Большая игра

Как раскрыть заранее запланированное, хорошо продуманное преступление? О мошенниках и оперативниках, литературе и кино мы поговорили с казанским писателем — подполковником милиции в отставке Александром АВВАКУМОВЫМ.

— Александр Леонидович, в своих произведениях Вы используете богатый опыт работы в органах, или это секретная информация, которую нельзя разглашать?

— Почему секретная? Я непосредственно принимал участие в раскрытии огромного количества преступлений, и первые мои книги были написаны как раз в детективном жанре. Причём они были созданы в жанре полицейского детектива, что для нашего читателя не очень привычно. В классическом детективе обычно не показывается, как задерживается преступник, как разрабатывается, даёт показания. Всё это остаётся за кадром. В полицейском детективе мы, наоборот, видим раскрытие преступления глазами самого полицейского, наблюдаем процесс изнутри. Он пишется в жёстком стиле, в нём нет изысков языка. Так как полицейский занимается делом, ему не до того, чтобы наблюдать, как раскрываются почки на деревьях, — у него по жизни другие задачи. В 1993 году меня назначили первым заместителем начальника Управления уголовного розыска. Это было началом того сложного времени, когда страшные престу-
п­ления совершались каждый день. За период с 1993 по 1997 год я только четыре раза не выходил на работу. У меня не было ни выходных, ни отпусков. Физически так уставал, что в трамвае стоя засыпал. Так что ходить и любоваться природой не было времени. Целыми днями пропадал на работе, а там камеры забиты преступниками. Их надо поднимать, «качать» (выводить из равновесия). Это в кино работа сотрудников Уголовного розыска показана простой. Они приходят, представляются, говорят, что у них есть один вопрос, задают его, разворачиваются и уходят. Такого в жизни не бывает.

— Приходилось ли вам вести дела, в которых фигурировали казанские мошенники и аферисты? 

— Мошенничество сейчас очень сильно отличается от того, каким оно было раньше. В моём рассказе «Мазурик» (читайте в этом номере) как раз речь идёт об одном казанском мошеннике. В нём я описываю реальную историю. У меня все детективные книги основаны на реальных событиях. Мазурик — это мелкий вор, мошенник. Как-то ко мне пришёл человек, которого в своё время я посадил. Он хотел мне отомстить, и разработал для этого хитрый план, но я оказался чуть умнее и опытнее (улыбается).

— Чем отличается мошенник от обычного вора?

— Мошенничество — это преступление, связанное с использованием доверия человека. Мошенник сам ничего не отбирает, жертва добровольно отдаёт ему свои деньги и ценности. С такими людьми всегда было много проб­лем, потому что мошенники, в первую очередь, люди умные, способные построить сложные схемы, как отобрать эти деньги. Таких людей можно было по пальцам сосчитать, и они работали, как правило, в одиночку.

— Современные мошенники действуют как-то иначе?

— Сейчас мошенничество зачастую осуществляется при помощи телефона, интернета. Но построено это всё опять-таки на доверии. Современные мошенники представляются сотрудниками банка или полиции. Сообщают, что вам необходимо провести какую‑то комбинацию. И люди ведутся. Ведь те, кто выступают от имени государства, невольно вызывают уважение и доверие. Мы привыкли к тому, что государство не может обмануть. Мы в это верили раньше, и основная масса людей продолжает верить до сих пор. 

— Как во время разговора распознать, что перед тобой — мошенник, преступник? Необходимы навыки психолога, или всё приходит с опытом?

— Опыт играет большую роль. Есть так называемые определённые типажи, и когда начинаешь разговаривать с подозреваемым, ты это понимаешь. Огромное значение для оперативника имеет такое качество, как умение слушать. Мы сидим, разговариваем, и я даю задержанному возможность рассказать мне всё что угодно, сам лишь поддакиваю и иногда записываю наиболее важные моменты. Когда преступник закончил, я говорю ему, что всё хорошо, но я ничего не понял, давай по новой. Вижу, что человек начинает нервничать, детализировать. Заканчивает, я опять говорю: 
«Да-да, сейчас уже мне стало немного ясно. Расскажи ещё раз». И потом начинаешь ловить его: «Первый раз ты говорил мне так, теперь вот так».

— Детали меняются?

— Оперативник сам никогда не должен детализировать преступление, даже если он знает все подробности. Иначе позже на суде преступник может схит­рить и сказать, что эти детали ему сообщили, а он их всего лишь повторил следователю. И оперативник может попасть в нехорошее положение. Многие путают следствие и оперативную службу. Задача оперативника — найти преступника, расколоть его и передать следователю, который и оформляет всё это процессуально. 
У меня был такой случай. Иду на работу, смотрю — мужчина у фонтана возле Оперного театра руки моет, и чем больше он их моет, тем больше они краснеют. Я сразу понял, что он попал на химловушку. Они есть в кассах, и, если её вскроешь, кристаллы попадают на банкноты, а через них — на руки человека. Я предложил мужчине помочь, сказал, что на работе у меня есть растворитель. Мужчина был бомжеватого вида, пошёл со мной спокойно, и я сразу догадался, что он не местный. Только когда мы подошли к зданию МВД, он понял, куда его привели. За еду он согласился мне всё рассказать. Он сообщил, что это его жена стащила деньги. И вдруг начал рассказывать о других ограблениях, которые совершал. Мы подняли сводки, не было там таких краж. Я ему говорю: «Я тебя здесь зачем кормил, чтоб ты мне сказки рассказывал?» А он настаивает, что совершал эти ограбления.
Мы поехали на место. Он был из Марийки, «бомбил» в основном частный сектор: лето, окна открыты… Он залезал в дом, когда хозяйка отсутствовала. Видит — лежат в шкатулке четыре кольца, он не возьмёт четыре, возьмёт одно. Увидит три шапки — заберёт только одну. Хозяйка придёт, хватится через какое-то время, подумает, что потеряла, или муж продал и пропил. И заявок поэтому не было. Мы тут же просили хозяев написать заявления. Дошло дело до суда, а на суде он утверждает, что ничего не совершал, что это я ему рассказал об этих кражах. Он, видимо, не понял, что все они были латентны, ранее не заявлены. Что заявки были написаны только после того, как мы съездили, и он указал, что и где взял. То есть я в принципе не мог знать и ему рассказать об этих кражах. Дали ему за это три года.

— Схитрить не вышло.

— Да, некоторые преступники, когда мы их ловим, начинают сочинять хитроумный план, это тоже своего рода мошенничество. Задержанным в камере делать нечего, и они рассказывают друг другу о своих преступлениях. Вот человек, к примеру, сидит за убийство, и вдруг сообщает нам о совершённых кражах, причём реальных. И ты едешь с ним на место, чтобы он конкретно показал, что и где украл. Если человек никогда здесь не был, он не может сориентироваться на месте: подъезд, этаж, как выглядит дверь, какое расположение комнат в квартире.

— А зачем он это делает, зачем вдруг берёт на себя несовершённое им преступление?

— Чтобы потом на суде сказать: «А я не совершал эти кражи». И алиби у него есть на это время. А потом он может заявить: «Вот видите, кражи на меня оперативники повесили, я здесь ни при чём. А они хотят ещё убийство повесить». Это хорошо продуманный обман, как у настоящих мошенников. Всё вот так и построено в нашем деле — это игра, кто кого перехитрит и выведет на чистую воду. На это попадает много молодых неопытных ребят. Сейчас в новом здании МВД (старое же сгорело) иду я по коридору — все двери закрыты. Непонятно, что за дверями происходит. Когда я работал, у нас все двери открыты были. 

— Всё было прозрачно?

— Чтоб каждый мог видеть, что там в кабинете. Мы, конечно, тоже разрабатывали много комбинаций и схем. В основном строили комбинации, чтобы человек сознался. Взяли мы одну сильную группу, которая во время свадьбы успела съездить и ограбить кооператив с аудиокассетами, а затем вернуться обратно. Мы их подозревали, а доказать не могли. Потому что все свидетели говорили, что они были на свадьбе. Мы их стали раскручивать и врали им о том, что все уже задержаны и дают показания друг на друга, что в итоге и сами начали верить в то, о чём врали. 
Нам сообщили, что Слепой боится, что во время обыска могут найти у него дома пулемёт. Мы поехали, обыск сделали, а пулемёт не нашли. То­гда  зашли в наш исторический музей и на всякий случай взяли пулемёт. Марку пулемёта мы не знали, какой нам дали, такой и взяли. Несём этот пулемёт в мешковине через плечо по улице Ленина. Столько народу навстречу, все видят, что мы несём пулемёт, попадаются и люди в форме, но ни один не поинтересовался, куда это мы с ним идём. Принесли его, мешковиной накрыли, и позвали Слепого. Он увидел пулемёт, побледнел, испугался. Я ему предлагаю писать явку, чтоб поменьше срок получить. Он сидит, пишет, и вдруг заходит следователь, видит, что задержанный уже пишет, и говорит: «А остальных, значит, можно официально в розыск объявлять?» Одна фраза, и Слепой всё понял, схватил явку, стал рвать и жевать. Одна фраза, и вся комбинация, которую мы целый месяц разрабатывали, была испорчена.
У нас было заведено, чтобы во время разговора никаких посторонних не было. Ты сначала посиди и послушай, о чём речь идёт, потом уже можешь что-то сказать. Иногда такие случайно сказанные фразы всё ломают.

— На телевидении последние пару десятков лет очень популярными стали сериалы о жизни полицейских, следователей, с лёгкостью раскрывающих всевозможные аферы, ограбления века и страшные убийства. Насколько правдиво в них всё показано?

— То, что сейчас демонстрирует наш российский кинематограф, создано по американским лекалам. Показывают обязательно группу из трёх-четырёх человек: один старый опытный оперативник, которому, судя по внешности, давно уже пора на пенсию, придурковатый айтишник, который всё может и умеет, и обязательно симпатичная девушка. Это всё не наше, создано по шаблону американских фильмов. В жизни всё по-другому. В мою бытность, женщин никогда не было в Уголовном розыске, теперь это стало модной тенденцией в кино. Все эти сюжеты до того надуманные, что у меня создаётся впечатление — автор сценария однозначно никогда не работал в органах, а если и заходил туда раз в жизни, то только для того, чтобы получить паспорт. Создатели подобных фильмов не знают структуру МВД, придумывают всевозможные несуществующие должности. Мне, как профессионалу, хватает 15 минут просмотра этого, и становится отвратительно. Я выключаю.

— В литературе и особенно в кино образ афериста, плута часто изображён так, что зритель или читатель невольно начинают испытывать к нему симпатию. Как вы думаете, с чем это связано?

— Действительно, сейчас получается так, что иногда мошенник на экране вызывает больше положительных эмоций, чем сотрудники полиции. Может быть, преступников показывают более сообразительными, более культурными. У нас демонстрируют в кино, что сотрудник полиции может запросто ударить человека. Сейчас почему-то не показывают умных оперативников, которые сидят, думают, разрабатывают всевозможные оперативные комбинации. Они всё решают только с помощью кулаков. Придумывают какого-то опера с собакой, которая вместо него все преступления раскрывает. Все эти персонажи кажутся мне какими-то сказочными.

— Почему так происходит?

— Не знаю. Я являюсь председателем совета ветеранов Управления уголовного розыска нашего МВД, и до пандемии нас собирало московское Главное управление уголовного розыска. Мы неоднократно им говорили, ну зачем показывать такое, зачем в фильмах дискредитировать органы? В современном кино если полицейский, то обязательно пьяница, взяточник, оборотень в погонах...
При советской власти органы должны были быть показаны только с положительной стороны, чтобы люди им верили. А сейчас ведь не верят. Сейчас мошенники отправляют сообщение человеку, выдают себя за его сына: «Я попал в аварию, сотрудник полиции просит деньги, чтобы замять это дело. Пришли…» И люди верят, что сотрудник полиции может взять деньги. Раньше никто в такое не поверил бы, сейчас другой народ, и у него совершенно иной менталитет. 

— В своё время вы отправили рассказ одному из ваших любимых авторов — Эдуарду Хруцкому. В ответном послании он похвалил вас за умение владеть «интригой сюжета». В детективных романах это, пожалуй, самое главное?

— Я зачитывался его произведениями. Когда начал писать, то отправил ему письмо и небольшой рассказ. Прошёл месяц, два, три. Ответа нет. И вдруг получаю письмо: «Пишите. Я чувствую, из вас выйдет мастер сюжета». Что бы я ни писал — детективы, две книги про Афганистан, военные книги — я всегда стараюсь писать так, чтобы, если человек начал читать, то уже не смог оторваться. Пытаюсь закрутить сюжет так, чтобы читателю было интересно узнать — а что же на следующей странице? Похоже, у меня получается, люди читают. Меня издают в России. А вот в Татарстане у меня вышла всего одна книга — «Кара небесная» — о разбойном нападении в начале 90‑х годов на Петропавловский собор, когда были похищены две иконы — Седмиозерная и один из списков иконы Казанской Божьей Матери.

— Вы много времени уделяете творчеству?

— Я внутренне очень дисциплинированный человек, каждый день пишу по 8 часов с перерывом. Совсем скоро должна выйти очередная книга.

— Как относитесь к тому, что должны экранизировать книгу Роберта Гараева «Слово пацана. Криминальный Татарстан 1970−2010-х»?

— Конечно, отрицательно, если фильм опять будет пропагандировать группировки. Я хочу, чтобы роль справедливости была на стороне правоохранительных органов. Чтоб не было романтизации преступников. Всплеск преступности всегда происходит, когда в государстве кризисное состояние. Так было в 90-е годы прошлого века. Сейчас история повторяется. 

— Вы, как писатель, ощущаете ответственность за воспитание молодёжи?

— В этом месяце я дважды выступал перед молодой аудиторией. Одно из выступлений состоялось перед несовершеннолетними преступниками в колонии — такая благодарная аудитория была. Я такой теплоты и взаимопонимания ни в одной школе и гимназии не видел. Их было человек 70-80, они так слушали, что я слышал, как в соседнем помещении часы тикали. А потом выступал в 10 классе гимназии, и меня спрашивали, сколько я немцев убил... Они даже не знают, когда война была. У меня отец фронтовик, и он рассказывал, как там было на самом деле. Сейчас все судят о войне лишь по кино. А там все солдаты в хромовых сапогах, у всех белые подворотнички. В жизни всё было по-другому. И хочется, чтобы молодёжь знала правду.

— В ваших книгах добро все­гда побеждает? 

— У меня всегда побеждают положительные герои. 

— И это правильно.