Хлопушка от дочери Шаляпина

Марфа Фёдоровна Шаляпина и Эдуард Трескин.

То, что на детях гениев природа отдыхает, знают все или почти все. Но правда ли это?
Когда я думаю о детях Фёдора Ивановича Шаляпина, то прихожу к выводу — нет, неправда.
У великого артиста, насколько известно, было 8 родных детей, и все они были талантливы.
Поговаривают, впрочем, что известный бас, солист Большого театра Александр Огнивцев — незаконный сын Шаляпина. Он был, без сомнения, талантливым певцом. 
— Феденька! — восторженно ахнула Антонина Васильевна Нежданова, когда увидела молодого певца на вокальном конкурсе. Огнивцев и впрямь лицом и статью напоминал Шаляпина, а, пожалуй, и манерой пения, явно заимствованной у гения оперной сцены. Хотя, кто только не подражал Шаляпину в России, да и не только здесь, а и за рубежом. Достаточно вспомнить русского Бориса Штоколова и болгарина Бориса Христова.
Но разговоры разговорами, а был у Шаляпина в молодые годы друг, певец, которого звали — Павел Агнивцев.
В жизни, впрочем, нередко встречаются люди-двойники, близкие и по внешним чертам, и по свойствам характера, и по линиям судьбы.
И случайно ли Александр Павлович Огнивцев сыграл 70 лет назад роль Фёдора Ивановича Шаляпина в фильме «Римский‑Корсаков»?

Виниловые диски с записями Шаляпина попали мне в руки в начале 60-х годов. Мой учитель истории Алексей Николаевич Тимофеев давал их мне, бережно завернув в бумагу, с просьбой — не поцарапать пластинку. Я сидел у радиолы «Эстония», слушал «Старого капрала» и плакал, не стыдясь своих слёз. В 16 лет принято плакать только от несчастной любви, но пение Шаляпина… оно было выше и сильнее самой пылкой несчастной влюблённости.
Алексея Николаевича домашние звали «Шаляпин». И он был по-шаляпински высоким, могучим, говорил раскатистым басом. Но не пел. 
Он был знаком с дочерью Шаляпина Ириной Фёдоровной, приезжавшей в Казань, восторженно пересказывал то, что рассказывала она об отце…

Человеческие судьбы и встречи перекрещиваются, словно следы на снегу. Только снег этот называется Время.
Я уже больше десяти лет служил в Оперном театре в Казани, пел в спектаклях с известными басами-гастролёрами — Артуром Эйзеном, Александром Ведерниковым, Николаем Охотниковым, Булатом Минжилкиевым, да и с ничуть не уступавшим приезжим знаменитостям Юрием Борисенко.
Но всегда невольно сопоставлял их талант с никогда вживую не слышанным пением Шаляпина.
И мне казалось, что Шаляпин — не оперный певец, что он бредёт по морю этого волшебного искусства, словно Гулливер, таща за собою лодки исполненных на разных сценах мира партий. Романсы и песни, пусть записанные на несовершенной аппаратуре, были ничуть не меньшими по значительности, чем опера.

«Клубится волною кипучею Кур…»
«Уймитесь, волнения, страсти, 
засни безнадежное сердце…»
«В двенадцать часов по ночам 
из гроба встаёт полководец…»
«Нет ни матушки, нет 
ни батюшки…»
«О, где же вы, дни любви, 
сладкие сны, юные грёзы весны…»
«Прощай, радость, 
жизнь моя…»
«Эх, ты, Ванька…»

Эта музыка, эти слова, казалось, жили внутри души всегда, вдохновлённые вибрациями голоса человека, родившегося в том же городе, что и я, бродившего когда‑то по казанским улицам, по берегу озера Кабан. К этому голосу хотелось прислониться, как к тому пушкинскому зелёному дубу со златой цепью. А может, и к тому, о котором писал Лермонтов в своём последнем стихотворении…

Уже и прах великого певца перенесли с кладбища Батиньоль в Париже на Новодевичье в Москве. Уже ширился и взлетал Шаляпинский фестиваль в Казани. 
А всё нет-нет думалось — да жил ли и впрямь на Земле этот немыслимый человек, существовал ли в реальности? А если и существовал, то разве что в гомеровские времена, в орфеевские…

В 1989 году, благодаря случаю, валлийской актрисе и певице Берил Холл и новым перестроечным временам, я оказался на гастролях в Великобритании, в той её части, что зовётся Уэльсом. Старинные замки, библейские горы с сотнями овец на склонах, холодное Ирландское море, серпантин дорог, светящихся по ночам, маленькие городки с огромными церквями и современными театрами. И древний валлийский язык вперемешку с английской речью. Возможно, я был первым оперным певцом из России в Северном Уэльсе. По крайней мере, так говорили друзья-валлийцы. 
— А как же Южный Уэльс с его BBC Cardiff Singer World competition — Всемирным конкурсом оперных певцов? — спрашивал я.
— Они монгрлс, полукровки — доверительно и неполиткорректно сообщали мне. — Чистые вэлш только здесь на севере.
Я охотно соглашался, приятно быть первым, даже если это и неправда.
В этой поездке по Северному Уэльсу была, помимо концертной, ещё одна линия — церковная. Одновременно там оказался и епископ Казанский и Марийский владыка Анастасий. Он познакомил меня с удивительным человеком — отцом Даниилом.
Невысокий крепыш-валлиец с улыбчивым лицом не говорил по‑русски. Зато знал церковнославянский.
Обратившись в православие, он на свои деньги оборудовал маленький храм в собственном доме под Ливерпулем. Там проходили службы, отмечались православные праздники. Прихожан было мало — человек сорок.
Узнав, что я певец из Казани, отец Даниил обратился ко мне с необычной просьбой — помочь ему в проведении литургии в его храме, почитать псалмы и подпеть хору, состоящему из трёх человек.
Я оробел — да разве можно мне, хотя и православному, но светскому человеку участвовать в богослужении! Подпеть я, пожалуй, смогу, на долю секунды отставая от «хора» и улавливая мелодию. Но читать?
— Я не знаю церковнославянского, — с запинкой сказал я.
— Это неважно, — ответил отец Даниил. — Я дам тебе книгу. Ты же русский. Значит, сможешь прочитать.
— Но там же другие буквы. Нет, не сумею.
— Сумеешь, — мягко и убеждающе сказал отец Даниил. — Ты же русский. Я вот валлиец, а читаю. И ты сможешь. А потом я познакомлю тебя с одной из моих прихожанок — она тоже русская. Живёт в Ливерпуле. Её папа был русский певец — Шаляпин. Ты знаешь такого певца?
— З-з-з-знаю, — пролепетал я. — А как её зовут? Она что, вправду дочь Шаляпина?
— Её зовут Марфа Шаляпина‑Дэвис, — сказал отец Даниил и гордо добавил, — она замужем за валлийцем.

От обедни в крохотном храме осталось лишь воспоминание о дрожащих руках, когда я читал псалмы, коверкая древний язык, да запах ладана.
— Не тревожься об ошибках, сын мой, — утешающе говорил отец Даниил. — Бог слышит не слова, а сердце.
Марфа Шаляпина жила в уютном доме в пригороде Ливерпуля. Она приветливо встретила нас на пороге, поздоровалась низким голосом и пригласила в дом. На стенах гостиной висели полотна импрессионистов. Я мысленно ахнул: «Неужели она так богата? Наверное, это копии». Только потом я узнал о существовании цветных принтов и производимой ими иллюзии подлинности.
Марфа была необыкновенно похожа на отца — и лицом, и осанкой, и глубоким тембром. Мы разговаривали по-русски, и я наслаждался её интонированием, свойственным старым русским эмигрантам. Иногда проскальзывал иностранный акцент, иногда она путала слова, но это было неважно — в её речи слышался голос Шаляпина. Его живой голос!
Она расспрашивала о Казани, где была проездом на теплоходе восемь лет назад — заходила в Кремль, в университет. Там учились когда-то вместе с Лениным её родственники по матери. Её мама — Мария Валентиновна Петцольд — была второй женой Фёдора Ивановича, той, что родила ему трёх дочерей и уговорила уехать из России. 
Мы говорили о Перестройке, о Горбачёве — она намеревалась написать ему письмо с просьбой устраивать повсеместные молебны «от чёрного сглаза Сталина». Так она выразилась.
— Надо, чтобы Патриарх занялся этим. Я и ему напишу письмо, — решительно заявила она.
— Да ведь Сталин давно умер, — сказал я. — Чего его бояться!
— Ах, что вы, что вы, — заволновалась Марфа. — Такие, как он, и снова явиться могут, не дай Бог!
Вполне возможно, что она волновалась не понапрасну при упоминании этого имени — богатырь Шаляпин умер явно задолго до отпущенного ему земного срока, ведь все его дети дожили до глубокой старости. А он заболел так внезапно по возвращении из Шанхая, что походил этот стремительно развивавшийся недуг на отравление. 

Марфа когда-то предполагала быть художницей — говорили, что она рисовала не хуже, чем старший брат Борис, ставший знаменитым и в Европе, и в Америке. Но не сложилось что-то, не срослось.
Марфа стала актрисой, играла на английских сценах. Но сейчас она была на пенсии, и главной заботой её были мысли о детях и внуках.
— Жизнь похожа на калейдоскоп, — сказала она, — никогда не угадаешь, какой узор выпадет при повороте трубочки с цветными стёклышками. Моя дочь Катя — ­замечательный врач — стала политиком. Баллотировалась в парламент от партии, вообразите только, коммунистов. Кто знает, может быть, на следующих выборах её изберут премьер-министром Великобритании!
Она засмеялась и добавила: 
— Ох уж эти политики, министры и президенты. Да они все навытяжку стояли, когда с папой разговаривали после его спектакля. Потому что он был подлинным королём.
Мы пили чай с коврижками, испечёнными Марфой Фёдоровной. А она нахваливала казанский чак-чак.
— Можно я заверну в салфетку парочку ваших коврижек для дочки, как угощение от дочери Шаляпина? — задал я нелепый вопрос Марфе.
— Да что вы, — улыбнулась она, — они ж зачерствеют! Подождите минутку.
Она открыла дверцу шкафчика и достала коробку: — Вот, это вашей дочери к Новому году.
В красной коробке были новогодние хлопушки — из тех, внутри которых лежат маленькие подарочки.
— Спасибо огромное, Марфа Фёдоровна!
— Это вам спасибо — вы привезли кусочек родины папы, — сказала Марфа и неожиданно спросила: — А вы поёте что-нибудь из папиного репертуара? Что‑нибудь русское?
Я испугался.
— А цыганское можно?
— Пожалуйста, спойте, не стесняйтесь.
Я давно знал, что уж, когда поёшь, стесняться нельзя. И спел. «Очи чёрные, очи стра-а-астные, очи жгучие и прекра-а-асные!..»
Марфа Фёдоровна сказала басом «Браво!» и заметила, что мой голос напоминает чем-то голос её папы.
— Да это и понятно — вы же оба с Волги, только у вас баритон, — так сказала она, а я подумал, что и вот этот дом, и эта страна, этот вечер, и отец Даниил, и моё пение мне приснились. Реальна лишь эта женщина с лицом своего отца. И ещё я понял, что Шаляпин не только жил, но и жив, потому что времени нет.

Сдавая багаж в аэропорту Хитроу, я вынул коробку с хлопушками из чемодана, переложил в сумку и взял с собою в самолёт, на всякий случай, не дай бог потеряется.
Дома вручил коробку дочке Полине и предупредил, чтобы не открывала и берегла — это подарок от дочери самого Фёдора Ивановича Шаляпина, величайшего в мире певца, самого лучшего.
— Лучше даже, чем Челентано? — удивилась дочь-пятиклашка.

Перед Новым годом я обнаружил, что коробка хлопушек пуста: когда нас не было дома, Полина перестреляла все хлопушки, чтобы достать подарки — крохотных солдатиков, куколок и кошечек.
Ругать ребёнка не было смысла — ведь хлопушки на то и хлопушки, чтобы радоваться, когда они весело трещат.
— Береги коробку, — строго сдвинув брови, наказал я.
— Хорошо, — сказала Полина и потупила глаза.
Но так уж вышло, что и коробка куда-то пропала. Осталась память и несколько фотографий, сделанных моим свояком Сергеем, у которого тогда в Уэльсе была фотовыставка.
Марфа Фёдоровна в Казань больше не приезжала, а я, бывая в Уэльсе много раз, так почему-то и не встретился с ней. Наверное, потому, что такие встречи случаются только раз…
Марфа пережила великого отца на целую его жизнь — на 65 лет. Самая любимая и самая похожая на Шаляпина дочь тихо ушла в начале 21 века в Ливерпуле…