Маленькое сердце в руках большого Врача

Леонид Михайлович Миролюбов — главный детский кардиохирург Минздрава Республики Татарстан, заведующий кафедрой детской хирургии Казанского государственного медицинского университета, доктор медицинских наук, профессор, лауреат международной премии имени А. Н. Бакулева, дважды лауреат премии лучшим врачам России «Призвание», заслуженный врач Республики Татарстан, лауреат Государственной премии Республики Татарстан, врач высшей категории.

Не десятки, не сотни,— тысячи историй, за которыми живые люди, их вера в чудо, их слёзы, их счастье, их безмерная благодарность... врачу, детскому кардиохирургу Леониду Михайловичу Миролюбову.

Можно написать целую книгу спасения маленьких жизней этим врачом от Бога, но и этого будет мало, потому что его труд, его руки не имеют цены...

«Мы ему доверились безоговорочно»

Юлия Юрьевна Малышева: «Это случилось десять лет назад. Наш сын Владислав, ещё будучи совсем малышом, бредил цирком, ходил в детскую цирковую школу и в семь лет без экзаменов поступил в казанскую цирковую школу, которая славится на весь мир. По условиям приёма он должен был пройти медкомиссию. И вот на осмотре у терапевта мальчику померили давление, и оно оказалось совсем не детским — 130 на 90.

Конечно, мы забили тревогу и начали обследоваться, ходить по врачам, искать причину. Предварительный диагноз поставили в клинике Лепского, куда мы легли по подозрению на болезнь почек. Выяснилось, что с почками всё нормально, а вот причина повышенного давления, как нам сказали, скорее всего во врождённом пороке сердца. Это был настоящий удар! Не хотелось верить, что это правда. Но надо было собраться с силами и спасать нашего малыша. Тогда нам посоветовали самого лучшего детского кардиохирурга Татарстана — Леонида Михайловича Миролюбова. Мой муж тоже медик, хирург, и мы не сомневались, что это профессионал от Бога и ему можно довериться безоговорочно. К тому же он оперировал племянника хорошего друга нашей семьи — Станислава Сергеевича Говорухина. За этого ребёнка вообще никто не брался, а Леонид Михайлович буквально вытащил его с того света.

В июле мы пришли к Леониду Михайловичу на консультацию, а уже на сентябрь он назначил нам день операции. Сказал, что особо спешить не нужно, но и тянуть нельзя, поскольку с диагнозом «коарктация аорты» дети иногда не доживают даже до юношеского возраста.

Что мы с мужем пережили за эти два месяца, трудно описать. Все мысли были о том, что нашему сынишке предстоит операция на сердце. Но и для ребёнка эти дни были серьёзной нагрузкой. Собирали анализы, ходили по медицинским кабинетам. Я как могла отвлекала его. Однажды в августе мы отправились в дельфинарий. Все детки, пришедшие на представление, должны были бросить в бассейн мячик, и тот ребёнок, чей мячик поймает дельфин, получает приз. А Владик был небольшого роста, и сил у него было немного. Он, как и все, бросил мячик, но попал только в бортик. И вдруг дельфин проплывает через весь аквариум мимо всех мячиков и поднимает мячик нашего сына! Я тогда сочла это очень добрым знаком. Ведь говорят же, что дельфины хорошо чувствуют человеческую боль и проникают в мысли людей.

С мамой Ириной Петровной, папой Михаилом Григорьевичем и старшим братом Борисом. 
Казань, набережная озера Кабан

9 сентября Леонид Михайлович пригласил нас в свой кабинет и показал три прозрачные баночки, в которых была живая ткань. Одной из них и предстояло заменить больную ткань нашего сына. Сказал нам: «Выбирайте!»

Операция прошла успешно, и через десять дней нас уже выписали домой. Вся ответственность за реабилитационный период легла на нас, родителей. Целый год Владик был на инвалидности, принимал необходимые препараты, ему нельзя было заниматься спортом, полгода учился на дому. Конечно, сын очень сильно переживал, ведь его сверстники бегали, прыгали, играли. Но надо сказать, как же его поддерживали одноклассники! Сколько ему присылали писем, рисунков, открыток! Мы всё это до сих пор храним! Родители наших второклашек принесли ему в подарок огромного плюшевого пса. Нашему сыну уже восемнадцать лет, но он до сих пор спит на этой мягкой игрушке.

Слава Богу, сейчас у нас всё хорошо, раз в год мы проходим контрольное обследование. Так уж случилось, что после операции все игры нашего ребёнка были только «в больницу», и теперь наш сын студент первого курса медицинского института. А на линейке по случаю посвящения в первокурсники студентов приветствовал Леонид Михайлович. И Владик дома с восторгом сообщил нам об этом!

Много раз возвращаюсь мыслями в то время, и я счастлива: какой гениальный врач работает в Казани, какая это величина! От всех родителей, чьи жизни спас Леонид Михайлович, низкий ему поклон!»

Девять тысяч спасённых жизней

Я родился в семье коренных казанцев. Отец был ветеринаром, долгое время заведовал кафедрой акушерства и гинекологии и воспроизводства сельскохозяйственных животных. Мама работала закройщицей. В школе я активно занимался спортом — греблей на байдарке. У нас это семейный вид спорта. В те годы на Кабане для этого было много возможностей. Отец до последних дней не выпускал вёсла из рук и всегда боролся за чистоту озера, писал в разные инстанции, просил обратить внимание на очистные сооружения, на стоки промышленных предприятий, загрязнявших Кабан.

Когда пришло время делать выбор, куда поступать после окончания школы, я к этому подошёл рационально. Сейчас сам удивляюсь, как в таком молодом возрасте смог просчитать, какая работа в будущем принесёт мне удовлетворение. Не хотел идти в инженерный вуз, потому что знал: после окончания надо будет идти на завод, где строгий режим и график работы. А в медицине нет таких ограничений, зато к пенсионному возрасту есть определённый статус и уважение в обществе. Я это видел по знакомым своих родителей — врачам, у которых была вполне достойная жизнь.

После окончания института начал работать в неотложной хирургии. С учётом студенческих лет отдал ей около двадцати лет и, как я говорю, «настриг аппендицитов» ведра два.

Потом жизненная прямая привела меня в кардио­хирургию. И с тех пор, уже в течение двадцати лет, оперирую в Детской республиканской клинической больнице. За год делаю примерно двести операций на сердце, получается, что за всё время сделал их около четырёх тысяч. А если взять общую цифру за все годы работы, то с учётом менее сложных операций наберётся порядка девяти тысяч.

Конечно, есть западные хирурги, которые делают и по восемьсот операций в год. Но это другой уровень организации. Они заходят в операционную, где уже всё подключено, операционное поле открыто. Остаётся только сделать основную работу, а помощники всё зашьют и всё завершат.

А в профессионализме наши врачи не уступают мировым хирургам. Например, сейчас у нас проводятся реконструктивно-восстановительные операции на трахее и крупных бронхах. Вот буквально недавно мы провели операцию, открыли грудную клетку, подключили аппарат искусственного кровообращения, который позволяет остановить дыхание, спокойно очистили трахею и аккуратно всё зашили. Раньше у нас не было такого аппарата, и риск осложнений был очень высок. То есть мы не стоим на месте, как и мировая медицина, движемся вперёд. То же самое можно сказать об оснащении наших больниц.

В 2014 году победителей татарстанского конкурса «Врач года — Ак чәчәкләр» поощрили поездкой в Дюссельдорф. Я тоже был в числе премированных и могу сказать, что в некоторых клиниках оснащение там даже хуже, чем у нас.

У нас прекрасные врачи. Однако есть «но»

Вроде бы всё замечательно. Хорошие врачи, современное оборудование, квоты, полисы — всё у нас есть. Но вот организация оказания помощи больному всё ещё далека от совершенства. Бывает, привозят больного, а ему от ворот поворот: «Это не наш пациент. Везите в другую больницу». Пока человека возят туда‑сюда, время уходит, и бывает, безвозвратно, вплоть до летального исхода. Кого в результате призывают к ответу? Не чиновников, а врачей, которые общались с пациентом и отказали ему в соответствии с определённым распоряжением. Средства массовой информации полощут врачей, как в стиральной машине.

На Западе медицинским учреждением руководят специалисты, прошедшие естественный рост. Врачи, которые своим опытом и профессионализмом заработали имя, становятся хозяевами в своей области, и им беспрекословно доверяют — как они скажут, так и будет.

Чтобы стать первоклассным  водителем, потребуется всего несколько лет. Но чтобы стать профессором медицины, нужно не менее двадцати лет практики. А это постоянный труд, умение анализировать, суммировать, синтезировать... доказывать себе и окружающим своё мастерство. Проще говоря — нельзя сержанту давать генеральские погоны.

Всякий ли порок сердца излечим?

Детская кардиохирургия в Татарстане на очень хорошем уровне. В своё время я настоял на том, чтобы у нас в Детской РКБ было отделение не просто кардиохи­рургии, а сердечно-сосудистой хирургии. И сегодня мы, наверное, проигрываем только Москве. А может быть, даже находимся с ней на одном уровне. У нас двадцать пять коек для пациентов с пороками сердца и семь коек для сосудистой хирургии. Плюс реанимация на шесть коек с возможностью трансформации до девяти. Это очень важно, потому что никто не может предугадать, сколько малышей с пороком сердца родится в этом году, а сколько в следующем. В среднем за год в республике рождается около пятисот наших пациентов. Семьдесят из них мы должны прооперировать в первый месяц жизни. Но иногда дети со  сложными пороками сердца рождаются подряд, реанимация переполняется, и мы её расширяем. Когда наплыв заканчивается, всё опять возвращается к средней норме.

Пороков сердца очень много. До сих пор существует путаница в их определении и классификации. Фактологический материал огромный. Но я считаю, мне удалось упаковать его, систематизировать, и теперь я могу доходчиво донести его до студентов и учеников. Причём это стало существенным дополнением к уже имеющейся американской классификации, которая была предложена в 1984 году в Бостоне в одной из больниц — мировом лидере детской кардиохирургии, где работают семь нобелевских лауреатов.

Всякий ли порок сердца излечим? Могу сказать, что есть только один порок из многих, который я не берусь оперировать, потому что даже после трёх поэтапных операций шансов выжить у ребёнка нет. Решением могло бы стать донорское сердце, но в России пересадка детских органов запрещена. Хотя я всю жизнь удивляюсь этому и говорю: вот два человека, один мёртв, а у другого есть шанс на жизнь, но использовать его не дают. В результате — не одна, а две потерянные жизни.

С женой Эльвирой.

Трудно сказать, что стоит за этими запретами: псевдоэтические нормы или псевдовера в «чёрных трансплантологов». Я не понимаю тех, кто верит, что человека можно разобрать на органы и продать. Нигде в мире невозможно организовать подобную «чёрную трансплантологию». Она требует колоссальных затрат: это не просто система донорской службы, нужны подбор и типирование донора и реципиента, особая дорогостоящая аппаратура, реанимация, операционная, отслеживание пациента с донорским органом. Представьте, приходит в клинику человек с пересаженным сердцем. Его сразу попросят предъявить выписку — где, когда, как, при каких обстоятельствах ему была сделана пересадка.

К сожалению, даже взрослым пациентам мы не можем сейчас делать больше одной-двух донорских пересадок в год. Потому что у нас на всё есть регламент. Даже лекарства мы используем только из утверж­дённого списка. Если врач выходит за рамки этого регламента, его просто могут наказать.

«Аллоплант» и пятьдесят малышей, живых благодаря ему

Давным-давно, в 2006 году, я впервые услышал слово «аллоплант». Коллега-офтальмолог рассказала мне, что в уфимской  клинике Мулдашева используют такой биологический материал для регенеративной хирургии и терапии. Мне это показалось настоящим чудом. Я решил разузнать об этом подробнее и отправился на конференцию офтальмологов. Познакомился с самим Эрнстом Рифгатовичем Мулдашевым и попросил сделать мне лёгочный ствол с клапаном для детской кардиохирургии. Подумал, если у них уже есть более сорока наименований «запчастей» для глазной хирургии, значит, можно попытаться применить аллоплант и для нашего направления.

Получить грант для создания и приобретения аллоплантов для наших нужд — было чем-то из области фантастики. Мы привлекли спонсорские средства, команда Мулдашева выполнила мой первый заказ, и я начал покупать у них необходимые аллопланты. Со временем они стали делать для нас аллопланты не только из лёгочного ствола, но и из полых вен и из аорты, поскольку я убедился, что биоматериал хорошо приживается и не даёт никаких осложнений.

Конечно, мне не сразу поверили. Говорили: «Знаем мы вас, диссертацию напишете, потом всё забросите!» Но сейчас у меня таких пациентов с пересаженными аллоплантами и сроком жизни в десять лет — уже более пятидесяти. Я и себе доказал, и всем могу доказать, что этот материал лучший. К сожалению, кроме меня, никто не рискует использовать аллопланты. Хоть и говорят: молодым везде у нас дорога, но, опять-таки, кто решится пойти против системы? Есть стандарты и протоколы на лечение каждой болезни, и отступать от них запрещено.

Должен ли врач сочувствовать больному

Если хирург начинает эмоционально переживать за больного, он в хирургии надолго не задерживается. У таких врачей начинается повышенная тревожность, и если это мужчина, то обычно «приседает на стакан». Это и порождает мифы, что хирурги должны тяпнуть водки до и после операции. Конечно, полная чушь.

Что нужно соблюсти хирургу для уверенного выполнения своей работы? Хороший совет в одной из своих книг дал Николай Амосов. «Никогда не знакомьтесь близко с больным ребёнком до операции». Я серьёзно отнёсся к этой рекомендации, ведь при неблагоприятном исходе переживания хирурга не дадут ему нормально продолжать работу. Точно так же никогда нельзя разделять пациентов на каких-то особенных (внучок главы или сынок депутата) и простых. Перед тобой пациент, и хороший хирург спокойно, без паники обязан сделать своё дело. Тем более что с годами появляется не просто уверенность в своих силах, но и опыт, точность, отлаженность и последовательность действий. Удачный исход операции зависит не от сочувствия врача, а от знания своего дела.

Ученики

Когда-то я был единственным детским кардиохирургом в Казани. Чтобы окружить себя последователями и учениками, мне пришлось пройти через серьёзные препятствия. Поскольку у меня был свой «устав» и я с ним «пришёл в чужой монастырь». По сути, столкнулись интересы двух школ. Я являюсь представителем школы Николая Петровича Медведева (профессор, создатель казанской школы кардиохирургии.— Ред.), а в ДРКБ работали представители школы Михаила Рафаиловича Рокицкого (профессор, основоположник казанской школы детской хирургии.— Ред.). Мне неоднократно приходилось преодолевать сопротивление коллег. Когда никто не верил — я возражал, что пациент будет жить, проводил операцию и доказывал свою правоту.

Сейчас мои ученики хорошо работают, но говорить о каких-то прорывах не приходится. Их вообще бывает мало. Самым большим прорывом может стать только пересадка детского донорского сердца, а все остальные технологии у нас применяются, все известные пороки мы оперируем.

Кроме практической хирургии и преподавания в институте, я всегда занимался наукой. Некоторые из учеников тоже интересуются наукой и вместе со мной экспериментируют, стремятся к открытиям. К счастью, у нас для этого появились прекрасные условия. Как-то директор университетского Института фундаментальной медицины и биологии Андрей Павлович Киясов загорелся идеей создания экспериментальной лаборатории. Задумал и сделал. Там есть видеокамеры, лампы, дыхательные аппараты, словом, всё необходимое для современной экспериментальной деятельности.  

Именно в этой лаборатории вместе с учениками я сейчас заканчиваю разработку и внедрение биодегративного протеза. Чтобы было понятно, биодеградация — это постепенное разрушение внутри организма инородной ткани, которая была поставлена во время операции. Проще говоря, со временем эта «внедрённая» ткань рассасывается, а протезированный сосуд полностью восстанавливается. Кстати, именно аллоплант дал мне подсказку для создания биодеградирующего протеза. Это уже будет не биологический, а синтетический материал. Суть в том, что на месте «рассасывающегося» или «растворяющегося» протеза нарастает собственная ткань, которая будет расти вместе с организмом. Процесс растворения и нарастания идёт с одинаковой скоростью, что очень важно. В случае успешного результата этот протез может получить широкое применение в хирургии.

Вообще, если честно, я бы с головой ушёл в эксперимент. Увы, ставок для этого у нас не предусмотрено. Поэтому, как и многие учёные, работаю на чистом энтузиазме.

«Призвание»

Ежегодно в Москве лучшим врачам России вручается главная медицинская награда страны — премия «Призвание». Идея премии принадлежит ведущей программ «Здоровье» и «Жить здорово» Елене Малышевой. Я дважды удостоился этой почётной премии.

На вручении всероссийской премии «Призвание» с Еленой Малышевой.  

Первый раз её присудили мне и моему коллеге — лучшему, как я считаю, казанскому врачу ультразвуковой диагностики беременных женщин — Камилю Фаузеевичу  Юсупову. Это было в 2010 году, в номинации «За создание нового направления в медицине» получила такую высокую оценку работа по снижению противопоказания к прерыванию беременности при обнаружении у плода порока сердца.

Второй раз я получил премию в следующем году за проведение уникальной операции. По «неотложке» к нам поступил двухмесячный ребёнок с пневмонией. Стали смотреть и обнаружили громадную опухоль правого желудочка сердца. Надо было либо оперировать и удалять опухоль, либо ребёнок мог погибнуть буквально через несколько дней. Поговорили с родителями и решили рискнуть. Я честно сказал, что никаких гарантий дать не могу: неизвестно, как расположена опухоль, сколько там живой мышечной ткани. Опухоль оказалась размером с сердце новорождённого. Когда её удалили и я сшил правый желудочек, он был настолько маленьким, что пришлось вставить вспомогательный шунт, чтобы левый желудочек помог правому наполнять кровью лёгочную артерию. Спустя десять месяцев мы этого малыша обследовали, и что самое удивительное — этот правый желудочек вырос! Выросла сама мышечная ткань, и это было настоящим чудом, объяснения которому я до сих пор не могу дать. Сейчас это обычный пацан, который бегает, прыгает, как все его сверстники, и ничто, кроме маленького рубчика на коже, не напоминает ему о перенесённой операции.