают, что это — гений! Всё закрутилось, и стал я с тех пор говорить себе: «Театр растёт только благодаря хорошему режиссёру, который всё время открывает азбуку». Вроде бы буквы всем известны, но складывать их в слова может не каждый, не каждый вытаскивает мысль из «абвгд»…

Александр Калягин с главным редактором журнала «Казань» Альбиной Абсалямовой.
Стуруа стал главным режиссёром театра. Помимо него, с нами сотрудничали и другие выдающиеся мастера: например, Александр Морфов (Болгария), который поставил у нас нашумевшие произведения, поднявшие театр на новую высоту — «Дон Кихот» и «Король Убю». У нас ставили Шапиро, Дитятковский… Знаменитый французский режиссёр ливанского происхождения Муавад Важди (это ученик Лепажа!) поставил спектакль «Пожары» по собственной пьесе. «Пожары» — это трагедия в чистом виде, она идёт у нас давным-давно, и залы до сих пор набиты битком. И сейчас люди идут на «Пожары», плачут, а потом кричат…
Совсем недавно мы представили премьеру — одну из самых остроумных пьес отечественной драматургии — «Мандат» Николая Эрдмана в постановке Владимира Панкова.

О чутком пастухе
Актёры растут, когда есть талантливый пастух, который знает, на какое пастбище гнать овец. Тут они наелись, и надо отправляться на другое пастбище; тут трава пожухла, и надо поискать свежую, а здесь они просто гуляют, и это тоже важно. Да, я обязан людям, которые в меня поверили, и должен обеспечить их хорошей пищей. 
Увы, с молодой режиссурой сегодня всё не так просто. Молодые могут ставить хорошо, но это не учителя, а режиссёр должен быть учителем, это — профессия в кубе, в четвёртой степени!
Воспользуюсь шуткой Роберта Стуруа. Однажды его спросили: «Роберт Робертович, как становятся хорошими режиссёрами?», и он ответил: представьте, на сцене репетируют три актёра, и самому слабому говорят: «Вась, пойди в зал, посмотри, мы не перекрываем друг друга?» Вася идёт в зал и смотрит: «Вот тут перекрываете, а здесь — чуть-чуть налево, здесь не перекрываете!» И этому неталантливому Васе так понравилось руководить из зала, что возникла профессия режиссёра!
Конечно, это шутка, но она говорит о том, что режиссёр — очень трудная профессия, сумасшедшая. Ответственность за людей, которые с тобой работают, все­гда колоссальная. Они всё время с претензиями, но что бы они ни вытворяли, так и должно быть, птенцы всегда кричат, они всегда открывают клюв, всегда ждут, ко­гда прилетят и дадут им червячка…
…Таким образом мы прожили тридцать лет. У нас действительно достойные спектакли, жалко, что мы не смогли привезти «Ревизора» в постановке Роберта Стуруа. А ведь он с самого начала деятельности театра кричал: «Я не ставлю русскую классику!», он ставил Брехта, ставил грузинских авторов, но Гоголя, Салтыкова-Щедрина, Островского — никогда. Его «Ревизор» оказался таким удачным, что после премьеры нас тут же пригласили в Италию, в Германию…

О работе 
с Анатолием Эфросом
Анатолий Васильевич Эфрос был одним из тех режиссёров, которые обожают репетировать. У него и книга есть: «Репетиция — любовь моя». Почитайте, как он разбирает Чехова или «Женитьбу» Гоголя… 
Первые наши встречи? Это был «Тартюф», я репетировал Оргона. Помните, как он приезжает из своего имения под Парижем и сообщает, что решил выдать дочь за Тартюфа? От того, как это сделать, зависит дальнейшее развитие спектакля. 
И вот мы разбираем пьесу, читаем почти по слогам, а Эфрос хохочет. Чего хохочет — непонятно. Может быть, расслабляет нас… В какой-то момент он говорит мне: «Знаете, Саша, мне кажется, Оргон здесь не злой, а мрачный». Вот родилась у него эта мысль, и, зная, что сейчас вся семья будет против женитьбы дочки Оргона на Тартюфе, пишу на полях: «выходит мрачный». Эфрос объясняет, показывает, показывает — и я тоже начинаю показывать, как он, на что Анатолий Васильевич замечает: «Саша, не надо меня показывать, меня Дуров не может переиграть, а вы — тем более!»
Через два дня возвращаемся к этой сцене, и он говорит: «Вы знаете, я подумал — Оргон выходит не мрачный, а в таком возбуждённом, нервном состоянии: как отнесутся родственники? Поэтому я попрошу играть нервно, но радостно». Стираю надпись «мрачно» и пишу — «нервно». Потом, через два-три дня, он снова: «Нет, даже не нервный, он выходит радостно, он приехал из деревни, и там ему пришла эта мысль, ему она показалась самой лучшей, он восторженный, он — оптимист!» Я стираю, пишу — «радостно», потом, через некоторое время, Эфрос опять: «Он даже не выходит, он выбегает — как пуля, как ракета! Беспрекословно, «только так будет», «мамаша, молчи», «я знаю, что я делаю», он выбегает, летит по сцене». Это был уже четвёртый, окончательный вариант!
Уже потом я размышлял, почему он так делал? Сегодня молодые актёры сказали бы: «Старик, ты будешь как-то готовиться к репетиции? Ты что, не знаешь, как решить? То он мрачный, то он грустный, то ходит, то бегает, ты хоть скажи, ты готов к репетиции?» Наблюдая за ним в процессе репетиций, я понимал: сначала он первый раз встречается с нами, это очень важно, он нас пробует, а мы пробуем его, это взаимно. Это первое. А второе — он разминает тебя, разминает актёра, видит его возможности, его дистанцию, что он может, что он ловит, это великая вещь — педагогика! Он пробует, может быть, зная с самого начала, что Оргон выбегает радостно!

Главный режиссёр Камаловского театра, 
председатель Союза театральных деятелей 
Республики Татарстан Фарид Бикчантаев.
А как Юра Богатырёв играл Клеанта! Клеант — роль самая скучная, человек говорит прописные истины, в это время я помню, всегда все отдыхают, потому что действие идёт, идёт, идёт, и вдруг человек тебя менторски начинает учить, как жить, во что верить… Да, это, пожалуй, самая неинтересная роль, но Богатырёв благодаря Анатолию Васильевичу сделал из неё шедевр! Представьте, там монолог на полторы страницы, всё в стихах, отличный перевод Донского, и он произносит этот монолог как скороговорку, быстро-быстро. От этого начинает плеваться, и на моих глазах синеет, краснеет, бледнеет… Такими были чиновники в советское время. И вот Клеант-Богатырёв говорит прописные истины, не даёт ни подумать, ни что-то вставить, это такой дурак, набитый даже не мыслями, а лозунгами… Эта сцена всегда заканчивалась аплодисментами и даже криками. 
Эфрос, безусловно, заново открыл «Тартюфа». 

О нежном одеяле
Анатолий Васильевич никогда не обижал актёра, не унижал его, не кричал. Это дано немногим, это великое дело — сдержаться. А как он работал с женщинами! Образно говоря, прежде чем сделать замечание, он нежно накрывал одеялом, и ради этого вы были готовы сделать всё — ради этой любви, ласки, чтобы вас погладили. Потом обратили внимание на недоработку, а потом ещё раз погладили, и вот уже, замерев, идёшь за ним…

О страхе 
и отсутствии упрёка
Был и такой случай. Готовились к выпуску «Живого трупа», а я струсил: понял, что не успеваю доучить текст, есть несколько страниц, которые память не берёт! И я позвонил в театр и соврал, что плохо себя чувствую. Меня спрашивают: «Что такое?», отвечаю: «С желудком». Я ведь сперва окончил медицинское училище, знаю, что это такое! Эфрос тут же: «О, желудок, это что-то серьёзное, не просто температура, и когда вый­дешь?» — «Дня через два», — говорю, а сам звоню Насте (Анастасия Вертинская, исполнительница роли Елизаветы Протасовой. —Ред.), спрашиваю: «Насть, что он делает?», она отвечает: «Ну что, без тебя репетирует, в основном показывает тебя, в общем, делает, как ты, и сам же смеётся, и сам же говорит присказку — “Тут я текст не помню, ну, тут Саша выйдет”». 
И так я слушаю её дня три, и тут звонок в дверь — на пороге стоит сам Анатолий Василь­евич, а я в халате, пропускаю его, замерев от ужаса. Он сел, нога на ногу, и говорит: «Саш, мы, конечно, ждём вас, чтоб вы поскорее пришли, как чувствуете себя? Я не знаю, как вы сделаете этот кусочек, я на вас полагаюсь, чем быстрее выйдете, тем лучше». Я в ужасе, закрыл дверь и думаю: «Он же всё понял!» Он понял, что я струсил, он видел, что я испугался, потому что чего-то не знаю, и при этом ничего не сказал, только: «Мы ждём, не торопитесь!» 
На следующий день я уже был на репетиции… Как же я ему признателен за то, что он меня разгадал, но не кричал, не обвинял: «Из‑за вас репетиции остановились, как же так?» Это уникально.

О зоне ответственности
Научился у Эфроса я и такому методу. Он говорил: «То, что мы выстроили на репетиции, должно быть выполнено неукоснительно, а вот здесь, — мы обозначали часть текста, — ваша зона, можете делать всё, что хотите, импровизируйте, хотите — замедляйте темп, хотите — дурачьтесь, хотите — серьёзно, это ваша зона». Уже потом я понял, что так действительно должно быть. Когда действуешь согласно тому, что выстроено режиссёром, эта зона всё равно не будет выпадать. Знаете, как симфония, которая написана, к примеру, в «до мажоре», она и останется в этой тональности, но это не значит, что она всегда будет весёлая. Да, будет и радостная, и трагическая, но всё равно — в мажоре! Это — потрясающе. Многие актёры, и даже мои, знают, что это очень тяжело понять — «твоя зона», и в этой зоне ты испытываешь большое удовольствие, потому что, как тебе кажется, ты придумал! А это не ты придумал, это режиссёр дал тебе возможность существовать, но всё равно ты действуешь в этом русле — да, в «до мажоре», но не обязательно с фанфарами...

Не углубляясь в новые истории, вслед за своим учителем повторю: обожайте репетиции! Вый­ти на сцену уже с готовой печатью вы успеете, придёт какое-то число, и уже премьера объявлена, но перед этим — обожайте репетиции! Так мните, эдак мните, пробуйте слева, пробуйте справа!