Истории пленительная муза

Журнал "Казань", № 4, 2015

28 февраля отметила свой юбилей директор Музея истории Казанского университета, постоянный автор, друг и обладатель почётного диплома журнала «Казань» Стелла Владимировна Писарева. Появившуюся на свет в Киеве, сегодня её по праву можно зачислить в ряд выдающихся казанцев. Её называют «музой музея», и в своём призвании она абсолютно оправдывает данное ей имя, которое переводится как «звезда».

Обещанную ранее читателям беседу со Стеллой Писаревой ведёт Айсылу Мирханова.

- Вы носите необычное имя. Кто из родителей решил вас так назвать?

- Так решила назвать меня мама. Говорила, что в честь героини какого‑то английского романа. Вы знаете, довольно долго я очень стеснялась своего имени. Особенно когда приехала в Казань и поступила в университет. Своим одногруппникам я представилась Нелей. Моё настоящее имя знал только Григорий Наумович Вульфсон, бывший в то время секретарём комсомольской организации. Однажды на одном из заседаний комитета комсомола, во время которого ко мне все обращались: «Неля, Неля…», он не выдержал, стукнул кулаком по столу и заявил: «Её имя Стелла! И зовите её только так!».

- Родители были незаурядными, яркими личностями. Отец - военный. Наверняка у вашей семьи интересная родословная?

- К сожалению, я не знала ничего ни о бабушке, ни о дедушке со стороны мамы, а бабушку со стороны папы видела всего‑то раза три, когда мы бывали в Киеве. После ареста папы в 1938 году мама попросила её взять меня к себе на какое‑то время. Но та отказалась, побоявшись, что моё присутствие в семье может повредить другим её детям. Понять это можно - времена были страшные.

- Жизнь многих семей тогда разделилась на «до» и «после»…

- Да, с арестом папы окончилось моё самое счастливое детство! А это действительно было так! Родители меня любили и баловали. Несмотря на это, по словам мамы, я была скромным и послушным ребёнком. Папа имел высокий военный чин, мы постоянно переезжали из города в город, жили в Киеве, Харькове, Каменец‑Подольске, Одессе. Когда я появилась на свет, мама была студенткой Киевской консерватории по классу вокала, но из‑за переездов вскоре оставила учёбу. Тем не менее, укладывая меня спать, пела арии из опер. Засыпала я, как рассказывала мама, на арии Татьяны из оперы «Евгений Онегин»: «Кто ты, мой ангел ли хранитель?..». В Киеве мама работала референтом Всеукраинского общества культурной связи с заграницей, в её обязанности входил приём высоких гостей из‑за рубежа, видных деятелей культуры. Помню снимок в одной из киевских газет, на котором мама на вокзале с цветами встречает первых советских лауреатов международных конкурсов. Среди тех, с кем ей довелось встречаться, был известный датский писатель‑коммунист Мартин Андерсен‑Нексё.

Благодаря маминой работе мне посчастливилось познакомиться с моей любимой артисткой кинозвездой Любовью Орловой. Любовь Петровна приехала на гастроли в Харьков вместе с актёрами Игорем Ильинским и Борисом Бабочкиным, они выступали в местном клубе. До сих пор вспоминаю этот концерт. Ильинский читал рассказ Чехова «Пересолил», Бабочкин - монолог Чапаева из одноимённого кинофильма, Орлова исполняла песни из «Весёлых ребят» и «Цирка», арии из оперетт. После концерта я так хотела попасть в артистическую к Орловой, что стояла у двери и плакала. Начальник клуба пожалел меня и проводил к ней. Я вошла и настолько растерялась, что не могла произнести ни слова, только смотрела на неё, на её фантастически длинные ресницы. В конце концов осмелилась задать ей вопрос: «Почему вы не пели песни из кинофильма «Волга‑Волга»?» - они то­гда звучали из всех репродукторов. Любовь Петровна ответила, что будет исполнять их только после того, как фильм выйдет на экраны. Я была счастлива. Познакомилась я и с Александром Цфасманом. Мы отдыхали с мамой в Кисловодске, жили на центральной улице города в «Гранд‑отеле». Рядом в парке выступал джазовый оркестр, который я постоянно бегала слушать. Цфасман играл на рояле и одновременно дирижировал. Как‑то я встретилась с ним в вестибюле гостиницы, где стояло пианино, представилась, и даже что‑то по его просьбе сыграла.

Впоследствии музейная работа подарила мне радость встреч и общения со многими замечательными людьми. Я общалась с семьёй Горького - женой Екатериной Павловной, женой его сына Максима - Надеждой Алексеевной, внучками Марфой и Дарьей. С дочерью Шаляпина - Ириной Фёдоровной. Все встречи храню в своей памяти. На моей книжной полке несколько десятков книг с трогательными дарственными надписями известных русских и татарских писателей: Константина Федина, Леонида Соболева, Евгения Евтушенко, Михаила Луконина, Евгения Антокольского, моих друзей Марка Лисянского и Николая Доризо, Гумера Баширова, Абдурахмана Абсалямова, Гарифа Ахунова, Ризы Ишмурата, Мухамеда Садри, Сибгата Хакима… В моих альбомах фотографии с Борисом Николаевичем Ельциным, Минтимером Шаймиевым, Владимиром Ильичом Толстым, Юрием Соломиным и Нонной Мордюковой, Чингизом Айтматовым, нобелевскими лауреатами Виталием Лазаревичем Гинзбургом и французским химиком Жаном Мари Леном. А на стенах - живописные и графические работы Виктора Куделькина, Николая Кузнецова, Сергея Лывина, Виктора Фёдорова и других казанских художников.

- В чём‑то вы повторили линию жизни мамы.

- Отчасти это так. Но активная творческая жизнь мамы закончилась после ареста папы. Ей ещё не было тридцати пяти лет. Мало того, полтора года маму никуда не брали на работу, даже уборщицей, санитаркой. Всю тяжесть и драматизм её судьбы трудно передать. Молодая, красивая, свою дальнейшую жизнь она посвятила мне, моей семье, своему внуку Володе, которого безумно любила. И любовь эта была взаимной. Мамы не стало после трёх инфарктов. Ей было всего шестьдесят два года. Володя учился в десятом классе и твёрдо тогда решил, что станет врачом.

- За что забрали вашего отца?

- Мне было тринадцать лет, я не всё понимала, но из разговоров взрослых узнала, что папу назвали «немецким шпионом». Незадолго до ареста его перевели в Киев, а мы с мамой до конца учебного года оставались в Харькове. 26 апреля приехали в Киев, чтобы вместе, втроём, провести майские праздники. С утра 27 апреля папа уехал на работу, пообещав, что после обеда вернётся, и поедем к бабушке. Но мы его так и не дождались. Телефон на его работе долго не отвечал, а когда кто‑то снял трубку, услышали: «Писарев у наркома». Вечером к нам пришли два незнакомых человека, произвели обыск, осмотрели папин чемодан, забрали оружие и сообщили, что он арестован. После их ухода мама обнаружила папин партийный билет и, созвонившись с секретарём парткома, встретилась с ним. Он настоятельно посоветовал: «Немедленно уезжайте отсюда, чтобы вас не арестовали. Пока в Харьков». Мы были уверены, что это ошибка, что вскоре во всём разберутся и папа вернётся. 1 мая вернулись в Харьков. Квартира была опечатана, нас оставили без крова и без вещей. Мама уехала, полтора года скрывалась у старшей сестры, и вернулась в Харьков только в 1939‑м, когда перестали брать жён «изменников Родины». О судьбе папы ничего не знали, и мама поехала в Москву на приём к прокурору СССР Вышинскому, от которого услышала приговор: «десять лет без права переписки», что означало, как мы узнали позднее, расстрел. Недавно моя младшая внучка Татьяна нашла в Интернете подписанный Сталиным приказ о расстреле группы обвиняемых, среди которых было имя отца. Приговор привели в исполнение 15 сентября 1938 года.

- Приходилось ли чувствовать на себе клеймо дочери «врага народа»?

- Не могу этого сказать. Было только три случая. В университете меня выдвинули на молотовскую стипендию, об этом мне по секрету сообщила замдекана Александра Степановна Шкляева. Но через несколько месяцев выяснилось, что мою кандидатуру не утвердили. Второй случай произошёл, когда на нашу группу выпускников историко‑филологического факультета пришёл запрос из Наркомата внешней торговли. Радостную новость нам сообщил ректор Кирилл Прокофьевич Ситников. Когда уже все вышли из кабинета, он меня остановил: «Подожди, не уходи. Ты, конечно, понимаешь, что тебя в эту организацию не возьмут»,- и предложил поступить в аспирантуру. А третий случай был, когда я работала в музее Горького. Мария Николаевна Елизарова настаивала, чтобы все сотрудники окончили университет марксизма‑ленинизма. Но для поступления необходимо было пройти собеседование с секретарём райкома партии по идеологии. Там меня «завернули», объяснив Марии Николаевне: «У неё же отец репрессирован». Но Елизарова сумела настоять на своём, и меня приняли.

Такого, чтобы меня или маму кто‑то избегал, не здоровался или, завидев издалека, переходил на другую сторону улицы - нет, этого не было. И мы продолжали верить в хороших, порядочных, добрых людей. Слава богу, жизнь подарила немало встреч с ними. Особенно здесь, в Казани.

- Как вы попали в наш город?

- Началась вой­на, Харьков постоянно бомбили. Около десяти дней в товарном «телячьем» вагоне добирались до Саратова. Оттуда отправились к маминой старшей сестре, семья которой эвакуировалась раньше и жила в Раифе. До Казани добрались на пароходе по Волге, потом семь километров шли от пристани, от Петрушкиного разъезда, до железнодорожного вокзала. На станции «Васильево» нас никто не встретил. А у нас много вещей, мама - в одних туфельках на каблуках, я в каких‑то тапочках, снег уже лежал. Неожиданно к нам подошла местная жительница и пригласила к себе домой погреться, попить чай и переночевать у неё. На следующий день, оставив вещи в Васильево, мы отправились в Раифу. Десять километров шли пешком. Было страшно - мы знали, что в Раифе находилась колония малолетних преступников, которые время от времени оттуда сбегали.

В Раифе мы подружились с замечательной женщиной Ханифой Александровной Мифтахутдиновой. Я до сих пор молюсь на неё! Она работала старшим лесничим в Раифском лесхозе, помогала нам во всём и всячески поддерживала. Однажды перед Новым годом пришла и говорит: «Стелла, хватит бездельничать. Собирайся, завтра поедешь со мной в Казань. Будешь жить у моей мамы, учиться вместе с моей младшей сестрой. Она тоже перешла в десятый класс». Полтора года я прожила в чудесной семье в одной комнате с мамой Ханифы Александровны и её младшей сестрой Фатой, которая стала моим самым близким другом на всю жизнь. Мы учились в одном классе в школе № 4 на углу Профсоюзной и Пушкина, сидели за одной партой, спали на одном диванчике. После окончания школы Фата поступила в медицинский институт, её мужем в будущем стал известный профессор‑фтизиатр Иосиф Семёнович Сигал. Сейчас она живёт вместе с младшим сыном Лёвой в Израиле. Её старший сын Евгений Сигал - профессор, хирург‑онколог, коллега моего сына.

- Как вы решили поступать на историко‑филологический факультет?

- На этот выбор повлияла учительница русского языка и литературы в харьковской школе. Она очень красиво преподавала и была очень красивой женщиной. Ученики её просто боготворили, и я решила, что пойду по её стопам.

- Конкурс был большой?

- Нет, конкурса не было. Война. Ребята уходили на фронт. В основном учились девочки, эвакуированные из Белоруссии, Украины, Ленинграда.

- Помните первый день в альма‑матер?

- Конечно. На первом собрании группы меня решили избрать комсоргом. Каково же было их удивление, когда все узнали, что я не комсомолка. В итоге в комсомол я вступила на первом курсе и через месяц была избрана членом комитета ВЛКСМ университета, возглавляла шефскую работу в госпиталях, а в следующем составе комитета - культурно‑массовую.

Годы учёбы были трудными, жили впроголодь. Но жили дружно и очень весело, устраивали концерты, ходили на танцы. Поступив в университет, я поселилась у старушки, которая сдавала свою маленькую комнату студентам КГУ и мединститута. Однажды ко мне пришла подруга, а у меня кроме муки ничего нет. Даже дров, чтобы что‑то приготовить. Мы развели муку в холодной воде и съели. Как‑то я умудрилась потерять продовольственные карточки, а это означило голодать весь месяц. Об этом узнал студент химического факультета, имя его по­мню - Миша, фамилию не помню. Он на базаре за свои деньги купил мне новые карточки и, видя моё смущение, сказал: «Когда выйдешь замуж - вернёшь».

Живя в Раифе, мама устроилась на работу в Ботанический институт Академии наук СССР, эвакуированный туда из Ленинграда. Ей как сотруднице Академии дали две кровати в общежитии, расположенном в физкультурном зале, в главном корпусе КГУ, где сейчас находится Музей истории университета. Могла ли я подумать, что когда‑то он снова станет моим вторым домом? В 1943 году там стояло около ста кроватей, отгороженных друг от друга простынями или картонками. Одеваться и раздеваться приходилось, пригнувшись или сидя на корточках. Кстати, я позднее узнала, что среди тех, кто там жил, был академик Дмитрий Сергеевич Лихачёв.

- Помните День Победы?

- Накануне мы с Фатой довольно поздно вернулись домой, кажется, после какого‑то концерта. А с утра услышали по радио о Победе. Обрадовавшись, сразу же отправились на улицу Баумана, где напротив кинотеатра «Родина» было настоящее празднество - люди пели, танцевали, целовались, обнимались…

- Кто из преподавателей вам особенно запо­мнился?

- Я не могу сказать, что филологам в этом отношении повезло. Историкам - тем да, у них читали лекции находившиеся в эвакуации академики Тарле и Греков. Но нам посчастливилось слушать замечательные лекции кандидата филологических наук Екатерины Александровны Слободской, которая читала историю западной литературы. А русскую литературу читал Александр Николаевич Вознесенский. После защиты дипломной работы он предложил мне аспирантуру. Я решила перед аспирантурой год поработать, и Александр Николаевич, согласившись, написал рекомендательное письмо директору музея Горького Марии Николаевне Елизаровой.

10 сентября 1946 года с этой рекомендацией я пришла в музей. Мария Николаевна болела, и встретившая меня сотрудница Магдалина Мавровская посоветовала позвонить ей домой. Было неловко беспокоить её, но я рискнула. Мария Николаевна пригласила меня к себе. С трепетом поднимаюсь по старой деревянной лестнице на второй этаж, звоню. Меня встречает молодая красивая женщина в чёрном кимоно с яркими красными цветами и, видя моё смущение, приветливо и радушно приглашает войти. Задав несколько вопросов, она усадила меня за свой письменный стол, и я под её диктовку написала заявление. Мой первый трудовой день, начавшийся в такой неофициальной домашней обстановке, развеял все волнения и определил мою дальнейшую судьбу. Вместо одного года я проработала в музее восемнадцать лет, из них шестнадцать - заместителем директора. Мария Николаевна стала моим учителем, другом, «второй мамой», как подписывала она мне свои книги и фотографии. Я училась у неё беззаветному и бескорыстному служению музейному делу. И всё же в 1964 году я решилась оставить музей, воспользоваться приглашением Казанской студии телевидения перейти на работу в литературную редакцию, где в то время трудились Рустем Кутуй и Гортензия Никитина.

- Неудивительно, что женщину вашего типажа заметили и пригласили туда работать.

- Я писала сценарии, вела передачи о Горьком, проводила телевикторину «Что вы знаете о жизни и творчестве Горького?», вела ежемесячный журнал «Календарь искусств». С большим успехом прошла передача «Горький и Шаляпин», которую я вела с актёром Качаловского театра Яном Мацкевичем. Телезрители нас забросали письмами с просьбой её повторить.

Узнав о моём уходе из музея Горького, Владимир Михайлович Дьяконов стал уговаривать меня перейти на работу в Государственный музей ТАССР, которым он тогда руководил. Решающую роль сыграло его предложение о создании большой выставки к 150‑летию Михаила Юрьевича Лермонтова. Я осталась на работе в тот же день на целых четырнадцать лет; была заведующей литературным отделом, заместителем директора по науке. За это время была со­здана экспозиция «История татарской литературы» и несколько выставок к 60‑ти и 70‑летию со дня рождения Мусы Джалиля, с которыми мы выезжали в Москву, 90‑летию Габдуллы Тукая. Я и сегодня вспоминаю волнительный момент моей жизни, когда держала в руках две маленькие самодельные «Моабитские тетради» поэта‑героя Джалиля, спасённые бельгийским антифашистом Тиммермансом, их вручил мне Председатель Верховного Совета ТАССР Батыев. В период работы в музее мне было поручено создание музея Ярослава Гашека в Бугульме. Журналист и гашековед Станислав Антонов нашёл дом, в котором в годы гражданской войны размещалась военная комендатура, где Гашек работал помощником военного коменданта города. Музей открылся в 1966 году в присутствии советника по культуре чехословацкого посольства. Открытие музея послужило поводом для создания отделений Общества советско‑чехословацкой дружбы в Казани и Бугульме, позже оно стало республиканским. В течение двадцати пяти лет, до развала Советского Союза, я была первым заместителем председателя правления. Я дорожу наградами президиума Союза советских обществ дружбы - почётным знаком «За вклад в дело дружбы», Почётной грамотой Татарского обкома КПСС и Совета Министров ТАССР, почётным знаком и медалями Центрального комитета чехословацко‑советской дружбы.

- Как вы создавали Музей истории Казанского университета?

- Университет готовился к своему 175‑летнему юбилею. В 1978 году директор Научной библиотеки имени Лобачевского Анатолий Сергеевич Гурьянов по поручению ректора Михаила Тихоновича Нужина обратился ко мне с предложением заняться созданием музея его истории. Предложение в творческом отношении было очень заманчивым, но у меня оставалось много сомнений: справлюсь ли я с этой ответственной задачей. До юбилея - немногим более года, историю университета я не знаю, кроме стола и стула в парткабинете мне ничего не обещают. Начинать надо было с нуля. Я отказалась. Через несколько дней меня пригласили в университетский партком. Не помню, о чём говорил со мной заместитель секретаря историк Валентин Семёнович Королёв, но помню, с какой любовью он рассказывал о своей и моей альма‑матер, о её богатейшей истории, называя великие имена учёных и студентов разных лет. В конце концов я согласилась и 1 сентября 1978 года приступила к работе. В этот предъюбилейный год подлинный энтузиазм охватил весь университет. В поисковой работе участвовали преподаватели, сотрудники, студенты и выпускники университета. Одной из первых реликвий будущего музея была личная печатка Лобачевского, которую более двадцати лет хранил профессор Норден. Это было настоящей сенсацией. Зажав в кулаке бронзовую женскую головку с дворянским гербом Лобачевского, я ходила по коридору и показывала всем встречным, надеясь, что теперь люди поверят и мне, и в саму идею создания музея. На кафедре геометрии профессор Борис Лукич Лаптев разрешил мне сесть за его письменный стол, открывать все ящики и брать всё, что посчитаю нужным и интересным. В результате в фонды музея поступили медаль великого немецкого математика Гаусса, присланная в Казань Лобачевскому, и старинные напольные часы из геометрического кабинета, где он работал. Заведующий кафедрой физиологии Лев Николаевич Зефиров передал струнный гальванометр, с помощью которого профессор Самойлов записал первую в России электрокардиограмму. Семён Александрович Альтшулер подарил музею магнит Дюбуа, с помощью которого Завойский сделал своё мировое открытие - электронный парамагнитный резонанс. Борис Александрович Арбузов подарил стеклодувный столик, за которым работал его отец Александр Ерминингельдович. Через год и два месяца музей был открыт. Это произошло 30 ноября 1979 года.

- Вы много времени посвящали работе. Точнее будет сказать - служению музейному делу. Как к этому относились ваши близкие?

- С пониманием. Мой муж Юрий Васильевич Муравьёв работал председателем райисполкома Советского района, потом заместителем председателя горисполкома, последние годы жизни был заместителем начальника Татглавснаба. Он сам был очень занятым человеком, и к моему делу относился с уважением, всегда меня поддерживал.

- Как произошло ваше знакомство?

- Это довольно банальная история. Наши мамы были знакомы. И Мария Михайловна Муравьёва, узнав о моих сложных жилищных проблемах, предложила переселиться к ней. Юра ещё служил в Венгрии, и она жила одна. Жили мы дружно. Мария Михайловна говорила: «Хоть третьего рожу, но ты будешь моей снохой». В 1946 году демобилизовался Юра, мы познакомились, и в феврале 1947 года поженились, о чём я никогда не жалела. Я не люблю слово «порядочный», но мой муж был очень порядочным, благородным, честным человеком, я жила как за каменной стеной.

В 1947 году у нас родился сын Владимир, которым я горжусь - он прекрасный специалист, заслуженный врач России и Татарстана, и очень хороший человек. Я всегда радуюсь, когда знакомые и незнакомые люди, узнав, что я мать Владимира Муравьёва, от души благодарят за него.

У меня две замечательные внучки. Старшая Лиза, кандидат медицинских наук, эндоскопист, работает вместе с отцом в онкологическом центре. У неё двое детишек - Элина и Данияр. Элина учится в пятом классе, талантливая девочка, занимается джазовым вокалом, в обеих школах - и в обычной, и в музыкальной - отличница. Вторая внучка Татьяна окончила факультет международных отношений университета, она подарила мне правнучку Еву. Татьяна - заместитель директора благотворительного фонда «День добрых дел».

- Стелла Владимировна, есть ли у вас мечта?

- Главная моя мечта, чтобы все мои родные и близкие не болели, были здоровы. Есть и ещё две мечты: первая - воплотить в жизнь идею создания Мемориального музея Николая Ивановича Лобачевского. Он ведь был не только гениальным учёным‑геометром, но и великим Гражданином России. Вторая мечта - увековечить память учёных Академии наук СССР, которые в годы Великой Оте­че­ственной войны работали в Казани на оборону страны и внесли огромный вклад в Победу, 70‑летие которой мы будем отмечать в этом году.

- Хочется пожелать, чтобы ваши идеи обрели реальные черты. А для этого - здоровья вам, вдохновения, единомышленников!