Лодочка

Рассказ из цикла 
«Мой казанский двор»

…Танечкин папа сидел на лавочке у двери своего сарая. Тот почти вплотную прилепился к старому дубу. Земля была усеяна гладкими жёлтыми желудями. От дуба падала на землю плотная тень, и жёлуди казались войском павших солдат в маленьких круглых шлемах и непробиваемых латах. 
Изнывали от солнца табаки и анютины глазки в палисаднике, возле трещины в стене старого кирпичного дома сновали муравьи: одни бойко тащили внутрь какие-то сухие былинки, палочки, дохлую муху и всяческий мусор, другие выбегали на белый свет, шевелили усиками и отправлялись в путь по невидимому лабиринту своих муравьиных дорог. Толстый шмель низко гудел над цветами, чуть подальше кружились две бабочки‑шоколадницы, быстро пролетала муха-бомбовоз с соседней помойки, и стайка воробьёв чирикала и скакала под балконом Дома специалистов, откуда ехидная старушка по имени Зинаида Филаретовна высыпала целую пригоршню хлебных крошек для голубей. Голубей отчего-то не было видно, Зинаида Филаретовна тщетно грозила длинным жёлтым пальцем воробьям, кричала слабым голосом «Кыш!», но воробьи не обращали на неё ни малейшего внимания, нахально чирикали и безобразничали.
Словом, каждый был занят своим важным делом — изнывал, сновал, гудел, чирикал, скакал и возмущался.
А Танечкин папа всё сидел себе на лавочке и вырезал перочинным ножом лодку из толстой дубовой коры. До окружающего мира ему не было никакого дела. Лезвие ножа было очень острым, и кора легко поддавалась самым осторожным движениям. Лодочка, на мой взгляд, была уже готова, но Танин папа всё почему-то её совершенствовал — состругивал какие-то мелкие шероховатости, видимые лишь ему одному.
Лодочка становилась всё глаже, изящней, а он разглядывал её, отклоняясь из тени в свет, и снова обстругивал крохотными движениями ножа. На борту виднелись какие-то буковки, которых я не разглядел, а спросить постеснялся.
— А вы для кого лодочку делаете? — поинтересовался я, сглотнув слюну. — Для дочки, для Танечки, да?
— Для того, кто будет хорошим, — внимательно глядя на лодочку, ответил Танин папа. Не просто ответил, а назидательно пропел.
Он прищурил один глаз, поправил очки костяшками пальцев — лодочка была зажата между большим и указательным. Потом он ещё раз осмотрел лодочку со всех сторон и снова принялся соскабливать невидимые выступы и убирать лишнее.
Я смотрел, как нож скользит по лодочке, и вспоминал чудесную книгу, прочитанную недавно. Я воображал себя Гулливером, тянущим эту лодку вместе с сидящими в ней лилипутами. Самые глубокие моря были мне по колено в Лилипутии.

За спиной Эдуарда Трескина — Антарктида.

Танечкин папа скоблил и скоб­лил дубовые борта, обтачивал корму и острый нос, подправлял буковки. Очки совсем съехали ему на нос, капли пота катились по лбу…
Я стоял около него долго — так мне казалось тогда — до тех пор, пока тень не сдвинулась и мы не оказались на солнце.
— Жарко, — сказал Танин папа, встал, стряхнул коричневую шелуху с брюк, вытер лоб и пошёл домой, унося в руке мечту — прекрасную лодочку, на которой можно плыть куда угодно, по всем океанам и морям… Мыс Доброй Надежды, мыс Горн… Что такое мыс, я не знал — наверное, что-то, похожее на скалу. На мысе Горн играют на горнах, а на мысе Доб­рой Надежды живёт добрая волшебница — Надя, Надежда.
— А что на лодочке написано? — крикнул я ему вслед.
Он обернулся ко мне и сказал: 
— Поди сюда.
Сердце моё запрыгало, а в животе что-то оборвалось. А ну, как подарит?
Танин папа наклонился ко мне и шепнул на ухо: 
— Вот отполирую, покрою лаком — тогда увидишь.
И ушёл к себе домой, в прохладу старого каменного подъезда, а я остался стоять на солнцепёке.
На следующий день Танечка выбежал во двор, где мы играли в ножички с Сенькой Флоксом и Фаридом Хуснуллиным.
В руках она держала сияющую лакированную лодочку. Чудо, сотворённое папой для дочки.
— Покажи, — строго приказал Сенька.
Танечка недоверчиво протянула ему лодочку.
— Вот, это папа сделал.
Сенька повертел в руках лодочку.
— Законная, — сказал он и сплюнул. — Из дубовой коры, небось. 
И длинной струёй плюнул в сторону печального тёмного дуба.
— Не знаю, — сказала Танечка, — наверное.
Сенька протянул мне лодочку.
Она была гладкая-гладкая, лёгкая-лёгкая. Ни малейшей шершавинки. На борту было вырезано «Танечка». Лодочка была само совершенство. Такую и в магазине «Подарки» не купишь. 
Почему-то вспомнилась та, вчерашняя лодочка, ещё недоделанная. Она была настоящая. А эта — только игрушка, на ней никуда не пойдёшь. Ни по каким морям-океанам. Ни мимо мыса Бурь, ни мимо мыса Доброй Надежды — тогда я ещё не знал, что это название одного и того же места.
Но, глядя на ставшую игрушечной лодочку, я отчего-то был абсолютно уверен, что — ещё не знаю, как, но непременно — побываю во всех океанах и морях, какие только есть на белом свете. 

Фото из архива Эдуарда Трескина