Гуру с Высокой Горы

Как мы с ним познакомились, уже и не помню. Но было это очень давно. Жил он тогда на Горках, которые только строились. У нас там родственники получили квартиру, и бабушка говорила: «Яши алар анда — жаханнамда!» (Живут у чёрта на куличках.)Трамвай № 5 добирался сюда, как в другой город. Сначала проложили рельсы в одном направлении, и в районе улицы Гвардейской установили светофор. Приходилось ждать, когда проследует встречный.

Как только появились новые микрорайоны, тут же возникли гопники. Ильдар Батуллин, по прозвищу Панкиш, не носил вязаную шапочку, не имел туповатое выражение лица, не умел далеко сплёвывать (постоянно попадал себе на ботинок), и если его обступали и просили закурить, то напоминал Семёна Семёновича Горбункова из «Бриллиантовой руки», когда того приняли за глухонемого.
Его дожидались, высматривали. Нетипичность внешнего вида пробуждала в гопниках первобытные инстинкты. Они как приматы, окружившие бедного туриста, хотели сорвать с него кепочку с ушками, оторвать пуговицу или нос. Так они познавали всё необычное!
Поэтому выход Ильдара из дома на улице Братьев Касимовых всегда был полон приключений. К трамваю он передвигался мелкими пробежками, прячась за спинами прохожих. Это напоминало квест.
У него была своя комнатушка. Мама с сестрой к нему не заглядывали. Берегли психику. Если бы в отсутствии Панкиша сюда вошёл психиатр, то он бы, поцокав языком, поставил хозяину точный диагноз на букву «Ш», что сразу освобождало от службы в армии.
Панкиш сам был одновременно и перфоманс, и инсталляция, хотя таких мудрёных слов в те годы ещё не знали. Он был неугомонный. Рисовал, писал, клепал, склеивал, вырезал. Актёр от природы, он виртуозно изображал сцену с гопниками, морально их уничтожая в своей репризе. Он, выпятив губу, напирал: «А закурить не найдётся?» И сам же отвечал писклявым голоском: «Не-а-а». Тут же на него сыпались звонкие хуки. Это был театр одного актёра. Панкиш от воображаемых ударов мотал головой, сгибался, отлетал к стенке, плакал и просил пощады. Заканчивалось избиение тем, что из окна высовывалась старушка и кричала: «Хайванлар, милисия чакырам!» (он великолепно пародировал татарских бабушек). Гопники разбегались, а Панкиш, отряхивая с себя снег, вставал и сплёвывал зуб в ладошку. После чего доставал спичечный коробок, пересчитывал коллекцию зубов, и бережно складывал туда новый.
Одно время он увлёкся театром теней. Со своим отцом, известным татарским писателем Рабитом Батуллой, ставил спектакли в студии телеканала «Татарстан». Отец писал сценарии и был режиссёром, а сын мастерил из картона фигурки сказочных персонажей, которые оживали в его руках. Однажды во время съёмки от софита вспыхнула простыня. Пожар быстро загасили, но руководство переполошилось и прикрыло кукольный театр.
Как-то забрёл я к нему без звонка. Долго тарабанил в дверь, а в ответ — тишина. Толкнул — оказалось не заперто. Вошёл и слышу бубнёж. Смотрю, Панкиш лежит в пальто и шапке в ванной и читает вслух «Малую землю» Брежнева. «Я, — говорит, — здесь представляю себя, как в окопе. А весной ведь их затапливало» — и он пустил тёпленькую воду.
Однажды показал мне свою новую картину. Она представляла собой сложную композицию из вороха журнальных вырезок (мелькали физиономии членов политбюро и лица «Битлз») и остатков пиршества со стола, наклеенных на холст ПВА: хвостик и шкурка от колбасы, хлопья «Геркулес», пшено, яичная скорлупа, этикетки от консервы и винных бутылок. При мне что-то начало отваливаться.
— Это, старик, саморазрушающаяся живопись! — пояснил Панкиш. — Повисит-повисит, а потом сама же ликвидируется. И останется только чистый лист бумаги.
В центре комнаты он расстелил ватман, разлил на нём гуашь из разных баночек. Затем включил пылесос «Сатурн» с трубкой, ввёрнутой в заднее отверстие (пылесоса, разумеется), и принялся раздувать краски под песни Боба Марли. На стене перемигивалась светомузыка, завывая, гудел пылесос, а на полу рождалось произведение искусства. С тех пор Панкиша называют «Отцом пылесосной живописи». 
Помню, осенью, в середине 80-х, в Казани гастролировала рок‑группа «ДДТ», а мы готовились к открытию выставки художников-авангардистов в Доме актёра. Были там и работы Панкиша. Вдруг подъезжает тёмно-красный «Икарус» и из него выходит толпа. Нет, не гопники. Это были рок‑музыканты в заклёпанной коже, впереди в сапогах шествовал Юрий Шевчук. Запомнилась тучная цыганка, которая не отставала от солиста. Оказалось, что перед выходом на сцену она проводит с ним какой-то магический сеанс. 
Шевчук и товарищи, осмотрев выставку, заинтересовались Панкишем. Мы взяли в буфете несколько бутылок «Киндзмараули» и отправились к нему на Братьев Касимовых. Не забуду глаза его мамы, когда к ним в двухкомнатную «ленинградку» вошёл целый «Икарус». Цыганка прошла сразу на кухню и уселась пить чай с баранками. А мы сидели на полу в зале, о чём-то говорили, смаковали подкисшее вино. Панкиш подарил Шевчуку две свои картины, нарисованные пылесосом. 
С тех пор растаяло столько зим! И вот недавно, когда на Козьей слободе жалобно блеяла пурга и занесённые кустики вдоль дорожек напоминали белых коз, я увидел какого-то бабайку в папахе. Он кривыми ножками семенил на метро. Мы столкнулись в дверях. И оба ахнули! Его выдали глаза и ухмылочка. Это был тот самый Панкиш, только бородатый, да ещё седой. Короче, аксакал.
Зашли в редакцию. Панкиш быстро опьянел от крепкого чая с бергамотом и принялся рассказывать о своём житье-бытье. Оказалось, обитает он сейчас на Высокой Горе, но появляется там только в холодное время года. 
— Э-э, зимой я сплю, — поведал Панкиш. — С осени закупаю продукты и рассовываю их по сусекам. У меня даже в валенках — пакеты с гречкой, а в носках — чеснок и лук. То есть затариваюсь по полной, чтобы никуда потом не вылезать. И где-то в конце ноября залегаю в спячку, как медведь. Надеваю на себя полушубок, шапку-ушанку, рукавицы и унты, и медленно погружаюсь в анабиоз. Ты меня совершенно случайно отловил. Потеплело, вот я и вылез. Хожу, шатаюсь. Бывает, что соседи будят — болгаркой или молотком. Музыкой изводят. На Высокой Горе до сих пор слушают «Белые розы» и «Чёрные глаза». Тогда я надеваю наушники и начинаю изучать турецкий или китайский. В турецком языке много татарских слов, а китайский мне нравится своей заковыристостью. Справочники по психологии и психиатрии читаю, книжки по оккультизму. Готовлюсь к встрече с Альцгеймером! Говорят, пока помнишь эту фамилию и можешь её выговорить, старческий маразм тебе не страшен. Я в деталях помню всё, что со мной произошло лет тридцать назад, а то, что случилось вчера — смутно. 
Перед моей лежанкой стоит мольберт с загрунтованным холстом. Рядом кисти, краски и растворители. Только рисуй! Но не могу начать. Чувствую, нет во мне энергии, чтобы выплеснуть её на холст. И тогда я снова ложусь. Это состояние называется абулия. Но в моём случае, наверное, всё же гипобулия. 
Мне снятся живописные сны. О, какие я там рисую шедевры. Сальвадор Дали рядом со мной — просто Никас Сафронов! Сны я вижу сюрреалистические. Но словами не передать. Как-то Пушкин мне приснился. Я попросил его свой сон описать. Он целого гуся на перья извёл и ведро чернил опустошил. Потом сказал: «Не могу, хоть застрелите меня на Чёрной речке!» Ну, накормил я его гречневой кашей, и он укатил в Болдино. Только бубенчики за окном «дзинь-дзинь». 

Панкиш лезет на крышу мира

Пробуждаюсь я 21 марта — в день весеннего равноденствия. Убираюсь, стираю, бреюсь, надеваю шорты и уезжаю на дачу. Она у меня на Волге. Там крапива, ежи, ерши, комары… Ну все прелести нашего короткого лета. Здесь у меня начинается фаза активного периода. Я беру лопату и начинаю сажать картошку. Потом собираю… нет, не урожай. Сначала колорадских жуков. Замачиваю их в керосине, предварительно истолчив в ступе. Очень помогает при ревматизме. Курильщики могут полоскать этой настойкой рот, чтобы отбить запах табака. 
На даче всегда полно работы. Заборы постоянно падают. Я их поднимаю, они опять падают. Сволочи. Вот такая развлекуха! 
Иногда приезжают ученики. Я им даю лопаты или баночки для сбора жуков. Одна девушка из Башкирии так увлеклась, что собрала вообще всех гусениц и жуков в деревне. После чего исчезли птицы. То есть она своим неуёмным усердием нарушила баланс. Пришлось мне съездить в соседний посёлок и там у местных выпросить насекомых.  
Ученики привозят с собой новую энергетику. Они подпитывают меня, а я их опыляю знаниями. Приезжают свеженькие, весёлые, а уезжают погрустневшие, обременённые учением. Сутулиться начинают. Я им в обратную дорогу даже именные клюки выдаю, которые сам из старой груши вырезаю.
Нормальный пипл, так называемые обыватели — это скучные и правильные люди. Шизофреники — вот яркие цветы на помойке жизни! Помню, был у нас в Казани такой специалист по духовному общению с пауками. Он и сам превращался в паука. После разговора я уходил весь в паутине его слов и размышлений. Вот он был классическим шизофреником, если смотреть с точки зрения психиатрии. Он как бы жил в мире сопряжения человеческого сознания с более древним членистоногих. 
Если всё время существования живого мира на земле ужать до года, то человек живёт всего двадцать минут. Динозавры — три месяца. Мир членистоногих — это почти полгода. До появления динозавров планету населяли черви, моллюски, ракообразные… У них было своё сознание. И вот наша генетика состоит из частиц того самого древнего сознания, которым обладали все эти доисторические виды. Человек вобрал в себя всё, что было на земле до него. Понемножку от каждой твари! 
Пойми, ведь обыватели на земле ничего не двигают. Они только пользуются изобретениями шизофреников. Весь прогресс и какие-то гениальные открытия, способные улучшить жизнь и раздвинуть горизонты познания Вселенной, делаются психически повёрнутым мышлением. Все гении на земле были шизофрениками. 

Панкиш играет на гофрированной трубе.

Размышляя и углубляясь дальше, я пришёл к выводу, что венец природы — вовсе не человек, а вирус. Именно он является основой жизни! Вирус и внутри нас, и снаружи. Он — повсюду! Наш корень — это вирусная структура. Все наши желания, они — не наши. Этого желают вирусы! Наши внутренние процессы, например, команды, поступающие от головного мозга к исполняющим органам, осуществляются вирусами. Вот я чувствую, что во рту пересохло и тянусь к баллону, а на самом деле, просто вирусы захотели пить и они понукают мной. То же самое секс, голод, творчество… Всё это вирусы. Мы напоминаем Гулливера в стране лилипутов, только их ещё больше, и они невидимы. Но мы в рабстве! 
Идём дальше. В конце концов, получается странная штука. Оказывается, старик, что мы и есть эти самые вирусы, которые веками эволюционировали. Но мы нарушили Законы Вселенной, поэтому нас решили поставить на место. 
...За окном стемнело. Я собираюсь домой, Панкиш — к себе в берлогу. В лифте он признаётся мне: 
«Знаешь, друзья замучили меня вопросом: «Ты же гений, Панкиш, но почему не знаменит? Почему по телеку тебя не показывают и в журналах не пишут?» Я улыбаюсь. Я-то знаю, что это вирусы в них такую ерунду говорят. Вот, выйдет публикация в журнале «Казань», и тогда я проснусь знаменитым. Возьму лопату и поеду сажать картошку… Вирусов ведь надо чем-то кормить!»