Антимортидо или известный знаменатель

Психологи говорят о присущем человеку инстинкте смерти, называемом «мортидо». Обустройство мест погребения, помимо санитарной и цивилизационной задачи, возможно — способ обуз­дать это стремление. Совладать с ним, поставить под контроль разума, сделать часть жизни, которая за могильной оградой, немного менее пугающей.

Давным-давно, в далёкой, но любимой мной Абхазии, один из моих родных, переезжая на другое место, забрал с собой и похоронил на своей новой земле останки предков — чтобы обживать дом и заботиться о месте упокоения предыдущих поколений. Никто и не помнит, как их звали, остались только овалы, выложенные белыми камнями по земле, рядом с заботливо ухоженными памятниками. А с высокого зелёного холма на полста километров в каждую сторону открывается завораживающий вид на горы и море. Так отчасти и мы, прибирая после зимы могилы предков, принося цветы, превращаем их уход из слабости в свою силу.

На Арском кладбище я вспоминаю родителей — и их родителей. Деда, Ивана Ивановича, которого я помню, хотя видел, когда мне был всего один год. Дед прошёл четыре войны и не утратил до последних дней удальства и озорства. Бабушку, Евдокию Ивановну, труженицу, терпеливо ждавшую мужа, выкормившую и воспитавшую в военные годы четверых детей. Прадеда, Ивана Михайловича, и прабабушку, Христинию Платоновну... Может быть, эта сила передаётся неукротимой двужильной выносливостью, любовью к своим, верой в торжество добра, отношением к государству как к явлению природы, умением жить, не переживая особо по утраченному, горюя и помня только о людях. Отвечая любовью на любовь и не обращая внимания на злость. Мои родичи, старики, трогательно настаивали на своём праве лечь рядом с ушедшими родителями. Чтобы ближе было детям приехать вспомнить, прочесть молитву.

Только у нас так бывает по недостатку земли, или, может быть, недостатку чего-то ещё в нас: приходят родные после долгого перерыва и не узнают знакомого места из-за подселённого новопреставленного. А бывает и того хуже — подселяют нового покойника со снесением знаков памяти предыдущего владельца. Или придут на могилу — а в ограде остатки ночлега бесприютного страдальца, изгнанного из ареала живых за пьянство или ради подорожавшей до безумия недвижимости. В молодые годы, начитавшись рассказов Владимира Гиляровского, на кладбище я разговаривал со многими людьми, стараясь лучше узнать жизнь. Встречал человека, жившего на кладбище, который называл себя Дарвиным. Он излагал теорию, по которой выходило, что люди постепенно утрачивают признаки разумности, превращаясь в растения. Когда я узнал историю о том, как мои родственники пришли прибраться на могиле и нашли в холмике завёрнутое в фотографию импозантного мужчины варёное яйцо со следами суеверных ритуалов, мне показалось, что его теория не беспочвенна.

Люди, работающие здесь и служащие в храме, живут в атмосфере иррациональной повседневности, и возможно, многое из того, что видят и слышат те, кто пришёл сюда раненый горем, относят скорее к той боли, которую испытывает говорящий, чем к паранормальным явлениям. Но мифы и предания — часть нашей жизни и культуры, они имеют под собой реальные факты. Вполне определённым топонимическим обозначением на кладбище является Верочкин бугорок. Природа и впрямь распорядилась так, что две тропинки, огибая холм и уходя вниз к пойме Казанки, образовали небольшое возвышение, которое украшалось когда-то большим белым крестом над последним пристанищем молодой женщины, которая была насильно выдана замуж и покончила с собой.

Мы знаем о том, что здесь упокоился сын Сталина, Василий. В его памятник стреляли, сбивали фото, но от знавших факты лично я знаю, что в Казани произошло и что-то настоящее: он встретил любовь, Марию, и она приняла его таким как есть, и любила его, и спасала, насколько хватило сил, и именно это касалось его жизни, а всё, что происходило с памятником — уже не касалось.

В новое время охрану усилили, над городом мёртвых не слышно эха выстрелов. И надеюсь, в глубине хаотичного нагромождения оград и столетних деревьев теперь не найдёшь лежанки с картоном, накрытой полиэтиленовым пакетом. Но всё-таки у входа на кладбище нас встречают люди с протянутой рукой, которые живут этим местом. Не поверю, что горожане, трудящиеся в руководстве социальных служб, никогда этого не видели. Особую жалость вызывает женщина с умоляющими чёрными глазами, плохо владеющая русским языком. С малым ребёнком на руках она сидит в любую погоду, зарабатывая ценой его жизни и здоровья, на хлеб, на дороге к храму. Этот храм восемнадцатого века, освящённый в честь Ярославских Чудотворцев, который никогда не закрывался с момента своего основания. В этом храме моя бабушка Аня заказывала заздравную за всех живых и поминальную молитву об упокоении на двести семьдесят четыре имени. Первым в списке, начинавшемся в шестнадцатом веке, был Максим, переселённый при Иване Грозном из-под Нижнего, и за ним ещё более двух сотен имён мужских и женских, младенцев и старцев: Агриппина, Агафья, Параскева, Фотиния, Иоанн, Кукша... старинным преданием звучащие имена.

Арское кладбище — извечное место упокоения великих горожан, внёсших вклад в историю, сделавших Казань такой, какой мы её видим, и здесь они все равны. Мортидо, если оно и существует, на Арском вырабатывает всю заложенную в нём энергию и превращается в свою противоположность. Душа человека, пройдя горе и страдания, и увидев не только глупость и суеверие, но мудрость и достоинство, понимает, что не одинока, и возрождается к жизни. Ушедшие предки представляют собой наш извечный знаменатель. Несмотря на бурный рост в новом веке, Казань очень мала и нуждается в заботе, уважении её достоинства, поэтому старинные кладбища имеют прямое отношение к нашей жизни, для выражения нашей любви к близким и терпения. Так и начертано на полуразрушенном памятнике, поставленном женой художнику Павлу Тузову: «Люди, творите добрые дела. Любите друг друга».